Электронная библиотека » Борис Михин » » онлайн чтение - страница 2


  • Текст добавлен: 17 мая 2019, 19:20


Автор книги: Борис Михин


Жанр: Поэзия, Поэзия и Драматургия


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 3 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Аз на склоне

 
А что не взять и не потрогать,
не заучить бы наизусть,
и прогнан.
 
 
Воля, волны, гроты
 
 
внизу,
 
 
и содержимое процесса.
 
 
И постоянно проникать –
тонка природа.
 
 
Стены, сцена,–
не быть – никак.
 
 
И пониманием упорным
ты,
все же силясь заучить,
«аз есмь».
 
 
Хотя и это спорно
звучит.
 

На бетонке

 
Всем по делу и по мере,
никогда не по-другому.
 
 
Дайте старое примерить,
голубиный мирный гомон.
 
 
На глубинном, верном деле
всё равно, за что, а станет;
если ничего не делим
то и всё тогда – местами.
 
 
На сметане декабрёвой
выйдут чёрствыми итоги.
 
 
Чёрным днём, с прошедшим в рёбрах
человек шёл по бетонке.
 

Нами

 
Быть нами – непрочно, не долго, опасно,
ломая, ломаясь, не наперекор,
пустой, наполняемой чем-нибудь паствой,
неверной рукой, уносимым рекой.
 
 
Быть нами – зачем, всё равно, бесполезно,
устало, поддавшись, по пятницам чок,
ничем, умирая из-за воспаления,
качком влево маятника и ничьё.
 
 
Быть нами – что с напрочь испорченной кармой;
однако, да пусть, тем не менее, и(?),
побольше себя дать каким-то макаром,
манить к новым, странным, сомнениями.
 
 
Быть нами – как не пристегнувшись ремнями,
разгульно, безбашенно, чуть, на разок,
мгновенно, и не выбирая быть нами,
угрозой себе, прозой, первой грозой.
 

Виноград

 
Пока никто не может не понять,
за что его положено простить всем,
существование перетечёт в растительность,
а всё равно оставшимся пенять.
 
 
Неистовость любви, как смертный грех,
поскольку форма самоутверждений,
и даже если для, и даже день, и
по прежнему не могут не гореть.
 
 
Один на всех, но свой эгоцентризм,
один на всех ничейный наблюдатель
а прочее – расходные детали,
не больше, чем фигура на це-три.
 
 
Как быть, когда никто не виноват?
 
 
Когда конец – наверное, награда?
 
 
Фрактальная структура винограда
доказывает: вечность не нова.
 

Уголь

 
Запах буржуйки минута стоянки
в каждом «вокруг» пресловутое «снова»
саван и совы
маршрут нарисован
непритязательно но настоящим –
дальше
 
 
А что дальше?
 
 
Голодно жутко
 
 
локомотив скажет голосом веским
о продолжении хода и квеста
и проводник внесёт запах буржуйки
 

Вперёд

 
А по-другому не пройдёшь,
и – как-то – не перекрестившись.
 
 
Вот помню тесть – весьма – в картишки
и пахнет доброе дождём,
и на запястьях не любить
часов, похожих на оковы,
зато любить себя в вагоне,
варган, «ту би, ор нот ту би»,–
все мелочи, что придают
уют минуте без эонов.
 
 
Затем безумнее бизона,
затем безумно устают,
закупориваясь в рывках,
как в раковине наутилус.
 
 
Но вряд ли есть иная милость.
 
 
И понимаешь рыбака.
 

Говорок из

 
Мой недосып, как пересол,
как пиво без суровых раков.
 
 
Когда тебя поставят в рамку,
тогда и скажешь, что был зол.
 
 
Вы правы, эдак не быва…
но нужно ли кому «вы правы».
 
 
Затем во времена арапов
стрелялись часто, наповал,
 
 
что всё равно стрела времён,
что не дожить до пересолов.
 
 
А вот теперь мой выход соло,–
о-то ж не доживу, промёрз.
 
 
Стоп.
 
 
С кем я говорю?
 
 
Муар
мешает разглядеть из рамки
желающего с пивом раков,
живите, вьюнош, всё мура.
 

