Текст книги "Бабай"

Глава 4
Изолятор

Утром Назар проснулся с высокой температурой.

– Все ясно, – сказала Валерия, стряхивая градусник и хмурясь. – Поздравляю!

Хотя самочувствие у Назара было еще тем – он охрип, нос будто заложило мокрой ватой, раскалывалась голова, – посмотрев на мать, он захихикал.

– Очень смешно. – Валерия мрачно вздохнула, спрятала градусник в футляр и расшторила окно детской.

Было около десяти. Судя по дообеденной погоде, день обещал выдаться жарким и сухим, по крайней мере до вечера. С улицы долетали голоса играющих детей, где-то радостно гавкала собака, кто-то истошно звал маму, этажом выше ссорилась молодая пара, в чей диалог бэк-вокалом встревал возбужденный Рикки Мартин…

Короче, нормальное воскресное утро.

– Привет! – возник в дверном проеме Михаил. Он поднялся позже Валерии и заглянул, направляясь в ванную. – Как спалось?

Назар, чтобы лишний раз не напрягать саднящее горло, вскинул руку в жесте: мол, нормально.

– Что-то по тебе не скажешь, парень, – усомнился Левшиц. – Глаза как у нашего шефа опосля запою… Опять снилось?

– Он заболел, – сообщила Валерия, нервно постукивая пластиковым футляром термометра по выглядывающей между полами халата коленке.

Левшиц глянул на жену, затем на сына:

– Ну-у, тоже мне. В этот раз крупный недобор – еще целых десять дней каникул. Вот уж!.. – Он сокрушенно всплеснул руками, намекая на бесспорный талант Назара удлинять себе каникулы, заболевая в первый же день занятий.

Вообще-то Назар болел не слишком часто для ребенка его возраста, но зато, как шутили в семье, по-снайперски. В прошлом учебном году «попасть в десятку» ему удалось дважды: осенью и зимой. Весной была «девятка» – в первый день он все-таки успел отметиться в школе.

– Похоже, начинаешь терять квалификацию. Промах в полторы недели – это дилетантство. – Левшиц укоризненно покачал головой. – А мы-то с мамой так тобой гордились!

Назар засмеялся.

Валерия, никак не отреагировав на веселость мужа, опять мрачно вздохнула:

– Ну что ж… Придется брать больничный. Мне, конечно.

– Логично, – согласился Левшиц. – А сколько набежало? – это уже Назару.

– Тридцать восемь и девять! – с гордостью сообщил тот.

Невзирая на события минувшей ночи и недуг, настроение у него было до странности отличным. Во всяком случае, прямо с утра.

– О-го! – изумился Михаил. – Не мо…

– Тридцать восемь и два, – сказала правду Валерия, подымаясь с кровати чем-то страшно довольного Назара. – Нужно бы вызвать врача, но сегодня ведь воскресенье. Ох, как все это некстати…

– А когда это бывает кстати? – посерьезнев, резонно заметил Левшиц. – Тем более летняя простуда.

– Боюсь, у него ангина… У нас закончилось жаропонижающее. Сходишь в аптеку?

– Это ж надо! Толкаю пилюли чуть ли не вагонами, а в собственном доме даже нет аспирина, – покачал головой Левшиц. – Схожу, конечно. Только за таблетками, или что-нибудь еще?

– Естественно. – Валерия улыбнулась впервые за утро. – У нас закончился сахар, спагетти, молоко…

– Ладно, я понял, – спешно закивал Михаил, пока Валерия не добралась до двузначных чисел.

– …и сосиски.

– И мороженого! – вякнул Назар.

– И ремня, – сказала Валерия. – Шнель! – Она вытолкала из комнаты Левшица-старшего. – Я хочу, чтобы он быстрее принял аспирин, – а сама отправилась на кухню готовить легкий завтрак и чай с малиной для Назара.

Возвращаясь домой с пакетом из гастронома в руке и двумя упаковками шипучего аспирина в кармане, Михаил Левшиц размышлял над ночным кошмаром сына.

