Текст книги "Прогулки по полю случайностей"

Сам

 
А новое всегда на стыке
несочетаемого и
неподходящего.
 
 
Над Сити
 
 
и прочим вьётся «помоги»,
а помогающего мало,
 
 
и как-то так всё больше сам.
 
 
Очерчиваемое ламой
имамом лампой ли ислам
ом ли, приходится, придётся
штробить там, где хотелось нет.
 
 
И мятный дым сигары к дёснам,
одесную костру тускнеть
по ошую искать наощупь,
но то ли выход, то ли вход –
не зная [денно или нощно,
он всё равно всегда плохой].
 

Не богат

 
Не спокойно ивово и слёзно
вечерять.
 
 
Заменим заманим.
 
 
Отражение пахло зелёным
невчерашним и не моим.
 
 
Что-то есть поважнее чем счастье
отзеркалил плеснувшийся карп.
 
 
Отчего всё всегда – частью чата
и полученным напрокат?
 
 
Не изогнутым но на изломе
не собою себя попугать
не последним и первым но словом
раз на главное не богат.
 

Самурайское

 
Эй, кто там есть – аригато
 
 
за то,
 
 
что мир позволен няшным
и на трюмо стоят коняшки,
их подарил не помню кто;
 
 
аригато за форму Дао,
 
 
и пусть к нему утерян гайд
 
 
(какой-то гад, а может Гай
по-видимому тряс мудами).
 
 
И чтобы погрузиться в транс,
давайте выпьем о хорошем;
присущность, ты давай-ка, крошка,
нас, зряшных, низачтошных, –
красть.
 

Нежелание

 
Недостроенностью стадиона
резкой низколетящестью ласточек
одержимостью взгляда девона
переполнены кластеры
но восходит царить над системой
нежелание отформатировать
угрожая стать чем-то бездетным
квартирам
 

Глянец

 
Грубое, текучее, обширное,
кучеры сменились на каршеринги,
но одно и то же над строениями
звёздами прошито непрожитое;
втаптывает в прошлое прошения
«город под любое настроение».
 
 
Мусорное, мелкое, никчемное –
ничего поскольку не меняется;
так же гордо суетились хордовые
подменяя вечность на верчение.
 
 
Невечерний неизменный глянец
жуткого и яростного города.
 

Циклически

 
Где-то тут, возле вежливо,
пересохнет вражда,
а себя сюда врежу ли,
не дождаться.
 
 
Не ждать.
 
 
Подоконником скатится
укоризненно дождь
а судьбу, как на кастинге,
ждёшь.
 
 
Тайно богопроводная
опадёт если тишь,
понимание – вот оно,
жди, жди.
 
 
И по кругу, циклически,
 
 
не прошу и не даждь,
недвижение кличу; а
ждать.
 

Пришлось

 
Если было бы: всю ночь – лить,
был бы дом, а из трубы дым,
то хотелось бы – сейчас – длить
и не спрашивать, зачем ты;
а когда вопрос уже есть,
то ответ бы не хотеть знать;
 
 
но что крыша, что ответ – жесть,
дом поставленный пришлось взорвать.
 

Игрушечки

 
Прокачивая в жизни свой персонаж,
не видеть отличий от игр-РПГ,
карьерой и «чтобы как все» перегрет;
но ведь не бессмертный.
 
 
Путь этот не наш.
 
 
В армированные привычки одет,
упорно валтузит нахапальный квест.
 
 
Нахапать и сдохнуть.
 
 
Две даты и крест.
Игра хороша, но уж лучше нигде.
 

Ценности и условности

 
Под перемолк уснувших праздников
невозмутительнейшим образом
война. Всего со всем.
 
 
(А разве мы,
хотя и с разумом, не порознь?)
 
 
И единицы измерения
 
 
для упрощения придуманы,
но все они – условность.
 
 
Времени
досталось в самый раз по дурости,
как будто возраст недожития
(что не печально, но – плачевное).
 
 
Любая гадость неожиданна,
а следом и проходит вечное,
 
 
и суммы нет – всё единичное,
несохраняемое.
 
