Текст книги "Григорий Котовский. Загадка жизни и смерти"

Революция и освобождение

Февральская революция отнюдь не сразу освободила Котовского из заключения. 3 марта 1917 года во дворе одесской тюрьмы собрали всех политических заключенных, и начальник тюрьмы зачитал телеграмму министра юстиции Временного правительства Керенского об амнистии. Котовский, как уголовник, под нее не попал.

7 марта 1917 года было принято постановление Временного правительства «Об облегчении участи лиц, совершивших уголовные преступления». Осужденным на смертную казнь уголовным преступникам она заменялась каторгой на 15 лет. По этой амнистии по всей стране на свободу было выпущено около 15 тысяч уголовных преступников. Воспользовался амнистией и приговоренный к вечной каторге Нестор Махно, осужденный за политический терроризм. Котовскому же всего лишь заменили пожизненное заключение 12 годами каторги, поскольку никаких революционных заслуг за ним не числилось. Котовскому такое решение не понравилось. Он хотел выйти на свободу в эти революционные дни, почувствовав, что теперь можно делать по-настоящему большие дела. И уже 8 марта в тюрьме вспыхнул бунт заключенных. Котовский помог тюремной администрации урегулировать конфликт ценой значительного ослабления режима заключения, продемонстрировав тем самым свою незаменимость. По его предложению, ворота изнутри стали охранять сами заключенные из бывших солдат. Со всех сняли кандалы, двери камер днем оставались открытыми. Разрешалось свободное передвижение в пределах тюрьмы. Контроль за поступлением в тюрьму продуктов и их использованием по назначению осуществляли сами заключенные. Были разрешены практически неограниченные свидания заключенных с родственниками, все камеры были обеспечены матрацами и одеялами и нормально отапливались.

Охранялся только внешний периметр тюрьмы. В тюрьме было введено самоуправление заключенных, и Котовский стал членом тюремного комитета. Он даже устраивал экскурсии по тюрьме, рассказывая доверчивой одесской публике байки о крысах, будто бы насмерть загрызавших в камере людей.

Котовский по-прежнему оставался в одесской тюрьме, хотя его заключение было формальным. Весь день он свободно разгуливал по городу и приходил в тюрьму только чтобы переночевать. Он предлагал свои услуги по организации революционной милиции, но их пока что не принимали. 15 марта 1917 года Котовский организовал собрание 40 уголовных авторитетов Одессы в кафе «Саратов». Там Григорий Иванович заявил: «Мы из тюремного замка посланы призвать всех объединяться для поддержки нового строя. Нам надо подняться, получить доверие и освободиться. Никому от этого опасности нет, мы хотим бросить свое ремесло и вернуться к мирному труду. Объединим всех в борьбе с преступностью. В Одессе возможна полная безопасность и без полиции». Собрание единогласно заявило о полной готовности содействовать поддержанию и сохранению порядка и безопасности в возрожденной Одессе, особенно если уголовникам будет дана возможность ознакомить все общественные организации с их положением и нуждами, если будет возвращена свобода всем узникам одесской тюрьмы и если им разрешат открыто собраться и обсудить способы устройства честной жизни и ликвидацию позорного прошлого.

Котовский, конечно, мог без труда сбежать из тюрьмы, но он добивался легального освобождения, чтобы наравне со всеми участвовать в общественной жизни и пользоваться плодами только что обретенных гражданских свобод.

Насколько искренни были Котовский и другие уголовники, когда декларировали свое желание порвать с преступным прошлым и начать новую жизнь? Вероятно, большинство надеялось выйти на свободу лишь для того, чтобы воровать и грабить с еще большим размахом, благо, революционная неразбериха давала для этого массу возможностей. Но Котовский, как кажется, действительно хотел завязать с чисто уголовными налетами. За несколько месяцев, прошедших после освобождения из тюрьмы и до отъезда на фронт Котовский оставался публичной фигурой и не совершил ни одного преступления. А его деятельность в Одессе в 1918–1919 годах уже не была чисто уголовной. Он работал в контакте с большевистским подпольем и все налеты, совершенные под руководством Котовского, имели ясно выраженные политические цели и направленные против белогвардейцев, петлюровцев и иностранных интервентов. Похоже, сразу после Февральской революции Котовский решил всерьез заняться политикой. Правда, сначала он ошибочно ставил на Керенского, но еще до падения последнего успел переориентироваться на большевиков.

