Текст книги "Три покушения на Ленина"

– А второй, чернявенький, – показывали они на подъехавшего к этому времени Зиновьева, – тоже косец?

– Конечно косец, а кто же еще… Травы в этом году богатые, одному не управиться, – врал напропалую Емельянов, содрогаясь от нависшей опасности, ведь на соседних дачах полным полно офицеров. А ну как кто-нибудь снаушничает, тем более, что в газетах пишут, будто Временное правительство выдало ордер на арест Ленина, и тому, кто его поймает, обещано вознаграждение.

В тот же вечер, как только стемнело, Николай чуть ли не силой усадил «косцов» в лодку и переправил их на глухой сенокосный участок, где у него стоял кое-как сработанный шалаш.

– Теперь жить будете здесь, – не терпящим возражения тоном сказал он. – Это решение ЦК.

Дисциплинированные большевики спорить не стали и начали обживаться в шалаше. Сено они, конечно же, не косили, а целыми днями обсуждали варианты захвата власти, и если писали статьи, то только на эту животрепещущую тему. Время от времени их навещали: то на лодке приплывал Свердлов, то Дзержинский, то Орджоникидзе. Все шло нормально, пока в один из визитов они не сообщили, что в поселок нагрянули патрули, которые усиленно ищут родственников Николая Емельянова, поэтому ЦК принял решение срочно переправить одного из «косцов» в Финляндию, а другого – на конспиративную квартиру в Петрограде.

После краткого обсуждения решили, что в Финляндию поедет Ленин.

– Каким классом? – невесело пошутил Ильич.

– Самым почетным, – в тон ему ответил Свердлов, – на паровозе. Причем там, куда посторонних не пускают, – в будке машиниста. Поэтому мы вас переоденем и загримируем под его помощника.

– Ну что ж, – вздохнул Ильич, – гримироваться – это дело плевое, к этому нам не привыкать. А на паровозе – это интересно, на паровозе я еще не ездил.

– Вот и славно, наберетесь новых впечатлений. Заодно узнаете, о чем думают рабочие-железнодорожники.

– Да-да, это важно. Это чрезвычайно важно! – заторопился Ленин. – А вот это в печать, немедленно в печать, – протянул он густо исписанные листы. – Тут есть статьи на злобу дня, такие, как «К лозунгам», «Политическое положение» и «Уроки революции», – их нужно дать в газетах. А вот это – это принципиально важная, если хотите, программная, работа. Называется она «Государство и революция»: тут я говорю и о диктатуре пролетариата, и о построении коммунистического общества, и о фазах его развития, и о многом другом. Хорошо бы эту вещь издать отдельной книжицей. Это возможно?

– Пока у нас нет власти, не все в нашей власти, – скаламбурил Свердлов. – Но издать книжку вождя – в нашей власти.

– Заранее благодарен, – иронично-церемонно раскланялся Ленин и начал собирать свои пожитки.

Тем временем в печати поднялась шумиха, вся суть которой сводилась к тому, что Ленин должен явиться в суд и публично опровергнуть выдвинутые против него и его партии обвинения. А Особая следственная комиссия добывала все новые и новые данные о враждебной деятельности большевиков. Вскоре Ленину и десяти его соратникам было предъявлено официальное обвинение в том, что, «являясь русскими гражданами, по предварительному между собою и другими лицами уговору, в целях способствования находящимся в войне с Россией государствами во враждебных против нее действиях, вошли с агентами названных государств в соглашение содействовать дезорганизации русской армии и тыла для ослабления боевой способности армии».

Ленин понимал, что это обвинение более чем серьезно, что оно ставило и его самого, и всю партию вне закона, поэтому он срочно сочинил так называемый «Ответ тов. Н. Ленина», который был опубликован в газете «Рабочий и солдат». Ответ был полон такой неприкрытой лжи и неубедительных доказательств чуть ли не в святости большевиков, что возмутился даже Плеханов: он открыто упрекал Ленина в неразборчивости и считал, что после июльской трагедии Ленина следовало бы арестовать. Но ни задержать, ни арестовать Ленина не удалось, так как к этому времени он находился на паровозе № 239, который на всех парах мчался к Гельсингфорсу. А вот 140 видных большевиков оказались за решеткой.

