Текст книги "Был целый мир – и нет его… Русская летопись Лазурного Берега"

Представьте себе Зверева, зверствующго в номере «интуристовского отеля»!

В середине 60-x годов загадочный иностранец Маркевич совершил вообще по тем временам невозможное. Он открыл в Париже выставку работ этого невыездного москвича Зверева и даже сам выступал с речью на вернисаже, что-то говорил про свободное искусство. И даже после этого он снова приезжал в Москву, в Ленинград, в Киев. Ему что же, все было доступно и позволено в стране сплошных запретов?

К тому времени он уже был женат вторично – на богатой принцессе Топазии из старинного итальянского рода. У супругов была вилла в центре Рима и дворец в Лугано. Принцесса составила и издала внушительный (на три сотни названий) каталог исполняемых мужем произведений. А потом он внезапно приехал в эту деревушку над ущельем Сьянь, срочно покинув Италию, и даже попросил французское гражданство. Бежал из любимой Италии? Из своих дворцов в Риме и Лугано? А в 1983 году, вернувшись на Лазурный Берег с каких-то гастролей, добрался до Антиба и упал мертвым. Совсем еще не старый…

Тайну его смерти нам уже не раскрыть, но другие мрачноватые тайны этого человека всплывают помаленьку, несмотря на молчание разговорчивой прессы и биографов. Минуло уже несколько лет после тихой смерти музыкальной знаменитости на Лазурном Берегу, когда комиссия итальянского сената предала гласности любопытную порцию своих новых находок из истории местных политических преступлений. Бесконечно долго, медленно и весьма неохотно расследовал итальянский сенат преступления мафиозной организации, носившей названье «Красные бригады». Это были ультралевые, и мысли не допускавшие о каком-либо соглашении с инакомыслящими. Они совершали террористические акты на вокзалах, убивая ни в чем не повинных пассажиров просто так, чтобы посеять в людях страх перед проклятым капитализмом. К концу 90-x годов многие из членов «Бригад» были арестованы, но далеко не все тайны их преступлений вышли наружу. Скажем, неясны были многие подробности убийства премьер-министра Италии Альдо Моро, который выступал за мирные переговоры левых и правых в Италии, за «исторический компромисс». Ультра-левые из «Бригад» были против любых компромиссов.

Еще и при жизни Маркевича в сообщении сената о расследовании убийства Моро промелькнуло в итальянской печати имя одного влиятельного члена «Бригад», подозреваемого в убийстве. Это было русское имя. Имя какого-то русского из видной итальянской семьи Каэтани в Риме. Его звали Игорь. Этот Игорь играл ключевую роль в почти двухмесячных допросах и пытках бывшего итальянского премьера-миротворца. Машина с трупом Альдо Моро в багажнике была обнаружена на символическом углу улицы Каэтани, равноудаленном от штабов коммунистов и христианских демократов. Вот он вам, позорный компромисс!

Все было полно тайн и символов, и пресса намекала на роль разведок. Напрасно вдова убитого премьера требовала разобраться в участии самой могучей мировой разведки, с которой так славно ладил знаменитый музыкант. A что же он сам, этот музыкант? Нет, он, конечно, не ждал звонка карабинеров у двери своего дворца. Вместе с сотнями подельников он мирно пересек французскую границу и осел в заранее подготовленном доме.

Поселившись в доме над ущельем Сьянь, Маркевич, обожавший Италию, поспешил для верности попросить французское подданство. По ночам в доме на нынешней площади Маркевича горел свет. Великий сын века писал новую книгу о своей жизни. В груде истрепанных томов тесной Тургеневской библиотеки, ютящейся близ бульвара Гоблен в Париже, я отыскал эту книгу, «Etre et avoir été», пятисотстраничный кирпич, изданный до крайности престижным «Галлимаром» в крайне же престижной серии «Новый французский роман». Я открыл ее с нетерпением. Сейчас мы сможем понять, откуда растут ноги у безжалостной кровавой резни в милой Италии конца 70-x… Красная лента поперек суперобложки сулила читателю «свидетельство великого музыканта о своем веке». Да уже и в предисловии автор связывает самый факт своего рождения с явной и скрытой деятельностью великих умов, подготовивших век. Среди упомянутых гениев найдешь неизменные имена Эйнштейна и Эйзенштейна, да и другие, главные, уже на подходе…

Вот один из них, живет на буржуазной улочке Мари-Роз в 14-м округе Парижа близ парка Монсури. Некий таинственный Ульянов с солидным счетом в банке «Лионский кредит». Деньги для него добывал грабежом и лично привозил в Париж еще более таинственный человек по кличке Иванович.

