Текст книги "Воин Христов. Святитель Лука (Войно-Ясенецкий)"

Тяжела земщина

Совершить благородный поступок; решить всю жизнь посвятить определённому делу, даже поклясться в этом себе – это лишь поступок и намерение. Ведь и в начальных классах школы можно сказать: буду учиться на пятёрки и поступлю в университет…. Однако только практика, дело покажет, как ты будешь учиться в школе и поступишь ли в университет. Православный пастырь сказал бы: «Если даст Бог жизни и здоровья, если будут твёрдые намерения и достойные способности; если Отечество будет пребывать в мире и благополучии, тогда наверно будет так, по намерению». А дело всей жизни! Так ли просто посвятить жизнь служению бедным людям?!

Только подвижники способны на такое, по крайней мере, отмеченные Богом люди.

В феврале 1905 года врач Войно-Ясенец-кий получил место земского врача в уездном (районном) городе Ардатове Симбирской губернии (области). И здесь, как оказалось, работа не легче военно-полевого госпиталя. Непрерывный поток больных, по четырнадцать-шестнадцать часов – приём, операции. Люди шли со всякими заболеваниями. Сегодня мы привыкли, если заболит ухо-горло-нос – к одному врачу; глаза – ко второму; простудился – к третьему; сломал руку – к четвёртому; на каждую болезнь свой доктор. Земский врач – универсальный врач, в одном лице и терапевт, и лор, и окулист, и хирург…

«Там мне пришлось заведовать городской больницей. В трудных неприглядных условиях я сразу стал оперировать по всем отделам хирургии и офтальмологии (болезни глаз)», – вспоминал Валентин Феликсович.

И хотя опытная Анна Васильевна помогала в работе, трудности были невыносимые, потому что врач брал на себя ответственность за каждого больного и не отказывал в приёме в любое время суток. Не мог Валентин Феликсович оставить и свои научные исследования. А для этого надо было следить за новинками в медицине – отечественной и зарубежной. И вот уже через полгода он перешёл на работу в маленькую больницу, на десять коек, в селе Верхний Любаш Фатежского уезда Курской губернии. Вскоре и там он приобрёл славу замечательного хирурга и врача, и к нему устремились больные из других районов и областей.

«Вспоминаю, – говорил Валентин Феликсович, – курьёзный случай, когда молодой нищий, слепой с раннего детства, прозрел после операции. Месяца через два он собрал множество слепых со всей округи, и все они длинной вереницей пришли ко мне, ведя друг друга за палки и чая исцеления».

Такая слава сделала положение и в Любаше невыносимым. В 1907 году из села его переводят в районный город Фатеж. Но и здесь не суждено было задержаться на всю жизнь.

Время шло. В 1907 году ещё в Любаше родился первенец Миша. А в следующем году – дочка Елена.

В Фатеже председатель земской управы Батезатул счёл Войно-Ясенецкого за революционера, потому что он немедленно не отправился к заболевшему исправнику. И постановлением управы врача уволили. Правда, это не прошло бесследно. Вот что сообщил в воспоминаниях епископ Лука: «В базарный день один из вылеченных мной слепых влез на бочку, произнёс зажигательную речь по поводу моего увольнения, и под его предводительством толпа народа пошла громить земскую управу, здание которой находилось на Базарной площади… Мне, конечно, пришлось поскорее уехать из Фатежа».

В Любашско-Фатежский период, с октября 1905 по январь 1908 года, хирург Войно-Ясенецкий сделал более полутора тысяч операций, провёл большую научную работу, опубликовал две статьи.

Из Фатежа Войно-Ясенецкие переехали в город Золотоношу, где была предложена работа амбулаторного врача. Но уже вскоре Валентин Феликсович один уезжает в Москву для работы над докторской диссертацией.

