Текст книги "Разбег. Стихотворения"

Борис Суслович
Разбег

Взгляд с высоты

Радости и горести полёта в стихах Бориса Сусловича

«Разбег» – книга выстраданная, вымечтанная, между нею и предыдущей книгой поэта временной отрезок в семь лет. И всё же автор включил в новый сборник всего шестьдесят семь стихотворений – по количеству прожитых лет. Такая высокая требовательность дорогого стоит.

Стихи Бориса Сусловича в полной мере обладают обязательным для поэзии свойством – связывать обыденное и сакральное, прозревать в явлениях нашего материального земного существования – инобытие, за физикой видеть метафизику.

Для этого поэту достаточно бывает просто поднять глаза вверх – к звёздам, которые оказываются удивительным образом похожи на людей:

 
Вокруг такая тишь —
Слышны на небе звёзды.
Средь полуночной тьмы
Их, как сельдей, набито
От носа до кормы,
От юта до бушприта.
 

(«Прогулка»)

Среди пассажиров автобуса он видит не просто людей, едущих на работу или по иным делам, но возможных свидетелей прихода Мессии. Они не готовы к этой встрече, более того, она им, полностью погруженным в обыденную житейскую суету, не нужна («Им не нужен реальный кумир. / Нужно лишь ожидание встречи»), но взгляд поэта видит картину сверху не только в пространственной, но и во временной перспективе: все мы вписаны в исторический контекст, и встреча неизбежна. Так мыслит человек, живущий на Святой земле, недалеко от вечных стен Старого города, Золотые ворота которого остаются замурованными с 1541 года, чтобы через них в Иерусалим не мог во второй раз прийти Мессия. Но это всё – телесные, внешние приметы, а душа поэта, конечно же, обитает в некоем другом, идеальном мире – вне времени и пространства. Так же, как герой Венички Ерофеева стремился в Петушки – место, «где не умолкают птицы ни днём, ни ночью, где ни зимой, ни летом не отцветает жасмин», так и лирический герой Бориса Сусловича тоскует о своей «Инонии»:

 
…Лишь в мартобре повсюду валит снег
В стране, не обозначенной на карте.
 

(«Неделя начинается дождём…»)

Сигналы из другого – тонкого – мира настигают поэта везде, эти ощущения очень трудно выразить обычным земным языком, но Борис Суслович пытается, и ему удаётся:

* * *

 
Мы по-детски доверчиво спали.
Неожиданно рядом возник,
Никому не мешая вначале,
То ли свет, то ли звук, то ли миг.
 
 
Все мгновения сцеплены были,
Но одно из них выпало вдруг
И растаяло облачком пыли:
То ли миг, то ли свет, то ли звук.
 
 
Было что-то спросонья задето,
Чему даже названия нет.
На полях сновиденья помета:
То ли звук, то ли миг, то ли свет.
 

Если вдуматься, приведённые выше стихи описывают состояние, которое принято называть визионерским опытом.

Три главных темы разрабатывает автор: Время, Память, Преображение.

Время – самая загадочная и непостижимая категория реальности. Человеческий ум не в силах его понять, но поэт может ощутить его, буквально поймать, застигнуть врасплох:

 
Только вытяни руку вперёд —
И почувствуй, как время идёт,
Как мгновения строятся в ряд,
Суетятся, толкутся, галдят.
 

(«1986. Аня»)

А главное, он может передать это ощущение читателю:

* * *

 
Шорохов нет и в помине,
Только мотор дребезжит…
Ночь. Посредине пустыни
Медленно движется джип.
 
 
Притормози наудачу,
Выйди на вольный простор.
Кажется, прошлое прячут
Камни разрушенных гор.
 
 
Кажется, жизни начало —
Брызги на Млечном Пути.
Только что время стояло
Здесь, но успело уйти.
 

Прекрасен образ пустыни как вольного простора, где камни не просто камни, а частички разрушенных гор (читай – останки, следы великого прошлого). Здесь смыкаются время и память, и человек может ощутить одно через другое.

Недаром именно в пустыню уходили пророки, пытаясь постичь Божественную волю. До сих пор в русском языке глухое место, где живёт отшельник или находится небольшой малонаселённый монастырь, называют пустынью.

