Текст книги "Наледь"

3

Через несколько дней Воронов принимал отдельное прорабство Михаила, которое находилось на отшибе, в строящемся рыбном порту. Пока что на месте будущего порта рыбников стояло полдюжины дощатых бараков да возле самой кромки моря маленький слип – несколько рельсовых путей, уходящих под воду, на которых неуклюже громоздились высокие, с двухэтажный дом, деревянные ящики – опалубка под будущие массивы-гиганты.

Бухта была с обрывистыми скалистыми берегами.

– Интересный здесь профиль работ, – говорил Воронову главный инженер Синельников, статный, моложавый, с черными усиками, с карими подвижными глазами. – Пирсы будем строить, да еще из массивов-гигантов, скалу убирать… Подземные склады. Жилищное строительство. Словом, здесь целый участок. Ну как, справитесь?

– Постараюсь.

Воронов жадно оглядывал с пологой лесистой сопки черные угрюмые берега небольшой бухты. К ним вплотную подступала светлая поросль тайги, местами уже порубленной; на этих проплешинах одиноко и удивленно тянули в небо сухие черные шеи башенные краны. А под ними, если приглядеться, полускрытые свежей листвой подлеска, проступали красные остовы будущих зданий. Дальше, туда по горбатым увалам, уходили в густую синюю дымку городские кварталы, оторванные друг от друга, словно залитые этим зеленым половодьем тайги. Словом, города в обычном понятии здесь еще не было – он пока только проступал, проклевывался из-под земли на огромной площади и назывался в каждом месте по-разному: рыбный порт, судоремонт, рудник, вокзал и т.д.

«Ну что ж, начинать, так уж здесь, – думал Воронов. – Участок здесь будет действительно интересный»

Затем он вместе с главным инженером прошел по всем объектам. Их сопровождал Михаил Забродин и торопливо, потряхивая своей белесой челкой, давал пояснения.

– Первый жилой блок, – остановился он возле строящихся домов, замкнутых в большой четырехугольник. – Квартиры однокомнатные, с отдельным входом. Заселены будут строителями. В центре, во дворе, будут ясли и детсад.

Все вокруг было перекопано, огромные отвалы земли доходили до окон второго этажа; отрытые траншеи под канализацию, под водопровод были завалены битым кирпичом, мусором и осыпавшимся грунтом. Местами через траншеи были проложены мостки, по которым рабочие подвозили к крану кирпич в тачках. Люди ходили резво, весело, и со стороны казалось, что дела идут прилично. Но Воронов смотрел не со стороны. «Черт возьми! – думал он. – Это же надо так обвалить себя со всех сторон землей, что ни подъехать, ни подойти. А ведь в каждом приказе долбят, что коммуникации надо заканчивать вместе с фундаментами, потом уже приступать к кладке стен. На словах одно – на деле другое… Ведь на подготовленном месте и разворот другой. А тут попробуй покрутись…»

– Хоть бы транспортеры установили, – сказал Воронов Михаилу с плохо скрытым раздражением. – Чего людей зря гонять с этими тачками?

– Нет транспортеров, – развел руками Михаил.

– Как нет? – Воронов недоуменно смотрел то на Забродина, то на Синельникова. Еще сегодня утром он был на складах и собственными глазами видел целую шеренгу новеньких транспортеров, стоящих во дворе под надежной складской смазкой. – А там, на складе, не годятся, что ли?

– Там годные, – сказал Михаил. – Но это резерв.

– Чей?

– Главного инженера, – ответил Синельников, беря Воронова под руку. – Скоро бетон пойдет в доке. Вот и берегу для этого. Раздай по участкам – потом соберешь поломанные. А рисковать перед бетоном не имею права.

Затем они спустились вниз, туда, где о береговую кромку сутолочно бились волны. Здесь, на рельсовых путях, на низких тележках стояли высоченные ящики – опалубка под будущие массивы-гиганты. Их было восемь штук. По узенькой шаткой стремянке все трое поднялись на один из гигантских ящиков. Внутри ящика, в частых переплетах арматурных сеток, лазали монтажники, вязали проволокой стальные прутья. В двух местах вспыхивали округлые языки сварочного пламени, при солнечном свете они казались осколками синеватых стекол. Ближняя сварщица в синем комбинезончике, сидевшая прямо на арматурных прутьях, откинула защитный козырек, и Воронов узнал Катю. Он приветливо кивнул ей. Катя внезапно, словно не по своей воле, улыбнулась и быстро натянула на лицо козырек, точно хотела скрыть эту непрошеную улыбку.