 
Ценностью,
пожалуй, бабушкины блинчики
и восприятие бесцельности.
 

Крах

 
Уютно обнимал холодный блюз,
и, несмотря на то, что всё highway,
понятно (и поэтому-то злюсь) –
катиться вниз возможно и наверх.
 
 
Катился спутник между звёзд, почти
неотличимый от смешных примет
(просторность обожает время чтить
и смерть).
 
 
Сквозь метр смотреть на неделимое,
предполагая всё же разделить;
всеобусловленностью плешь проел
спонтанно кем-то выдуманный литр,
 
 
и полость заполнялась пустотой,
единственной ничьей во всех мирах,
брехливо и натужно тявкал той
и улыбался крах.
 

Какая-то из волн

 
Прилив непóнятых причин;
подтапливаются устои,
и непростое но пустое –
бороться с этим.
 
 
Хоть кричи.
 
 
Так повсеместно и всегда.
 
 
И пусть.
 
 
Поддаться и летать, и
прищурившись, как наблюдатель,
собрать и выбросить все да.
 
 
В садах состраивается
 
 
одно с другим, как на «Кремоне»
лад звуковой волны в гармонию;
и аватары из WatsApp
являют истинную суть
своих таинственных владельцев,
и некуда от «истин» деться
(чем не причина, чтоб уснуть?).
 

Мы и они

 
Когда с фрагментарностью мы пили водку
и спорили хрипло о первоосновах,
реальность работала кукловодом
по нам неосмысленно, жёстко, бессонно,
но мы заполняли разделы системы
людьми в окнах-клеточках, самоубийством,
так как у любой мало-мальской мистерии
в конце предусмотрено насмерть упиться.
 
 
Однажды в тайге он набрёл на источник,
на вкус категория пахла растерянной,
а он перечитан, от смыслов истончен,
и, в общем-то, в целом, наверно, просерен;
 
 
другой был никто, стал ничто – что такого (?),
все переосвидетельствовывающиеся
любого в любой ипостаси догонят.
 
 
А мы с фрагментарностью – данность и шансы.
 

В дороге

 
На трассе.
 
 
В России.
 
 
Туманы.
 
 
Светает,
окрасив росу и нирвану цветами
тонов постепенных.
 
 
До пола педаль и
 
 
не снова, не спето, глаголы не дали.
 
 
Летает неясность, неясна дорога,
флирт ауры сна, бледных вязов и кромки,
по вдоль великанов лежит звук мотора.
 
 
Локатор ладони на руль – зиждеть, торить.
 

Одна и та же спустя

 
Съёжилась спряталась,
будто бы в ракушку,
только вот зря ты,
девочка-бабушка.
 
 
Длинноблондинистая,
сзади деточкой, –
с возрастом сдвинулась
бабушка-девочка.
 

Не заметно

 
Помазав приклад карабина
в крови,
 
 
хорошо улыбнулся,
предзимнее солнце рябило
сквозь грустное облако гнуси,
алмазы льда в мёрзлой рябине,–
 
 
без экстрасенсорики как-то
не очень заметно убийцу
в плечах, не могучих, покатых,
стаканчик в руке, чтоб напиться,
в обычном, пустом, небогатом.
 

Всегда одно

 
В семнадцать двадцать пять на Павелецкой,
в семнадцать сорок девять в Домодедово,
и в двадцать тридцать восемь в самолёте,
под маковку залившимся мартини.
 
 
В восьмидесятых не попасть в Венецию
а в девяностых и к могиле дедовой,
в двухтысячных понять, что всё пропьётся.
 
 
Противно.
 

Неверная предустановка

 
Какой-то газетный клочок мельтешил
в тугом вихревом, напряжённом,
похожий на тезис, что надо дожить.
 
 
Никем никогда не решённый
вопрос в качестве атмосферы создал
бумажке возможность летати.
 
 
Пусть предустановлено, что ты звезда,
но вдуматься, с какой стати?
 

Ли

 
Много ли надо.
 
 
Проснуться попозже,
 
 
«американо» с миндальным печеньем,
и попирать октябрём и сапожным
переосмысливающее нечто.
 