В то время в Москве было много знаменитых профессоров медицины, среди них П. И. Дьяконов и Ф. А. Рейн, в подчинении которых и оказался молодой врач. Он планировал к 1910 году защитить докторскую диссертацию. Слишком короткий срок для такой работы! Ему предложили тему научного исследования. Через две-три недели профессор Дьяконов поинтересовался, как продвигается работа, в ответ Валентин Феликсович предложил утвердить другую тему. Оказалось, что профессор даже не слышал о новом методе лечения, которым хотел заниматься молодой врач. После короткой беседы тема была утверждена. А ведь тогда врачу Войно-Ясенецкому исполнился всего тридцать один год. Всё сложилось бы, как задумал Валентин Феликсович, но в связи с обстоятельствами необходимо было перевезти жену с детьми в Москву на съёмную квартиру, а на это не было средств. Защиту докторской диссертации отложили на неопределённое время, а врач Войно-Ясенецкий отправился в земскую больницу села Романовка Балашовского уезда Саратовской губернии.

И здесь, в больнице на двадцать пять коек, опытный уже врач развил активную деятельность в хирургии. А во время отпусков вместо отдыха он уезжал в Москву, где в институте профессоров Ф. А. Рейна и П. И. Каразина работал днём и ночью.

В романовской больнице Валентин Феликсович был единственным хирургом, но продолжал заниматься и научной работой. Он обратился в управу с просьбой приобрести для работы микроскоп и микротом, но ему было отказано. Тогда земский врач купил их на свои средства и продолжал исследования.

«В балашовской больнице мы стали заниматься микроскопическим исследованием опухолей в 1946 году, а Валентин Феликсович делал это в 1909 году!» – восклицал профессор Н. А. Софинский.

Но уже в середине 1910 года Войно-Ясенецкого пригласили на место главного врача в Переславль-Залесский. Тогда это была земская больница Владимирской губернии.

Накануне переезда в семье родился сын Алёша.

И ещё шесть лет земщины

Красит не место человека, а человек место. Есть такая мудрая пословица. Но часто люди забывают о ней. Смотрят на чиновника и восхищаются: «Ух, как высоко сидит! Не голова – дом советов!» А этот «дом советов» порой и вовсе пуст… Иное дело, приходит человек на низкое, непривлекательное место, а с его приходом место это начинает процветать, возвышаться. И радуются такому человеку: вот ведь красота какая!

Условия в Переславле-Залесском были несоизмеримо лучше предыдущих. Но и работа здесь велась безмерная. Тысячи операций ежегодно. Итог своей хирургической деятельности того периода подвёл сам Валентин Феликсович: «В городской и фабричной больницах (а ведь он ещё был и главным врачом военного госпиталя!)… я был одним из пионеров в новых, тогда крупнейших операциях на желчных путях, желудке, селезёнке и даже на головном мозге».

Земская управа высоко ценила деятельность главного врача. По его ходатайству построили здания инфекционного корпуса, прачечной и дезинфекционной камеры, провели капитальный ремонт хирургического отделения и открыли рентгеновский кабинет.

Валентин Феликсович с любовью вспоминал об этом времени: «Живя в Переславле, я защитил в Москве докторскую диссертацию. Оппонентами были профессора А. В. Мартынов и П. И. Карузин. Интересен был отзыв профессора Мартынова. Он сказал: “Мы привыкли к тому, что докторские диссертации пишутся обычно на заданную тему с целью получения высших назначений по службе и научная ценность их невелика. Но когда я читал Вашу книгу, то получил впечатление пения птицы, которая не может не петь, и высоко её оценил”».

