Текст книги "Не втиснуть жизнь в четыре строчки…"

Меня не возьмут…

 
Я иду по холсту – по аллее из серой брусчатки
И по краскам иду, тем, что Осень на нём развела.
Здесь играет Сентябрь с малышами на детской площадке
И с грустинкой в глазах раздаёт им остатки тепла.
 
 
Как мне хочется к ним, вверх бросающим листьев охапки,
Чтобы вновь ощутить эту радость, забытую мной!
Но меня не возьмут – нету бабушкой связанной шапки,
На висках седина и игрушки с собой – ни одной…
 

Над моею Москвой…

 
Над моею Москвой Осень косы свои расплела.
На Бульварном кольце красит лист, не скрывая кокетства.
И от Чистых прудов звон трамвая под номером «А»
Вновь уносит меня на «Зацепу» в далёкое детство.
 
 
Блеск твоих куполов хорошо наблюдать с высоты.
И люблю я до слёз старых улочек милые лица.
Здесь за каждым окном ощущаю тепло доброты.
На одной из таких довелось мне когда-то родиться.
 
 
Хоть связала с тобой пуповины незримая нить,
В переулках кривых снова пьян я шальным листопадом,
С каждой новой весной всё сильнее желанье сменить
Суетливость твою на размеренность жизни за МКАДом.
 
 
Облака от Москвы ветер северный гонит на юг,
Где не выпадет снег в зелень пальм, что над море каймою.
Только я остаюсь. Жаль, что мой замыкается круг —
Осень жизни моей так опасно граничит с Зимою…
 

На свидание со старым парком…

Сергею Красоткину.

 
Пьют за осень друзья без меня за широким столом.
Я бреду под зонтом в никуда, где не «давят» высотки,
И поёт мне с дискА, согревая душевным теплом,
Замечательный бард, мой приятель, Серёжа Красоткин.
 
 
Под ленивым дождём старый парк весь до нитки промок.
На свидание с ним непременно обязан успеть я —
Он вчера обещал подарить мне полдюжины строк.
Но прилипло к асфальту кленовых листов разноцветье…
 

Вариант перевода сонета 137 Шекспира

 
Thou blind fool, Love, what dost thou to mine eyes,
That they behold, and see not what they see?
They know what beauty is, see where it lies,
Yet what the best is take the worst to be.
If eyes, corrupt by over-partial looks,
Be anchored in the bay where all men ride,
Why of eyes’ falsehood hast thou forged hooks,
Whereto the judgement of my heart is tied?
Why should my heart think that a several plot,
Which my heart knows the wide world’s common place?
Or mine eyes seeing this, say this is not,
To put fair truth upon so foul a face?
In things right true my heart and eyes have erred,
And to this false plague are they now transferred.
 
 
Слепой Любовью мы ослеплены.
Не зрим того, что ловим взглядом ясным.
Чтя красоту, не знаем ей цены,
Вдруг перепутав пошлое с прекрасным.
 
 
И взгляды, как на якорной цепи,
Как корабли, что в бухте на приколе.
И в ней готов ты сердце утопить.
Ну почему ты не даёшь им воли?
 
 
Зачем так сердце трепетно стучит
При той, что прочим кажется обычной?
И почему предательски молчит
Пред красотою, что слывёт античной?
 
 
И в сердце, и в глазах одна лишь ложь…
Где фальшь, где добродетель – не поймёшь!
 

Уже неделю дождь идёт

 
Уже неделю дождь идёт.
То чуть сильней, то словно плачет.
Он у меня тебя крадёт.
Я с Одиночеством на даче.
 
 
Я ощущаю пустоту.
Любить я, видно, не умею.
С тобою быть – невмоготу,
А без тебя – ещё больнее.
 
 
Осадок мелочных обид
Я растворяю водкой горькой,
И Одиночество саднит
Строкой стихов озябшей зорькой.
 
 
Не можем вместе, врозь – хоть брось.
И жизнь подобна фотоснимку:
«Тоска, продрогшая насквозь,
Спит с Одиночеством в обнимку».
 