– Вот из каких красавцев пирсы-то будем строить, – окидывая взглядом огромные ящики, говорил Синельников. – Это же настоящие корабли из железобетона!

Главный инженер гордился массивами-гигантами, потому что они были его детищем. Проекты на них до сих пор не прислали из Ленинграда, поэтому Синельников запросил разрешение в совнархозе и спроектировал сам за несколько бессонных ночей.

Воронов слышал это и теперь придирчиво осматривал опалубку, поглядывая изредка на уверенное, решительное лицо Синельникова. Массивы ему нравились.

Однако на скальных выработках они снова сцепились.

В неглубоком скальном забое только что подорвали очередной отвал, и теперь камень лежал грудой, завалив все подходы. Здесь же, возле бурового станка, возился уже знакомый Воронову Семен; его скуластое лицо было потным и злым.

– Разве это забурники? – спрашивал он, сердито перебирая кучу стальных стержней. – Это стамески, а не забурники! Два раза повернешь – и выбрасывай.

Но Воронова удивили не столько забурники – тут заводской брак, – сколько разборка и отвозка подорванного камня: и здесь разбирали вручную, а отвозили теми же тачками.

– Неужели экскаватор нельзя поставить? – спросил Воронов с заметным оттенком горечи.

Михаил молчал, поглядывая на главного инженера. Воронов понял, что это разговор уже не новый, и ждал теперь ответа не от Михаила, а от Синельникова.

– Я не против экскаватора, – ответил главный инженер, – но на этом карьере его можно использовать часа четыре в смену. А остальное время что он будет делать?

– Подумать надо, – сказал, насупившись, Воронов.

– Подумайте, – обронил главный инженер.

И Воронов уловил иронию.

– Заботиться прежде всего следует о том, чтобы избавиться от этих тачек, – ответил Воронов запальчиво.

– А коэффициент использования техники? Кто будет об этом заботиться?

– Это все для бумажной отчетности…

– Простите, что именно – «это»? Простои вы считаете бумажной отчетностью? Но за простои платить надо? За чей счет?

– А на чей счет запишем эту ручную маету?

– Так вы теперь хозяин, вы и решайте, – учтиво улыбнулся Синельников.

В последнюю очередь осматривали жилье: несколько дощатых бараков и оставшийся еще с зимы палаточный лагерь. Палатки были высокие, длинные, пожелтевшие от дождей и солнца и чем-то напоминали соломенные скирды. В каждой такой палатке тесно стояло на дощатом полу четырнадцать коек, а проход почти полностью занимали две громоздкие печи да длинный стол, похожий на топчан. В палатке было чисто и душно от нагретого солнцем полотна.

– Холостые в палатках живут? – спросил Воронов.

– В основном да, но есть и семейные, – ответил Михаил.

– Да, временные трудности, – озабоченно сказал Синельников.

– Ох уж эти временные трудности! – заметил Воронов. – Иногда они очень затягиваются.

– А что же вы хотели? Людей, которые строят город, сразу поселить в новые дома? Кто же для них должен построить эти дома? – спрашивал Синельников, и в его голосе опять послышалась ирония.

Воронов вспомнил, как вчера, знакомясь с титульными списками управления, всюду встречал одну и ту же картину – планы в целом выполнялись, а строительство жилья отставало. Перекрывалось это отставание за счет производственных объектов. «Легче уложить лишний кубометр бетона в док, чем возиться с отделкой домов, – думал Воронов. – Легче и спокойнее. А то, что люди живут в палатках, так это временные трудности!..»

И он сказал как бы между прочим:

– Так-то оно так… Но вот эти дома… Когда их должны построить?

– Еще в первом квартале сдать должны, – торопливо ответил Михаил.

– Что вы говорите? – удивленно воскликнул Воронов. – Вот ведь они какие, эти временные трудности…

– Людей у нас не хватает, – вяло ответил Синельников. – Вы же понимаете, что жилье требует большего количества людей, чем, допустим, бетон…

– Еще бы!

– То-то и оно… А впрочем, вы теперь командуете здесь, вам и карты в руки. Покажите, как надо избавляться от этих временных трудностей.