«Кто этот Иванович?» – интригует читателя просвещенный артист Маркевич, зависший над пропастью Сьянь и продолжает:

Он носит также кличку Васильев или Коба, ибо с 1911 года его больше не звали просто Сосо, теперь он больше будет известен под именем Сталин. Сам я осознал во время немецкой оккупации, какой зыбкой становится твоя личность, когда ты скрываешь ее. Сталин был в заточении вместе со Свердловым, имя которого носит сегодня Екатеринбург. Большевистская партия создала «центральный комитет», в который Ленин, несмотря на открытое противодействие, сумел провести Сталина. Он предвидел, что эти крутые займутся самыми насущными и тонкими акциями, и привлек для своей комбинации Орджоникидзе. Полагаю, что вряд ли они все в большей степени, чем я, лежавший тогда в моей младенческой колыбельке, предвидели, что этот безвестный «центральный комитет» станет самым мощным и грозным из мировых органов.

Когда полиция оставляла его на минуту в покое, Сталин активно занимался печатью, которой сильно мешало ее нелегальное положение. Вот пример его литературного стиля из газеты «Звезда»:

Сомнений больше нет: глубинное освободительное движение началось… Привет вам, ласточки! Но будьте осторожны! Темные силы, которые в рядах этого движения маскируют свой облик дождем крокодиловых слез, уже пришли в движение!

Надеюсь, что сам я писал менее коряво в те два года, с 1942 по 1944, когда пересылал нелегальные заметочки в Комитет Освобождения Центральной Италии, эти пылкие призывы к саботажу. Это трудный литературный жанр, ибо нужно в кратчайшей форме передать самое главное, то, чему впоследствии научился Сталин, чуть тяжеловато, но с доступной убежденностью.

Вы заметили, что я вступил в жизнь в странной компании…

Надеюсь, вы тоже заметили, что дирижер не забывает о своей роли двигателя великого века. Что он еще из колыбельки протягивает младенческую ручку будущего музыканта и террориста великому Сталину, который в ту пору еще только совершенствовал свой «чуть тяжеловатый» стиль.

То, что я так самоотверженно процитировал выше, было написано музыкальным гением в 1979 году. К тому времени Маркевич уже не писал музыку, зато вместе с другими «леваками» Запада решительно брался за сталинизацию нашего несовершенного мира.

Проглядев еще 450 никем до меня не раскрытых скучных страниц партийной прозы, я двинулся прочь от ущелья Сьянь в сторону альпийского городка Грасса.

В этой прелестной, а некогда еще и тихой, парфюмерной столице Французской Ривьеры, отгороженной от моря могучим Эстерелем, в межвоенные годы минувшего века проводили летние месяцы многие знаменитые русские эмигранты. Их имена найдешь в дневниках писателя Ивана Бунина и его жены Веры Николаевны Буниной-Муромцевой, которые провели в Грассе больше половины своего эмигрантского тридцатилетия. Впрочем, почти все знаменитые здешние дачники и гости (и сами Бунины, и Мережковский с Гиппиус, и Борис Зайцев) похоронены под Парижем. Навечно остались в Грассе главным образом обитатели здешнего старческого дома, чьи могилы найдешь в «русском уголке» грасского кладбища Святой Бригитты. Как правило, это герои двух, а то и трех войн минувшего века, люди, прожившие большую часть жизни в России. Дошедшие до нас истории их жизни поражают разнообразием интересов и знаний, общественной и профессиональной активностью, энергией и неубывающей бодростью этих людей.

Вот, скажем, могила полковника инженерных войск ВЛАДИМИРА АБДАНК-КОССОВСКОГО, умершего в Грассе 76 лет от роду. Родился он в Гродно, окончил в Москве Лазаревский институт восточных культур, потом историко-филологический факультет Новороссийского университета, а также Александровское военное училище и офицерскую электротехническую школу. Прошел Первую мировую, был награжден Георгиевским крестом, потом воевал на Гражданской, эмигрировал в Тунис, перебрался в Париж. «Париш па риш» («Париж не богат») – грустно шутил молодой В.В. Набоков. Да и какую работу мог дать тогдашний Париж высокообразованному русскому полковнику? Герой заполнял для полуграмотных парижан почтовые бланки, надписывал адреса на конвертах. На хлеб этого заработка хватало. Иногда вечерами читал в эмигрантских сообществах доклады на исторические темы, в том числе по истории русской эмиграции. Попутно он собирал материалы о русской эмигрантской жизни. Когда Общество галлиполийцев решило устроить в Париже выставку к двадцатилетию русской эмиграции, полковник предоставил организаторам свою богатейшую коллекцию.