Двадцать с лишним томов обвинений, собранных Особой следственной комиссией, требовали какого-то завершения, иначе говоря, беспристрастного и строгого суда. Но суд не состоялся. Как ни странно это звучит, помог большевикам генерал Корнилов. К этому времени Лавр Георгиевич был Верховным главнокомандующим вооруженными силами России. Ему так надоела вся эта революционно-демократическая возня в Петрограде, что он решил свергнуть Временное правительство и установить военную диктатуру. В конце августа он двинул на Петроград более 10 пехотных дивизий и конный корпус во главе с генералом Крымовым.

В этой ситуации Временному правительству ничего не оставалось, как обратиться к рабочим и солдатам Петрограда с призывом встать на защиту революции. Большевики поддержали этот призыв, поэтому судебную тяжбу против них прекратили, а всех арестованных выпустили из тюрем. На подступах к Петрограду корниловцев остановили. Немалую роль в этом сыграли большевики, которые так искусно распропагандировали солдат корниловских дивизий, что те арестовали не только офицеров, но даже генералов, в том числе самого Корнилова.

После этой бескровной победы ленинцы воспрянули духом.

Красная гвардия насчитывала десятки тысяч штыков, солдаты целыми батальонами вливались в Военную организацию большевиков, куда более активными стали матросы. Ленин как нельзя лучше прочувствовал ситуацию и, находясь в Финляндии, бомбардировал Петроград письмами с не терпящими возражения требованиями: «Большевики должны взять власть!»

Судя по всему, немцы были не только в курсе всех этих дел, но и приложили к ним свою руку. Вот что писал в эти дни в Ставку статс-секретарь Министерства иностранных дел Кюльман.

«Нашим военным операциям на Восточном фронте сильно помогает интенсивная подрывная деятельность внутри России, организованная германским министерством иностранных дел. Мы заинтересованы в поддержке революционных элементов. Мы занимаемся этим уже довольно долгое время в полном соответствии с указаниями политотдела Генштаба в Берлине. Наша совместная работа принесла ощутимые плоды. Без нашей постоянной поддержки большевистское движение никогда не смогло бы достигнуть такого размаха и влияния, какое оно сейчас имеет».

Судьба восстания решалась 10 октября на тайном заседании ЦК.

Все еще находившийся на нелегальном положении Ленин потребовал принятия резолюции о подготовке вооруженного восстания. Его поддержали 10 из 12 членов ЦК. Каким-то образом это стало известно главе правительства Александру Керенскому. Тот запаниковал и не придумал ничего лучшего, как обсудить этот вопрос с британским послом Джорджем Бьюкененом и будущим известным писателем Моэмом, который выполнял задания секретных служб.

Говорить в присущей ему публицистичной манере у Керенского уже не было ни желания, ни сил, поэтому он монотонно зачитал текст, в котором говорилось, что большевики в ближайшее время поднимут восстание, что предотвратить его у Временного правительства нет сил, следовательно, надо немедленно предложить Германии мир, причем как на Западном, так и на Восточном фронте. Русскую армию удержать на фронте нельзя. Немцам воевать на Восточном фронте уже не с кем, они это понимают и перебрасывают на Западный фронт все новые и новые дивизии, что усложняет проведение наступательных операций войскам Антанты. Значит, нужен мир. Мир без аннексий и контрибуций. А мы попробуем использовать против большевиков освободившиеся фронтовые части: они еще не распропагандированы и, даст Бог, восстание подавим.

Англичане ушли от Керенского в полнейшем шоке, ведь на карте стояла судьба войны. Если русские воткнут штыки в землю, немцы обретут второе дыхание – и тогда ручаться за исход войны не сможет самый жизнерадостный оптимист. В Лондон полетели тревожные телеграммы, а Керенский начал названивать в штаб Петроградского военного округа, чисто по инерции требуя «принятия мер по ликвидации восстания в самом зародыше».

Увы, принимать какие бы то ни было меры было уже поздно. 25 октября командующий Петроградским военным округом направил в Ставку паническую телеграмму, в которой говорилось:

«Положение в Петрограде угрожающее. Уличных выступлений, беспорядков нет, но идет планомерный захват учреждений, вокзалов, идут аресты. Никакие приказы не выполняются. Юнкера сдают караулы без сопротивления, казаки, несмотря на ряд приказаний, до сих пор из своих казарм не выступили. Сознавая всю ответственность перед страной, доношу, что Временное правительство подвергается опасности потерять полностью власть, причем нет никаких гарантий, что не будет сделано попытки к захвату Временного правительства».