За свою диссертацию Валентин Феликсович получил от Варшавского университета премию имени Хойнацкого в девятьсот рублей золотом, однако денег этих не пришлось увидеть…

«У земского врача, каким я был тринадцать лет, воскресные и праздничные дни – самые занятые и обременённые работой. Поэтому я не имел возможности ни в Любаже, ни в Романовке, ни в Переславле-Залесском бывать на богослужениях в церкви… Однако в последние годы… с большим трудом нашёл возможность бывать в соборе, где у меня было своё постоянное место, и это возбудило большую радость среди верующих Переславля. Было и ещё одно великое событие. С самого начала своей хирургической деятельности я понял, как огромно значение гнойной хирургии и как мало знаний о ней вынес я из университета. В конце моего пребывания в Переславле пришло мне на мысль изложить свой опыт в особой книге “Очерки гнойной хирургии”. Я составил план этой книги и написал предисловие к ней. И тогда, к моему удивлению, у меня появилось крайне странная неотвязная мысль: “Когда эта книга будет написана, на ней будет стоять имя епископа”. Быть священнослужителем, а тем более епископом мне и во сне не снилось, но неведомые нам пути жизни нашей вполне известны Всеведущему Богу…»

В Переславле-Залесском родился младший сын Валентин.

Ничего не предвещало каких-то перемен. Напряжённая работа, семья, наука – и всё это близко любящему сердцу. Но, как всегда, не хватало отдыха. Время было военное, о чём постоянно напоминал и местный госпиталь. Тревожное время.

В начале 1917 года к Войно-Ясенецким приехала старшая сестра Анны Васильевны, подавленная смертью любимой дочери. С собой она привезла ватное одеяло, под которым умирала от скоротечной чахотки девочка. Когда об этом узнал Валентин Феликсович, он категорично сказал: «Аня, в этом одеяле привезена нам смерть…» Вскоре после отъезда сестры Анна Васильевна начала недомогать. В окружении детей это было крайне опасно.

А потом в Петрограде произошёл государственный переворот. Россию охватили разгул тёмных страстей, вседозволенность и безнаказанность.

Ещё до болезни жены Валентин Феликсович по объявлению в газете при большом конкурсе получил приглашение в Ташкент на должность хирурга и главного врача городской больницы. В другое время ещё подумал бы – соглашаться ли? Но среднеазиатский сухой климат мог избавить мать четверых детей от болезни. И Валентин Феликсович решил срочно собираться.

По дороге в Москву пришлось на неделю задержаться в гостинице Троице-Сергиевой лавры – Анну Васильевну лихорадило при высокой температуре. И весь дальнейший путь до Ташкента с малыми детьми был труден и даже мучителен.

Вдали от дома

С детства человека влекут кругосветные путешествия, моря-океаны и дальние страны. Представляется, что там, за горизонтом, наша жар-птица, наша мечта. Но стоит оставить родную землю, как уже вскоре и охватывает тоска. Не случайно в народе нашем пели: «На чужой сторонушке солнышко не греет»… Уже в давние времена зародилась в русском народе и приговорка: «Где родился – там и пригодился».

А ещё? Ещё часто революция по недоразумению представляется спасением от всех бед. И только когда она свершается, мы понимаем: получили немыслимое зло. На смену плохой власти приходит худшая. Неизменно революция приносит голод и гражданскую войну.

Дорога с малыми детьми была трудная, но Ташкент встретил приветливо: после промозглого севера здесь было по-весеннему тепло, на улицах зеленели фруктовые деревья, вскоре они зацвели. Жильё для главного врача приготовили достойное – пятикомнатную квартиру в центре города. Корпуса больницы находились неподалёку и были неплохо оборудованы. А уж на азиатском базаре, который не закрывался и по ночам, первое время всего было достаточно. Детям особенно нравились сухофрукты – кишмиш и косы из вяленых дынь. И Анна Васильевна вздохнула как будто с облегчением. Слава Богу…

С первой недели привычно возобновилась работа – ежедневные операции, обходы, приём больных. Рядом были надёжные сотрудники. После нескольких месяцев пребывания в Ташкенте авторитет хирурга Войно-Ясенецкого так вырос, что на первом же съезде медиков его избрали председателем Союза врачей.