Неравные

 
Восемнадцатое декабря говорит,
и засвистываются потёмки снегами,
и утерянное умножаешь на три,
болея бескрайним.
 
 
Почему-то всё дальше расходимся с ним
в понимании бывшего, свет не включая.
 
 
Девятнадцатое декабря, объясни.
 
 
Только так, чтобы наверняка полегчало,
чтобы палец над номером не зависал,
сомневаясь в причинах на вызов и в праве.
 
 
Но зима.
 
 
И подтаявший снег в волосах
не поможет быть равным.
 

Безударный

 
И не много осталось,
 
 
а потом добивать.
 
 
А потом пролистают.
 
 
А запомнят едва,
 
 
что и есть – благодарность.
 
 
Никому ты никто,
 
 
словно слог безударный.
 
 
Неужели не то?
 

Когда понял

 
Когда не кончилась модальность,
то это вовсе всё пустое –
престолы, люди, идеальность
и легендарный Севастополь.
 
 
Когда не кончилась реальность,
то ведь как скажете; «Поди ж ты»,–
орали бабы в ареале
Парижа.
 
 
Когда не кончилась причинность,
возможность обрела причастность,
то время в вечном намочиться
и причалить.
 

Чего ради

 
И если по правилам, паче – по строгим,
то если нарушить – с щенячьим восторгом,
не факт ведь, что жизнь непременно построим,
а так – посмотрим.
 
 
Все правила – как варианты мистраля,
а где-то тибеты, кораллы, австралии,
и где-то, с которыми как-то не старыми
расстались.
 
 
Послушай, а, собственно, кто нам соперник?
Вот сушится чья-то подушка из перьев,
и вряд ли достанется стать, как Коперник,
первым,
 
 
а завтра прощание с умершим дядей,
а если любовь, то прижмутся и гладят.
 
 
Вот и не понятно, на правила глядя,
чего ради.
 

Прятаться

 
Когда-то я видел не всё.
 
 
Теперь, не смотря на учёность
и опыт, и проч. то да сё,
ваащщще ничего.
 
 
В усечённом
 
 
до чётных – фрактальная гроздь
слепой и картавой романтики
и прочих её отчих родственников,
туманных, как термодинамика.
 
 
Когда-то казалось, что нет.
 
 
Но, наверняка убедившись,
 
 
что точно нет, стало честней
и как-то свободнее в лишнем;
 
 
в режиме инжира и фиг
 
 
я gif-ками теле-видения
прошу да, крошу в звук графит
и прячусь в интеллигенции.
 

Архив аккаунтов

 
Спит под рукою щен довольный,
моргнул и выключился комп
обиженно.
 
 
Опять покой.
 
 
И, кажется, здесь было двое,
неутолённых привидений,
тревоги древних королей
в каминах, ржавый траулер
скрипит о стенку. На воде, на
 
 
сопредельном рябь.
 
 
И скрутит.
 
 
И вспомнит о тебе не то,
чем нынче время занято.
 
 
И маятник Фуко, как скутер.
 
 
Верхом.
 
 
Движение качели
 
 
лизнёт, как будто руку щен,
и нет тебя.
 
 
Ничей кащей
забудет твой аккаунт в ячейку.
 

Тихо и зря

 
А взять неадекватности мотив,
 
 
быть каждым с каждой встреченной собакой,
то вероятно вряд ли стоит плакать,
прости.
 
 
Но если тихо, то зачем?
 
 
Подставить по щеке, чтоб дать спасибо?
Пассивно, постепенно и – спастись, но
ты исчез.
 

Авророво

 
А траве всё равно, сквозь кого.
И как будто уже сквозь меня.
Существующее – полигон.
Навзничь.
 
 
Надо что-либо менять?
 
 
Бутафорское из окружа–
ющего как-нибудь и само
упадёт.
 
 
Циркулярно кружат
декорации из домов,
обитателей, звуков.
 
 
В мозгу
формируется мнение о
проходящести сук, формах скук
и о том, что и он – не его.
 
 
Раздосадованное вокруг,
режет грудь в парадигмах травой;
жизнь похожа на свинг или грув
а потом всё авророво.
 