Как в воду глядел командующий Петроградским военным округом. Он, видимо, знал, что еще накануне, таясь от ищеек, в Смольный прибыл Ленин и возглавил непосредственное руководство вооруженным восстанием. Захват Зимнего дворца, где заседало Временное правительство, было одной из первейших задач.

Как это ни странно, выполнить ее было проще простого. Никаких боев и никакого героического штурма не было, потому что защищать Зимний дворец было некому. Первыми ушли юнкера, потом казаки и, наконец, так называемые ударницы женского батальона. Все, больше у Временного правительства не было ни одного штыка! Поэтому стрелять красногвардейцам было не в кого, сопротивления им никто не оказывал, и погром, который они учинили в залах Зимнего дворца, был не революционной необходимостью, а всплеском варварской дикости и пещерного вандализма.

Об этом «героическом» штурме так много написано и рассказано, причем от имени его участников, что очень хотелось бы знать, что чувствовали и о чем думали те люди, против которых была направлена эта акция. Иначе говоря, хотелось бы взглянуть на эту операцию глазами тех, кто ждал решения своей участи в Малахитовом зале Зимнего дворца. Вот как по горячим следам событий описывал этот эпизод министр юстиции Временного правительства Петр Малянтович.

«Я оглядел всех, все лица помню. Все лица были утомлены и странно спокойны… Шум у нашей двери. Она распахнулась – и в комнату влетел как щепка, вброшенная к нам волной, маленький человечек под напором толпы, которая за ним влилась в комнату и, как вода, разлилась сразу по всем углам и заполнила комнату.

Человечек был в распахнутом пальто, в широкой фетровой шляпе, сдвинутой на затылок, на рыжеватых длинных волосах. В очках. С короткими подстриженными рыжими усиками и небольшой бородкой. Короткая верхняя губа поднималась к носу, когда он говорил. Бесцветные глаза. Утомленное лицо… Почему-то его манишка и воротник особенно привлекли мое внимание и запомнились. Крахмальный, двойной, очень высокий воротник подпирал ему подбородок. Мягкая грудь рубашки вместе с длинным галстуком лезли кверху из жилета к воротнику.

И воротник, и рубашка, и манжеты, и руки были очень грязны.

Человечек влетел и закричал резким назойливым голоском:

– Объявляю вам, всем вам, членам Временного правительства, что вы арестованы. Я представитель Военно-революционного комитета Антонов.

– Члены Временного правительства подчиняются насилию и сдаются, чтобы избежать кровопролития, – сказали мы.

Потом всех нас переписали и препроводили в Петропавловскую крепость».

А где же глава Временного правительства, где Керенский? Он бежал еще утром, но не в женском платье, не в матросской форме и не преследуемый разъяренной толпой. Уже известный нам министр юстиции Петр Малянтович был последним, кто его видел на выходе из Главного штаба.

«Керенский был в широком сером драповом пальто английского покроя и в серой шапке, которую он всегда носил, – что-то среднее между фуражкой и спортивной шапочкой. Лицо человека, не спавшего много ночей, бледное, страшно измученное и постаревшее.

Смотрел прямо перед собой, ни на кого не глядя, с прищуренными веками, помутневшими глазами, затаившими страдание и сдержанную тревогу… Кто-то доложил, что автомобили поданы. Оказывается, один из двух автомобилей был предоставлен Керенскому, по его просьбе, одним из союзнических посольств. Керенский наскоро пожал всем руки и быстрыми шагами вышел из комнаты. Больше мы его не видели».

И это немудрено. Ведь вначале, на машине с флажком американской миссии, он бежал в расположение командования Северного фронта. Там он подбил на мятеж командира конного корпуса генерала Краснова, а после ликвидации мятежа пробился на Дон, пытаясь возглавить белогвардейское движение. Офицерский корпус Керенского не любил и в доверии ему отказал. Поняв, что его звезда закатилась, бывший глава Временного правительства сначала перебрался во Францию, и несколько позже в Америку.