Синельников коротко попрощался и прошел к своему «газику». Шофера у него не было, он водил машину сам. Через минуту его «газик», оставляя рыжие клубы пыли, катил по разбитой грузовиками дороге.

Не понравился ему этот новый инженер. «Тоже мне ревизор… – думал он про Воронова. – Все с подвохом норовит. И, кажется, склонный к демагогии…»

Синельников в общем был доволен тем, что ему быстро удалось отделаться от Воронова. Вчера всю ночь главный инженер кутил с друзьями, а теперь у него трещала голова. Ему хотелось бы свернуть домой и поспать немного, но он опасался, что начальник ждет его специально и хочет проверить: когда уходит главный инженер на обед. А потом при случае напомнит ему: «Мы должны уходить с работы последними. Мы – руководители. За нами смотрят, равняются по нас…»

Синельников быстро гнал машину по красновато-желтой пыльной дороге с шершавым щебеночным покрытием к центру города, как условно назывался в Тихой Гавани район Управления. Здесь, среди двухэтажных домов на увалистой, точно спиленной сопке красовалось трехэтажное белое здание с тяжелым фронтоном. Оно строилось под трест, и теперь его просторные кабинеты, кроме Управления, занимал Дом техники, а на первом этаже расселились еще и монтажники.

Синельников быстро поднялся к себе на второй этаж. Его кабинет находился рядом с кабинетом начальника, а промежуточную комнату, как и обычно, занимала секретарша. Она встретила его приветливой улыбкой, кокетливо откинув голову и подставляя щеку для поцелуя.

– Что за глупости, Неля! – строго сказал Синельников.

– Да никого нет.

– Черт знает что! – недовольно проворчал он и торопливо поцеловал ее в щеку.

Это была совсем еще юная девушка с копной коротко остриженных черных волос, тонкошеяя и оттого похожая на черную хохлатую птицу. Она приехала сюда два года назад по комсомольской путевке, перебрала несколько профессий, пока Синельников не приютил ее у себя.

– Где Лукашин?

– Только что ушел на обед.

– Пешком?

– Разумеется.

– Моционит… Успею догнать?

– Конечно.

– Ну пока! Ступай обедать, Неля, – бросил на ходу Синельников.

Начальника догнал он на просеке, проложенной под высоковольтную линию. Лукашин стоял на тропинке возле стальной опоры и, прикрываясь рукой, смотрел наверх – там сидел, нахохлившись, ястреб возле свитого на самой макушке гнезда.

– Неплохо приспособился, а, деятель?! – заметил он, радостно щурясь. – Умнейшая тварь.

Лукашин любил прогулки – его сухое, серого цвета, словно пропыленное цементной пылью лицо выражало постное благодушие.

– А может быть, он подстерегает владельца этого гнезда? Кто знает, – поддержал разговор Синельников.

– Отвез новичка?

– Ознакомил.

– Ну, какое впечатление?

– Да не поймешь его: на вид – битюг здоровый, а ломается, как разборчивая барышня, – то ему не по душе, это не по сердцу!

Лукашин безмятежно улыбнулся.

– Да, на вид он ничего парень. Что ж, поживем – увидим.

4

Надежды Воронова на семейную жизнь не оправдались. Его невеста, или полужена, как он говорил, ответила, что приехать не сможет – очень занята…

И теперь он помимо воли своей в часы тягостного вечернего одиночества думал о ней, об их встречах, о прошлой ленинградской жизни.

Его поездку на Камчатку некоторые из друзей, и особенно она, назвали в свое время бегством сумасшедшего. В самом деле, доказывали они, уезжать из Ленинграда, из проектного института к черту на кулички рядовым производственником – дело совсем неразумное. К тому же Воронов занимался по вечерам в консерватории, и друзья видели в нем будущую музыкальную знаменитость. А она именовала его «мой композитор», и то, что это произносилось сперва в шутку, а потом вполне серьезно, было естественным. Воронов и не оспаривал их, он потихоньку от друзей завербовался на Камчатку и покончил с этой «музыкальной комедией», как он сам говаривал…

Воронов вспомнил тот летний день, когда он в расшитой рубашке с закатанными рукавами зашел в последний раз в проектный институт. За одним из столов с ним по соседству сидела она, Марина.

– Пошли, – поманил он ее.