Ведь был еще его вчерашний визит в детскую, вечером, когда ему показалось… В комнате Назара у него возникли те гнусные ощущения, которые он списал на перемену обстановки, послеотпускной синдром и прочее. А еще тот странный случай шесть дней назад сразу после переезда, когда Назара буквально пулей вымело в коридор и он был чем-то сильно напуган.

Сейчас эти воспоминания породили в Михаиле даже не тревогу, а какой-то до нелепости глубинный трепет. Словно… Нечто подобное ощущает человек, впервые идущий узнать свое будущее у гадалки, но не верящий во все эти штучки-дрючки. Это-то и было занятнее всего.

Но комната Назара действительно внезапно перестала ему нравиться.

Возможно, дело в радиации? А ведь – черт возьми! – в стране, где после взрыва атомной электростанции всяким предприимчивым недоумкам позволяется растаскивать во все стороны запчасти с грузовиков, совершивших односторонний рейс с командой смертников в агонизирующий Чернобыль, такое было еще как ВОЗМОЖНО!

Он отлично запомнил телерепортаж о десятилетнем мальчишке, за два месяца попросту увядшем без видимых причин и в конце концов, находясь в тысяче километров от места катастрофы, скончавшемся… от лучевой болезни! Потому что при изготовлении бетонного блока стены, возле которой стояла его кровать, среди арматуры застряла одна из таких вот железяк…

Левшиц даже сбился с шага.

Семья того ребенка тоже едва успела переехать на новое место, и Назар так внезапно заболел… И еще в самом начале ему показалось – нет, он был абсолютно уверен, – что детская находилась в той комнате и раньше, хотя у прежних жильцов детей вроде бы не было, а они, судя по бумагам, оставались единственными хозяевами с момента постройки дома.

Спокойно! – осадил он себя тут же. Во-первых, их нынешний дом построен в начале семидесятых, когда в мире было гораздо больше хорошего и значительно меньше дерьма и подобные штуки еще знали свое место. Болезнь Назара? Это куда сильнее напоминало самую обычную простуду, грипп или, как полагала Валерия, ангину, чем лучевую болезнь, отравление радионуклидами и тому подобное. А что касалось бывших хозяев квартиры, они запросто могли отправить детей к кому-нибудь из родственников на время каникул, и вообще – это не его дело.

Однако сразу возникла другая версия – повышенная токсичность. Что, если при последнем ремонте в комнате использовались непригодные для жилья материалы? Например, какая-нибудь краска, содержащая вещества, способные вызывать негативные психические реакции.

Но как тогда быть с Валерией? Если бы у нее возникли проблемы подобного рода, она обязательно с ним поделилась бы, вот в чем дело. Или, может, данные токсины как-то иначе воздействуют на женский организм? – они с Назаром это чувствуют, а она нет. Вчера он попытался завести с ней разговор о комнате сына… Должно быть, выглядел последним идиотом.

Левшиц вдруг обнаружил, что стоит перед стеклянным ларьком и с интересом разглядывает выставленные на витрине ряды пачек сигарет.

Ужасно хотелось закурить.

Он бросил шесть лет тому назад по настоянию и при самоотверженной поддержке Валерии, которая за всю жизнь не выкурила ни единой сигареты, но, казалось, бросала тогда вместе с ним. А теперь он стоял перед красочными рядами зелья, испытывая такую тягу, словно выбросил последнюю сигарету шесть часов назад.

Пока он заторможенно колебался, стоит ли начинать все сначала, вперед протиснулся тип без возраста в затасканном до дыр спортивном костюме. От типа даже со спины убойно разило махровым перегаром, мочой и тухлой рыбой. «Повелитель пробок», – как называл про себя Левшиц алкоголиков. Тот оперся острым плечом о ларек и сунулся в окошко.

– Тебе чего? – брезгливо бросил продавец. – Здесь только штучный товар. Наливают через дорогу.

Алкаш прохрипел нечто замысловатое, недоступное пониманию простых смертных, и вопросительно замер. Его даже перестало шатать, будто он ступил с палубы неустойчивого судна на твердый берег.

Ларечник замахал руками и проскандировал:

– Моя по-чукотски не понимать! Наливать через дорога!