А события в России развивались по совершенно невероятному и абсолютно непредсказуемому сценарию. Прежде всего большевикам пришлось схлестнуться с теми, кто помог им захватить власть. Почувствовав силу и следуя большевистскому лозунгу «Грабь награбленное!» солдаты, рабочие и красногвардейцы ринулись громить не продовольственные склады, мануфактурные лавки или ювелирные магазины – на это им было наплевать, а винные подвалы. Пьяные погромы приобрели такие гигантские размеры, что в дело вынужден был вмешаться Ленин. Он хотел выступить на митинге и пристыдить «несознательных солдат революции», но его отговорили, объяснив, что пьяному море по колено и после бутылки водки рабочему хочется не слушать умные речи, а петь, плясать и драться. Так что митинг может превратиться в пьяную потасовку, а если учесть, что почти у всех есть оружие, то недалеко и до беды со стрельбой и кровью.

Но молчать Ленин не мог! Он быстренько набросал гневную статейку, и ее тут же напечатали, выделив жирным шрифтом ключевые слова.

«Буржуазия идет на злейшие преступления, подкупая отбросы общества и опустившиеся элементы, спаивая их для целей погромов».

– Это мы-то отбросы общества?! – возмутились петроградцы. – Как Зимний штурмовать, так мы сознательные революционеры, а как отобрать у буржуев то, что принадлежит народу, так мы опустившиеся элементы?! Это что же получается, рабочему человеку уже и выпить нельзя? Нельзя по-христиански помянуть павших за правое дело товарищей?

– За что боролись? – ревела собравшаяся у Зимнего дворца толпа. – Бей их! Громи! В подвалах полно вина, коньяка и водки.

В окна полетели камни. Хлестнули выстрелы. Затрещали выбитые двери.

Пришлось вызывать матросов и того самого Антонова-Овсеенко, который накануне руководил штурмом Зимнего дворца и арестовывал Временное правительство. В тот же день он докладывал в Смольном:

– Мы пробовали замуровывать входы – не помогло. Обезумевшая толпа выламывала окна, высаживала решетки и грабила царские запасы. Тогда мы вызвали пожарных, потребовав, чтобы они залили погреба водой. Те дико возмутились: не по-божески, мол, губить такое добро – и напились до положения риз.

И тогда Ленин предложил создать специальную комиссию по борьбе с винными погромами во главе с управляющим делами Совнаркома Владимиром Бонч-Бруевичем. Все проголосовали «за», постановив, что для придания должного веса комиссию следует назвать Комитетом по борьбе с погромами и наделить его чрезвычайными полномочиями. Местом его дислокации будет 75-й кабинет Смольного.

– А люди? – подал голос Бонч-Бруевич. – Где я возьму людей? С кем буду работать?

– Люди? – переспросил Ленин. – Да, люди это для такой работы нужны надежные. Сейчас я черкану в Петроградский комитет, пусть помогут.

«Прошу доставить не менее 100 человек, абсолютно надежных членов партии, – написал он, – в комнату № 75, 111 этаж, – комитет по борьбе с погромами… Дело архиважное. Партия ответственна. Обратиться в районы и в заводы».

Буквально через день Бонч-Бруевич развернул такую активную деятельность, что погромщики прижали хвосты. Революционные тройки отлавливали зачинщиков, тут же их судили и бросали в печально известные Кресты. В Петрограде ввели осадное положение, а в газетах напечатали грозное объявление: «Попытки разгромов винных погребов, складов, лавок, магазинов, частных квартир и проч. и т. п. будут прекращаемы пулеметным огнем без всякого предупреждения».

С этой бедой справились… Но тут же возникла новая. С несказанной легкостью завоевав власть, Ленин и его партия столкнулись с тяжелейшей проблемой, можно сказать, с проблемой проблем: «Как эту власть удержать?» Чтобы найти ответ на этот труднейший вопрос, пришлось поступиться многими принципами, предать друзей, войти в сговор с врагами и, что самое ужасное, пролить реки крови, причем как смертельных врагов, так и самых верных друзей.

Первое покушение

Начали большевики с самого главного – с выполнения своих обязательств перед германским правительством. Поэтому первым государственным актом, принятым 2-м Всероссийским съездом Советов, был Декрет о мире. А вторым – Декрет о земле. В этой последовательности была большая хитрость. Первым ее понял министр иностранных дел Австро-Венгрии граф Чернин. Об этом он телеграфировал в Берлин буквально через два дня после свержения Временного правительства.

«Сумеет ли Ленин и его коллеги удержаться у власти более или менее продолжительное время – это, вероятно, вопрос, на который никто не может ответить. Именно поэтому необходимо ловить момент и предложить любую необходимую помощь, чтобы вопрос о мире стал свершившимся фактом.