Сохранился следующий любопытный документ: «В Совет Рабочих Депутатов. Заявление. Мы, представители тюремного комитета (арестантского), просим Совет РД в ближайшем заседании поставить на повестку дня о заслушании представителей наших с требованиями заключенных тюремного замка и также о текущих нуждах последнего. Председатель комитета В. Фейгель, члены Г. Котовский, А. Альперин. 16 марта 1917 года». Котовский и его товарищи претендовали на то, чтобы представлять в городском Совете интересы узников, но так далеко демократия тогда еще не зашла.

23 марта в городском театре был дан концерт в «пользу жертв революции». В образе продавца газет, с сумкой через плечо, пританцовывая и присвистывая, пел свои «Одесские новости» Леонид Утесов. Тогда родилась знаменитая реприза: «Котовский явился, буржуй всполошился!»

В антракте Котовский устроил аукцион, на который выставил свои кандалы каторжанина. За 3100 рублей эти кандалы купил известный в городе либеральный адвокат К. Гомберг, тотчас пожертвовал их театральному музею. Вот за ручные кандалы удалось выручить только 75 рублей. Их приобрел владелец «Кафе Фанкони» и в рекламных целях выставил их в витрине своего земледелия. 783 рубля из вырученных за кандалы денег Котовский передал в фонд помощи заключенным Одесской тюрьмы. Куда ушли остальные деньги, можно только догадываться. Вероятно, часть средств Григорий Иванович потратил на безбедную дневную жизнь в Одессе, а другую мог передать своим товарищам по шайке, остававшимся на воле.

За безусловное освобождение Котовского из тюрьмы хлопотал известный одесский писатель Александр Митрофанович Федоров. Роман Гуль, ошибочно считавший, что Федоров избавил Котовского от смертной казни, писал: «Уж отрекся царь, уж опустел Зимний дворец, власть над Россией взяли в свои руки русские интеллигенты. Но Керенский еще не успел отменить смертную казнь, и петля висела над Котовским (на самом деле – после 18 октября 1916 года уже не висела. – Б. С.).

За дело помилованья взялся теперь известный писатель А. Федоров. Федоров Котовского не знал, но, вероятно, как писателю – Котовский был ему интересен.

Федоров вошел в небольшую узкую камеру, где сидел закованный Котовский.

Котовский – «шармер». Это знала Одесса. Знал это и Федоров, и генеральша Щербакова, и та невыдуманная Котовским светская дама, принесшая ему пилки и шелковую веревку».

И далее Роман Борисович так пересказывает фельетон А. М. Федорова «О разбойнике-генерале». Поскольку текст этого фельетона нам недоступен, мы процитируем его в пересказе Гуля: «В узкой тюремной камере Федоров увидал мускулистого силача, с красивым, немного грустным лицом и острыми проницательными глазами. Когда Федоров сказал, что хлопочет перед Временным Правительством не только об отмене смертной казни, но и об освобождении Котовского, тот улыбнулся и ответил.

– Я знаю, что вас интересует во мне. Вы интересуетесь, как я представляю себе свою жизнь, сейчас, после революции? Да? Я скажу вам прямо, я не хочу умирать и хочу милости жизни, но я хочу ее пожалуй даже не для себя, я могу обойтись без нее. Эта милость была бы показателем доверия и добра, но не ко мне одному… Впрочем, – улыбнулся Котовский, – я бы постарался оправдать…

– Конкретно, – проговорил Федоров, – что вы хотите?