Об истории эмиграции он и писал. Похоже, что все эмигранты тогда что-то писали и все много читали. Количество русских эмигрантских изданий приближалось к тысяче. Убежденный монархист, полковник писал в «правые», антикоммунистические издания. Он печатался в журнале «Возрождение», в «Новом слове», «Парижском вестнике», «Русском воскресенье», «Станице», «Союзе дворян»… И конечно, выступал с докладами в старческом доме и в русской секции инвалидного дома ORSAC-Mont-Fleury. Он оставил после себя три тысячи написанных на картоне таблиц, иллюстрирующих бурную деятельность русских эмигрантских организаций и повседневную жизнь воистину Великой русской миграции…

Неподалеку от могилы этого деятельного военного инженера расположена могила уроженца Москвы ПЕТРА БОНИФАТЬЕВИЧА СУШИЛЬНИКОВА (1876–1958). Он был полковником гренадерского Астраханского полка и тоже увлеченно писал для эмигрантской прессы: печатался в журналах «Досуг Московского кадета» и «Русский военно-исторический вестник», в газете «Русский инвалид». Ему было о чем рассказать. Петр окончил Третий Московский кадетский корпус, Тифлисское юнкерское училище и уже в 1900 году участвовал в китайском походе, потом в Русско-японской, в Первой мировой и в Гражданской войнах, награжден был Георгиевским крестом и георгиевским оружием. В эмиграции он состоял во многих военных объединениях (в том числе в Союзе георгиевских кавалеров и в Союзе российских кадетских корпусов), выступал с докладами о Гражданской войне. В 1956 году, когда ему исполнилось 80 лет, он еще выступал с чтением своих произведений.

Тут же на кладбище Святой Бригитты покоится ПЕТР ПЕТРОВИЧ ПЕРШИН (1877–1956). Он служил в Московском гренадерском полку и среди бравых гренадеров выделялся страстью к рисованию. Начальство откомандировало его в Санкт-Петербургскую академию художеств, где он стал учеником знаменитого баталиста Н. Самокиша и превзошел своего учителя. Он преподавал рисование наследнику престола.

В первые годы эмиграции Першин работал в Испании, потом поселился на юге Франции, иллюстрировал книги, в том числе детские, реставрировал картины. Одну из его картин («Соколиная охота») купил музей Ниццы. Последние годы жизни он провел в старческом доме, но еще за год до смерти (в 1955 году) бывший гренадер и художник-баталист выставлялся в Париже.

На кладбище Святой Бригитты похоронено немало казаков, например вахмистр Войска Донского СЕРГЕЙ ГОРЯЧЕВ, который под Каннами в 1940 году исполнял обязанности казначея местной Общеказачьей станицы. Была такая станица, была казна и был у нее честный казначей…

Впрочем, не надо думать, что одни только военные доживали свой век в грасском старческом доме. Скажем, рядом с могилой полковника лейб-гвардии Измайловского полка, участника двух войн Василия Татаринова разместилась мирная могилка правоведа НИКОЛАЯ ГАСМАНА. Он окончил Императорское училище правоведения, был товарищем прокурора Петербургского окружного суда, а уже во Франции состоял членом Объединения правоведов. Дни свои он тоже закончил в старческом доме. Но конечно, размеренная общественная деятельность Гасмана не шла в сравнение с активностью его соседа по старческому дому и по русскому уголку кладбища Святой Бригитты полковника ЕВГЕНИЯ ЩУКИНА или его жены МАРИИ ЩУКИНОЙ. Супруги Щукины были активными организаторами благотворительных базаров и благотворительных концертов в пользу военных инвалидов. Полковник даже выступал иногда на этих концертах как чтец русской прозы – читал Гоголя. Даже в старческом доме участники жестоких войн века не теряли присутствия духа и не забывали о тех, кому приходится еще тяжелее. Мария Анатольевна пережила мужа на двадцать лет (жила все в той же привычной богадельне до 93 лет, а потом упокоилась рядом с мужем).

Не менее активное участие в общественной жизни, чем супруги Щукины, принимал юрист ВЛАДИМИР АНДРЕЕВИЧ САВИЦКИЙ. Когда-то у него были имения в Киевской и Полтавской губерниях. Добравшись в Грасс (ему уже было тогда за сорок), Владимир Андреевич закончил электротехнические курсы и поступил на работу в телефонную компанию. Но при этом он не забывал про общественную и церковную работу русской колонии. В той же традиции воспитали родители Савицкие свою дочь Анастасию. Биографический словарь русской диаспоры сообщает, между прочим, что супруга В.А. Савицкого Елизавета Николаевна приходилась правнучкой «невыездному» поэту А.С. Пушкину и внучатой племянницей вполне выездному Н.В. Гоголю, которому так понравилась Ницца…

Вальбон – Рокфор-ле-Пен – Мужен

Из альпийского Грасса нам пора двинуться к знаменитым Каннам. При этом грех было бы не навестить могилку в недалеком Вальбоне, ту самую, которую не раз вспоминал на даче в Грассе, оплакивая свою ушедшую московскую жизнь, жизнелюбивый Иван Бунин: «Вдруг вспомнил Гагаринский переулок, свою молодость, выдуманную влюбленность в Лопатину, которая лежит теперь почему-то (в 5 километрах от меня) в могиле в какой-то Валбоне. Это ли не дикость?»

Отчего через полвека после этой влюбленности (и через десяток лет после его последней и до странности сходной с той прежней любовной своей неудачей) Иван Алексеевич упорно называл свою любовь к Лопатиной «выдуманной», «нелепой» и «романтической», догадаться не слишком трудно. Интереснее, на наш взгляд, напомнить, как попала КАТЕРИНА МИХАЙЛОВНА ЛОПАТИНА в Вальбон и какой удивительной была здешняя жизнь писательницы из знаменитой московской семьи.

Когда начинающий прозаик Бунин познакомился с Катей Лопатиной в редакции московского журнала «Новое слово», это была молодая красивая высокообразованная писательница в расцвете своего успеха: только что она закончила свой знаменитый роман «В чужом гнезде», имевший шумный успех. Происходила она из богатой интеллигентной московской семьи. На литературных «лопатинских средах» в их особняке с колоннами бывали знаменитые писатели (включая самого Льва Толстого), музыканты, художники, философы (Катин брат-философ был близким другом Владимира Соловьева). Здесь обсуждали серьезные проблемы литературы и философии, говорили о высоком долге русской интеллигенции, о служении народу. Вот в такой московский дом и попал начинающий провинциальный прозаик, который стал настойчиво ухаживать за Катей. Они ездили вместе в Новый Иерусалим, в Новодевичий монастырь, вместе снимали дачу в Царицыне. Бунин сделал предложение Кате, но она уклонилась от брака. Много десятилетий спустя, ночуя у Буниных в Грассе, она рассказывала любопытствовавшей супруге писателя об истории этого сватовства и вообще «о своих романах», однако, судя по записям В.Н. Буниной, незаметно, чтобы «исповедь» эта была сколько-нибудь серьезной. Думается, что к своим тридцати годам (времени знакомства с Буниным) молодая писательница уже чувствовала, что не сможет по-настоящему увлечься мужчиной или отдаться литературе (поэтому, возможно, Бунин и называл позднее свою былую влюбленность «нелепейшей» и «надуманной»).

Уже в Москве Катерина Михайловна вступила в религиозную общину и горячо полюбила свою богатую и весьма образованную наставницу и сподвижницу О. Еремееву. Обе они как раз и были из почти вымершей породы русских интеллигенток, полных решимости посвятить свою жизнь служению ближнему и поискам истинной близости к Богу. Революция и октябрьский переворот в России лишили их московскую общину средств для служения людям, но после всех скитаний, после бегства на Кавказ, эти враз обедневшие русские подвижницы нашли приют в одной из древнейших французских монашеских общин (в Камбрэ). Неслучайно в конце жизни К.М. Лопатина пришла в католицизм. А близ Антиба, в Вальбоне, Лопатина и ее старшая подруга сумели открыть в ветхом полузаброшенном замке де Клозон что-то вроде санатория для слабых детей и вдвоем (иногда с чьей-либо добровольной помощью) выхаживали там хворых детишек.