Но пустыня ведь понятие не только географическое. Буквально «пустыня» означает пустое место, т. е. место, где отсутствует – что? Наверное, что-то важное, необходимое для жизни. Например, любовь, взаимопонимание, эмпатия. Наш мир часто оборачивается для тонко чувствующего человека пустыней человеческих сердец… Но и в таком мире поэт должен не просто жить, но – творить, создавать мелодии пустынных песен, таково его предназначение:

 
Шатаясь, брести на восток
По самой безлюдной планете,
В ноздрях – раскалённый песок,
В ушах – обжигающий ветер,
В глазах – пеленой – миражи,
И путь к ним, по счастью, нетруден…
 

(«Вспоминая Экзюпери»)

Время тесно связано с историей – в человеческом обществе время измеряется историческими событиями. Настоящий поэт так же легко перемещается во времени, как и в пространстве:

 
Мы рассуждаем в центре Тель-Авива
О пушкинской «Истории Петра»,
Как будто временная перспектива —
Прилипчивая детская игра,
 
 
Раскачанные памятью качели,
Которые по времени скользят.
И нас толкают башни Азриэли,
Перенося на триста лет назад.
 
 
…Морским узлом завяжется минута.
На абордаж пойдёт российский флот.
И нас толкают паруса Гангута,
Перенося на триста лет вперёд.
 

(«Качели»)

А история – это уже память. И не только личная (в книге, конечно же, есть стихи, посвящённые близким и друзьям), но и историческая. В этом отношении Борису Сусловичу повезло, он – наследник двух богатых национальных культур, каждую из которых имеет полное право считать своей, родной. Духовное родство бывает ближе кровного, и, читая «Разбег», можно понять, кто духовно близок поэту, чьи трагические судьбы не отпускают его, чей пепел стучит в его сердце. Это Соломон Михоэлс и Перец Маркиш, Антуан де Сент-Экзюпери и Осип Мандельштам, Иннокентий Анненский и Борис Слуцкий, Георгий Эфрон и Януш Корчак, Ярослав Смеляков и Михаил Булгаков.

И, конечно же, Пушкин. Пушкинская тема разработана с очень интересного ракурса: о последнем эпизоде жизни великого поэта читателям рассказывает не только сам Пушкин, но и почти все причастные к нему действующие лица – Николай, Бенкендорф, Наталья Николаевна, Дантес. И хотя говорят они по очереди, голоса гармонично сливаются, и мы слышим их как хор древнегреческой трагедии. В этой истории нет победителей, здесь все – жертвы. Каждый персонаж переживает свою драму, даже главный злодей, убийца поэта, предстаёт фигурой страдающей: он, сделавший, по его мнению, всё правильно, тем не менее до конца жизни несёт на себе клеймо преступника, наказание настигает его в семье, в собственном ребёнке. Конечно, это только справедливо, но, как ни странно, и таких, как Дантес, становится жалко, «ибо не ведают они, что творят…» В таком взгляде на трагическую кончину любимого поэта видится мне следование главному пушкинскому завету – призывать милость к падшим.

Глубокое проникновение в сущность своих героев, даже слияние с ними, приводят нас к теме преображения. Как зерно должно умереть в пашне, чтобы достичь цели своего существования – возродиться в колосе, так автор должен умереть в герое, чтобы тронуть сердце читателя. Борису Сусловичу удаётся это не только с человеческими персонажами. Также полноценно он перевоплощается, например, в чайку, взлетающую над утренней Темзой:

* * *

 
Проснуться от всхлипа
Разбитой о камень волны.
Поёжившись, всыпать
Горсть крика в раствор тишины.
 
 
Почти без усилья,
Наполнив редеющей мглой
Затёкшие крылья,
Подняться над спящей землёй.
 
 
Почувствовать тяжесть
Колючей воздушной струи,
Которая свяжет
Силками движенья твои.
 
 
Растерянно бросить
Невидящий взгляд в темноту —
И первую просинь
Случайно задеть на лету…
 

(«Чайка над Темзой»)

Создаётся впечатление, что летать для поэта – дело привычное, так легко и естественно написаны эти строки, так глубоко и великолепно преобразился он в птицу.