Всё будто бы ничего, но стремительно надвигались две чёрные тучи: революция и прогрессирующая болезнь жены, доброй и милой Анны Васильевны.

Любая революция переходит в гражданское противостояние, затем в военные действия. В Ташкенте война развязалась между гарнизоном Ташкентской крепости и Туркменским полком под командованием изменившего революции военного комиссара. На улицах стрельба, через весь город летели пушечные снаряды, и под вой «смерти» над головой приходилось ходить в больницу, делать операции. Тогда же начались аресты и преследования. В городе работали военно-полевые суды-«тройки», у которых один приговор – расстрел.

А ведь и в мирном коллективе в такое страшное время невольно возникает классовая вражда. Так случилось и в больнице: главный врач Войно-Ясенецкий мог оказаться под расстрелом.

– Любопытно, как же это могло случиться?

– Издалека может показаться и любопытным, – Валентин Феликсович нервно усмехнулся, – а тогда ничего любопытного, всё очень просто.

– Просто – и под расстрел?

– Да… Сторонниками революции оказывался всякий сброд. Вот и у нас работник больничного морга, пьяница Андрей, затаив на меня злобу, привёл вооружённый патруль – кроме доноса, ничего не требовалось: меня и больничного завхоза тотчас увели в железнодорожные мастерские – там заседала «тройка» ЧК.

Задержанных в мастерской было много, но и «тройка» работала быстро: две-три минуты на человека – запишут в список, покивают друг другу головами, крест рядом с фамилией поставят – и в другой отсек.

– Следующий!..

– Мимо нас проходил какой-то важный партиец. Я хирургическую услугу его жене оказывал. Он и узнал меня.

– А вы, доктор, как это здесь оказались? – спрашивает.

– По указанию сотрудника больничного морга привели нас с завхозом как врагов революции, – ответил я ему вполне серьёзно.

– Всё понятно, – партиец поджал губы и поспешно скрылся за дверью, где заседала «тройка».

Минут через десять Валентину Феликсовичу и завхозу вынесли пропуск и даже выделили вооружённого сопровождающего, потому что в городе могли и без суда расстрелять. Да и ночь была на улице. На следующий день стало известно, что в мастерских устроили кровавую бойню…

И все эти бесконечно долгие и тревожные часы ожидания тяжело больная Анна Васильевна с детьми изнемогала в страданиях. Нервное потрясение повлияло на неё так, что с того дня она буквально угасала в лихорадке.

Две недели Валентин Феликсович днём работал в больнице, а по ночам дежурил у постели жены. Последнюю ночь лишь обезболивающие уколы поддерживали её сознание. Вдруг она поспешно села в кровати и попросила позвать детей. Простившись с ними, она перекрестила каждого и легла, чтобы тихо уйти навсегда. Её голова как будто утонула в подушке.

Так в октябре 1919 года Валентин Феликсович остался один с четырьмя детьми: старшему было двенадцать, младшему – шесть лет.

И вновь Божие указание: Валентин Феликсович читал над гробом Псалтирь, сто двенадцатый псалом, когда вдруг воспринял слова, как от Самого Бога обращённые к нему: Неплодную вселяет в дом матерью, радующеюся о детях (Пс. 112, 9). И слова эти произвели настолько сильное впечатление, что он ясно понял, на кого указывает Господь, – на операционную сестру Софию Сергеевну… Муж её, царский офицер, погиб на фронте, детей своих у неё не было.

– Я только спросил её, верует ли она в Бога и хочет ли исполнить Божие повеление – заменить моим детям их умершую мать.

София Сергеевна с радостью согласилась. Долгие годы она воспитывала детей, во время гонений жила с семьёй Войно-Ясенецких и скончалась в доме Валентина, младшего сына, дожив до глубокой старости.

– А ведь тяжёлая утрата, наверно, повлияла не только на порядок жизни, но и на ваше духовное состояние. Не так ли?