 
Выходит грусть из берегов,
Но, предвкушая вдох последний,
Я слышу звук твоих шагов
И поворот ключа в передней…
 

Большая игра с Ноябрём

 
Азарт картёжников у клёнов.
Их начинается игра.
В руках их, солнцем опаленных,
Краплёных листьев веера.
 
 
Ноябрь хитёр и хладнокровен,
Подогревает клёнов страсть.
Игру поддерживая «вровень»,
Он помогает им пропасть.
 
 
Конечно, он играл не чисто —
Весь напружинился, затих…
Уж на кон брошены мониста
И груды листьев золотых…
 
 
Блефуя, ставки повышая,
Сорвал он банк в конце концов!
Игра закончена большая
Для голых клёнов-близнецов.
 
 
Долдонит дождь без передышки
О лист, прилипший на окне.
Крупье-Ноябрь сгребает фишки
На прохудившемся сукне.
 
 
Ноябрь – игрок! Исход был ясен
(Лишь карт обрывки на траве),
Ведь у него всегда в запасе
Дождей колода в рукаве…
 

Я помню чудное мгновенье…

Елене Жмачинской.

 
Июнь. Шестое. Псков. Автовокзал.
Вина бутылка, разовый стаканчик.
Там нас незримой ниточкой связал
В свой юбилей ПОЭТ, курчавый мальчик…
 
 
Я помню пальцев тонких силуэт,
Мне так тогда поведавших о многом.
(В них – музыкант, художник и поэт),
Твою улыбку на лице нестрогом.
 
 
В твоих работах лёгкость и тепло,
Экспрессия и тихая печальность.
И не живут в них ни корысть, ни зло,
Им не присущи серость и банальность.
 
 
От них струится вдохновенья свет,
Что по душе седому уж «повесе».
Купил бы все! Вот только денег нет,
Да, в общем-то, и некуда повесить…
 
 
Пять на часах. Не тронута постель.
Ещё темно. Спокойно спит столица.
На мятый лист из ручки льётся гель
И пьяной строчкой на него ложится.
 
 
Скулит Ноябрь, как в церкви пономарь,
И первый снег над городом кружится.
В окне «аптека, улица, фонарь»…
И капелька вина на старых джинсах.
 
 
Года, остановите бег! Молю!
Хоть для неё замедлите движенье!
Вино в стаканчик пластиковый лью…
Эй, Рыжая Лисичка, с днём рожденья!
 

Визит первого снега

 
Ввечеру в старый двор наш случайно забрёл первый снег.
Он устал и хотел отдохнуть, путь проделав неблизкий.
Я окно распахнул и его пригласил на ночлег.
Он прилёг, но к утру, не прощаясь, ушёл по-английски…
 

Моя родная Неизбежность!

 
Вновь снег с дождём и ветер злой и колкий
Под ложечкой рождают неуют.
И добивают Осени осколки,
Хоть говорят – «Лежачего не бьют!»…
 
 
А серая промозглость душит город,
Дворы пусты без детской суеты.
Мой зонт – насквозь. Я поднимаю ворот,
Ссутуливая плечи, как и ты…
 
 
Но, всё же, сердцем согревая нежность
И спрятанный в карман плаща цветок,
Спешу к тебе, родная НЕИЗБЕЖНОСТЬ,
Чтоб ощутить любви твоей глоток!
 

Ещё не всё!

 
Я повестью придуманной живу.
Предательством надуманным обижен.
И ничего вокруг себя не вижу,
Того, что происходит наяву.
 
 
Я стал не весел, замкнут, нелюдим.
И праздники справляю в одиночку.
Ленивая рука выводит строчку,
В которой только ржавчина и сплин.
 
 
Я в этом мире страшно одинок.
Со льдом моим слезе твоей не сладить.
Исчез твой лик в душе моей окладе.
Увы, твоей любви я не сберёг.
 