Непрезентабельность

 
Завернувши в пакет полуразовый
несогласушки, похерки, оханьки,
утопить, повторив Стеньку Разина,–
плохо ли?
 
 
Поизбавиться бы от сопливости,
свойственной русской интеллигенции,
у которой в крови несчастливость
и инерция.
 
 
Только вряд ли.
 
 
Славянское искони
рассусоливанье «неприазненнаго»
вида и многорозово-склизкое,
грязное.
 

Единство

 
Детали кончились рецептом на очки,
молчало обобщение о целом,
пора в дожди, мочить его мочить,
затаканное, страшно полноценное.
 
 
Нельзяки глупо было в детстве собирать,
да кто бы спрашивал.
 
 
Прособирались.
 
 
Носок дыряво не по-магазински рад,
что в данной точке мира не Израиль.
 
 
Трамвай любил стоять, но надо было нет,
не Берлиоз скучал на Патриарших.
 
 
Не покупается назадовский билет,
не видится, что лавочка окрашена.
 
 
Единство цикало загадочно звездой,
которая слегка отколупалась,
отповышали нынче в области надой,
в деталях что-то всё таки упало.
 

Как-то так

 
И, поди, что-нибудь разгляди
в неуставшей чернеть южной ночи.
 
 
У смотрящего вид был бы дик,
но поскольку темно, то не очень.
 
 
Между стёкол сушился комар,
тётя Тая бельё постирала,
и, летая, нагрянул кошмар
к экстрасенсу во сне по порталу.
 
 
Как-то было всё.
 
 
Раненый факт.
 
 
Но феномен в мозгу застарело
выдавал наблюдателю «фак»,
ибо было темно и пристреляно.
 

Тень

 
На спине мозоли от
вязкой сущности дивана,
злату, смирне и ливану
болт.
 
 
Можно даже не хотеть,
нехотение – наука.
 
 
Скукой обожает гукать
тень.
 
 
Тени человека не
 
 
до извечных «нахренаты»,
вот её и, словно атом,
нет.
 

Пусть

 
И стало тебя ни о чём,
как вышедший в ноль морячок,
так может пора разделить,
раз как-то прошло умножать?
 
 
Пожар перепрелых пижам
хотелось бы кнопкой «Delete»,
 
 
но только уже вряд ли смочь.
Нагрянула крайняя ночь,
причины резоном шуршат.
 
 
Озон, как назло.
 
 
Ну и что,
что где-то внутри шепоток?
 
 
И хватит решать.
 

Почти и почему

 
До далеко уполовинить,
не отнести себя к зубастым,
помочь однажды с пуповиной
свой рожающей собаке,–
судьба напоминает клизму
для некоторых пациентов,
а около не значит близко
(удача не реципиентна),
и чтоб не как-нибудь, а ярко,
есть смысл взорваться, а не красться.
 
 
Но отчего тогда доярки
бывают сказочно прекрасны?
 

О разнице

 
да какая фиг разница бы
что кому
и апрели в отместку
и коптить до момента с момента,
люто ждать хоть какой-нибудь «бымц»
 
 
и вот так-то все пять из шести,
что неправильным выглядит, верно?
но хотя бы один, не уверовав,
будет быть, наплевав на престиж
 
 
дураков разгоняя, как мух,
мироздание выдаст дебафы
всем подряд безо всяких дебатов
так какой бы фиг там, что кому?
 

Каждый день

 
Не трогая за время и мотивы,
причины настоящего не выщупать.
 
 
Он был отлажен до автоматизма,
не выдумщик, ни капельки не выдумщик.
 
 
Пространственно жизнь, как не быстрый выстрел,
случается, пока к нему готовишься.
 
 
Не выпущенным сдастся любопытство,
по кухне мерзко шаркая подошвами.
 
 
А светофор опять горит зелёным,
но у него тарелочки под вазами.
 
 
А то, что топчем мы, зовут землёй, но
ведь это только косное название.
 
 
И что уж про мотивы, все благие.
 
 
Чем отделить «не хочешь» и «не можется»?
Любые гимны выглядят плохими,
поскольку для кумиров.
 