– Куда ты меня ведешь? – спросила она в коридоре. – Что-нибудь случилось?

– Потом, потом скажу.

И только на улице, когда она отказалась идти дальше, он показал ей направление и билеты.

– Ты что, с ума сошел? – Она растерянно смотрела на него. – А как же я?

– Ты? – он в недоумении пожал плечами. – Если захочешь, то приедешь.

– Ты в самом деле уезжаешь? – спрашивала она с испугом. – Послушай. Сейчас же иди и сдай билеты.

– Марина, это невозможно…

– Как невозможно?! Что ты говоришь? А я для тебя ничего не значу?

Она вдруг закрыла лицо руками и заплакала по-детски навзрыд. Он не ожидал такого исхода и растерялся. Женатыми они не были. И пожениться не собирались. По крайней мере в ближайшее время. «Не к чему нищету разводить», – думал Воронов. И в самом деле – получал он всего тысячу двести рублей, жил в каком-то чулане, Видов на прибавку и на квартиру – никаких. Идти в зятья, в директорскую квартиру папы, не хотел, гордость не позволяла… Так они и жили недолгими встречами наедине да надеждами. И вдруг эти слезы при расставании!..

– Ну ничего, ничего, – он неуклюже утешал ее. – Пока поживешь здесь… А там видно будет, захочешь – приедешь.

– Поживешь, приедешь… – говорила она, вытирая слезы. – Как все просто! И он все уже решил за меня.

– Да ведь я один уезжаю.

– Боже мой! А я тебе просто знакомая? Да?

– Ну, виноват… Извини.

– Так почему же ты не посоветовался со мной?

– Я знал, что ты; будешь против, – простодушно ответил он.

– И это говорит человек, с которым столько пережито!.. А до него ничего не доходит! Спокоен, как деревянный истукан.

– Успокойся, успокойся, – он попытался обнять ее за плечи.

– Не трогай меня!

– Ну, хорошо, хорошо…

– Чего же хорошего?! – она обернулась к нему, тревожно смотрела в глаза. – Да что с тобой случилось? Какая тебя муха укусила? Зачем тебе нужна эта поездка?

Зачем? Что он мог ей сказать?

– Ты словно бежишь от чего-то? Может быть, от меня?

– Мариша! – он взял ее руку. – Я не могу тебе ответить так просто… Я еще сам многого не понимаю. Но ты здесь ни при чем. Тебя я люблю по-прежнему. Только не по себе мне как-то здесь. Будто я на чужом месте сижу и не своим делом занимаюсь.

– Почему не своим? Может быть, ты имеешь в виду консерваторию?

– Я – инженер, друг мой, и пора с этой художественной самодеятельностью кончать.

– Ну бог с ней, с музыкой! Но ведь ты проектировщик! Чего тебе здесь недостает?

– Какой я проектировщик! Я негр. И с меня хватит.

– А там тебе что, златые горы приготовлены?

– Мне уже тридцать лет… Я хочу жизни… Или по крайней мере настоящей работы.

– Пойми, Сережа, нам нельзя расставаться.

– Хочешь – я вызову тебя.

– И я стану домашней хозяйкой. Спасибо!

– Что-нибудь придумаем и для тебя.

– Сергей, не уезжай!..

Как давно это было! Казалось, не два года прошло с той поры, а целые десятилетия… Жизнь на пустынных морских отмелях, в глухих камчатских поселках, в заснеженных зимовьях. И все один, один… На Камчатку он не вызывал ее: боялся, что не приедет. Вот теперь позвал…

И все-таки он твердо знал, что поступил тогда правильно. Попав сразу по окончании института в проектный отдел, он смутно чувствовал какую-то скованность, неловкость, будто на него силком натянули тесный костюм и посадили в приличную незнакомую компанию. Его, деревенского парня, ширококостного, буйного, не могли приковать к месту расчетные нормативы, чертежная доска и справочники. Он потянулся к музыке – вспомнил увлечения детства: виртуозную игру на балалайке, гитаре… И даже духовой оркестр! На чем он только не играл. А потом и сочинять пробовал – песни, вальсы… Но суть оставалась все той же: полуголодная жизнь в чулане и все те же расчеты опорных узлов, подкосов, стоек…

Друзья коллекционируют марки, книги, значки и наклейки со спичечных коробок, мечтают о диссертациях и туристических походах, пьют по вечерам кофе с ликером. Воронов знал и чувствовал, что где-то рядом, как за стенкой, ворочается, шумно дышит, точно бык, другая – сложная и трудная жизнь с месивом и грязью, с нуждой и заботами. Живешь как в затоне, думалось иногда, и грызла душу растущая тревога. Так прошло четыре с лишним года. И наконец он решился.