 
Но память всё скребётся по стеклу
Моей души своей железной лапой.
Не знаю, что мне делать с ней, проклятой,
Ведь не прижать виском её к стволу…
 
 
А водка со щеки спадает вниз
И размывает, растворяет строчки…
Ещё не всё! Я не дошёл до точки!
В моём столе заждался чистый лист!
 

Песочные часы

 
Я догораю, как свеча.
Уже совсем чуть-чуть осталось.
Остались старость и усталость,
Уже ладонь не горяча.
 
 
И всё ровнее сердца стук,
В котором холод безразличья.
Мою весёлость стая птичья
С собою унесла на юг.
 
 
Душа остыла без тепла,
Но с плотью всё не расстаётся,
Сосуществуя, как придётся,
Как инородные тела.
 
 
И жизни свой отмерив путь,
Сточились каблуки ботинок…
В часах – лишь несколько песчинок,
И их нельзя перевернуть.
 
 
Их не дано перевернуть!
 

Баба Нюра
(От лица дворового пса Мишки)

 
Рядами книг дома-высотки.
В них этажи, как будто строчки.
Слова расплывчаты, не чётки.
Лишь букв светящиеся точки.
 
 
Их не прочесть дворняге бурой,
Но букву «А» я точно знаю.
Её чертила Баба Нюра
Для карапузов у сарая.
 
 
Её просить помочь – не надо,
Ей не досуг сидеть без дела.
Она всегда была мне рада
И воробьёв всегда жалела.
 
 
Мне миску супа наливала,
И для пичуг хватало крошек.
Хоть не всегда самой хватало,
Добрее не было ладошек.
 
 
В её окно гляжу понуро,
Там булка с запахом ванили…
Во двор не выйдет Баба Нюра —
Её вчера похоронили.
 
 
Сегодня снег. И небо хмуро.
Да, пусть земля ей будет пухом!
Я буду помнить Бабу Нюру,
Её руки тепло за ухом…
 
 
Лишь пустота в замёрзшей плошке,
Да воробьиные комочки,
И темнота в её окошке
Под буквой «А» на нижней строчке…
 

Одиночество

 
В дом заходит без имени-отчества
ОДИНОЧЕСТВО.
Приговором цыганки пророчества
ОДИНОЧЕСТВО.
 
 
Отпусти меня, Ваше Высочество
ОДИНОЧЕСТВО!
Стань всего лишь горчинкою творчества,
ОДИНОЧЕСТВО…
 

Возврати мне его!

 
В парке осень дрожит, и аллея в асфальтовых трещинах,
И над старым прудом облака безразлично висят.
Догорает листва. На скамье одинокая женщина
В лёгком шарфике клетчатом. Ей, наверное, за пятьдесят.
 
 
Не случилось по жизни ей встретить свою «половиночку».
Одиночества круг. Ни друзей, ни подруг, ни родни.
И стежок за стежком, как по серой канве серой ниточкой
Без души вышиваются одинаково-серые дни.
 
 
Смотрит в небо она и отчаянно молит о помощи,
Чтобы встретить того, для кого так себя берегла.
Ангел Смерти услышал, присвистнул: «Какое сокровище!»
И, спустившись с небес, рядом с нею сложил он крыла.
 
 
– Как мне встретить его, дорогого, родного, хорошего,
Чтоб одними глазами друг друга могли понимать?
– Я тебе помогу. Но услуга та стоит не дёшево.
Цену знаешь сама. Мне не надо её объяснять.
 
 
И условие есть для тебя и судьбы твоей встреченной:
Если кто-то из вас отведёт от любимого взгляд
Или просто солжёт, не останется ложь незамеченной —
Ваши жизни возьму, и не будет дороги назад!
 
 
– Я согласна на всё! Ангел Смерти, прошу Вас,поверьте мне.
Но ведь, если уснём, нашим жизням настанет конец…
– Что ж, я жизнь вам продлю. Даже больше – дарую
бессмертие,
Если слышать смогу разговор ваших душ и сердец.
 