 
Так ли уж важно, кто был и кто будет,
произойдёт искажение так же,
коллекционные вина Бургундии
смерть, сингулярность, сверхновые, кража.
 
 
Стоит ли как-то, раз всё равно эдак.
 
 
Визг самолёта сквозь ночь и восточить
снова и снова.
 
 
И кажется – клетка.
 
 
Просто большая.
 
 
Такая же точно.
 
 
Будет ли лучше.
 
 
А, знаешь, конечно.
 
 
Даже война не влияет на скорость
распространения жизни.
 
 
Но нечем
склеиться, если однажды расколот.
 

Предначальное

 
Накурившись до одури,
ни о чём спорадически,
это не про Да Винчи а
родина.
 
 
Насосавшись широкого,
отчего же про мелочи?
 
 
Это, видно не лечится –
проклято.
 
 
Наболтавшись, расслабиться
потаённым молчанием,
не лелеять «бо слава» –
видимо, предначальное.
 

Место потаённое

 
Возьми тропы по вдоль лесочка
и да косую сажень вправь,
там свидится осколок не потешный –
валун от ледника, песочная
излучина реки, и трав
вокруг, как нынче ипотечных.
 
 
Прознав о месте заповедном,
не часто прихожу сюда
дышать равновеликим чем-то
неявному, да главным верно.
 
 
А не пристало ль оседать
к земле, как к кровушке мачете;
 
 
не сам хочу, а всё поспею.
 
 
А пусть усобица везде
 
 
(её законы так как недвижимы),
пичуга некая мне спела
про как покойно, мирно здесь,
и как не всё своим аршином.
 
 
Не самые плохие этим разом
случились посиделки. Лес
исправно наопять запутал след мой;
 
 
и, понимая, что вернусь гораздым
на жизнь, надеюсь: давешний мой след –
последним.
 

Почти по Босху

 
Это, видимо, как
несекунда тонка,
самовар без вишнёвого джема:
иногда в час быка
надо по пустякам
беспокоить кипением джезву.
 
 
Пролетаючи над,
как всегда, не точна
деза о [вся в оправе из лезвий].
 
 
Пустоты водопад
возле ночи и дна
на одесную вкось от подъезда.
 
 
Встать на ошую от,
где сторожко клюёт
темноту фонарь скудный, что дятел,
и тантрический секс
с невозможным и без
видеть пьющего «кофею» дяди.
 

Русскаа

 
«Сила велика татарская борзо
станом прииде, пугаша мя зело»;
 
 
это ли не родовые сны, проза
не бумазейной судьбинки-мамзели,
это ли не повод верить о древнем,
старославянском разрозненном царстве;
надобно, дабы не бяше потребен,
но помнить, как-то разор отрицая.
 
 
Но современные рядятся «княже».
 
 
Видно, то так русскаа повелося.
 
 
Чёрт с ним,
понеже быть русским труд тяжкий.
 
 
«Девы заморской» зол глаз с поволокой.
 

Способ вечера

 
Да целый день деваться и ворчать
без всякой неприметной подосновы,
и все-таки, в конце концов, просовывать
«Я» в вечер.
 
 
Непомерно величав,
не замечает часто он таких.
 
 
Как океан ландшафтного дизайнера.
 
 
Не стоило, не стоило срезать
 
 
деньки.
 
 
Да ходоки по-прежнему ползут
и возмущается водитель мусорки,
и вечер обсуждают суслики
в степи у нор тихонько: «Зу-зу-зу»,
 
 
и самый то, чтоб самость не понять,
хотя она во всём прилежно самость.
 
 
У внешнего привычка быть экзаменом,
как нечто непонятное в тенях.
 
 
Течёт спонтанно беззаконный сказ,
поскольку для него к чему законы.
 
 
Психованно
 
 
издёргается у никчемных глаз.
 
 
Включая в кабинете белый шум,
и активируя на стеклах датчики,
«Я» мучается над «задачником»
в сердцах от постоянства «не решу».
 

Подорожник

 
Откладывать жизнь на потом
пытаясь чего-то добиться
не в этом ли смысл?
 