Почему же в Сибирь, на Камчатку? Почему? Да разве так просто ответишь! Может быть, потому, что трудно начинать вторично с азов там, где неудачно сложилась твоя первая работа? А может быть, оттого, что его деревенскую натуру тянула из города та любовь к вольготной жизни на диких просторах, которая вековым корневищем проросла в душе русского мужика?

Он только знал, что его не тронула зависть к успехам товарищей. Не был он захвачен и этой газетной романтикой. Не подвига в борьбе со стихией искал он. Ему просто нужно было такое дело, чтобы совесть заглушить. Но разве там, в институте, не было дела? Было. Но не его, не его… Это он точно теперь знает. Каждый человек рождается для своего дела. Дело – это как жена. Много женщин на свете, но ты ищешь свою, единственную. Бывает, увлекаешься. Но все не то. Настоящая жена всегда только одна. Найдет ли он ее?..

Воронову неловко было стеснять Забродиных, да и скучно по вечерам торчать в Нахаловке. Он встретил как-то своего камчатского приятеля инженер-капитана Юрия Полякова, по прозвищу Юпо. Тот вечно участвовал во всяких комиссиях и постоянно принимал от Воронова построенные морские объекты.

– Душа моя! Какими судьбами? Где остановился? – засыпал Юпо вопросами Воронова. – Ну как, женился? Не приехала? Тогда переселяйся к нам, на «Монблан». У нас – общество…

«Монбланом» в Тихой Гавани назывался гарнизонный поселок – несколько двухэтажных домов, ютившихся по склону Вороньей сопки. Дома деревянные, грязные, с длинными коридорами, с косыми дверями и дырявыми дощатыми перегородками. Это были обыкновенные бараки, построенные каким-то рыболовецким трестом для вербованных рыбаков. Но один чудак завербовал в Молдавии три цыганских табора. Кочевать цыганам запретили. И не все ли равно куда было им ехать. Идти в море, ловить рыбу они наотрез отказались. «Мы ее туда не пускали, начальник…» А недели через две переселились в Приморск. Опустевшие бараки самовольно захватили офицеры и сверхсрочники…

Воронов с радостью переехал к Юпо и по вечерам пропадал теперь в бильярдной Дома офицеров.

Однажды он встретил там Синельникова.

– Хочешь с ним сыграть? – шепнул Юпо Воронову, кивая в сторону Синельникова. – Вот соперничек… Пантера, тигра!..

– Не хочу.

– Почему?

– Не нравится он мне.

– Глупости! Он отличный мужик, – сказал Юпо. – Я вас сведу сейчас.

У Синельникова как раз окончилась партия.

Юпо быстро подошел к молоденькому Лейтенанту в артиллерийских погонах и что-то шепнул ему на ухо.

– Чья очередь? – спросил Синельников.

– Я свою уступаю, – сказал, краснея, Лейтенант.

– Очередь моя… Но я передаю кий лучшему игроку. – Юпо демонстративно отдал кий Воронову и крикнул маркеру: – Папаша, открывай новый сеанс! Шарики запасные сюда! Новенькие!

Подошел маркер, молчаливый, горбатый старик, прозванный Квазимодой, и вывалил на стол из мешка все шары разом, словно картошку. Шары и в самом деле оказались новыми, без единой выбоинки. Юпо поставил их треугольником и подозрительно повел горбатым носом.

– Братцы, жареным пахнет. Кажется, кто-то горит. Это не ты, случаем, Петя?

– Цыплят по осени считают, – ответил Синельников и разбил шары.

Игра началась. Воронов ходил вокруг стола молчаливый и сосредоточенный. Он подолгу приглядывался к шарам, потом как-то внезапно сгибался и мгновенно бил, выбирая только крупные очки, на мелочь совершенно не обращая внимания. Удары его были резкие, сильные, красивые. Во всей игре чувствовался особый шик уверенного в себе и щедрого игрока. Он совершенно не интересовался битой, или, как говорят бильярдисты – «своим» шаром. И в этом был тоже шик. Играть с ним было легко. Синельников подбирал его небрежности и держался по счету вровень. Этот Воронов сегодня нравился ему, и, против обыкновения, за игрой он изредка перекидывался с ним фразами.