 
Как же встречи ждала! Как боялась ему не понравиться!
И настал этот миг, в унисон застучали сердца…
Но кричат петухи. Дивный сон, как туман, растворяется,
Сохранив для неё лишь овал дорогого лица…
 
 
В парке осень дрожит, и аллея в асфальтовых трещинах,
Вновь над старым прудом облака безразлично висят.
Догорает листва. На скамье одинокая женщина
В лёгком шарфике клетчатом. Ей, наверное, за пятьдесят.
 
 
В этих влажных глазах – не слеза, не тоска, не рыдание,
А какой-то другой, рвущий сердце пронзительный крик:
«Слышишь, душу свою отдаю за одно лишь свидание!
Ангел Смерти, молю, возврати мне его, хоть на миг!»…
 

И лишь в глазах едва читалось что-то…

 
Ни полу-взгляда. Словно нет меня…
Ты примеряешь маску безразличья.
Мой телефон молчит четыре дня,
Неразговорчив стал до неприличья.
 
 
Во всём привычно не себя виним.
Ну, почему всё так, а не иначе?
И почему, имея, не храним
И, лишь утратив, безутешно плачем?
 
 
Ни полу-взгляда в сторону мою…
Не думал я, что так легко отпустишь.
Навязчивые мысли прочь гоню —
«Хоть близок локоток, да не укусишь!»
 
 
Ты не со мною разговор вела
За столиком, ко мне в пол-оборота.
Была ты нарочито весела,
И лишь в глазах едва читалось что-то…
 
 
Я расстаюсь с «неправильной» строкой
Всегда легко. Ведь нет меня капризней.
Так отчего не совладать с рукой,
Тебя пытаясь вычеркнуть из жизни?
 

Браво!

 
Звонка ночного в тишине
Я ждал напрасно.
Да, ты любовь свою ко мне
Сыграла классно!
 
 
Четыре комнатных угла
В кругу порочном.
Ты, мне казалось, не лгала
Той нашей ночью…
 
 
В прихожей щёлкнул шпингалет,
Как в Голливуде…
И в коридоре вспыхнул свет —
«КИНА НЕ БУДЕТ!»…
 
 
Закончен фильм. Начало дня.
Обрывки ленты…
Что ж, принимай и от меня
Аплодисменты!
 

Предновогодье

 
Такая снежная зима
Давно Москву не посещала.
Уж года Нового начало
Спешит в неспящие дома.
 
 
Люблю вечернюю Москву
С предновогодней суетою,
Людских улыбок красотою
И верой в сказку наяву…
 

Святки на Арбате

 
Не прячь меня, январский снегопад,
Как голову в песок пугливый страус.
Спешу по снегу на ночной Арбат,
Где ждёт меня на святки «Дулин Хауз».
 
 
Простуженную душеньку нельзя
Мне отогреть ни водкой, ни мехами.
Спешу туда, где ждут меня друзья —
Они согреют добрыми стихами!
 
 
P.S.
Чтоб гимны петь Добру и Красоте,
Не спит поэт до третьих петухов.
Пусть «бабочки порхают в животе11
  Наталья Никифорова


[Закрыть]»
От светлых и пронзительных стихов!
 

Моей незнакомой маме
(От лица детдомовского подростка)

 
Всегда мне мысли сердце рвут на части,
Лишь только МАМУ вижу я во сне,
Чьих рук тепло, как истинное счастье,
Не довелось познать по жизни мне.
 
 
Ты не склонялась над моей кроваткой
И не лечила ссадин и обид.
Я в мыслях прибегал к тебе украдкой
Поведать как душа моя болит…
 
 
А защищал и грел меня в морозы
Родной и ненавистный детский дом,
Где по ночам меня душили слёзы,
Ведь шёл по жизни я с таким трудом.
 
 
Но я любить тебя не перестану.
Ты, всё равно, на свете лучше всех!
Храни, Господь, мою святую МАМУ
И за меня прости ей этот грех!
 