 
Чай глотком
 
 
и – дальше
 
 
И каждый день блиц
 
 
И тень непростительно жжёт
тыл очередных состояний;
когда-то вытравливать шкот
теперь время жизни ноябрь
 
 
но существование не
печалится пустопорожним
и здесь и сейчас опьянев
дышать и растёт подорожник
 

Мол

 
Мол, выдающийся, как шнобель,
нет денег, но и нет долгов;
бежать свободы, ради чтобы
у моря в ноябре, –
подлог?
 
 
Какая-то, наверно, старость:
сложится молодым под ход;
себя лгать подло, не престало.
 
 
А сталось, что же не подох?
 
 
Но, свежестью парализован,
он привечал прибой, столбом
смотрел безмысленно, бессловно,
как тешится чубатый мол.
 

Истекать 1

 
Стреляться за каждое слабое слово,
расстреливать умное за тишину;
Ом, суперпозицией образованное,
создаст вероятности.
 
 
Выдернуть шнур,
 
 
поскольку что ни, – выйдет некогерентное,
в разрыве штанин замелькает мотня,
и чьей-нибудь хари хрюк: «не корректно
закон повторяемости отменять».
 
 
Поскольку сетчатка, то значит фотоны,
в перчаточном ящике всякая дрянь;
фиксируя видимое, как фотограф,
не стоит, по-видимому, доверять:
 
 
предопределённость уйдёт к результатам,
как женщина к неромантичным деньгам.
 
 
Словам гаркнуть истово: «ахтунг, зольдатен!»,
и невероятностью
 
 
истекать.
 

Истекать 2

 
Немногоцветностью проклятый парк
непосещаемостью тихо делится
 
 
Кто-то кропал
 
 
где-то снег на ропак
 
 
Было отправлено будет надеяться
 
 
В вазе запиской засохший букет
 
 
вместо крючка гвоздь сплошная разорванность
 
 
Вилка украденная в кабаке
 
 
розы
 
 
узор
 
 
укоризненность взора
 
 
Каждый раз снова иначе а как
 
 
Всякая строчка не самостоятельна
 
 
Лампу убив за попытку сиятельства
формой неверия
истекать
 

О выставленных из Эдема

 
Защита
 
 
хотя бы условная
 
 
пусть видимость
 
 
тогда можно дольше и дальше
 
 
Рассчитывать
 
 
ли? Но поголовие
рассчитывает Мягкий кашель
из свитера
 
 
Попёнок
 
 
протёр антисептиком
 
 
места целования
 
 
к утру всё должно воссияти
(краплёное
всё у них, бестий) и
защита – вопрос восприятия
 

Правильно так

 
Допустим, город.
 
 
Некий не сезон.
 
 
Нехолод вымирает в резкий холод,
впервые ночь не убирают в холле,
три метра в холке плохо спит «назло».
 
 
Допустим, дама.
 
 
Драма – вечерять
с блудливой кошечкой запанибрата,
и никогда не позвонит обратно,
ушедшее перекурить вчера.
 
 
Допустим, впустит.
 
 
Было бы кого.
 
 
Но никого навстречу шло молодцевато.
 
 
А ей с любым хотелось целоваться.
 
 
И плед.
 
 
Опять подторкнутый с боков.
 
 
Допустим, враки.
 
 
Кара ни за что,
 
 
расправа пустоты за то, что пусто.
 
 
И, всё таки, давайте смех допустим
нечастый, но двух голых из-за штор.
 

Многие и

 
Здоровым.
 
 
Но после покинутым.
Любимая кофе варила;
 
 
а многие бы прикупили
судьбы «три в одном» – растворимой.
 
 
Богатым.
 
 
Но раньше-то правильным
и лёгким.
 
 
И солнце в кармане;
 
 
и многие бы не соврали,
что главное было громадным.
 
 
Успешным.
 
 
Но значит нечестным,
а кеды снимал и по лужам;
 
 
и многие бы – в заточение
обратно, поглубже.
 