Если бы ленинистам удалось осуществить только обещанное перемирие, даже тогда, как мне кажется, мы одержали бы почти полную победу на русском участке, так как если наступит перемирие, русская армия, в ее теперешнем состоянии, хлынет вглубь страны, чтобы быть на месте при переделе земли».

Как в воду глядел Оттокар Чернин! Русская армия на девяносто процентов была крестьянской, а для мужика, будь он в шинели или в армяке, главное – это земля. Пропади они пропадом, эти никому не ведомые обязательства перед Антантой, а заодно и черноморские проливы. Землю дают! Тут надо успеть, тут надо быть первым. А то ведь соседи тоже не зевают и отхватят себе что получше.

Солдаты целыми полками уходили с позиций, штурмом брали поезда и с песнями катили на свою Рязанщину, Тамбовщину или Смоленщину.

– Гениальный ход! – не без восторга говорил своим подчиненным один из русских генералов. – Отныне вся солдатская масса на стороне товарища Ленина. Сегодня я побывал на передовой – там взахлеб читают телеграмму Ленина о немедленном перемирии на три месяца. Но ведь он обещает не только перемирие, но и мир. А это значит – по домам! Радость такая бурная, что ни о каких боевых действиях не может быть и речи.

Еще больше подлила масла в огонь радиограмма Совета народных комиссаров от 9 ноября 1917 года. Она была настолько циничной, что вызвала откровенное недоумение даже у некоторых сторонников Ленина.

«Радио всем! Всем полковым, дивизионным, корпусным, армейским и другим комитетам. Всем солдатам революционной армии и матросам революционного флота.

7-го ноября ночью Совет Народных Комиссаров послал радиотелеграмму Главнокомандующему Духонину, предписывая ему немедленно и формально предложить перемирие всем воюющим странам, как союзным, так и находящимся с нами во враждебных действиях… Духонин отказался подчиниться. Тогда именем правительства Российской Республики и по поручению Совета Народных Комиссаров Духонину было заявлено, что он увольняется от должности. Новым Главнокомандующим назначен прапорщик Крыленко. Солдаты, дело мира в ваших руках! Пусть полки, стоящие на позициях, выбирают тотчас уполномоченных для формального вступления в переговоры о перемирии с неприятелем. Совет Народных Комиссаров дает вам на это право.

Именем правительства Российской Республики.

Председатель Совета Народных Комиссаров

В. Ульянов (Ленин)

Народный Комиссар по военным делам и Верховный Главнокомандующий

Н. Крыленко».

Оперативнее всех на эту радиотелеграмму отреагировали немцы. В тот же день статс-секретарь Кюльман запросил у Министерства финансов 15 миллионов марок на «политическую пропаганду в России», причем как в мелких, так и в крупных купюрах. Деньги до адресата дошли – и уже через неделю двадцать русских дивизий в письменной форме заключили перемирие с немецкими частями.

А потом началась тягомотина с заключением мира. Первая большевистская делегация, уполномоченная вести переговоры о мире, прибыла в Брест-Литовск 19 ноября 1917 года. Возглавлял ее Адольф Абрамович Иоффе. В состав делегации, состоящей из 28 человек, входили не только большевики, но также левые эсеры и, само собой, те, ради кого поднялась вся эта заваруха, то есть рабочие и крестьяне.

Германскую делегацию возглавлял генерал Гофман. Как многие военные того времени, он вел дневник. И вот что записал Гофман, расставшись с русской делегацией.

«Никогда не забуду первого обеда с русскими. Я сидел между Иоффе и Сокольниковым, нынешним комиссаром финансов.

Напротив меня сидел рабочий, которого явно смущало большое количество столового серебра. Он пробовал то одну, то другую столовую принадлежность, но вилкой пользовался исключительно для чистки зубов… Один раз вестовой не смог сдержать улыбку, когда спрошенный, какого вина ему угодно, красного или белого, он осведомился, которое крепче, и попросил крепчайшего».

Переговоры шли очень туго. Немцы, которые считали себя победителями, настаивали на отторжении от России чуть ли не восемнадцати губерний. Большевики то соглашались, то не соглашались, то меняли состав делегации, то принимали решение «восстановить боеспособность армии и получить возможность продолжать войну». Как только большевики заговорили о продолжении войны, германский Генштаб тут же организовал утечку информации о готовящемся наступлении своих войск. В Петрограде забили тревогу и потребовали отчета о состоянии русской армии. В тот же день в Смольный пришла паническая телеграмма.