 
Время рожицы
морщинило в стекле, пока он брился,
ведь если каждый день – не порицаемы.
 
 
Ну и зачем сюда был папой прислан?
 
 
Тост.
 
 
Любопытство выпьет с отрицанием.
 

Современный

 
Луна пропала, видно черти.
 
 
Шипящим звуком из винила
скрипуче-круговое чертит
паскудство, словно извинилось.
 
 
Не веря никому медийным,
адепт мечтает, ус подкручен,
луну продать и на Мальдивы,
поскольку честно несподручно.
 

Не бывает противоречий

 
Прислонилось сейчас без патетики,
нажимая на тусклое «факово»,–
бренды, трендища, тренды и трендики,
но своё место где между флагами,
где единство без противоречий, а?
 
 
Восприятие рулит сознанием,
искожаша Аз дальним и встреченным.
 
 
А нецелым – почти наказание.
 
 
А погибнуть придётся в дуальности,
не познаша её неприсутствия.
 
 
Разбодяша реальностью дальности
и профайл свой допетыми чувствами.
 

Объём

 
И что-то понятно, да вот не совсем,
а только как будто забрезжило,
как будто сорваться, не провисев,
как будто бы не рассержен.
 
 
И этого, впрочем, достаточно для
побыть в максимальном объеме,
потом ведь любой объем удалят,
как выпавший из обоймы.
 

Гонконг

 
Ну отчего бы не Гонконг?
Какая разница, где длиться.
Какой-то вещий падал в лица,
чтоб в лицах встретить никого.
 
 
И вечность любит утекать,
когда себе готовишь завтрак,
как милилитры на заправке,
такая у неё эстетика.
 
 
Так что и отчего бы не
любой из населённых пунктов,
ведь не успеешь даже г(п)укнуть,
а ничего не как бы нет.
 

Величина

 
Это как просыпаться под дождь,
ожидать, как тропинка подошв –
ничего, но какая-то дрожь,
и не хочется спать и не спать;
удивительнейшая напасть.
 
 
И у вас так же было, «n'est-ce pas?»[1]1
  Не так ли? (фр.)


[Закрыть]
,
только Ваня при этом читал,
Дарья не выделялась в мечтах,
Абдалла брал полегче халат,
в Южном Тушино цвиркал скворец:
как в египтах и как при царе
было всё,
лили в пули свинец.
 
 
И ведь в á жны не цвет глаз, и не
факт, придётся что окаменеть,–
равнодушная величина,
вот она основное и есть.
 
 
И себя в ней придётся иметь
битом.
 
 
Дождь шебуршит по стене.
 

О надёжной одежде

 
Возьмите в два слоя вчера,
чтоб было в сегодня теплее,
сегодня на голое тело –
прозрачно, как чьё-то ура.
 
 
Согреют: подванновый хлам,
немытые стёкла балкона,
и в спальне у тёщи икона
пусть тоже бы помогла.
 
 
И если бы не память-шкаф,
забитый предельно вещами
и пахнущими мамой щами,
и если бы не мошка
на Дальнем Востоке, везде
влезающая, то замёрзнуть
пришлось бы в нечестные звёзды
в сейчас, да и в здесь.
 

Достаточно

 
Горечь на горечь даёт только горечь,–
минус на минус и тут не работает;
и выдаётся короче и громче,
но подойдёт только аэропортное.
 
 
Дым с ароматами Доминиканы
мятно обнял тростниковости рома;
пятна бессмысленности промокают
мелким глотком или чем-то огромным.
 
 
И утончённо нести ахинею,
каждому дню выдавая по здравствуйте,
видимо глупо и видимо нехер,
ибо воздастся.
 

Понимание убеждений

 
Опрокинутым большегрузом,
вымирающим левиафаном,
кровь закатов на нём заскорузла,
никогда никому не равным,
рваной ритмикой убеждений,
не заимствованных, но болеющих,
этот день, словно дурь рождения,
что не значило, будто полегче,
что теперь всё о'кей – не фактило.
Хватит.
 
 
Девочка в бантиках мимо
и в руке убедительным фактором
палец мамы.
 