Надолго

 
И снова в окне быть какому-то небу
и вычурность утра всегда нечеканная,
и след недоступности абонента –
забытая щётка зубная в стаканчике;
 
 
опять непрочитанных нет сообщений,
и это важней, чем заняться потоковым;
немытая чашка и крошки печенья.
 
 
И видимо эта бодяга надолго.
 

Не так

 
«Жизнь протекает без меня,
а что со мною – то ошибка»,
и настроение паршиво,
и ничего не поменять –
жизнь протекает без меня.
 
 
Но правда в том, что всё не так,
и даже если давит шиза,
она вполне кусочек жизни,
а та она, или не та…
 
 
Но даже это всё не так.
 

Есть всё, пока

 
А кто хранит, а кто прощает,
а не отправиться – кому-то,
а неохваченное мудрым
заполнить чем-нибудь кричащим,
кому своё, кому чужое,
и бросьте глупость поговорки.
 
 
Не волка кормят ноги – вора;
бараки, водка, пахнет жжёным,
и, продолжая релевантность,
все перечисленные выше –
сплошные аватары Вишну,
просторностью охреневая,
что создают, что разрушают –
им это дело всё едино.
 
 
Вопрос со смыслом погоди, но
неразрешаем.
 
 
Есть тезис [подходящий, кстати]:
«Есть всё, пока есть наблюдатель»;
печёным яблоком с корицей
с непоправимым примириться.
 

Зима в гостях у аксиомы

 
И в полчетвёртого темнеет,
и равнодушный Абадонна
уничтожает, тем не менее,
пустое множество подобных,
ничем насыщенное всклень. И
ненаполняемое полно
пространством.
 
 
Встанешь на колени,
и он почтит тебя хлопком.
 
 
Но в полдесятого не будет
последствий от хлопка.
 
 
Дискретность
достанет из духовки пудинг
и выпьет чай без конкурентов.
 

Договор подонков

 
Пока не сдох, даждь женщин и вина
(меня изобретатель, будь доволен),
Не надеюсь, что ты тихий омут
ведь исполняю скользкий ковенант[4]4
  соглашение между богом и человеком.


[Закрыть],
хотя ты выполняешь боковое.
 
 
но хочу тебя у тебя дома,
 
 
Пока могу, где стаут и друзья?
 
 
(ты выполняешь пакт наполовину
 
 
дамы дома вкусней от нас стонут.
и выдаёшь лавинное нельзя,
которое в происходящем – львиное).
 
 
Ковенант заключают подонки.
 

На вашем

 
А в неизжитом захолустье
хорошее не изживают
и поливают в цвет шафрана
вечноцветущий кустик грусти.
 
 
А в незапамятных столицах
неконцентрированность судят,
не понимают сути сути
и путают соль и солидность.
 
 
А где – на практике не важно;
индикативный показатель
анфаса то – что видно сзади.
 
 
На чьём ни быть, а всё на вашем.
 

Детская комната

 
Картины на стенах (кому-то экзотика),
и лязгают ходики,
и сломанность зонтика.
 
 
А жуткая смесь молока с мёдом с пенками,
а ведь думалось, что пора.
 
 
Да и бегали.
 
 
Но всё-таки здесь,
возвращаемость, всё-таки.
 
 
И больно, и острое даже не в сотый раз.
 

Не знать

 
Не хотелось бы знать, как – не вспомнить, что мать не серчала
на носки, аккуратно задвинутые под кровать,
и дурную привычку тупых голубей ворковать,
и негордое, не приспособившееся – быть – счастье.
 
 
Не хотелось бы знать, почему уходить не решался
[всё равно ведь пришлось, так что точно теперь всё равно],
параноиком быть – помнить прошлого взгляд вороной,
возвращаясь оттуда, куда много лет возвращался.
 

Потихонечку

 
А если калачиком,
плед,
потихонечку;
миры сопрягаются очень по-разному,
и в место излома поскольку не хочется,
то в место просачивания – гораздо.
 
 
Когда хорошо – непременное вроде бы,
когда удавиться, то где бы решимости.
 
 
Часы бьют часы, притворясь дебоширами.
Тихонечко.
 