Валентин Феликсович поднял взгляд, и показалось, что смотрит он откуда-то издалека или куда-то вдаль – и даже не присутствует в разговоре. Тем не менее он сказал:

– Утрата. Конечно же повлияла, утрата тяжёлая, хотя и не внезапная, но очень уж несвоевременная – Анне Васильевне исполнилось всего-то тридцать восемь лет… Вот это и напомнило, что жизнь может оборваться в любой час. На всё воля Божия. А если так, то не указание ли это Господа, что жизнь должна быть иной.

– Но ваша жизнь и тогда уже была наполнена добрыми делами.

– Может быть. Но я служил людям. А надо было служить и Богу. Вот это я и осознал в связи с утратой. И ещё раскол в Церкви, так называемое обновленчество. Свершалось очередное распинание Господа Иисуса Христа. Как терпеть, как молчать?!

Сначала беседы в храме протоиерея Михаила Андреева. Часто бывал Валентин Феликсович на собраниях общины, выступал на темы Священного Писания. Затем, в 1921 году, съезд духовенства и мирян в связи с ересью обновленчества – и здесь пришлось выступать горячо и страстно. Шло обсуждение деятельности правящего архиерея Иннокентия.

По окончании съезда, может быть и преднамеренно, епископ и доктор сошлись в дверях. Преосвященный взял под руку Валентина Феликсовича, и они уединились, прохаживаясь вокруг храма. Оказалось, что выступление произвело сильное впечатление; в конце концов, приостановившись, архиепископ Иннокентий сказал:

– Доктор, вам надо быть священником.

Эти слова епископа Валентин Феликсович воспринял как указание Божие.

– Хорошо, владыка, буду священником, если это угодно Богу! – казалось бы, просто согласился он.

В ближайшее воскресенье доктор Войно-Ясенецкий был посвящён архиепископом Иннокентием в чтеца, певца, иподиакона, а во время Литургии – и в сан диакона. Через неделю, в праздник Сретения Господня, доктор был рукоположен архиепископом Иннокентием во иерея.

Именно с тех пор и начались прямые гонения на главного врача и хирурга, священника Войно-Ясенецкого. Но ведь надо было преодолеть не только трудности гонений, но и самого себя.

До этого по инициативе Валентина Феликсовича в Ташкенте был открыт университет, где он возглавил кафедру анатомии и хирургии, в то же время, оставаясь главным врачом больницы, ежедневно проводил операции, а по воскресеньям сослужил в соборе с архиепископом Иннокентием – ему было поручено говорить проповеди, к чему тоже надо было готовиться. Именно тогда архиепископ сказал словами апостола Павла: «Ваше дело не крестити, а благовестити» (см.: 1 Кор. 1, 17). Ко всему забота о семье…

– И это не всё! – Валентин Феликсович устало развёл руками и глубоко вздохнул. – Много времени я отдавал научным изысканиям, готовил к изданию первую часть «Очерков гнойной хирургии». А публичные выступления, беседы и диспуты с раскольниками и атеистами – и даже судебные слушания…

Так, однажды в качестве эксперта-хирурга Войно-Ясенецкий был приглашён на судилище над профессором П. П. Ситковским, при клинике которого были размещены красноармейцы. В больницу раненые бойцы поступили поздней ночью, медики, оказав необходимую помощь, оставили их до утра. Но уже утром распространился слух, что врачи-вредители гноят раненых.

Во главе ЧК стоял латышский стрелок Петерс, неумолимо-жестокий, он прославился тем, что без раздумий определял высшую меру наказания – расстрел. Он и решил устроить показательный суд над классовыми врагами на примере врачей. Сам выступил в роли обвинителя.

Дело в том, что раненые красноармейцы в госпиталях курили, пьянствовали, безобразничали, дрались. И в этом обвиняли медицинский персонал.