 
Пойти за ними?
 

Послушать

 
Послушать соловьёв, так всё пучком,
запутался в цвету черёмух месяц,
и это не возможно не заметить
в наличии отсутствия очков.
 
 
Дорога промежуточно легла
 
 
по прежним подъзаезженным маршрутам:
наверно это прошлое муштрует
тебя.
 
 
Прохладно.
 
 
Дача.
 
 
Час.
 
 
Реглан
 
 
поправив, поправляешь свой настрой;
сё происходит в форме соловейской.
Так путь искали в кельях соловецких,
и сопереживание остро.
 

Любителю поиска чернушки

 
Запарковывая экипаж
 
 
на одном из центральных бульваров,
понимается: так ведь нельзя ж,
точно знать, что вокруг только твари,
 
 
что в соседнем подвале Керим
из Ташкента на серой клеёнке
чай пил, лампочка тускло горит,
и что легкое вовсе не лёгким.
 
 
Выдыхая в сердцах «как же так»,
никого улыбалось навстречу,
было весело, что нажита
жопа, а всё ещё недоверчивый.
 
 
У торговки «хенд-мейком» в ногтях
полукруг необгрызанной грязи,
как вот сто лет бы не погодя
у её бабки не так же разве.
 
 
Надо как-то иначе, ага.
 
 
Просто грязь – не добро/зло, не ракурс;
просто есть – всё.
 
 
Причём здесь тот гад,
в честь кого Керим женит заварку?
 

Паук Аркадий[2]2
  никому не нужный человек (сленг).


[Закрыть]

 
Базлать в разорванных кроссовках,
евангельствуя, колготясь;
а присмотрись – бесцветный стяг,
одни рисовки.
 
 
Лоскутность «как бы убеждений»,
упорствующий девиант,
не знает до сих пор падежность.
 
 
Не взяв, не стоит и давать.
 
 
Мятущийся за нас идальго –
микроскопический христос –
паук Аркадий, скормит ягель
коню, за «нимбность» арестован.
 

Тумблер

 
Сороки с человечьей болтовнёй,
сотрудницы с сорочьими повадками,
настойчивость амурских комаров,
попутчик с нарубашечной помадою,
ещё раз многочисленно второй,–
архивный жесткий диск.
 
 
А сколько в нём?
 
 
И лампочке на лестнице моргать,
и ящик переполненный рекламой,
а двадцать лет тому здесь кто-то жил,
портрет мужчины вывешен был в рамке,
и если где сейчас он и лежит,
то там же, где спят взрывы от гранат.
 
 
Всё это дело просто – отменить:
отформатировать диск, обнулить во времени,
ведь всё всегда – сначала.
 
 
Тумблер «вкл.»
 
 
(подъездный ли?) поюзанным, потрепанным;
и в каждом цикле вещи быть привыкли.
 
 
И чьё-то «я», приложенное к ним.
 

Вот

 
Вот когда будет выбор рождаться ли,
или сделать в обед невозможное,
вот тогда можно будет и сжалиться,
а не сжалиться будет не можно.
 
 
Вот когда никогда наиграется
полуправдочками полуломаными,
вот тогда можно, не напрягаясь,
рассердиться к заутрени молниями
 
 
и не материали-лизовываться,
как живые до ужаса бархатцы,
и, прощая любимых за «золотце»,
откогдакаться.
 

А

 
А по краешку обшлага
шла неровно нервно нитка,
дворник поливал из шланга,
было всё слегка энигма.
 
 
А соседка продавщица
лифчики всегда сушила
во дворе (чего тащиться?).
 
 
Люди вымерли большими,
 
 
А ведь маленькими – лучше,
и быстрей по крайней мере;
над шестою частью суши
правда растворилась в метре.
 
 
А кто выше вырастал, тот
сталкивался мордой с небом.
 
 
Высох плющ на балюстраде;
задолбало, задубело.
 

Отсекать

 
Когда ты где-то очень наверху
 
 
по объективным, в общем-то, причинам:
летишь куда-то, а куда – да ху…
 
 
как на духу нуждаешься в перчинке,
в локальной остроте по пустоте.
 