 
Тебе родной от сердца посвящаю
Наивные, корявые стихи.
Ты знай, я наперёд тебе прощаю
Тобой не совершённые грехи.
 
 
Храни тебя, твой ангел нежнокрылый!
Пусть не порвётся между вами нить!
Ему молитва эта… Чтобы силы
Ему хватило, чтоб тебя хранить!
 

То не любовь была…

 
То не любовь была, а лишь влюблённость,
Которую придумала сама,
Минутная шальная окрылённость.
Не стоит от неё сходить с ума!
 
 
Заполнится души опустошённость,
Весною в сердце сменится зима.
То не любовь была, а лишь влюблённость,
Которую придумала сама…
 

Твой взгляд

 
Твой взгляд печальный – канат
причальный,
И не призывный, и не прощальный.
Не позволяет сойти на сушу,
И не пускает под парус душу.
 
 
И лжёт, и манит твой взгляд усталый.
Волной в тумане я бьюсь о скалы.
И я не в силах порвать оковы,
И ты не хочешь отдать швартовы…
 

Прости

 
Слышишь, ты за всё меня прости.
Просто так, не говоря ни слова.
Обо мне не плачь и не грусти —
Ничего же нет во мне «такого».
 
 
Ты прости меня за сто разлук,
За скупые ласки губ бездомных.
Просто я устал от нежных рук,
Просто я устал от глаз бездонных.
 
 
Хочется умчаться в никуда,
Где грозой и сеном пахнут зори,
Где беда любая – не беда,
Волен ты, как ветер на просторе…
 
 
Если же вернусь я с полпути,
Припаду к глазам бездонным снова,
Слышишь, ты за всё меня прости,
Просто так, не говоря ни слова!
 

Полночный троллейбус

 
Полночный троллейбус уносит меня на вокзал.
На стёклах замёрзших рисунки, ладошки,
слова.
И я написал. Те слова, что ещё не сказал —
Пусть их прочитает с троллейбусных окон
Москва.
 
 
Вдали от Москвы бесконечными кажутся дни,
И ночи ползут сонной мухой к зари рубежу.
Троллейбус, родной, те слова на стекле
сохрани —
Тебе обещаю, что я их любимой скажу!
 
 
Я снова в Москве. Мой троллейбус, знакомый
до слёз.
Пять дней без меня он курсировал по февралю.
Под инеем скрыл все слова реставратор-
мороз…
Одно лишь оставил не тронутым – слово
Люблю!
 

Шестьдесят

Моему другу Валентину Осипову.

 
Не стареет души красота,
Но скажу я тебе без прикрас:
Мы с тобой не дотянем до ста,
А «полстолька» нам будет как раз!
 
 
Наши годы нам вслед голосят.
Мы, на них не взирая – вперёд!
Тридцать пройдено. Нам шестьдесят,
А хотелось бы наоборот!
 
 
И, хотя календарь не солгал,
Там, где веет душевным теплом,
Ждёт на даче наш старый мангал
И улыбки друзей за столом.
 
 
Наши близкие всё нам простят.
Только зеркало нам не соврёт.
Тридцать пройдено. Нам шестьдесят,
А хотелось бы наоборот!
 
 
Шестьдесят не «УЖЕ!», а «ЕЩЁ!».
Злой судьбе не согнуть нас в дугу —
Мы подставим друг другу плечо
И споём про «Костёр на снегу».
 
 
Наши шпаги на стенке висят,
Только ржавчина их не берёт…
Тридцать пройдено. Нам шестьдесят,
А хотелось бы наоборот!
 

А душа всё не верит…

 
От дворца до теплушки —
У кого б ни спросили,
Знают – есть такой Пушкин,
Он родился в России.
 
 
От Камчатки до Кушки —
Где бы ни колесили,
Знают – есть такой Пушкин,
Он родился в России.
 
 
Королевы-старушки
И мальчишки босые
Знают, кто такой Пушкин.
Он родился в России.
 
 
И девчонки-болтушки
Его томик носили.
Потому, что он Пушкин
И родился в России.
 