Дабы наконец прояснить ситуацию, алкаш полез себе за пазуху и извлек наружу завернутый в грязную тряпицу аудиоплеер.

– Хиляй отсюда, – беззлобно отмахнулся ларечник.

Тот разочарованно запихал сверток обратно, заинтересованно было глянул на Левшица, но молча отчалил через дорогу, определив наметанным глазом, что Михаил Левшиц уже утерян для паствы.

Проводив алкаша взглядом, Михаил подумал, что умник, пустивший в ход фразу, будто истина ведома лишь сумасшедшим и алкоголикам, либо ни разу в жизни не встретил настоящего повелителя пробок, либо попросту был дураком.

– Я вас слушаю.

Левшиц повернулся к окошку:

– Две пачки «Дирола».

После обеда Назару пришлось вызывать «неотложку». Сперва температуру удалось сбить аспирином, но она быстро подскочила до тридцати девяти.

– Они скоро приедут, – сообщил Левшиц, вернувшись в комнату.

– Надеюсь, это не дифтерия. – Валерия ни на шаг не отходила от сына, часто меняя ему смоченные в уксусном растворе марлевые примочки на лоб.

– Сомневаюсь, – попробовал успокоить ее Левшиц. – Ему делали все необходимые прививки. Помнишь?

– Я слышала, некоторые дети все равно болеют, – возразила Валерия. – В относительно легкой форме, но…

– Может, стоит позвонить родителям?

– О! Только этого мне сейчас не хватало, – закатывая глаза, саркастически хохотнула Валерия. – Меньше всего мне нужно, чтобы кто-то начал метаться под ногами, причитая и навязывая мудрые советы.

Назар с подушки наблюдал за их разговором, будто сквозь горячее марево, обволакивающее его упругим коконом, приглушающим звуки – скорее даже, делающим их притупленно-звонкими, как в маленьком помещении с голыми стенами, – но усиливающим обычный свет до рези в глазах. Прикосновение холодной марли отзывалось во всем теле приятным легким ознобом, растекающимся от лба к ногам.

Через десять минут в дверь позвонили.

– Будет лучше, если мы его заберем, – сказал врач после осмотра.

Назару вновь измеряли температуру, сестра сделала жаропонижающий укол.

– Вы думаете, что-то серьезное? – встрепенулась Валерия. – Дифтерия или…

– Не будем бежать впереди паровоза, – ответил врач. – Но вряд ли. Скорее всего, у мальчика фолликулярная или лакунарная ангина, завтра уже выяснится точно. А это так, на всякий случай – в больнице ему сделают анализы, пару дней понаблюдают… Зачем рисковать?

Валерия, разволновавшись еще сильнее, закивала и посмотрела на мужа. Левшиц пожал плечами:

– Ну, если это действительно необходимо…

– Мама, я не хочу! – подал голос Назар.

Ему еще никогда не доводилось попадать в больницу, но от этого мероприятия он заведомо ничего хорошего не ожидал. Тем более все складывалось так неожиданно – ночной визит монстра, внезапная болезнь… И теперь, когда Назар больше всего нуждался в присутствии самых близких людей, его собираются увезти чужие люди в накрахмаленных белых халатах – в незнакомое место, где он никогда не бывал и где никого не знает.

– Ничего-ничего, – Валерия нагнулась к нему и успокаивающе поцеловала в горячий лоб, – это всего на день-два. Мы с папой будем часто тебя навещать, и скоро ты опять будешь дома.

– Конечно, – поддержал ее Михаил.

– Вот видишь. – Валерия обернулась к врачу: – Ведь это так?

Врач, мужчина лет пятидесяти с густыми черными усами щеточкой, защелкнул докторский чемоданчик и согласно кивнул:

– Собирайте мальчика.

– …А завтра, когда будут готовы анализы, можно будет поставить точный диагноз, – говорила дежурный врач детского отделения, спустившаяся в приемный покой, чтобы забрать Назара и сопровождавшую его Валерию.