 
Не подписать расстрел себе – простое,
 
 
и если никуда-то не лететь,
 
 
то жизнь, как нехорошая история.
 
 
А степень у падения проста:
метания-томление-инсульт, и.
 
 
Идя на покорение пространств,
 
 
посыл, по сути, неизбежно – мульти,
 
 
но кажется, и кажется, и ка..
 
 
Икать немыслимому, поминаясь.
Перчить салат, избежно отсекая
зависть.
 

Праздник послушания

 
Нынче так, что осталось построиться,
униформенно многошереножно,
а когда забывается Троица,
то похоже уже – поражение,
что ни слово слетает, – как выпалить.
 
 
Только вот под какими бы флагами
ни клубиться, послушным не выплатить
главное,
ведь оно-то индивидуальное,
как кредит, неподъёмно чудовищно.
 
 
И машина шуршит поливальная,
и торгуют вещдоками.
 

Пробел

 
Формальной логикой не опровергнут,
но и не подтверждён
пробел.
 
 
И ничего не чувствует, наверно,
 
 
в работе живодёр.
 
 
Когда на корабле
 
 
я жил, всё окружающее мельче
казалось. Может, было;
пробел.
 
 
Наверно всё таки не то мы лечим
пылью
 
 
Рабле.
 
 
Существование всегда довольно
самим собой.
 
 
Хорош.
 
 
Робел
 
 
пирог с капустой, постно приготовлен.
Корабль формально в прошлом.
Пробел?
 

Безусловность

 
Вообще в шестнадцать сорок
отправление – условность,
но с весьма немногословным
объявлением.
 
 
Курсором
взгляда провожая стаи
безымянных разночинных
неизвестных без причины,
 
 
чуть моргнёшь, и их не стало.
 
 
В сущности, любой – такой же,
не детерминированный;
пиво в баре подавали
тёплым, но не брать негоже,
дальше ведь никак иначе,
вдумываться трезво если.
 
 
Объявления развесил
кто-то у
и снова начал.
 

Ожидание

 
«На ход ноги» – обычный протокол.
 
 
И обитатель столика напротив,
сменившись, вскрыл планшет на развороте;
он тот же, только ухо проколол.
 
 
Зал ожидания, хоть бизнес-, хоть в раю,–
его функциональность однозначна,
и каждый здесь не есть, а – обозначен
тенью себя
аэропортною.
 
 
Табло мигнёт, а может быть и ты,
изменится сосед, не обстановка.
 
 
И видишь, что минуты – костоломы,
и что едят воздушные киты.
 

Детский домик

 
Запредельно вкусное печенье
делает какой-то итальянец
за углом в соседнем чьём-то детстве;
розовое утреннее тесто
только там – на Пасху – поставляют
инопланетяне с облегчением.
 
 
И так просто ведь его не купишь;
надо бы на крыше по гудрону
для начала след оставить кедный
и запить апрелем из пакета
дальний смех из голоса грудного
в «здоровской» картоновой избушке.
 

Без крыши

 
Заговоривши
 
 
скуповато, неумело,
 
 
как вишни
 
 
по капоту, мелко, для кого-то,
надеяться, грешить,
украсть у Птолемея
идеи и кувшин
клубничного компота;
 
 
в какой-то из смещённых на эон вселенных,
где ты лишь признак времени и не субъектен,
где проведя
 
 
рукой сквозь мир, чтоб веселее,
 
 
забыть водяру
 
 
и не оставлять объедки
 
 
не делать ничего,
 
 
чтобы не сделать глупость,
 
 
а после вечерком
 
 
менять на небо небо,
 
 
молчать на крыше,
 
 
обожая город, клумбы,
 
 
стать местным пришлым,
чьим-то духом бедным.
 

Зам

 
Вошёл Валерий Гай Катулл,
наверно чёрт (так веселее),
вручил приказ – иди колдуй,
ты – зам начальника вселенной,
и перекошенностью рож
чужих не время наслаждаться,
тебя и так уже заждались.
 
 
Ерошь
реальность выспренностью и
не помни, кто теперь твои.
 