– Свободы! Свободы! – вскрикнул Котовский, зазвенев кандалами – но свободы, которую я бы принял не как подарок, а как вексель по которому надо платить. Мне тюрьма теперь страшней смерти…

Котовский, задумавшись, помолчал. Потом заговорил, как бы сам с собой:

– Я знаю свою силу и влияние на массы. Это не хвастовство, это знаете и вы. Доказательств сколько угодно. Я прошу послать меня на фронт, где благодаря гнусному приказу № 1 делается сейчас черт знает что! Пусть отправят меня на румынский фронт, меня все там знают, за меня встанет народ, солдаты. И вся эта сволочь, проповедующая бегство с фронта – будет мной сломлена. Если меня убьют, буду счастлив умереть за родину, оказавшую мне доверие. А не убьют, так все узнают, как умеет сражаться Григорий Котовский.

Котовский говорил без рисовки, с спокойной твердостью.

– Нет, теперь умирать я не хочу. И верю, что не умру. Если смерть меня так необычайно пощадила, когда я уже был приговорен к казни и ждал ее, то тут есть какой-то смысл (эта фраза доказывает, что разговор Котовского с Федоровым происходил уже после того, как смертная казнь была заменена Котовскому вечной каторгой, но Гуль не обратил на это внимание. – Б. С.). Кто-то, судьба иль Бог – улыбнулся он, – но оказали мне доверие и я его оправдаю. Теперь только пусть окажет мне еще доверие родина, в лице тех, кто сейчас временно ее представляют, – и не возвышая голоса он вдруг добавил:

– Мне хочется жить!

И с такой внутренней силой, которая почувствовалась в мускулах, в оживших темных, тяжелых глазах.

– Жить! Чтоб поверить в людей, в светлое будущее родины, которую я люблю, в ее творческую духовную мощь, которая, даст новые формы жизни, а не законы, и новые отношения, а не правила».

А. М. Федоров действительно был активным противником смертной казни и боролся за ее отмену в России. Но в марте 1917 года, встречаясь с Котовским, Александр Митрофанович уже прекрасно знал, что смертная казнь ему не грозит. И в своей статье «Сорок дней приговоренного к смерти», опубликованной в «Маленьком Одесском листке» 19 марта 1917 года (на нее Гуль тоже ссылается), Федоров передавал переживания Котовского в камере смертников, чтобы убедить общественность в необходимости отказаться от смертной казни. Хлопотал же он о том, что бы выпустить Котовского на свободу как человека, не представляющего никакой общественной опасности.

За Котовского вступились заводские коллективы, общественные организации. Они ходатайствовали перед комиссарами Временного правительства и перед Советом об освобождении героя. Под давлением масс было дано указание судебным органам пересмотреть приговор. Решение: вместо пожизненного заключения – 12 лет каторги с запрещением заниматься общественно-политической деятельностью. Тогда Котовский обратился к министру юстиции с просьбой о помиловании. Эту просьбу начальник штаба округа генерал Н. А. Маркс сопроводил резолюцией: «Горячо верю в искренность просителя и прошу об исполнении его просьбы». Керенский вернул прошение в Одессу «на усмотрение местных властей». На сей раз вмешался Румчерод (исполнительный комитет Советов Румынского фронта, Черноморского флота и Одесской области), и Одесский военно-окружной суд принял следующее решение: «Подсудимого Григория Котовского… если по состоянию здоровья он окажется годным к военной службе, условно освободить от наказания и передать его в ведение военных властей». Это произошло 5 мая 1917 года. Вместе с Котовским был освобожден еще 41 уголовник.