Это была очень высокая полная женщина средних лет с внушительной «бабеттои» из крашеных черных волос. Глядя на нее, Назар ожидал, что массивная прическа вот-вот рухнет, рассыпавшись, или сползет набок. Потом долгое время именно такой тип женщин ассоциировался у него с детскими врачами.

Они подымались в просторном, необычайно медленном лифте, запирающемся изнутри вручную старомодными дверцами-гармошками. Можно было наблюдать, как вниз неторопливо проплывают больничные этажи; заграждения были из мелкой сетки, как и сама шахта лифта. Поэтому Назар успевал хорошо рассмотреть каждый этаж. Вниз-вверх по лестнице сновали взрослые больные и медперсонал. Иногда удавалось заглянуть внутрь отделений, где тянулись длинные коридоры с постами медсестер и рядами дверей по обе стороны. Поскольку сегодня было воскресенье, больница казалась малолюдной. Лифт поскрипывал, и от этого необычного скрипа – совсем не такого, как в жилых домах, – он представлялся Назару еще более необычным. К тому же этим лифтом управлял лифтер – седой старичок, который сам казался неотъемлемой частью кабины с узорчатой драпировкой на стенах, лаковыми деревянными панелями красно-коричневого оттенка и трехногим маленьким стульчиком в углу. От всего этого исходил непривычный дух старины и чего-то таинственного.

Вокруг витали во множестве и разнообразии больничные запахи, которые Назар так и определил как «больничные». Они чем-то напоминали те, что он улавливал в редкие посещения поликлиники. Еще он заметил, что с прохождением очередного этажа «больничный» запах неуловимо меняется. Наверное, потому, решил Назар, что в разных отделениях разные болезни, и удивился этой догадке – выходило, что болезни могут пахнуть. Ну конечно, дело еще и в лекарствах…

Укол начал действовать по дороге в больницу – в пятнадцатиминутном путешествии в машине «скорой помощи», вызвавшей у Назара немалый интерес, – и сейчас он чувствовал себя значительно лучше. Видеть такие машины изнутри раньше ему доводилось только в фильмах; в жизни это оказалось не так красочно, зато куда интереснее. На несколько минут он даже отвлекся от мыслей, что его везут в больницу и собираются оставить в ней.

В общем-то, ему уже стало настолько лучше, что он подумал а если он и вправду заболел какой-нибудь короткой болезнью? Назару очень захотелось сказать об этом Валерии и врачихе, но он удержался. Было совсем не похоже, что его теперь вот так просто возьмут и отпустят.

Он насчитал уже три пройденных этажа, выползал низ четвертого.

– К сожалению, главный изолятор детского отделения сейчас полностью заполнен, – продолжала врачиха, обращаясь к Валерии. – Возможно, завтра мы переведем вашего мальчика туда, если освободится место. А сегодня он побудет в старом изоляторе.

Валерия вопросительно посмотрела на врачиху.

– Им сейчас почти не пользуются, разве что в редких случаях, например как ваш, но мальчику там будет хорошо, – пояснила докторша. – Наша больница старая, и ее, как бы сказать, было решено частично переоборудовать. В том числе и старый изолятор. Вот только никак пока не дождемся побольше средств.

Валерия кивнула: мол, в наше время это неудивительно. Когда-то она и сама лежала в детском отделении этой больницы. Правда, в изолятор не попадала – ее тогда сразу перевели в специальную палату с боксами, куда на первые несколько дней размещали всех новеньких. Оказавшись здесь снова, она как-то внутренне ощутила, что за все эти годы традиции тут совершенно не изменились. Возможно, это к лучшему, решила она про себя и ласково потрепала Назара по голове. Он кисло улыбнулся в ответ.

Ему так сильно хотелось домой, что он готов был заплакать. Все вокруг казалось таким чужим, неприветливым и даже враждебно-таинственным. И он бы, наверное, заплакал, если бы не присутствие этой незнакомой полной врачихи с черной башней волос на голове. Да и сама докторша выглядела очень строгой, хотя не обратилась к нему еще ни разу.