 
Проснуться, ляпнуть вслух: «Да ладно,
бессмертие не входит в планы».
 

Хана

 
В зубах застряло
прошлое,
горошек
и что-то от её истерик;
материалом
пошлости
и спрошенному
матрас и тени,
дома и догмы.
 
 
Кодовое
долго
не дешифровывалось да и
не смог бы.
 
 
Хордовые,
удочки и лодка,–
всё нах, хана.
 
 
Эх, Нострадамус.
 

Не стану им

 
Творилась ночь сама собой.
 
 
И – потихоньку умирая.
 
 
Пора ли?
 
 
Всё же не вторая
жизнь мимо, весело, босой.
 
 
И большинство наперечёт,
и прочее наиважнейшим;
не скажет ни о чём Ганеша,
смеясь.
 
 
Дым смыслов горячо
тревожил будущее я
и говорил с ним.
 
 
В настоящем
 
 
я рислингировал, бо аще
не стану им, не пощадя.
 
 
От неизвестности и до
соседней неизвестности шёл
со мной в себе час, тонко стихший,
как в своё время мессидор[3]3
  летний месяц по французскому революционному календарю.


[Закрыть]
.
 

На изнанке

 
Обобщение может вздыхать сколько хочет,
совмещая субатомное и аспекты;
 
 
всё, к чему тезис «тоже» подходит не очень,
тем не менее – тоже – не будет не спетым.
 
 
О заплёванном слове «душа» хватит спорить,
это просто бозон, придающий нам свойства
осознать себя стадиями зооспоров
и влюбиться в пространство, во время и в осень,
и реальность творить, раздвигая реальность,
убоявшись, искать у реальности реверс,
пересохшим внутри хлобыстнуть минеральной,
и творить снова, но не имея в резерве
ничего.
 
 
Так всегда на изнанке изнанки
 
 
(то есть – в существовании, обобщая).
Существуя, всегда что-то нужно: и знаки,
 
 
и отсутствие их тоже.
 
 
Даже пощады.
 

Забить

 
Провально озвериниться на серость,
эпически обделаться с мечтой
и обнаружить у себя в резерве
ничто;
 
 
и вместо слов поступки да эмодзи,
раскрашивающие «итс окей»
в нибудь-какую точность.
 
 
И свободы
немыслимого в степени капец.
 
 
И ни дворцов, ни силы, ни харизмы, –
скворцов бы под окно и (без обид)
затарить у адепта похеризма
великое умение забить.
 

Не снившиеся

 
Никак не вспомню, кому я снился,
и сколько точек отец поставил,
а по дороге встречались лисы
и выход снизу закрыт листами
из очень тонких пород металла,
сквозняк железом гремел, смеявся.
 
 
Не вспомню, умер как завтра Вася,
но знаю – следом за ним слетаем.
 
 
Наверно кто-то и нас придумал,
вообразил и забыл.
 
 
Да напрочь.
 
 
Ему тогда из-под двери дуло
и так же мучился жить ночами,
и сам в себя он не помещался,
встречая лис по своим дорогам.
 
 
И к нам быть ласковым, а не строгим,
ему не снившиеся помешали.
 

Знание

 
Иногда для того, чтобы легче,
надо бы находиться в нигде,
сознавая неночь и недень
и поняв, каково это – течь,
за собой сидеть, как за столом.
 
 
Может это и есть суть коанов –
быть прозрачным и свойством стакана,
и бедой наковальни – смолоть;
пусть ладони болеют хлопками
а структура прищурится от
содержания,–
 
 
полный завод,
и поймешь ты тогда, что знал камень.
 

По-молодецки

 
В потихонечком режиме
не терпеть. Дождилось мимо,
и собою не самими
в будущее пассажирим.
 
 
Горсть инжира – предлюбовность –
приторный бред липких пальцев –
израсходовать в запале,
и «пока» сойдёт за бонус.
 
 
Полость в месте средоточий
парадигм, ориентиров
завибрирует противно
чем-то невозможным очень,
 
 
и захочется не тихо,
 
 
и задышится со сбоем,
что никто самим собою,
и по-молодецки: «И-и-х-х-ааа!».
 

Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации