Текст книги "Повесть Петербургская"

ГЛАВА ТРЕТЬЯ, ПОСЛЕДНЯЯ,
ибо Санкт-Питер-Бург – есть – три

Мальчик – за все свое детство – не видел ни одного дерева, ибо он жил за стеной, уже в Монголии, Стране Тамерланов. В Санкт-Питер-бурге, там, где столпились улицы из городков московской губернии, – Рузская, Московская, Серпуховская, – на русской, на vосковской стороне, в переулочке, на перекресточке – у дома в два этажа, у нежилого, у покинутого, – сквозь разбитые окна в магазине внизу – видно было открытую внутреннюю дверь в пустырь за домом, – там срублены были тощие топольки. Китаец – своими руками – спилил, выкорчевал тощие топольки. Китаец – своими руками – выбрал все камни и камешки. Дом покинули русские, по русски загадив: китаец – своими руками собрал весь человеческий помет, с полов, с подоконников, из печей, из водопроводных раковин, из коридоров, – чтобы удобрить землю. Там, кругом пустыря были кирпичные брандмауэры, на одном из брандмауэров росла бузина. Все камни, жестянки, обрезки железа, стекло китаец сложил квадратами под брандмауэром, – китаец нарыл грядки и на грядках посадил – кукурузу, просо и картошку. – Был серый – финляндский – поозерный – денек. Китаец встал с жолтой зарей – и весь день, за весь день, – каждый кусочек, каждую былинку, отрогал, охолил своими руками. И весь день китаец пел боевую, бунтовщическую китайскую русскому уху звенящую тоской невероятной – песню:

Тен-да-тен мынь кай1 Ди-да-ди мынь кай! Жо сюэ тен шень куй. – Во цин ши-фу лай!

песню, в которой говорилось о том, чтоб – "небо растворило небесные ворота, земля растворила земные ворота, чтобы постигнуть сонм небесных духов, ибо Кулак Правды и Согласия и Свет Красного Фонаря сметут одним помелом. И звезда Чжи-Ююй, обручившись со звездой Ню-су, помогут им, спасут и охранят от огня заморской пушки." – Был серый денек. Мальчишки соседних домов, которых китаец выжил из пустыря, где они играли в Юденича и в карточные бюро, забирались на брандмауэр, висли на нем ласточками в ряд и кричали:

– Эй, ходя, косоглазый чорт! Кто тебе косу то обрил?

– Вот, погоди, мы картошку то слимоним!

Но китаец не слышал их, и в общем мальчишки больше наблюдали за человеком с женской походкой, трудившимся, как муравей на квадратном своем застенке, один, всем чужой, косоглазый.

Был серый – финляндский – поозер-ный – денек. Жолтой, как хинная корка зарей, пришол он и чинною коркой ушол. Вечером китаец один лежал в уцелевшей комнатке внизу, на плите, прикрытый прокисшим одеялом, – в каморке пахло, как некогда пахнуло в лессе. Китаец лежал с открытыми глазами, с остекляневшим взором, корчась в онанизме. – Что думал китаец, кто знает? – И в притихшей белой ночи, где-то в соседнем, Можайском, переулке пиликала и пиликала гармоника, и женский голос пел:

 
Когда бы имел златые горы
И реки, полные вина.
Все-б отдал за любовь, за взоры…
 

.. А если бы в тот вечер, – циркулем на треть земного шара – на треть земного шара шагнул на восток, через Туркестан, Алатау, Гоби, – то там, в Китае, в Пекине, (– Иван Иванович Иванов был братом!) – в Пекине, Китае.

Белогвардеец, дворянин, офицер императорской армии, эмигрант Петр Иванович Иванов проходил воротами Гэ-тэ-мен, – в подземельи ворот, там, где ходят люди, было темно и сыро, – Петр Иванович свернул налево. По широким квадратам каменных плит, под высокими стенами древних укреплений у рва, наполненного зеленой водой, а потом по каменному мосту через канал, он пришол до Западных ворот Танг-пьен-мэн, там, по покатому склону дерновой тропинкой он поднялся на стену, на бастионы, в тишину и безлюдье над городом. – Какое странное зрелище для глаз европейца! – ведь европеец привык к квадратным громадам серых зданий, скованных квадратами проспектов. Солнце с темного и голубого неба, светя лучами, отбрасывало лиловые резкие тени от рвов, бастионов, от бананов, сверкало резко в лакированных черепицах крыш и рябило жолто-золо-тистым, ярко-голубым, красным, причудливым костром пагод, храмов, киосков, башен, спиралей портиков, срезанных там вдалеке мрачной, бурою линией стен и зеленой мутью канала: – там деловая толпа – люди – китайский город – купцов, продавцов, плебеев и нищих – гул толпы, крики мулов и ослов. – Здесь, на стене, над городом – безлюдье и тишина. Эмигрант, офицер, барин, в офицерской шинели с золотыми погонами (весь багаж) сел у глыбы гранита. Серая офицерская шинель с золотыми погонами – весь багаж офицера. Нету сапог. И лето. Сколько верст или ли (по китайски!) пройдено было. Офицер прислонился к гранитной глыбе, фуражку с белой кокардой надвинул поглубже, чтоб не рябило в глазах. Здесь, в безлюдьи, в солнце и в день – спал офицер, Петр Иванович Иванов.

К вечеру, в заполдни, офицер шол в толпе между воротами Куанг-дзу и Ша-Ку. Крестьяне с мулов и ослов торговали мясом, дичью, луком, сарго, – и курили хрупкие трубки табака, мужчины и женщины, пока не пришел покупатель. Небрежной, неспешной походкой шли с веерами мужчины-джентельмены. Гул и шелест толпы уходил – в лиловатое небо. У павильона, где стояла охрана были врыты столбы с перекладинами, на столбах в бамбуковых клетках – в каждой клетке по голове – лежали головы мертвецов, глядевшие тусклыми, широко-раскрытыми глазами. Офицер остановился, чтоб посмотреть, что осталось от людей: рты были обезображены веселой гримасой, у всех одной и той же, а зубы – конвульсивно сжаты, – а с клеток капала, еще свежая кровь, – и офицер почувствовал, что его тошнит от запаха свежего мяса. Это было место политических казней. – Там, в конце, у ворот, у стены под каштанами сидели, стояли, лежали – нищие, прокаженные, фокусники, гипнотизеры, старики. Мимо шли и ехали на людях и лошадях лорды и лэди. Офицер стал к нищим и, полупротянув правую руку, запел по-русски:

– Пода-айте милостинку Христа ра-ади!.. Белогвардеец, барин, офицер русской армии, эмигрант, брат, Петр Иванович Иванов.

Россия, Коломна. Никола-на Посадьях, 20 сент. 1921 г.