 
Все дуэли, пирушки
И грехи отпустили…
Потому, что он Пушкин
И родился в России.
 
 
За него по полкружки
Под безбрежностью сини!
Потому, что он Пушкин
И родился в России!
 
 
Не вернуть, не измерить
Его жизни короткой…
А душа всё не верит
И бежит за пролёткой!
 

Не спится…

 
Не спится…
Я в руках твоих – синица.
До журавля, как видно, не дорос я.
Как птица,
Дней шальная колесница
Меня уносит в нежить двухголосья.
 
 
Утрата,
Что приходит без возврата,
Занозою корявою под сердце.
Расплатою
На совести заплата,
И от неё мне никуда не деться.
 
 
Но снится
Мне волос твоих брусница,
Души моей Душа и королева.
Мне б влиться
Ветерком в твои ресницы
И в чёлку, что слегка сместилась влево…
 

Обручальное кольцо

 
Пусть мне твердят «Судьбе не прекословь!»
И что «дрозды не запоют зимою»…
Я знаю точно – в мире есть любовь,
И тридцать лет она жила со мною.
 
 
Ношу я обручальное кольцо,
Хотя с тобою мы – давно не пара.
Был неплохим, казалось, я отцом
И мужем был совсем ещё не старым.
 
 
Но постепенно стук сердец затих
И голос стал чужим, и взгляд поддельным.
Квартира, словно карцер для двоих,
Нас развела по комнатам отдельным.
 
 
С тобою мы ни в мире, ни в войне…
Цветам любви не распуститься к маю.
Любовь не умерла. Она во мне.
И потому кольцо я не снимаю.
 
 
Вторую жизнь мне Бог не предложил.
Но если б дал возможность «идиоту»,
Её я, знаю, так же бы прожил,
Не отступив от прежней ни на йоту.
 
 
Благодарю судьбу за сердца пыл,
За то, что душу не запрятал в латы.
Благодарю за то, что я любил
Тебя такой, какою не была ты…
 

С первым днём весны!

 
Природа пробудилась ото сна…
И вот уже спешат к тебе в объятья
Голубоглазка – девочка Весна
И девушка Любовь в воздушном платье.
 
 
И, ощутив дыхание Весны
И нежные Любви прикосновенья,
Летишь, как щука на призыв блесны,
Что будешь пойман, зная без сомненья!
 

Нежность

 
Хочется потрогать лучик солнца,
Что ползёт по краю одеяла.
Но попробуй до него дотронься
Я, не разбудив тебя сначала.
 
 
На плече, прильнув ко мне всем телом,
Как когда-то к матери девчонкой,
Сладко спишь ты утром этим белым,
Светлая, как лучик этот тонкий…
 

Завтрак в постель

 
Укрощать тебя не берусь я,
Но, с надкушенной «в кровь» губой,
Обожаю твоё послевкусье!
Пахнет хвоей, зимой, тобой…
 
 
Серо-белой ещё палитрою
За гардиной рассвет-пастель.
Приготовлю еду нехитрую
И тебе принесу в постель.
 
 
Пахнут плечи листом берёзовым…
Наказав «не шуршать!» белью,
Соберу я туман над озером
И в молочник его солью.
 
 
Сигарета неспешно курится.
Я судьбу свою не кляну.
Ночь, большая рябая курица,
Принесла мне яйцо-луну.
 
 
Сердце словно кольнуло ёжиком
И по коже прошёлся ток.
Скорлупу разбиваю ножиком
Чтобы солнца достать желток.
 
 
На меня, подивясь безумию,
Зашипело яйцо белком.
Я готовлю тебе глазунью
С чёрным кофе и молоком…
 
 
Завитками волос игривыми
Очарован я в этот миг.
Облака чуть колышут гривами,
Отражаясь в глазах твоих.
 