– Там чисто, через день приходит уборщица, и вполне… – Врачиха улыбнулась. – Впрочем, вы сейчас сами все увидите. Разве что, – она чуть наклонилась к Назару, – будет немножко скучно одному. И нет телевизора. Но это ведь ненадолго, – мягко произнесла она и вдруг перестала казаться Назару такой уж строгой.

Он немного повеселел и кивнул.

Лифт наконец остановился. На шестом, предпоследнем, этаже. Старичок-лифтер с отсутствующим выражением лица раздвинул дверцы, выпуская своих пассажиров на свободу.

– Вот сюда. – Врач повела их за собой.

Оказалось, идти совсем недалеко. Большая, выкрашенная белой масляной краской дверь находилась в углу просторной лестничной площадки всего в пяти-шести шагах от выхода из лифта. Когда тот заскрипел, отбывая, Назар повернулся и увидел, как за опускающейся кабиной на стальных тросах следует, будто нескончаемо длинная пуповина, связка толстых проводов. Старичок уже сидел на своем стульчике, сложив руки на коленях, и безразлично смотрел куда-то в стенку.

Дверь изолятора находилась рядом с входом в детское отделение – двойной, наполовину стеклянной, разрисованной художником, который изобразил известных мультипликационных героев. Картинки были очень яркими, жизнерадостными, и казалось, это не просто двери в больничное отделение, а ворота в маленькую детскую страну. Через стекло между красочными рисунками Назар успел заметить детей разного возраста.

– Все, пришли, – сказала врачиха, открывая большим ключом тяжелую невзрачную дверь изолятора.

Первое, что поразило Назара, – это потолок: он был необычайно высоким. Едва ли не в два раза выше, чем у них дома. Отчего и так довольно большое помещение изолятора выглядело просто огромным. И пустым – из-за того, что в нем никого не было.

В палате, которой, собственно, и являлся изолятор, стояло восемь коек – по четыре с каждой стороны, – образуя широкий проход к очень большому окну (здесь Назару все казалось непривычно большим). Каждую кровать от соседней отделяла перегородка примерно двухметровой высоты; нижняя половина перегородок была пластиковой, бледно-голубого цвета, верхняя – из толстого оргстекла. Вдоль прохода с высоченного потолка свисали четыре круглых плафона. В углу, напротив входной двери, располагался туалет, оттуда доносилось журчание воды в унитазе. Пахло сыростью, хлоркой и нежилым помещением.

Изолятор произвел на Назара тягостное впечатление.

– Ну, – сказала ему врачиха, – выбирай место, которое тебе больше нравится. Здесь все в твоем полном распоряжении.

Назар медленно прошел в сторону окна и выбрал кровать, что находилась ближе к нему в противоположном от входа ряду. Это место казалось как-то веселее, вернее, менее тягостным. И не только из-за близости окна – межкроватная перегородка была только с одной стороны и не так сильно давила. Рядом с кроватью стояла небольшая тумбочка, над изголовьем – светильник для чтения.

Назар сел на койку и слегка попрыгал: та непривычно пружинила, глубоко продавливаясь вниз; ему еще никогда не доводилось спать на кровати с металлической сеткой.

К нему подошли врачиха и Валерия.

– Располагайтесь, я скоро вернусь, – сказала докторша и оставила их одних.

– Мне здесь не нравится, – хмуро бросил Назар.

– Мне тоже, – призналась Валерия, осматриваясь.

Она расстелила ему постель, переложила в тумбочку кое-какие продукты, взятые из дому, и переодела Назара в легкий спортивный костюм.

– А если анализы будут плохими, я… тогда останусь тут, да? – спросил он, разволновавшись от этой мысли.

«О, разумеется! И мы наконец-то избавимся от тебя! – раздался в его голове торжествующий хохот. – Привести тебя сюда было просто великолепной идеей, разве нет?»

– Постарайся, чтобы они оказались хорошими, ладно? – грустно улыбнулась ему Валерия, не ответив прямо на вопрос.

Назар пожал плечами и отвернулся к окну, испытывая прилив жгучей обиды на мать.

Если не считать, что он остался здесь совершенно один, Назара особенно угнетали два обстоятельства: решетка на окне и дверь изолятора – она запиралась на ключ снаружи. Отчего все это здорово походило на тюрьму.