Вообще тема полёта, взгляда с высоты проходит красной нитью через всю книгу. «Ночь. Посредине пустыни / Медленно движется джип» – это же практически отрывок из фильма, снятый с дрона, как делается в современном кинематографе. Януш Корчак «проплывает над родиной лагерным дымом». Летит в последний путь оторвавшийся от ветки листок, в отчаянии оглядываясь назад (конечно же, это человеческая душа прощается навсегда со своим земным домом):

 
…С трудом
Он разглядел свой прежний дом
На расстоянии. Снаружи.
Залитый муторным дождём,
Тот падал и терялся в нём,
Как рябь посередине лужи.
 

(«Лист»)

Летят радостные снежинки, не понимающие ещё, что ждёт их впереди:

 
Пока лететь им суждено,
Полёту радуясь, как дети,
Им, беззаботным, всё равно,
Найдётся ли, кому их встретить.
 

(«Я брёл по старому мосту…»)

Падает мальчик, разбежавшийся на лестнице. «Но и паденье – всё-таки полёт!» – так сказал другой поэт. Автор «Разбега» как будто отвечает ему в унисон:

 
Поднимайся: паденье —
Лишь расплата за взлёт…
 

(«Лестница»)

Разбег предполагает взлёт. И какой бы горькой и болезненной ни была расплата за взлёт, поэт, как птица, не может не летать.

Лера Мурашова,

поэт, член Союза писателей XXI века

Точная формула

Януш Корчак, совершивший подвиг подвигов, от величия какового замирает сердце и перехватывает дыхание, становясь образом стихотворения поэта, выглядит и по-земному – просто старый еврей, и – не имеющим возраста образом необыкновенного величия:

 
Старый еврей, освятивший последним отказом
Жизнь после смерти, как свет, исходящий с небес,
Что он шептал в душегубке, сочащейся газом,
Тем, кто ещё мог услышать? В сознанье и без…
 
 
Старый еврей… Не прикрыться уже псевдонимом:
Слитый с обложками ввек не стареющих книг,
Он проплывает над родиной лагерным дымом —
Польский двойник.
 

(«Генрик Гольдшмидт»)

Стих Бориса Сусловича строг и силён; даже запятая, сильно поворачивающая течение строки («Что он шептал в душегубке, сочащейся газом…»), работает на вектор мысли, алмазом прорезающей сознание читателя… Ибо стихотворение совмещает в себе метафизику и нравственный призыв. Ибо человечество должно измениться так, чтобы не возникала необходимость в подобном подвиге.

Сильное дыхание Сусловича словно – от природы, в которой:

 
Здесь хвоей пахнет рослый клён,
Сосна – кленовою листвой,
И океан, приворожён,
Шумит, как лес над головой.
 
 
Вобрав вчерашнюю жару
И в ожиданье перемен,
Он ровно дышит поутру
В благословенном штате Мэн.
 

(«Август»)

И густо шумящий океан, и деревья, чьи названия туго ложатся в ячейки памяти, словно объединяются в пространном полёте прозрачного стихотворения.

Суслович штурмует самые сложные пики бытия: и иглы вопросов, точно уложенные в строки, могут ранить, но – такова структура бытования поэта на земле, в этом вечном вращении юлы юдоли:

 
Стихи рождаются мгновенно.
А что за ними – вот вопрос:
Чернила или кровь из вены
Ты на бумагу перенёс?
 

(«Реплика»)

Образы вспыхивают точно, зеркально отражаясь в отполированных дисках времени:

 
Ливень драит мостовую
До зеркальной чистоты.
 

(«Вечерний дождь»)

Струи счастья, омывающие иные стихи поэта, мешаются со столь пронзительным ощущением трагизма, зыбкости бытия, что, кажется, вот-вот – и будет выведена точная формула последнего: всё включающая в себя, универсальная.

Александр Балтин,

поэт, прозаик, эссеист

Автопортрет
(2005–2011)

Прогулка

А. Р.

1.

 
Плывём по морю мы.
Нас, как сельдей, набито
От носа до кормы,
От юта до бушприта.
Плывёт морской челнок
Меж судеб и наречий.
Попутный ветерок.
Земля, до скорой встречи…
 

2.

 
Ты наверху стоишь,
Заглатывая воздух.
Вокруг такая тишь —
Слышны на небе звёзды.
Средь полуночной тьмы
Их, как сельдей, набито
От носа до кормы,
От юта до бушприта.
 

3.

 
Накатит, как волна,
Счастливая минута,
Прозрачная до дна,
Вздымающая круто
До звёздной тишины,
Где море с небом слито
От носа до кормы,
От юта до бушприта.
 