 
И, пока ещё не остыло, я,
Прислонясь к твоему теплу,
Прошепчу: «С добрым утром, милая!»
И добавлю: «Прошу к столу!»…
 

Домой…

 
Лифт, подъезд, Жигулёвская улица,
Половина шестого утра.
Одинокий прохожий сутулится.
Он в Сегодня бредёт из Вчера…
 
 
Колобродит весна-богохульница,
Заполняя собою нутро.
И ведёт Жигулёвская улица
В не проснувшееся метро.
 
 
Сигареты дымком балуются
Молодые шальные ветра.
Тишина. Жигулёвская улица.
Половина шестого утра…
 

Остров с названием Сердце

 
Этот маленький остров на карте не сыщешь,
Но к нему я стремлюсь, как журавль в облака.
В самых дивных стихах ты его не опишешь —
Нет на свете поэтов достойных пока.
 
 
Это – маленький остров с названием Сердце,
Но безбрежность миров умещается в нём.
Через призму судьбы слышу я его герцы.
Жаль, что я не живу в этом Сердце твоём.
 
 
Как слепой, лишь на звук, сквозь метель и сугробы
Я к нему пробиваюсь, надежду храня…
Только что же потом? Что же сделать мне, чтобы
Ты смогла в нём заметить песчинку – меня?
 

Люблю когда…

 
Люблю, когда закат свои холсты
Являет нам над тихою рекою,
И ощущенье неги и покоя
Приходит вдруг, когда со мною ты.
 
 
Люблю, когда черёмух мотыльки
Через окошко спальни залетают,
И ночь прорехи мелких ссор латает
Прикосновеньем ласковой руки.
 
 
Люблю волос рассветный аромат,
Твои слегка приподнятые плечи
И вишни губ, с моими ждущих встречи…
Как в первый раз! Как тридцать лет назад!
 

Мне нравилось…

 
Мне нравилось, когда весенней ранью,
Купаясь в первом солнечном луче,
Я слышал, как любимое дыханье
Мурлычет, лёжа на моём плече.
 
 
Я видел звук проснувшейся капели,
Пичуг на нотном стане проводов
И смех ребёнка нашего в купели,
Не знающего зимних холодов…
 
 
Теперь я глух к весеннему мажору —
Сломалось что-то важное внутри.
Не внемля больше сердцу-дирижёру,
Я ухожу на коду: раз, два, три…
 

Третья свеча

 
Догорает свеча на окне,
И неяркий огня лепесток
Начинает дрожать
От предчувствия скорой кончины.
Света – толика в этом огне
И тепла – на один лишь глоток,
Но всё чаще бежать
К той свече я хочу без причины.
 
 
Есть другая свеча – у икон.
И она не бессмертна, поверь.
Величав её свет,
В ней надежды живут человечьи,
В ней и радость, и вера, и стон,
И всегда к ней распахнута дверь.
От неё без монет
Зажигаются новые свечи.
 
 
Существует и третья свеча.
Та – в душе. Не страшна ей зима.
В ней дыханье Творца —
Лютый ветер её не потушит!
Неотложкою вместо врача
В каждый дом она ходит сама,
Зажигая сердца,
Согревая озябшие души…
 
 
Догораю я первой свечой.
Со второй пред иконой стою.
Завершая свой путь,
Я шепчу своему лихолетью:
«Я бы жил, не меняясь ни в чём,
Если б жизнь повторил я свою.
И, не каясь ничуть,
Я бы отдал все свечи за третью!»…
 

Пасхальное

 
Я наведу в душе порядок к Пасхе.
Уже я вымел сор нелепых ссор,
В ведре помойном – выцветшие краски.
И лишь с тоской не справлюсь до сих пор.
 
 
Я залижу обид давнишних раны,
Ненужный хлам сожгу на пустыре
И распахну заклеенные рамы
Своей души в Донском монастыре…
 
 
Вновь за окном знакомая синичка,
Рука надежды на моём плече —
Им поделю пасхальное яичко
И засвечу свечу на куличе.
 
 
Христос воскресе! И светлеют лица.
От этих слов теплее мне вдвойне.
Их шепчут мне надежда и синица…
И грусть-тоска, живущая во мне.