Или на место для наказания плохих детей.

После ухода Валерии первое время Назар смотрел в окно, которое выходило на просторную застекленную веранду детского отделения. До нее было метров двадцать пять. Назар решил, что, видимо, это специальная палата для игр, потому что заметил мелькание детей, носившихся как дикари. Потом он различил двоих, которые вроде бы пытались наладить игру в бадминтон; еще двое или трое занимались чем-то перед широким столом – рассмотреть толком не позволяло стекло, отражавшее дневной свет яркими бликами.

Ему и так было тошно. Назар бросил последний взгляд на веранду, где беззаботно развлекалась орава таких же, как он, детей, и отошел от окна. Затем отыскал среди своих вещей электронную игру «Тетрис» и, стараясь больше ни о чем не думать, гонял темно-серые квадратики по экрану, пока в двери изолятора дважды не повернулся ключ.

Вошла медсестра.

– Привет. – Она прошелестела накрахмаленным халатом вдоль кроватей к его «кабинке». – Держи, – и протянула термометр.

Назар поздоровался и, отложив «Тетрис», сунул градусник под мышку. Медсестра повернулась спиной к окну, опершись локтями о широкий подоконник.

– Я подожду тут, не стесняйся.

Скорее всего, ей не было и двадцати, хотя для Назара она была вполне и давно взрослой. Худощавая, со светло-русыми волосами, собранными сзади в простой хвост, она разглядывала Назара с бесцеремонным любопытством, словно он являлся неким диковинным существом, удравшим из гастролирующего зоопарка и бог весть как очутившимся здесь. Тем временем Назар демонстрировал углубленное изучение линий паркета, волокон на деревянной столешнице своей тумбочки, проводил сравнительный анализ грязи под ногтями обеих рук – чувствуя себя все более неловко и начиная краснеть. Затянувшееся молчание нарушало лишь глупое пиликанье «Тетриса», забившегося между складок смятого одеяла, который настойчиво требовал продолжения партии.

– Можно посмотреть? – сказала наконец медсестра.

Назар почему-то сразу пожалел, что не отключил звук или не нажал на кнопку «пауза» раньше. Но извлек «Тетрис» из складок одеяла, словно гигантского визжащего паразита из морщин фантастического животного, и свободной рукой протянул медсестре.

– А, все ясно… – Она рассматривала игрушку не больше трех секунд, затем небрежно бросила на кровать. Назару даже показалось, по ее лицу скользнула брезгливая гримаска. «Тетрис» подскочил на одеяле, едва не свалившись на пол, но наконец заткнулся. Сразу стало неестественно тихо.

– Долго еще? – не выдержав паузы, спросил Назар, хотя и сам знал, что нужного времени не вышло еще и наполовину, – общество медсестры вызывало острое желание снова остаться одному.

– Еще пару минут. Не страшно здесь одному? – спросила она в свою очередь, чем заслужила у Назара дополнительную неприязнь. Дело было не в ее внешности или голосе и даже не в том, что она говорила, – а как. Будто каждым своим вопросом или словом ей хотелось попасть в больное место, а затем невинно улыбнуться и дождаться следующего раза.

– Днем здесь, конечно, все иначе, а вот ночью… – Медсестра выразительно глянула на него (мысленно Назар уже окрестил ее Белобрысой). – Не боишься оставаться тут на ночь?

– Почему это? – Назар впервые посмотрел на нее прямо.

– Да так. – Она пожала плечами, как бы теряя интерес к развитию этой темы, повернула голову к окну и кивком указала на веранду: – Видел уже игровую палату?

Назар промолчал, только сильнее стиснул градусник под мышкой.

– Там столько всяких…

– Мне все равно!

– Ну конечно, тебе же отсюда ничего не видно, – сочувственно вздохнула Белобрысая. – Очень жаль, там и правда интересно. Хочешь, расскажу?

– Нет. – Он собирался ответить как можно равнодушнее, но голос все же подвел.

Тонкие брови Белобрысой тут же иронично поползли вверх: неужели, не может быть!