Разумеется, при тех порядках, которые царили после революции в одесской тюрьме, Котовский легко мог сбежать и, при желании, возглавить новую шайку в Бессарабии. Благо, аграрные беспорядки ширились, а полиция практически исчезла. Но теперь, когда свершилась революция, атаман Ада почувствовал, что настало его время. Он ощутил себя крупным общественным деятелем, чье имя упоминается на первых страницах газет. Ему больше не хотелось быть атаманом шайки, пусть даже самой знаменитой на всем Юге России. Григорий Иванович чувствовал, что впереди его ждут большие дела и что он может сыграть не последнюю роль в большой политике.

На Румынском фронте Первой мировой

На фронт Котовский нисколько не торопился. Только 4 августа 1917 года в газете «Бессарабская жизнь» появилась краткая заметка: «Отъезд Котовского на фронт», где сообщалось, что «вчера вечером отправился добровольцем-разведчиком на фронт Григорий Котовский». Он поступил в команду пеших разведчиков 136-го Таганрогского пехотного полка, входившего во 2-ю бригаду 34-й пехотной дивизии 7-го армейского корпуса 6-й армии.

Вероятно, вскоре после поступления на военную службу Котовский впервые встретился со знаменитым артистом Леонидом Утесовым (Лазарем Вайсбейном). Леонид Осипович так описал эту встречу в Ришельевском театре: «Как-то раз после спектакля ко мне за кулисы пришел незнакомый человек богатырского сложения. На нем были синие брюки-галифе, высокие сапоги и куртка, плотно облегавшая могучий торс. Он подошел ко мне твердым военным шагом.

– Разрешите поблагодарить вас за удовольствие, – сказал он и крепко пожал мою руку, – это все. Еще раз спасибо! – повторил он и направился к выходу.

– Простите, кто вы?

– Я Григорий Котовский.

Я онемел. Легендарный герой! Гроза бессарабских помещиков и жандармов! Как и все одесситы, я с юных лет восхищался им. И вдруг он сам пришел ко мне! Я ему понравился!

Мы вышли из театра вместе. С тех пор почти полтора месяца он часто приходил в театр и просиживал у меня в артистической до конца спектакля.

Он смеялся моим шуткам и рассказывал эпизоды из своей поистине романтической жизни.

В нем чувствовалась огромная физическая сила, воля, энергия, и в то же время он казался мне человеком беспредельной доброты. А те суровые и подчас жестокие поступки, которые приходилось ему совершать, были необходимостью, единственным выходом из положения. Даже в рассказах, – представляю, как это было «в деле», – в нем вскипала ненависть к врагам. Резкий контраст богатства и бедности возмущал его романтическую душу. Чем-то он напоминал мне Дубровского, что-то родственное было у них в сознании и стиле поступков, хотя внешне пушкинский герой представлялся мне совсем иным».

Замечу, что в рассказах о своем дореволюционном прошлом Котовский представал значительно более жестоким, чем это было в действительности.

Владимир Шмерлинг утверждал: «Котовский прибыл на один из участков Румынского фронта, в 136 пехотный полк, и был назначен рядовым в полковую конную разведку. Он отличился в первых же боях с германскими и австрийскими войсками. Его наградили орденом Георгия 4 степени, присвоили первый офицерский чин и назначили начальником конной разведки, в которую он еще так недавно вступил рядовым». Другие биографы писали об унтер-офицерском чине и солдатском «Георгии» 4-й степени. Но ни одна из этих версий не соответствует действительности. В документах 136-го полка сохранились приказы о награждении солдат георгиевскими крестами и георгиевскими медалями вплоть до начала 1918 года. Фамилии Котовского там нет.