– Все в Нахаловке обитаете?

– На днях переехал.

– Где поселились?

– Пока на «Монблане».

– Значит, в гору пошли.

– Повезло.

– А какие у нас охотничьи угодья! – сказал Юпо.

– Это не по моей части, – ответил Воронов.

– А рыбалка?

– Не интересуюсь.

– Петр Ермолаевич, в таком случае покажите ему сикамбриоз.

Все засмеялись.

Это слово на языке Юпо означало – крышка.

Счет у Воронова перевалил за шестьдесят. На столе осталось всего два шара. И тут Синельников применил жесткую тактику – он стал придерживать свой шар у торцовых бортов. Это он умел делать отменно. Дело в том, что с торцов бильярдный стол подходил близко к стенам, и поэтому с торца приходилось играть коротким кием. Для Воронова это было неожиданностью; коротким кием он бил плохо, начал нервничать и проиграл.

– Еще одну партию? – спросил Синельников.

– Нет, – отозвался Воронов. – Удар потерял. Утомился, должно быть.

Они втроем вышли из бильярдной.

– Что бы нам этакое сотворить, друзья мои? – сказал Юпо.

– Может, выпьем ради знакомства? – предложил Синельников. – У меня здесь машина. Заедем ко мне, посидим.

– Идея! – сказал Юпо. – А там видно будет.

– Я не против, – согласился Воронов.

– Пошли.

Возле Дома офицеров стоял «газик» Синельникова. Они сели в машину.

– В магазин завернем, – бросил через плечо Синельников.

– Как будем пить? – спросил Юпо. – Может, малую шведскую эстафету осилим?

– Ну тебя к аллаху с твоими эстафетами, – сказал Синельников.

– Мельчает народ, – мрачно изрек Юпо. – Раньше мы уж если сходились, так минимум брали большую шведскую. А малую шведскую всякий начинающий сопляк пил.

– А что это такое? – спросил Воронов.

– Слышал, Петя? Он спрашивает! Вот что значит гражданка – непросвещенный народ. – И, обернувшись к Воронову, Юпо пояснил: – Очень просто, малая шведская эстафета значит – три по двести. По стакану.

– А большая?

– А большая – три по триста.

В магазине взяли три бутылки коньяку, или, как выразился Юпо, – три банки. В дороге он предавался счастливым воспоминаниям.

– Н-да, было время… Понимали, что мальчикам повеселиться надо. Рестораны до четырех часов утра открыты… Бывало, придешь после культпохода: «Лялечка, три по три!» И несет она, моя милая, на подносике три пол-литра водочки и три огурца. Шик!

– Чему ты радуешься! – перебил его Воронов. – Тут плакать надо, а не радоваться. Все эти забавы от скуки нашей, а главное – от бедности. Кутеж с огурцом и водкой для нас уже событие. Высшую математику изучили и технику знаем, а вот по-человечески даже пить не умеем.

– Ого, да ты из современных! – воскликнул Юпо. – Эх, вы, бдительные. Что вы понимаете? Раньше мы в столовой коньяк распивали, и служба шла. А теперь в проходной обнюхивают тебя, как бобика: не пахнет ли спиртным? И чуть что, трах – и за борт. Каких людей посписывали с флота!

Синельников занимал половину небольшого коттеджа, обнесенного высокой оградой. В трех маленьких комнатах было тепло и уютно; на стенах висели рога сохатого, изюбря, косули, совиные чучела. Возле дивана и кровати валялись медвежьи шкуры; над кроватью висели ружья, охотничьи ножи и кортик.

Разглядывая все эти богатства, Юпо каждый раз говорил одно и то же:

– Живут же люди! Прямо черный барон этот Синельников.

На Воронова охотничье оружие и трофеи не произвели никакого впечатления, и он молча сидел на диване. Синельников возился над банками крабов и скумбрии.

– Петя, а чего бы тебе не жениться? Имея твои хоромы, можно такую птичку певчую отхватить! Прямо московскую канареечку.