2006

«Шорохов нет и в помине…»

 
Шорохов нет и в помине,
Только мотор дребезжит…
Ночь. Посредине пустыни
Медленно движется джип.
 
 
Притормози наудачу,
Выйди на вольный простор.
Кажется, прошлое прячут
Камни разрушенных гор.
 
 
Кажется, жизни начало —
Брызги на Млечном Пути.
Только что время стояло
Здесь, но успело уйти.
 

2005

Автопортрет

 
С днём рожденья! Смеяться сегодня грешно:
Слишком много нащёлкало лет…
Дверь закрыта на ключ, но влезает в окно
Тот мальчишка, которого нет.
 
 
Ты расстался с ним, помнишь? Он умер давно
И опять появился на свет.
Так рождается звук в безголосом кино,
Так рисуется автопортрет.
 
 
Он диктует тебе позабытую роль,
Будто ты её раньше не знал,
И твои пятьдесят – это только пароль,
Для пловца перед стартом – сигнал.
 
 
Сменишь место и время, отчизну и век —
И вернёшься к себе. Ненадолго. Навек.
 

2005–2009

Музыка

А. Р.

 
Что тебе надобно, счастье,
Чтобы остаться со мной?
Двери, раскрытые настежь,
Ветер, сдувающий зной,
 
 
Стойте, не двигайтесь: где-то
Сердце теснится в груди,
Там, на пороге рассвета,
Целая жизнь впереди;
 
 
Там, где в мелодиях струнных
Бродит хмельной беспредел
Двух не по возрасту юных,
Настежь распахнутых тел.
 
 
Утренний сумрак – а рядом
Тающий морок ночной…
Что же ещё тебе надо,
Чтобы остаться со мной?
 

2006

Михоэлс в роли короля Лира

С. В.

 
От портрета на стене
Словно время откололось,
И откуда-то во мне
Пробудился певчий голос:
Я пою, больной и голый,
Пленник в собственной стране —
Феерическое соло
На расстроенной струне.
 
 
Задрожат виски от боли —
Упадёт венец со лба…
Песня, что ж ты так слаба?
Замолкаю поневоле.
Умирать по ходу роли —
Королевская судьба…
 

2007

Жена

Эстер Маркиш

 
Я не выдам Вашего секрета,
Лишь на цыпочках войду сюда —
К девочке, влюбившейся в поэта.
Без оглядки. Раз и навсегда.
 
 
…Жизнь кончалась, корчилась, хрипела.
Посредине разломился век.
За одну секунду до расстрела
Муж услышит полудетский смех
 
 
И увидит в предрассветной рани,
Как сквозь выстрелы бежите Вы
По замершей улице Москвы,
Торопясь на первое свиданье.
 

2007–2011

Линия

 
Среди подводящих итоги
Я не был сегодня помечен,
Когда между судеб и улиц
Струился кровавый маршрут,
И, не разбирая дороги,
Бежал людоед мне навстречу:
Во времени мы разминулись
На десять бессчётных минут.
 
 
По линии жизни и смерти,
Её обожжённому краю,
Хранитель скользит предо мною,
Беду от меня отводя.
А я, ничего не заметив,
По-прежнему в игры играю,
Как будто разрыв за спиною —
Лишь гром на исходе дождя…
 

2006

Язык

 
Судный день на исходе. Минуты стекают во тьму.
Наконец-то подняться могу над словами моими,
И, семь раз повторяя запретное, в сущности, Имя,
Как ребёнок, набегавшись всласть,
                     возвратиться к Нему.
 
 
Я смотрю на Него, приоткрывшегося. Ни к чему
Ждать ответного жеста. Наверное, между родными
Всё понятно и так. Удивлённый, я в толк не возьму,
Что за сила меня развернёт, опрокинет, поднимет…
 
 
Неподвластная голосу. Внятная только письму.
 

2008

«Тут на пять остановок вперёд…»

 
Тут на пять остановок вперёд
Не найдётся свободного места.
Хоть Мессия в автобус войдёт,
Кто посмотрит на пришлого, вместо
Них взвалившего брошенный мир
На свои заскорузлые плечи?
Им не нужен реальный кумир.
Нужно лишь ожидание встречи.
 

2007

Чайка над Темзой

А. Р.