А вот как Котовский охарактеризовал свою деятельность на фронте Первой мировой войны в автобиографии: «Начинается работа большевиков по разложению армии. Еще не сознавая и не охватывая умом всей работы большевиков, я, по интуиции, по чутью, присоединяюсь к ним, как к партии, которая мне наиболее близка и к которой я близок по своей психике. Ведь я с первого момента своей сознательной жизни, не имея никакого понятия о большевиках, меньшевиках и вообще о революционерах, был стихийным коммунистом, своей психикой, своей интуицией охватывающим сущность классовой борьбы между трудом и капиталом, между жестоко, беспощадно эксплоатируемым и жестоко, беспощадно эксплоатирующим. Я был по натуре и психологии человеком реального действия. Я не мог спокойно смотреть на бедствия эксплоатируемого бедняка, рабочего и крестьянина, – отсюда моя активная месть богачам сегодня и моя помощь, моя безграничная любовь и преданность тем, кто тяжелым трудом добывал себе кусок черного хлеба. Я насилием и террором отбирал у богача-эксплоататора ценности, которые ему по праву не принадлежали, и передавал их тем, кто эти богатства и ценности создавал своим трудом, своей кровью и потом».

На самом деле летом и осенью 1917 года на Румынском фронте в комитетах преобладали эсеры, выступавшие за войну до победного конца. Солдаты-молдаване плохо знали русский язык и о политических новостях узнавали от своих офицеров, придерживавшихся преимущественно эсеровской ориентации. Но молдаване в русских армиях Румынского фронта составляли меньшинство, а в этническом отношении преобладали украинцы. Котовский, очевидно, был близок к эсерам, иначе бы его вряд избрали бы членом полкового комитета 136-го Таганрогского пехотного полка. На заседании комитета 25 сентября 1917 года утверждался его доклад «О корпусной конференции культурно-просветительской секции». В протоколе заседания отмечалось: «Культурно-просветительская секция в своем заседании от 22 сентября с. г. нашла, что существующая программа, во-первых, не обнимает всей деятельности таковой, и, во-вторых, не дает доступа для работников, каковые не определились принадлежностью к той или иной социалистической партии. В том составе (четырех-пяти человек), каков сейчас, секция не в состоянии обслуживать полк. В виду того в § 1-м вставлено «поднятие уровня масс в культурном отношении», в § 2 добавлено: «устройство концертов, спектаклей и прочих культурных развлечений». В § 6 вставлено: «с культурно-просветительными секциями». § 7 изменен так: «в ряд деятелей секции входят члены Комитета, изъявившие желание работать в ней. Образовавшаяся таким образом секция приглашает работников, список которых утверждает полковой комитет». § 8 исключается вовсе. Таковое изменение собрание считает приемлемым. Всех лиц, указанных в списке культурно-просветительской секции, собрание утверждает таковым…

§ 3. Прибывший с корпусной конференции культурно-просветительных секций тов. Котовский докладывает следующее. На конференции из докладов с мест выяснилось, что культурно-просветительские секции, за редким исключением, почти не работали. Литература, распространяемая среди солдат, слишком мало дает результатов. В виду близости выборов в Учредительное собрание необходимо было принять самые энергичные меры к развитию миросозерцания масс. Сначала решено было учредить лекторско-пропагандистские курсы при корпусе. Но в виду отсутствия лекторов-учителей, а также слишком короткого времени до Учредительного собрания, решено было собственными силами частей читать лекции. Для этого выработана программа лекций «минимум». Если в части не имеется литературы по указанным в программе лекциям, обращаться за таковой в «Румчерод». Для ознакомления частей с техникой по выборам в Учредительное собрание из каждой части необходимо послать по одному человеку на инструкторские курсы в «Румчерод». Собрание, принимая к сведению изложенное в докладе, выражает тов. Котовскому благодарность.(…) На инструкторские курсы при «Румчероде» посылается прапорщик Стрыков». Протокол подписали председатель комитета подпоручик Шевяков и секретарь комитета рядовой Удодов. С ним ознакомился командир полка полковник Васильев.

Характерно, что Котовский, будучи значительно образованнее своих товарищей, возглавлял культурно-просветительскую секцию. С ним, очевидно, не могли соперничать и офицеры. Но вряд ли сугубо канцелярская работа по составлению плана культурно-просветительских мероприятий и редактированию принимаемых комитетом резолюций отвечала романтической и энергичной натуре Котовского.