 
Плед.
 
 
Притвориться юродивым.
 

Для себя и нет

 
У неё был какой-то там муж
и работа какая-то, кажется,
но её это жизнь?
 
 
Никому
 
 
ты спроси, а она не скажет.
 
 
И она не рожать не могла
и чего-нибудь там не сделать,
но её жизнь (могу полагать) –
настоящей любить в постели.
 
 
Настоящее как не познать,
если был элементом тайны.
 
 
У неё для других – стеза,
для себя же она – летает.
 

Встал

 
Встал ноябрь, словно лошадь лягала,
и дальше – не скоро,
разумение не принимало
ноябрь в сад камней.
 
 
«Мы успешно его сопрягаем
 
 
с уставом церковным»,–
недалёкий ни многим, ни малым
вещал игумен.
 
 
Вспоможение божие – это
 
 
ли долго ли остро,
просто так ниспослать – сам себя
уважать прекрати.
 
 
Ноября притяжение
 
 
не монохромным и плоским,
в нём наверно не спят,
дихотомия бо не претит.
 
 
Листовою английской рессорой
поправив дорогу,
не сподобиться в кучеры.
 
 
Сыро.
 
 
На Владивосток
прележание тела.
 
 
А скоро
 
 
ли станет не строго,
это вряд ли вопрос.
 
 
Вдрызг
разбитый «самбукой» простор.
 

Перебои

 
Последний рабочий день в этом году,
браслеты надежды на каждом, на каждом,
ведь всё – обвиняемые:
слабый дух –
 
 
причина того, что всех скопом накажут
хотелками лучшего, верой в фигню.
 
 
А тело летело к работе, к работе,
и каждому, каждому правдой звоню в…
 
 
Но вот с пониманием перебои.
 

Виновата

 
«Никогда ты не станешь моей»,–
виновато дверь хлопнет порезче.
 
 
Пусть любовь, словно «Порше Кайен»,–
есть действительно важные вещи,
и, конечно, ты будешь – дотла,
всю себя на них, нервы в канаты.
 
 
Но зачем Бог раздал нам тела,
если каждый раз дверь виновата?
 

Арт-декор

 
И никто вам не будет помочь,
фонари выключают когда,
вас, прошедших, когда бросит ночь.
 
 
Где-то в несуществующем да
находить ядовитое нет,
как змею под столом в Сомали,
находить тени между теней
и издохнуть – не самое ли.
 
 
Смерть – иллюзия силы. А так
это просто отсутствие сил;
ночь прошедшую в пальцах катать –
арт-декор Дао в стиле «классик».
 

Сектор

 
В моём пространстве состояний[5]5
  гильбертово пространство – множество возможных состояний системы.


[Закрыть]
когда-то сектор был утрачен
уверенности, что ты нужен. Раньше
бывал в нём, нынче нет.
 
 
Занятно.
 
 
А приторно горит реклама,
а город болен новым годом;
нельзя в народ душою голым –
придут забить тебя колами.
 
 
Скалярным – нам – не нужен вектор.
Мне – точечно, ужасно точно.
 
 
Под новостями злой подстрочник –
очередной утрачен сектор.
 

Третий?

 
Два дня тебя, сезон надежд,
таинственных молчаний в чате
про обнимашки, о дожде.
 
 
И, все-таки, сезон несчастий:
 
 
не помнить цвет твоих помад,
болеть губами растереть их.
 
 
Два дня тебя – один обман.
 
 
Спаси и не дари день третий.
 

Встречный

 
Он привычной дорогой,
многократно и скучно,
и ему нечем жить и
некуда умирать;
если душу потрогать,
то как будто бы сушку,
можно рану расширить,–
никуда не пора.
 
 
Не свои не чужие
и ничейные файлы
память держит в резерве
вроде штаммов бацилл.
 
 
Брюки грубо ушиты,
грязно-мятые фалды.
 
 
Кто он? Старый прозектор?
Пациент-имбецил?
 
 
И когда он навстречу,
отчего после гадко,
словно свет от гнилушек,
и внутри мерзота?
 