 
Проснуться от всхлипа
Разбитой о камень волны.
Поёжившись, всыпать
Горсть крика в раствор тишины.
 
 
Почти без усилья,
Наполнив редеющей мглой
Затёкшие крылья,
Подняться над спящей землёй.
 
 
Почувствовать тяжесть
Колючей воздушной струи,
Которая свяжет
Силками движенья твои.
 
 
Растерянно бросить
Невидящий взгляд в темноту —
И первую просинь
Случайно задеть на лету…
 

2007–2008. Лондон

«Поживи без стихов, поживи…»

 
Поживи без стихов, поживи.
Будто сахара мало в крови,
Будто воздуха мало в груди —
Жди, не жди.
 
 
Как легко тебя взять на испуг!
Лихорадочно ищешь вокруг
Пирожок или колы глоток.
Как жесток
 
 
Серый день… как бессмыслен… как пуст.
Только строчки, сходящие с уст,
Как погасшего солнца лучи.
Тсс… Молчи.
 

2008

Вечерний дождь

 
Ливень драит мостовую
До зеркальной чистоты.
Так пугающе густы
Звуки, будто плоть живую
Окунают в небеса,
А не каменные плиты,
Что насквозь водой промыты
За каких-то полчаса.
 
 
Ливень драит мостовую,
От усердия дрожа.
Как по лезвию ножа,
По стене дождя скольжу я,
За потоками воды
Еле-еле поспевая.
Роль мне выпала такая
До предутренней звезды.
 

2009–2010

«Яви хрусткая граница…»

 
Яви хрусткая граница.
Вроде сплю – и сон мне снится
От какого-то лица
Без начала и конца.
 
 
Просыпаюсь. Засыпаю.
И опять бреду по краю:
В осыпающейся мгле
По душе, как по земле.
 

2009

«В час, когда, забывая ненужную зрячесть…»

Как много открыто слепому…

Анисим Кронгауз

 
В час, когда, забывая ненужную зрячесть,
Смотришь слепо и мудро,
В этот медленный час, озираясь и прячась,
Просыпается утро.
 
 
В час, когда отыскать в стоге сена иголку
Станет проще простого,
В этот медленный час меж собакой и волком
Просыпается слово.
 

2006

«Ты помнишь давний ленинградский вечер?…»

И. Ч.

 
Ты помнишь давний ленинградский вечер?
Театр. В антракте ты выходишь с другом
В фойе. Не прерывая разговора,
Идёшь к буфету, вынимаешь трёшку
И вкладываешь в руку продавщице.
Она тебе отсчитывает сдачу,
И ты, забрав заказ, не понимаешь,
Что с другом, почему глаза отводит.
Он говорит с натянутой улыбкой:
«Ну, ты даёшь…» В реальность
                     возвратившись,
Ты видишь очередь (как бы впервые)
И смотришь на себя её глазами.
 
 
Нелепость… Ты давно забыл названье
Спектакля, только случай пустяковый
Торчит занозой в памяти. Бессрочно.
 

2007

Днепропетровские наброски

Саре Погреб

 
Воспоминанье смутное, как юность,
Преследует меня, куда ни сунусь.
 
 
Бесхозное, как слово на излёте,
Как первый писк новорождённой плоти…
 
 
«Дом техники»[1]1
  Здесь в 70-е годы проходили концерты симфонической музыки.


[Закрыть], концерт в начале мая.
Знакомство в гардеробной. Тётя Сая.
 
 
(Мы наскоро представлены друг другу.)
«Проводишь, да? Услуга за услугу».
 
 
О Вас я слышал раньше. Вскользь. Вполуха.
Теперь увидел: древняя старуха,
 
 
Лет шестьдесят. Ну, пятьдесят, не меньше.
На кой мне нужен возраст старых женщин!
 
 
(Накрапывает дождь.) Вы говорите,
Что жизнь полна немыслимых открытий.
 
 
Взять нас хотя бы. Пять минут знакомы,
А разве не могло быть по-другому?
 
 
Идти недалеко. (Но и не близко.)
…Что жизнь пресна без праздника, без риска,
 
 
Что возраст ничегошеньки не значит.
«Наверно, Вы считаете иначе?»
 
 
Мне лень считать. Мне неохота слушать.
Меня не тянет раскрывать Вам душу,
 
 
Хотя Вы откровенны, даже слишком,
Перед случайно встреченным мальчишкой.
 