На заседании 27 сентября, согласно протоколу, «тов. Котовский просит слово для внеочередного заявления. Председательствующий просит разрешения у собрания выслушать заявление тов. Котовского, не приступая к выборам президиума. Поступает предложение перенести выборы во все организации комитета и президиум на послеобеденное заседание, а сейчас при старом президиуме выслушать заявление тов. Котовского и другие вопросы, касающиеся объединенного собрания полкового и ротных комитетов. По решению таковых вопросов членов ротных комитетов возможно будет и отпустить. Собрание принимает это предложение. Остаются вопросы, касающиеся объединенного заседания. 1. Заявление тов. Котовского и 2. Резолюция симферопольцев о выступлении на позицию…

§ 12. Тов. Котовский докладывает, что он, несмотря на просьбы команды, отказался быть членом полкового комитета и по следующим причинам. На предыдущем собрании при посещении нас начальником дивизии, последний был забросан такими вопросами со стороны солдат по поводу окончания войны и средств к продолжению ее, что генерал Гаврилов был поставлен в безвыходное положение, а особенно словами товарища Киянова: «До каких же пор будет продолжаться эта бойня». «Я собственно», говорит т. Котовский, «высказал свой взгляд на текущий момент, но это как бы послужило ответом на вопрос тов. Киянова, на который, я чувствовал, не в состоянии был ясно и определенно ответить генерал. Это послужило причиной того, что начальник дивизии поблагодарил меня, а солдатская масса по-за углами дала мне кличку буржуя или защитника буржуев. Но может ли быть Котовский буржуем или защитником таковых? Как бы отвечая на заданный вопрос, оратор излагает свою биографию, говорит о своей борьбе с буржуями, о пятнадцатилетних страданиях по воле тех же буржуях в одиночном заключении и каторжных работах (Котовский отродясь столько не сидел ни в тюрьме, ни на каторге вместе взятых. – Б. С.). Свою биографию Котовский заканчивает словами: «Может ли Котовский, полысевший по милости буржуев, быть их сторонником?» Далее им высказывается взгляд на войну, причем опасность он видит в германском империализме и не допускает сепаратный мир, возникает надежда на организацию демократии и на воздействие таковой на правительства воюющих держав, малосознательная масса своей дезорганизацией может довести Россию до того, что явится кровавый Вильгельм из Германии или Николай из Тобольска и вновь повиснет над русским народом кулак и нагайка. А для меня пока существует свобода существует и Россия; без свободы для меня нет России», заканчивает свою речь оратор.

Интересней всего, что на совещании командующему армии пришлось отвечать на вопрос, почему мы не пошли сменять пятый корпус, охраняющий Черноморское побережье. Оказалось, что 5 корпуса за всю войну не было на Румынском фронте. Все слухи по этому поводу являются просто провокацией. В заключение командующий армией (генерал от кавалерии А. А. Цуриков. – Б. С.) просил и даже приказал всем командирам частей идти на встречу войсковым организациям. На совещании был затронут вопрос о выборах в Учредительное собрание.

Все собравшиеся просят тов. Котовского оставаться работником в комитете, на что Котовский изъявляет свое согласие.

Тов. Ковалев видит сознательность в действиях симфропольцев: «Наше дело исполнить приказ, а дело нашего начальства побеспокоиться об исполнении наших требований». Командир полка на слова Ковалева: «мы идем на позицию, но не ответственны за результаты», указывает на то, что ответственность за имущество может падать и на нас, ибо были случаи, когда солдаты, получившие в тылу полное обмундирование, и снаряжение, приходили на позиции без такового. Тов. Котовский согласен с Ковалевым и сопоставляет слова комиссара Войтинского (комиссара Временного правительства на Северном фронте. – Б. С.) на демократическом совещании, что армия босая и голодная побеждать не может…