«Никакой армии нет. Товарищи спят, едят, играют в карты, ничьих приказов и распоряжений не исполняют. Средства связи брошены, телеграфные и телефонные линии свалились. Орудия брошены, заплыли грязью, занесены снегом. Немцам все это отлично известно, так как они под видом покупок забираются в наш тыл на 35–40 верст от фронта».

Еще больше поразило сообщение, пришедшее из глубинки, из тех мест, где находились лагеря для немецких военнопленных. И хотя эта информация предназначалась для германского Министерства иностранных дел, ее с радостью перепечатали почти все столичные газеты.

«Республике немецких пленных – ура! В различных местах, где имеются большие лагеря для военнопленных, немецкие пленные, увидев царящий вокруг хаос, взяли на себя снабжение и руководство и теперь кормят не только себя, но и население окрестных деревень.

Местное население чрезвычайно довольно этим и вместе с немецкими пленными образовало нечто вроде республиканского управления, где всем заправляют пленные. Это, разумеется, совершенно необычное явление в мировой истории. Россия еще в большей степени, чем Америка, страна неограниченных возможностей».

Стало ясно, что ни о каком продолжении войны не может быть и речи. Но эсеры, меньшевики и анархисты за уступчивую позицию в Брест-Литовске критиковали большевиков отчаянно. Бросить их в беде немцы не могли и тут же протянули руку помощи. Когда у прибывшего в Петроград главы немецкой миссии графа Кейзерлинга спросили, собираются ли германские войска оккупировать Петроград, тот заносчиво ответил:

– В настоящее время таких намерений нет. Но подобный акт может стать необходимостью в случае антибольшевистских выступлений.

Самое странное – в этой критической ситуации сторонники Ленина продолжали верить в пролетарскую солидарность и в возможность мировой революции. Даже ведя переговоры в Брест-Литовске, они в открытую вели разлагающие немецкие войска пропаганду, забрасывая окопы листовками и используя радиообращения. Это подлое подстрекательство, а также заявление главы русской делегации Троцкого: «Мы выходим из войны, но мы вынуждены отказаться от подписания мирного договора» – так возмутило Генштаб, что командование германской армии возобновило боевые действия на Восточном фронте.

Не встречая сопротивления, немцы дошли до Двинска и вот-вот должны были взять Петроград. На всех заборах Петрограда появились патриотические призывы «Социалистическое отечество в опасности!», но защищать его было некому. Пришлось возобновить переговоры и подписать, как тогда говорили, «похабный мир».

Так, ценой потери 780 тысяч квадратных километров русских земель, на которых жило 56 миллионов человек, где добывалось почти 90 % каменного угля, выплавлялось 70 % металла, пролегало более четверти всех железных дорог, вырабатывался каждый третий метр сукна, сатина и ситца, большевики удержали власть.

А ведь всего этого могло не быть! Не было бы ни «похабного мира», ни гигантских территориальных потерь, ни разгона Учредительного собрания, ни Гражданской войны, ни бессмысленных жертв. Все могло, не начавшись, закончиться 1 января 1918 года. Для этого было все: были люди, были деньги, было оружие, было желание ценой собственной жизни остановить темные силы, ввергшие Россию в позор, бесславье и бесчестье.

Но все карты спутал Платтен! Да-да, тот самый Платтен, который привез Ленина в Россию и которому не сиделось в теплой и сытой Швейцарии. Когда говорят о роли личности в истории, то чаще всего называют Наполеона, Кромвеля или Петра I: мол, если бы не они, то развитие Франции, Англии и России пошло бы другим путем. Думаю, что применительно к этим именам утверждение о роли личности в истории бесспорно. Имя Ленина – тоже в этом ряду. Но не привези его в Россию Платтен, кем был бы Ленин? Да никем. Обычным политэмигрантом, каких тогда были сотни. Поэтому, говоря о роли личности в Истории, причем именно с большой буквы, перед именем Ленина надо ставить имя Платтена. Тем более, что Ленина он подарил России дважды: сперва доставил его в Петроград, а потом спас от верной пули, приняв ее на себя.