 
Весенний ветер холодит Вам кожу.
Вы с каждым шагом кажетесь моложе.
 
 
Но мне не хватит времени и света,
Чтоб распознать в попутчице поэта.
 

 
Только вытяни руку вперёд —
И почувствуй, как время идёт,
Как мгновения строятся в ряд,
Суетятся, толкутся, галдят.
 
 
Только пальцами пошевели —
И почувствуй круженье земли,
Так что кругом пойдёт голова,
И друг с другом сольются слова.
 
 
Только, чур, сам себе дай ответ,
Для чего ты обрёл этот свет.
 

 
Поскорее руку дай мне:
Померещился случайно
Поезд, увозящий тайну.
 
 
Что за шутки, в самом деле?
На него мы не успели.
Опоздали на неделю.
 
 
Рельсы посредине парка.[2]2
  Детская железная дорога.


[Закрыть]
В октябре уже не жарко.
Предотъездная запарка.
 
 
Как же ты устала, кроха.
Равновесье держишь плохо.
От меня не ждёшь подвоха.
 
 
Со своею ношей сонной
Я бреду по листьям клёнов,
Улыбаясь удивлённо.
 
 
Мы профукали билет свой,
Наше кровное наследство:
Поезд, увозящий детство.
 

2008–2009

«Пусть будет нашей тайной…»

А. Р.

 
Пусть будет нашей тайной,
Как очутились мы
На лавочке случайной,
Что выплыла из тьмы.
 
 
Ты оправляешь платье,
Примятое чуть-чуть.
Ещё одно объятье —
И губ не разомкнуть.
 
 
Плывущий мир застынет
От свежести ночной.
И нет его в помине:
Он стал тобой – и мной.
 

2007

«Мы по-детски доверчиво спали…»

 
Мы по-детски доверчиво спали.
Неожиданно рядом возник,
Никому не мешая вначале,
То ли свет, то ли звук, то ли миг.
 
 
Все мгновения сцеплены были,
Но одно из них выпало вдруг
И растаяло облачком пыли:
То ли миг, то ли свет, то ли звук.
 
 
Было что-то спросонья задето,
Чему даже названия нет.
На полях сновиденья помета:
То ли звук, то ли миг, то ли свет.
 

2007

Вспоминая Экзюпери

 
Растрескавшиеся следы —
Ботинки казённые грубы.
Последняя капля воды
Поранит солёные губы.
 
 
Шатаясь, брести на восток
По самой безлюдной планете,
В ноздрях – раскалённый песок,
В ушах – обжигающий ветер,
 
 
В глазах – пеленой – миражи,
И путь к ним, по счастью, нетруден…
А в глотке моленьем о чуде
Топорщится жизнь.
 

2011

Промежуток

 
Как простуда, пристала строка.
Неужели моя?
То, как антибиотик, горька,
То сладка, как кутья,
То пелёнок младенческих ком,
То покров гробовой…
Промежуток по ветру влеком
Облетевшей листвой.
 

2009

Дорога
(2009–2016)

Исход
(тетраптих)

 
По следу торопится вражья погоня.
Сыны фараона близки.
Но Чермное море бегущих не тронет,
Законам земным вопреки.
 
 
Пройдут, аки посуху. Сходу. С размаха.
Как птицы, потянутся ввысь.
И грозный владыка затрясся от страха,
Услышав: «Забудь их! Очнись…»
 
 
Но ненависть выжжет проснувшийся разум,
И конница хлынет вперёд,
Гонимая в бездну хозяйским приказом
Настичь ускользнувший народ.
 
 
Владыка мгновения, верою полный,
Что нет его воли сильней.
И только морские тяжёлые волны
Сомкнутся над ним – и над ней.
 

 
Ты спустишься вниз, огорошенный счастьем,
Горячим, как солнечный свет,
Спеша поделиться им: крошечной части
Достанет на тысячу лет.
 
 
Но где же евреи? Ты как инородец:
Никто не встречает, не ждёт.
И прямо в глаза ухмыляется вроде
Сверкающий жёлтый урод.
 
 
И жалкой усмешкой оскалятся дали.
И рабство вернётся к рабам.
И ты пошатнёшься, роняя скрижали —
И рухнет невидимый Храм.