По всестороннему обсуждению, после принятия трех поправок, объединенное собрание выносит следующую резолюцию: «Полк безусловно выполнит свой долг и по первому требованию пойдет на позицию. Плачевное положение полка возбуждает всевозможные толки среди солдат. Постановлено донести до сведения Комиссара армии и просить его о принятии всех мер к улучшению положения полка в смысле пополнения, обмундирования, вооружения и довольствия. В виду вышеизложенного, объединенное заседание считает своим долгом сообщить, что в случае невозможности выполнить боевой задачи полком, таковой слагает с себя ответственность за последствия, хотя по-прежнему будет сражаться до последней возможности». Объединенное собрание постановило послать делегацию в составе пяти человек к армейскому комиссару для доклада о состоянии полка. Избраны: прапорщики Ковалев и Безус, подпрапорщик Бойко, старший унтер-офицер Серов и рядовой Котовский. На этом же заседании Котовский был избран членом следственной комиссии.

На заседании полкового комитета 5 октября 1917 года в 4-м параграфе протокола было отмечено, что «тов. Котовский предлагает членов комитета, вошедших в избирательную комиссию по выборам в Учредительное собрание не ставить кандидатами на должность председателя контрольно-хозяйственной комиссии, а председателя этой комиссии просить не приглашать для работы тех членов, которые состоят в комиссии по выборам в Учредительное собрание». Однако надолго Котовский в комитете 136-го полка не задержался.

7 октября 1917 года в 3-м параграфе протокола заседания комитета констатировалось: «Делегат команды пеших разведчиков оглашает заявление тов. Котовского от отказе в участии в работах полкового комитета и всех организаций полка. Собрание через указанного делегата просит Котовского изъять свой отказ обратно, о согласии сообщить к следующему заседанию.

На следующем заседании 8 октября Котовский отсутствовал, равно как и на заседании 12 октября. (РГВИА, ф. 2126, оп. 5, д. 32, л.л. 1–7).

Итак, Котовский покинул полковой комитет под флагом своеобразного «революционного оборончества», смешанного с пацифизмом. Такая позиция была близка в тот момент левым эсерам, блокировавшимся с большевиками. И еще Котовский требовал наведения порядка и в армии, и в государстве. Хотя, казалось бы, именно революционный хаос создавал идеальные условия для возвращения к бандитской профессии.

Интересно, что на заседаниях полкового комитета 27 сентября и 12 октября присутствовал некто Поскребышев. Уж не был ли это будущий секретарь Сталина Александр Николаевич Поскребышев? Если это так, то в аппарате ЦК РКП(б) Поскребышев работал с 1922 года, а с 1924 года был личным помощником Сталина. Он мог лишний раз напомнить Сталину о Котовском, способствуя особому вниманию, которое проявил Сталин к Котовскому после его смерти.

Должен сказать, что в материалах 34-й пехотной дивизии сохранились сведения о награждении солдат 34-й пехотной дивизии георгиевскими крестами и медалями за период августа – декабря 1917 года. Фамилии Котовского среди них нет. Да и в протоколе заседания полкового комитета от 27 сентября 1917 года он назван рядовым, а не унтер-офицером. Скорее всего, и про унтер-офицерство, и про георгиевский солдатский крест – это все выдумки милейшего Григория Ивановича, равно как и его же утверждение, будто он был произведен в прапорщики. К тому же трудно поверить, что он, при его-то тщеславии, не оставил бы потомству свою фотографию с унтер-офицерскими погонами и с «Георгием» на груди. Скорее всего, ему вообще не пришлось принимать участия а боевых действиях. Ведь уже 8 сентября на Румынском фронте установилось затишье, причем боевые действия против австро-германских войск так и не возобновились вплоть до выхода России из войны. До этого, в августе, на Румынском фронте велись боевые действия, но в них участвовали главным образом румынские войска, отражавшие австро-германское контрнаступление, последовавшее за неудачным русским наступлением в июле. Русские войска, основательно разложившиеся, в это время держались пассивно. Фронтовой съезд комитетов Румынского фронта 30 октября 1917 года принял решение о непризнании Советской власти. Военно-революционный комитет во главе с комиссаром фронта эсером Тизенгаузером и его помощником эсером Андриановым поддержал Временное правительство и осудил захват власти большевиками.