 
Он – суть противоречия
безответной загадки
«а чему ты был нужен?».
 
 
Нечем и мерзлота.
 

Настоящее

 
Дело в том, что куда-то несло,
ветер путал неон и шиньон.
 
 
Но действительность скромно живёт
по другую сторону слов,
и не каждому там побывать.
 
 
На полпальца ослаблен ошейник
не чужих, но не личных решений.
 
 
Хоть одно звено расстыковать бы,
поищи и найти клевещи.
 
 
А пока в лужах небо лакать.
 
 
Если «решка» слов не далека
вам – наверно вы следующий,
 
 
и пусть ветром гоняет фантом;
настоящее – это как музыка,
напрямую, минуя кому «за»,
поворчав: «Дело в том, дело в том…»
 

Форма ожирения

 
Что удивительно – о многом говорить
и ни о чём, прислушиваясь в то же время
к неявной тишине.
 
 
Надеюсь, выгорит.
 
 
«Сон разума», наверно, форма ожирения
сознания.
 
 
Не чувствуя чужую боль.
 
 
Зачем тогда ты?
 
 
Слышно по подъезду топот.
 
 
Кивком поддержит тополь лежебоку,
в котором чести меньше, чем подопытного.
 

Картон

 
А мне бы на месте уставших ветров
хотелось не спать на растущей луне,
хотелось бы как-то иначе.
 
 
Но нет,
 
 
вот я, вот их место, пространства картон
и непонимание.
 
 
Вспять или спать.
 
 
Завыла собака,
 
 
забыла не та;
покрыл предыдущее обломинат;
а будущее – аз глагола «летать».
 
 
Одним из ветров быть, а стать не про то
и не проворачивающимися
фантомами рук по привычке частя
затвором в патрон – щёлк – затвором в патрон.
 

Во время и после

 
А в спальне куда-то исчез потолок.
 
 
Подумаешь, экая невидаль,
девайс нереальности из каталога –
путь вверх в параллельные.
 
 
С неводом
 
 
за чем-нибудь, непопадающимся
 
 
в приличном обычном.
 
 
Коротенький
 
 
рывок в сны, похожий на «по пийсят»,
ну, или на форму эротики.
 
 
Последовательность спонтанных вперёд.
Узнать, каково быть приснившимся.
Рёв кракенов времени: «кто-то умрёт».
«Подумаешь», – шёпот из ниши –
 
 
«ты сам здесь – критерий, покинув себя».
Юла или кольца сатурновы,
 
 
реальность кружа, презабавно сопят,
реальности нравится, дуре.
 
 
Минуя сознание, музыкою
 
 
по спальне любовь растекается;
 
 
а хочешь, тебе тихих звуков налью
в покрытые вечным стаканы?
 

Конституция пространства и волновая функция

 
Пустота и пространство –
половины единого;
но где мы в этом? Странно,
явно не в середине.
 
 
Разум – явно феномен,
вещи – явно абстракции.
 
 
Мне чувак на грифоне
предлагал: надо драться.
 
 
Вероятностей волны
выдают нелокальное,
ездят эльфы на Вольво
по Москве нелегально.
 
 
И реальность, как пена,
суть пространства – молчание
даже не о себе. А
смерть поставила чайник.
 

Ветряные и ветреные

 
Достаточная скомканность уверенных,
и мне не наслаждаться в их числе;
когда не пьют (а если пьют – умеренно),
то смысл уверованности исчез,
и будет в этом неизбежно зимнее.
 
 
И некого обратное просить.
 
 
Грозит недостижимостью из синема,
но именно её и обрести.
 
 
Расслабленно, раскатами, расплавами
боятся, сомневаться, мёрзнуть в но.
 
 
И с постепенностью пасьянс раскладывать,
не с ветреной, а просто с ветряной.
 

Но потом

 
Лучше сделать, как ты хотела,
всё равно расплываться туши;
это будет не просто сделать,
только будет ли это лучше.
 
 
Лучше сделать, как ты просила,
всё равно не допустишь ближе,
ближним – это всегда красиво.
 
 
Но потом неизбежно – лишним.