Настойчивые религиозные поиски Екатерины Лопатиной сблизили ее еще в России с Зинаидой Гиппиус, которая позднее вместе с мужем жила однажды у Лопатиной в Вальбоне, а после ее смерти в 1935 году напечатала очерк об этой замечательной женщине, ее самоотверженном служении, ее глубокой религиозности. Вот как описывала немолодую уже Катерину знаменитая Зинаида Гиппиус:

…полумонашеская одежда, которую она носила, отнюдь не делала ее монахиней в условном смысле. В ней оставалась и московская Катя Лопатина, подвижная, экспансивная, с острым чувством эстетики, с тонким юмором в рассказах, подчас нелепая, способная жаловаться, и восхищаться, и возмущаться. А подо всем этим горело в ней какое-то трепетное пламя, и даже те, кто не умел видеть, чувствовал, приближаясь, его тепло. <…> Душа, а вернее, все существо Екатерины Михайловны было насквозь религиозно. В ней, человеке не отвлеченных мыслей, а горячих чувств, жизненные нити свивались сложным клубком.

Вскоре после смерти Е.М. Лопатиной, в пору войны, в Грассе И.А.Бунин оставил в дневнике запись, что следовало бы ему написать про историю его былого увлечения этой женщиной, историю их прощания в лесу под Москвой, когда она, плачущая, надела ему на шею иконку… Однако разрыв Бунина с последней его возлюбленной (которая тоже бросила его ради женщины) делал для него и ту, прежнюю, почти полувековой давности неудачу и нестерпимо обидной, и недоступной пониманию. Расставшись с Екатериной Лопатиной, Бунин уехал тогда в Одессу и буквально через три месяца женился на молоденькой Анне Цакни, с которой там познакомился. Когда мужчине приходит время жениться, у него не остается времени на раздумья. Любопытно, что супруга писателя Вера Николаевна Бунина при оценке в своем дневнике того, что случилось с обеими обидчицами ее мужа, оказалась более понятливой и терпимой, чем сам обиженный писатель.

Севернее Вальбона и восточнее Грасса лежит на выступе скалы прелестная деревушка Рокфор-ле-Пен. Красота деревни отчасти описана в самом ее названье, где присутствуют и скала, нависающая над долиной, и сосновый парк. Деловитые французские путеводители лишь мимоходом намекнут читателю на красоту этих мест, вид с обрыва, удобства здешней гостиницы, однако ни один гид, даже русскоязычный, не посоветует вам сходить на маленький погост у здешней церкви и положить цветок на могилу милой киноактрисы (еще немого кино), которая специальным русским жюри была однажды признана «самой красивой русской женщиной».

Знаток пореволюционной русской эмиграции может предвидеть самые невероятные русские следы в живописных городках от Грасса до Торана, но чтоб «русская королева красоты», да еще кинозвезда, да в такой глуши! А между тем она была и немецкая кинозвезда, и европейская «селебрити»…

Правда, родилась не в Петербурге, а в Киеве, но ведь и прославленная Анна Ярославна, «русская королева Франции», была скандинавских кровей. Так что и похороненная здесь КСЕНИЯ ДЕСНИ (ДЕСНИЦКАЯ) была то ли русской, то ли немецкой, то ли украинской кинозвездой и притом самой красивой «русской женщиной Берлина». Об этом было объявлено в 1926 году, когда вдруг все это обрушилось на нее – и приглашение в кино, и контракт, и газетчики, и слава, и гигантские афиши с ее глазами и острым носиком.

Родители ее еще в детстве заметили, что их девчушка все время танцует, отдали дочку учиться на балерину, на певицу и вдруг – революция.