Ему действительно было наплевать на все игры в мире и на той веранде в частности – разве дело сейчас заключалось в них? Назар ощутил, как к глазам предательски подкатывают слезы. Но ему вдруг вспомнилась минувшая ночь, когда отец, выходя из детской, подмигнул: «Молодец, я горжусь тобой!» – и слезы внезапно отхлынули, будто отброшенные внезапно выросшей плотиной. Он не станет реветь перед этой Белобрысой, которая, видно, того и добивалась.

Назар даже рискнул перейти в наступление:

– Почему меня закрывают? – однако это было крайне неудачной мыслью, в чем он скоро убедился.

– Так положено, – отозвалась та вполне дружелюбно. Назар даже глянул на нее удивленно, словно ожидал увидеть на месте Белобрысой кого-то другого. – Изолятор, хотя и относится к нашему отделению, стоит, как видишь, за его пределами. И его нужно закрывать… – на улыбающемся миловидном лице медсестры вновь появилась уже знакомая Назару брезгливая гримаса, – чтобы заразные дети никуда не расхаживали без разрешения. Заразные – ты меня понимаешь?

Несколько секунд она пристально смотрела на него, улыбаясь с тем же выражением: «Ты меня понимаешь, маленький ублюдок, заразные дети! Как ТЫ! Вот то-то…»

Восемь лет– все еще возраст открытий, и Назар сделал уже не первое важное открытие за последние дни: некоторые взрослые, оставаясь наедине с детьми, снимают маски и превращаются в монстров с холодными глазами. Главное, чтобы в тот момент их никто не видел – кроме одного, того самого ребенка, перед которым они снимают маску. Если бы в изоляторе находился кто-то третий, Белобрысая только измерила бы ему температуру и ушла, ничего больше. И все – из-за третьего.

Эти Шутливые Оборотни заходят сначала издалека: что-нибудь говорят, делают или задают различные безобидные вопросы и внимательно наблюдают за реакцией – они используют все это, как самураи – невидимых разведчиков-ниндзя, чтобы подкрасться поближе и отыскать слабое место в обороне. А затем переходят в наступление. Потому что им доставляет удовольствие делать больно и наблюдать исподтишка, что из этого получится. Им нравится, к примеру, указать на веранду за окном с веселящимися детьми и тут же наглядно объяснить подопечному ребенку, что такое заразные дети. А потом снова улыбнуться, будто отличной шутке.

Новое открытие было воспринято скорее чувствами, нежели осознанно. Оно запечатлелось в душе Назара за ничтожную долю секунды, никак не успев отразиться на его лице.

– А еще, – продолжила Белобрысая, – чтобы в изолятор не проник кто-нибудь посторонний. Например… знаешь, о ком я говорю? О Фредди Крюгере. Слышал о Фредди-и?

Назар смотрел пару фильмов, но решил не отвечать… и внезапно поймал себя на том, что медленно кивает головой, будто кто-то дергал ее вниз за невидимую нить.

– Ну, это, конечно, шутка. – Белобрысая коротко хохотнула, не сводя с него внимательного взгляда. – Но вот что действительно плохо… – Она присела к Назару на кровать и заговорила доверительным полушепотом: – На соседнем этаже… да, точно, внизу, находится больничный морг. Знаешь, это такое место, куда относят умерших людей, а потом разрезают вот так… – Она провела себе ребром ладони вдоль туловища от горла до живота. – Это называется вскрытие.

Из коридора донесся знакомый Назару скрип подымающегося лифта, затем кто-то вышел на их этаже, лифт отъехал, шаги постепенно стихли вдалеке.

Белобрысая косо глянула в сторону двери, якобы опасаясь, что сейчас может войти кто-то ужасный, о ком она еще не успела рассказать, и наклонилась к Назару совсем близко, почти касаясь своей челкой его волос.

– Очень нехорошо, что тебе придется остаться здесь на ночь одному. Я случайно слышала от тех, кто работает в больнице давно… Понимаешь, этот изолятор находится на ничейной территории, сюда вход с лестницы, ты сам видел. А морг расположен одним этажом ниже. Так вот, иногда здесь случаются очень плохие вещи.