Заговор созрел сразу после Октябрьского переворота. Когда по призыву большевиков солдаты начали брататься с немцами, а пытавшихся остановить их офицеров поднимали на штыки, нашлись люди, которые сразу поняли, откуда дует ветер и кто виноват в этом неслыханном позоре. Да и петроградские газеты, которые все чаще доходили до окопов, не оставляли никаких сомнений. Ленин – вот кто во всем виноват! Ясно, что он германский шпион, что революция сделана на немецкие деньги, что великую Россию он хочет сделать германской провинцией, что большевистские вожди – это русские евреи немецкого происхождения, находящиеся на содержании у Германии.

Начитавшись газет и насмотревшись на творившиеся на фронте безобразия, многие офицеры оставили позиции и двинулись в Петроград. То, что они там увидели, укрепило их решимость убить Ленина. Они были убеждены, что, лишившись своего главаря, большевики долго не продержатся и вытурить их из Смольного будет проще простого.

Шестеро фронтовиков нашли друг друга без особого труда, тем более, что воевали на одном участке и хорошо друг друга знали. Выяснив, что их цели совпадают, они решили создать террористическую организацию, назвав ее «Охотничьей бригадой».

Для начала нашли конспиративную квартиру. Назвав ее «предбанником», свезли туда оружие, боеприпасы, бомбы и гранаты.

Потом, вспомнив прочитанные в гимназические годы детективы, придумали себе клички. Так появились Старый эсер, Капитан, Технолог, Моряк, Макс и Сема. На самом деле это были: подпоручик Ушаков, капитан Зинкевич, военный врач Некрасов, вольноопределяющийся Мартьянов, еще один Некрасов и женщина по фамилии Салова.

Несколько позже они привлекли в свои ряды сбежавшего из окопов солдата Спиридонова. Это было большой ошибкой! Но на первых порах «партизаны» – так они себя называли – ликовали: раз с ними представитель народа, значит, их дело правое, значит, смерти Ленина хотят не только интеллигенты, но и простые люди.

Так случилось, что чудом выживший после всей этой катавасии подпоручик Ушаков написал нечто вроде воспоминаний, правда, под псевдонимом Г. Решетов. Мне удалось ознакомиться с этой рукописью, поэтому, рассказывая о событиях той январской ночи, я буду не только ссылаться на документы, но и время от времени цитировать Григория Решетова.

Первую сходку назначили на середину декабря. В «предбанник» приходили по одному и в разное время. Наталья Салова на всякий случай завела граммофон, а на стол поставила бутылку вина. Если нагрянет какой-нибудь матросский патруль, объяснит, что сегодня у нее именины, и старые друзья пришли ее поздравить. Подпоручик Ушаков сидел у окна и, нервно покусывая почему-то плохо растущие усики, часто отдергивал штору и выглядывал наружу. Наконец он бросил: «Идет» – и, картинно чеканя шаг, направился к двери.

«Пришел Старый эсер, – писал он несколько позже. – Он сидит в зале, у рояля, в кресле, поставленном на середину. Он большой, толстый, с одышкой. У него крупное лицо, немного сипловатый голос. Он с живостью, несколько подозрительно и с беспокойным видом озирается по сторонам. Он похож на человека, немало дней живущего в великой тревоге и заботе. С другой стороны – он весь вежливость и внимание. Но в то же время он знает себе цену и производит впечатление человека, как бы слегка подавленного высокостью своих добродетелей, неоспоримостью своих революционных заслуг и высоким званием члена Учредительного собрания».

Так-то вот, «Охотничья бригада» – это вам не банда налетчиков и не свора озлобленных окопников, умеющих говорить лишь на языке винтовок, гранат и револьверов. У «Охотничьей бригады» есть высокие цели, есть своя идеология, своя философия и свои взгляды на жизнь. Ну а то, что их идейным вдохновителем является представитель самой многочисленной и самой известной своими терактами партии эсеров, да к тому же еще и член Учредительного собрания, заставляет взглянуть на всю эту акцию совсем другими глазами. Знало ли руководство партии эсеров и ее главный теоретик Виктор Чернов о готовящемся теракте? И мог ли он благословить одного из своих однопартийцев, имевшего «революционные заслуги», на организацию покушения? Или Старый эсер, фамилию которого подпоручик Ушаков так и не раскрыл, настолько значительная фигура, что решения может принимать самостоятельно?

Но ведь Чернов – еще и председатель Учредительного собрания, членом которого является все тот же Старый эсер. Быть может, идею покушения на Ленина поддерживали в Учредительном собрании и в качестве идейного руководителя «Охотничьей бригады» командировали туда одного из своих членов?