Уплывавшие от крымского берега пароходы с частями Добровольческой армии в один только Константинополь привезли заодно с солдатами чуть не полтысячи русских актрис и актеров. Зачем столько комедиантов турецкой столице? Но все же юной танцующей красотке легче заработать на кусок хлеба, чем старой, некрасивой и нетанцующей…

Танцевала Ксения в кабаках, в кабаре, в варьете, а в 1920 году перебралась в Берлин. Через год получила первое предложение сниматься в кино. Кинокомпании и киностудии появлялись в Берлине, как грибы после дождя, и на страницах газет все чаще мелькало имя новой звезды Ксении Десни. Звезды помельче, чем Кованько, Сандра Милованова, Полевицкая, но тоже звезды, раз заключили с ней контракт на главную роль в фильме «Зов рока». Теперь все ее знали на берлинском Олимпе – и сам Ермольев, и сам Мозжухин! Глазки ее сияли берлинцам с уличной рекламы: и той, что рекомендовала новый крем для рощения волос, и новый магазин, и новый фильм… Русские переселили тогда в Берлин весь свой молодой, но уже нешуточный кинематограф. Имена всех знаменитостей, что улыбались с берлинских афиш, не сходили с уст бедных продавщиц и богатых покупательниц, стали популярны, как разменные пфенниги, позднее вошли в диссертации киноведов.

Русские беженцы заполняли Берлин. Все еще ошарашенные случившимся на родине, они не вовсе увяли в тоске. Жизнь продолжалась, я бы даже сказал, била ключом. Открыты были русский клуб, русские кружки, русские курсы, выходили русские издания, шумели русские балы, возникали русские общества, регулярными были балы журналистов и писателей. Почитайте только их описания у русских писателей – у насмешника Дон Аминадо, у Лоло, у Тэффи, у Набокова… На одном из таких балов в 1926 году специальный комитет (какие там были славные имена в жюри!) назвал самой блистательной русской красавицей Берлина молодую кинозвезду Ксению Десни. На ее голову возложили корону из фольги, на плечи мантию. Ее без конца фотографировали в окружении фрейлин, пажей, свиты.

А столица русских беженцев мало-помалу перемещалась в Париж. Но слава русской королевы не увяла и в Париже, где издавалось множество русских газет и даже выходил свой гламурный журнал «Иллюстрированная газета»: на обложке его предстала та же королева красоты в окружении фрейлин – Ксения Десни. В Париже выходили русские издания на всякий вкус, был и модный «глянец» для эмигрантов. У журнала этого очень популярные корреспонденты-писатели (скажем, Александр Куприн), а на обложках красовались самые популярные красавицы русской эмиграции (к примеру, дочка того же Куприна). Правда, в Россию эти журналы добирались уже с трудом. Большевики запретили покупать на Западе фильмы, полные соблазнов женской красоты, когда обнаружилось, что в темном зале киношки красота беглых русских красавиц соблазняет зрителей-пролетариев больше, чем сцены классовой борьбы. Впрочем, с распространением звукового кино ее кинокарьера сошла на нет, и красавица из Киева тихо доживала свой век в глухой французской деревушке, где в свой срок и была погребена близ сельской церкви.

Двинувшись дальше к югу в направлении Канн, мы очень скоро попадем в прелестный курортный городок Мужен. Городок этот был известен еще в XI веке и принадлежал тогда герцогу Антибскому. Позднее он был разрушен сарацинами, но отстроился снова, а в позапрошлом веке уже стал модным курортом. В прошлом веке в нем жили такие высокие ценители Французской Ривьеры, как Пабло Пикассо и Кристиан Диор. Мужен и сегодня престижный курорт в каких-нибудь семи километрах от моря, неподалеку от автострады, от аэропорта.

И городку Мужену, и скромному муженскому кладбищу довелось попасть в русскую эмигрантскую поэзию. Здесь прожила больше полвека и здесь похоронила любимого отца эмигрантская поэтесса ЕКАТЕРИНА ЛЕОНИДОВНА ТАУБЕР. Она родилась в Харькове в 1903 году, семнадцати лет родители увезли ее в Сербию, она окончила школу и университет в Белграде, там начала писать стихи, там состояла в русских литобъединениях, печаталась в русских журналах, а в 1934 году переехала в Мужен. В муженские годы у нее вышло несколько поэтических сборников. Ее волновала здешняя тишина, здешняя красота, здешнее ощущение древности:

 
Сквозная южная сосна
Над полем вянущей лаванды.
А рядом – низкая стена
Времен Приама и Кассандры.
С нее сползает купина,
И горько зноен ветер жадный.
 
 
Не видно моря. Облака
На небе выцветшем застыли.
Кустарник пощипать слегка
Пришла коза из древней были,
Шерсть цвета темного песка,
Библейской драгоценной пыли.
 
 
Здесь остаюсь на целый день,
Пьяна сладчайшим тонким хмелем.
О, эта глушь и эта лень,
Июля белые недели,
Скуднейшая оливы тень
И золотой загар на теле.
 