Она придвинулась к нему вплотную. Прикосновение ее бедра вызвало у Назара отвращение.

– Однажды все мертвецы выбрались из того морга и стали подниматься по лестнице сюда, потому что здесь ничейная территория. Их кишки вывалились из разрезанных животов, размотались и тянулись за каждым на целых десять метров. Вся лестница, все ступени были покрыты зеленой вонючей слизью. А потом мертвецы начали ломиться в эти вот двери, чтобы добраться до одного мальчика, который…

– У вас неприятно пахнет изо рта! – выкрикнул Назар, отстраняясь от Белобрысой. – Мне противно!

– Что ты с… – подскочила та, меняясь в лице.

– А еще… я все расскажу врачу! – добавил Назар, и у него перехватило дыхание, казалось, сердце вот-вот застрянет прямо в горле.

Медсестра изумленно прижала обе руки к груди и вдруг рассмеялась, укоризненно качая головой:

– Господи, я же просто шучу! Разве не понятно? Такой большой, неужели поверил? Тебе не стыдно?

И… ему действительно стало стыдно. Хотя дело было не в том, что он поверил или испугался ее россказней. У него вдруг возникло ощущение, что он поступил в чем-то плохо.

У Шутливого Оборотня всегда наготове пара испытанных трюков.

– Ладно, давай посмотрим. – Белобрысая нависла над ним, протягивая руку за термометром.

Назар, не поднимая глаз, отдал ей стеклянную трубку.

– Ну-у?.. – Она долго рассматривала шкалу. – Тридцать семь и… три. Мальчик, ты болен. – Белобрысая так и не удосужилась спросить, как его зовут, хотя, возможно, знала из направления, но все равно ни разу не назвала его по имени. – Ты очень, очень болен. Так и запишем.

Он совсем не ощущал, что после жаропонижающего укола температура снова начала подниматься. Впрочем, наверное, заразному ребенку вовсе и не обязательно знать, какая у него на самом деле температура.

После этого никто из них не проронил ни слова. Белобрысая вышла из палаты, заперев дверь на замок – ключ проворачивался чрезвычайно медленно, будто медсестра испытывала удовольствие от этого действия.

С ее уходом Назар ожидал крупного облегчения, но только почувствовал, как давно переполненная дамба – еще с прошлой ночи – дает течь. Плотину подмыло, подпорки рухнули…

И он зарылся лицом в подушку.

– Ого! Да тут есть где набрать высоту. – Смеясь, Левшиц подбросил счастливого Назара чуть ли не под самый потолок; изолятор огласил восторженный вопль маленького индейца, прыгнувшего со скалы. – Дела явно идут на поправку, – прокомментировал Михаил.

– Мы ненадолго, – с ходу предупредила Валерия.

Меньше чем за минуту перед этим Назар глядел на большое зарешеченное окно изолятора, без всякого аппетита ковыряя вилкой гречневую кашу с овощной подливой, и представлял, что сейчас происходит дома. Чем лучше ему это удавалось, тем тоскливее становилось в огромном молчаливом изоляторе с семью пустующими койками.

Но тут случилась приятная неожиданность, когда в сопровождении дежурной докторши вошли родители.

– Кажется, скоро мы сможем забрать его домой? – Левшиц опустил Назара на пол и повернулся к врачихе. – Что говорит педиатрия?

– Думаю, вы слишком торопитесь, – прямо ответила та. – Скорее всего, успели проявиться только первые симптомы.

– Значит, ягодки… – помрачнел Левшиц.

– Только бы не дифтерия, – еле слышно вставила Валерия, будто магическое заклинание.

– Завтра утром возьмем мазок из горла, – сказала врач, – и тогда будем знать точно. Не стоит…

– Бежать впереди паровоза, – кивнула Валерия. – Я помню.

Докторша наклонилась к Назару:

– Ну, как ты устроился у нас?

Еще днем он решил пожаловаться на медсестру, приносившую термометр, но та ни разу больше не появилась (возможно, сдала смену), и к вечеру о Белобрысой он и думать забыл.

– Ну, так… – сказал он неопределенно.