Зал суда был полон. Большинство – рабочие, но были и городские врачи, и партийные деятели. Однако задуманный спектакль пошёл насмарку, когда вызвали эксперта Войно-Ясенецкого. Надо сказать, что и в университете, и в больнице – всюду священник Валентин непременно бывал в рясе и с крестом.

– Поп и профессор Ясенецкий-Войно, – обратился Петерс, – считаете ли вы, что профессор Ситковский виновен в безобразиях, которые обнаружены в его клинике?

– Гражданин общественный обвинитель, – последовал ответ, – я прошу по такому же делу арестовать и меня. И в моей клинике такой же беспорядок.

– А вы не спешите, придёт время, и вас арестуем! – выкрикнул Петерс.

Во всех больницах города творилось то же самое, и врачи знали об этом, но кто мог справиться с буйными красноармейцами?

Второй вопрос касался случая с «червями». Войно-Ясенецкий обстоятельно объяснил суду, что никаких червей под повязками раненых не было, были личинки мух. А личинки эти английские медики применяют для заживления ран. Доктор так внятно и убедительно растолковал суть дела, что рабочие, находившиеся в зале, одобрительно загудели.

– Какие ещё там личинки… Откуда вы всё это знаете?! – возмутился Петерс.

– Да будет известно гражданину обвинителю, что я окончил не фельдшерскую школу, а медицинский факультет университета святого Владимира в Киеве и являюсь доктором медицины.

Епископ Лука со своей паствой. 1920-е

В зале аплодировали. Гнев Петерса застил ему разум.

– Скажите, поп и профессор, как это вы ночью молитесь, а днём людей режете?!

– Я режу людей для их спасения, а во имя чего режете людей вы, гражданин общественный обвинитель?

Зал хохотал и аплодировал хирургу в рясе и с крестом.

– Как это вы верите в Бога, поп и профессор, – в бессильной злобе уже оборонялся Петерс, – разве вы его видели, своего Бога?!

– Бога я не видел, гражданин обвинитель. Я много оперировал на мозге, но никогда не видел там ума. И совести там тоже не находил.

Теперь уже хохотал весь зал. Дело врачей с треском провалилось.

Могла ли ЧК простить такое «попу и профессору»?

Вскоре очередная комиссия приказала снять икону в операционной больницы. Образ, перед которым хирург всегда молился, прежде чем начать операцию, и который находился здесь ещё до посвящения Валентина Феликсовича в сан, убрали. На это доктор заявил, что не выйдет на работу и отказывается от операций, пока икону не вернут на место. И ушёл домой… Любой «саботаж» карался как тяжкое политическое преступление. Но доктор оставался верен себе, в правде бывал строг и откровенен.

События в жизни священника-доктора развивались быстро и непредсказуемо. Ссыльный архиерей, получивший право от Патриарха Тихона избирать кандидатов для возведения в сан епископа и рукополагать их, остановил свой выбор на священнике Валентине Войно-Ясенецком. Владыка тайно, в квартире, постриг его в монашество и нарёк Лукой в честь апостола евангелиста Луки. Надо сказать, что в то время доктор Войно-Ясенецкий писал для храма иконы. Он был врачом и иконописцем, как и его Небесный покровитель.

После пострига иеромонах Лука тайно поехал со старшим сыном Михаилом в город Пенджикент, в ста километрах от Самарканда. Там находились в ссылке два епископа, они и совершили над иеромонахом Лукой архиерейскую хиротонию.

«Архиереем я стал 18/31 мая 1923 года», – записал в воспоминаниях епископ Лука. Но суждено ему было отслужить в новом сане лишь две Литургии. Ночью постучали в дверь: обыск и первый арест.

Четверо детей остались с Софией Сергеевной. Их выселили из квартиры главного врача в тесное, не приспособленное для жизни жилище. Дети соорудили нары, в два этажа, и кое-как разместились. София Сергеевна не лишилась работы – на её зарплату они и жили.