В Мужене похоронен известный украинский писатель, общественный и политический деятель ВЛАДИМИР КИРИЛЛОВИЧ ВИННИЧЕНКО. В 1917 году он был секретарем Директории, то есть возглавлял первое правительство Украинской народной республики. Потом он был какое-то время украинским премьер-министром, а значит, пусть и недолго, одним из первых (наряду с Петлюрой и Грушевским) лидеров независимой Украины и представлял в украинском правительстве социал-демократическую партию. Позднее его потеснил у кормила атаман Симон Петлюра, представлявший в правительстве вооруженные силы. Слова «петлюровщина», а равно и «махновщина» приобрели в русском языке вполне малосимпатичный оттенок. Они ассоциируются у нас с анархией, кровопролитием, безудержным национализмом и кровавыми еврейскими погромами. Хотя сам Махно или Петлюра, возможно, и не были антисемитами, но Петлюра, как отмечают знатоки, был прагматиком, власть его держалась на дружбе с буйными «хлопцами», для которых убийство евреев было не только приятным развлечением, но и средством обогащения. Что до Винниченко, то он был соперником Петлюры и по временам пытался умерить его крайности. В 1911 году Винниченко встретил студентку Сорбонны, медичку Розалию Лифшиц, с которой прожил в более или менее постоянном браке сорок лет своей жизни. Винниченко был в своем роде интернационалист, но отстаивал интересы национальной украинской культуры, в первую очередь главенство украинского языка. Он тяготел к социалистам, неоднократно искал союза с ленинцами, однако, не найдя у коммунистов полного доверия и поддержки, окончательно уехал на Запад в 1920 году. Это было похоже на бегство из заваренного им же самим и его коллегами кошмара, который на Украине все больше напоминал то ли репетицию Холокоста, то ли репетицию гладомора. Впрочем, еще лет десять его помнили на родине как видного пролетарского писателя, и на Украине продолжало выходить двадцатичетырехтомное собрание сочинений Винниченко.

На Западе писатель первое время жил в Вене и в Берлине, где он создал Заграничную украинскую компартию. Он продолжал писал книги, занимался живописью, дружил с Николаем Глущенко, который был известным на Украине живописцем и не менее известным чекистом, сообщавшим «куда надо» о жизни соотечественников за границей. С 1925 до 1934 года Винниченко жил с женой Розалией в Париже, но потом, одолжив скромную сумму в 40 000 старых франков (так при жизни им и не выплаченную), купил довольно ветхий дом на бульваре Бастиды в очаровательном Мужене. Дом Винниченко смог отремонтировать и даже прикупил к участку два гектара земли, надеясь впредь кормиться огородничеством, но сколько-нибудь крупного успеха в ведении сельского хозяйства знаменитый писатель не достиг, тем более что он не оставил привычных занятий литературой и политикой. Скажем, в 1933 году он написал письмо в политбюро Компартии Украины, обвинив Сталина и Постышева в терроре против украинского народа. Да и предсмертный роман Винниченко обращал к Сталину призыв о некой демократизации. Понятно, что товарищ Сталин не откликнулся на этот благой призыв.

Конечно, в мирные ривьерские годы Винниченко меньше занимался вопросами политики, чем литературным трудом и выработкой собственной мировоззренческой программы, которую называл «конкордизмом», то бишь достижением согласия. Надо жить в согласии с самим собой, с окружающей природой, со своим организмом и своей совестью – настаивал украинский писатель. Он призывал прежде всего «быть честным с самим собой» и признать наконец, что ни его самого, ни его политических соратников никто не звал встать во главе простого народа. Надо сказать, литературоведы высоко оценивают не только обширное наследие Винниченко-романиста, создателя первых утопических романов на украинском языке, но и его драматургию: пьесы Владимира Кирилловича неоднократно ставили на сцене зарубежных театров.

Историки высоко ценят книгу Винниченко «Возрождение Украины», которая помогает им разобраться в сложной (и, прямо скажем, жутковатой) обстановке тех лет на его истерзанной родине.

Так что посещение украшенной изображением трезубца могилы этого незаурядного человека (он умер в 1951 году) и его супруги Розалии Яковлевны (она прожила еще восемь лет после смерти мужа в обществе талантливой украинской художницы Нижник-Винников, написавшей два замечательных портрета хозяйки дома), может оказаться памятным событием.