– Птички хороши те, что на воле порхают. А канарейки, мой милый, нравятся тогда, когда они в чужих клетках. Своя быстро надоедает. Знаю по личному опыту. Я еще не настолько стар, чтобы довольствоваться одной и той же клеточной канарейкой. Кстати, а почему ты без своей канарейки?

– Пока обхожусь ширпотребовской… И потом, у меня есть невеста… Ребенок! Да. С первого курса… И представь – письма мне пишет. Эпистолярная любовь – это, братцы, деликатес.

– Бедный ребенок, – сказал Воронов.

– Ба! – воскликнул Юпо. – Я совсем забыл предупредить тебя, Петр. Осторожно, здесь присутствует возвышенная любовь.

– Перестань паясничать! – Воронов зло посмотрел на Юпо.

– Ну, баста! – Юпо растопырил пальцы. – Кроме шуток, тут дело серьезное. Мы люди свои, и нам нечего таить друг от друга. А ты, Серега, извини. Не при тебе бы так пошло чесать языки. – Он обернулся к Синельникову. – Ну, где же коньяк?

– Есть такое дело! – Синельников разлил коньяк по высоким рюмкам.

– Ну, братцы, за радости и горе! – Юпо поднял рюмку. – За нас самих. За то, что мы живем.

Выпили.

– Налей еще по одной, – сказал Юпо. – У меня после первой во рту образуется какая-то пустота, словно я язык проглатываю. Поэтому совершенно не могу разговаривать, пока вторую не выпью.

Выпили еще.

– Теперь другое дело. – Юпо пожевал крабы. – Так вот, Петя, у нашего друга горе не горе… Но причина для того, чтобы выпить и сказать: «Авдотью мне, Авдотью!» И только ты один можешь помочь ему…

Синельников удивленно пожал плечами, Воронов поморщился.

– Да не в том смысле, черти окаянные! – сказал Юпо. – Слушай сюда, как говорят в Одессе. Петя, надо провести боевой смотр нашей кавалерии. И выбрать направление главного удара…

– Дело знакомое, – отозвался Синельников, разливая коньяк.

Выпили.

– Может, к Нельке закатим? – спросил Юпо.

Синельников покосился на Воронова.

– Туда нельзя… Давай к вороным.

– В стойло геологов? Идея! – подхватил Юпо. – А что? Машина на ходу… Петя, голубчик! Да ты настоящий джинн из этой волшебной бутылочки. – Юпо поцеловал бутылку коньяка. – Выпьем за набег!

– Ну, положим, пить-то за это еще рано, – сказал Синельников.

– Славная эта штука, целебная, – сказал Юпо, ставя пустую рюмку. – В нашем положении только буйволы могут не пить. Живешь как на лесной порубке, было время – стояло дерево к дереву, а теперь кругом щербины. Того убрали по чистой, тот в запас ушел, того списали за водку… И все за каких-нибудь пять лет… К черту философию! К вороны-ым!

Воронов захмелел, и ему было все равно, куда ехать. К вороным так к вороным. Поехали!..

Они снова заехали в магазин, купили коньяку, вина, каких-то консервов в стеклянных и жестяных банках, а потом долго тряслись по ухабистой лесной дороге. Остановились где-то на краю поселка; возле самой речушки притулилась деревянная халупа. Посигналили. Женский голос из открытого освещенного окна крикнул:

– Наши все дома!

Потом зашипела радиола, и гнусавый не то мужской, не то женский голос запел на японском языке.

– Все в порядке, – сказал Синельников. – Пошли!

Их встретили у порога дружными криками: «Хозяин пришел! Хозяин!»

За столом сидели четыре девушки и два бородатых парня в ковбойках и джинсах. Среди застолицы Воронов с удивлением увидел Катю. Он в момент протрезвел и замешкался у порога…

– Чего же вы, товарищ инженер, остановились? Иль не узнаете? – Она пьяно улыбалась и с вызовом глядела на него. На ней был теперь модный светло-серый свитер с оленями на груди, на плечи падали крупные волны распущенных кос. – Идите ко мне!.. Не бойтесь… Место свободное, – она хлопнула по стоящему рядом стулу и во все горло захохотала.

Воронов отступил в сени и впотьмах стал нащупывать наружную дверь. За ним вышел в сени Юпо.

– Ты куда?

– Я уйду!.. Не могу. Противно…

– Дурак! Х-хе. А мне нравится эта эпистолярная любовь.