Однако уже в декабре 1917 года большевики и левые эсеры получили большинство в Румчероде. Тогда Котовский, по его утверждению, был избран в армейский комитет 6-й армии и даже в его президиум. Но об этом мы знаем только со слов самого Григория Ивановича. Никаких документов, подтверждающих его членство в армейском комитете, так и не было найдено, да и прыжок его после ухода из полкового комитета сразу в армейский кажется невероятным.

Что не вызывает сомнения, так это то, что уже в конце сентября 1917 года, после провала корниловского мятежа, Котовский переориентировался с эсеров на отколовшихся от них левых эсеров и большевиков. И в январе 1918 года по поручению контролировавшегося большевиками и левыми эсерами комитета 6-й армии сформировал в Тирасполе отряд для борьбы против румынских войск.

В послереволюционной автобиографии Котовский так охарактеризовал свою деятельность на Румынском фронте: «Начинается работа большевиков по разложению армии. Еще не сознавая и не охватывая умом всей работы большевиков, я, по интуиции, по чутью, присоединяюсь к ним, как к партии, которая мне наиболее близка и к которой я близок по своей психике. Ведь я с первого момента своей сознательной жизни, не имея никакого понятия о большевиках, меньшевиках и вообще о революционерах, был стихийным коммунистом, своей психикой, своей интуицией охватывающим сущность классовой борьбы между трудом и капиталом, между жестоко, беспощадно эксплоатируемым и жестоко, беспощадно эксплоатирующим. Я был по натуре и психологии человеком реального действия. Я не мог спокойно смотреть на бедствия эксплоатируемого бедняка, рабочего и крестьянина, – отсюда моя активная месть богачам сегодня и моя помощь, моя безграничная любовь и преданность тем, кто тяжелым трудом добывал себе кусок черного хлеба. Я насилием и террором отбирал у богача-экплоататора ценности, которые ему по праву не принадлежали, и передавал их тем, кто эти богатства и ценности создавал своим трудом, своей кровью и потом».

Надо полагать, находясь на фронте, Котовский все-таки воздерживался от насилия и террора по отношению к «богачам-эксплуататорам». Во всяком случае, никакими свидетельствами на этот счет мы не располагаем. В автобиографии же Григорий Иванович, по всей вероятности, говоря о событиях на Румынском фронте, ссылался на свой прошлый разбойничий опыт, чтобы показать, почему пришел к большевикам. О каких-либо выдающихся заслугах Котовского в деле разложения армий Румынского фронта также ничего неизвестно. К большевикам же и левым эсерам он примкнул, по всей вероятности, потому, что почувствовал, что после краха корниловского выступления именно к ним перешли симпатии солдатских масс.

20 октября (2 ноября) 1917 года прорумынски настроенные партии и организации сформировали Сфатул Цэрий (Совет края). Это произошло на Съезде молдавских солдат в Кишиневе, 800 делегатов которого представляли 250 тыс. бессарабских солдат и офицеров со всех фронтов. Благодаря тому, что значительная часть эсеров ушло в Сфатул Цэрий, в комитетах Румынского фронта возобладали большевики. На Съезде Сфатул Цэрий было принял решение о предоставлении территориальной и политической автономии Бессарабии в границах Бессарабской губернии. Между тем, на южные уезды Бессарабии, населенные преимущественно украинцами, претендовала украинская Центральная Рада (Центральный Совет), взявшая власть в Киеве в результате вооруженного восстания против Временного правительства 29–31 октября (11–13 ноября). 7(20) ноября 1917 года Центральная Рада провозгласила независимость Украинской Народной Республики. Параллельно происходил процесс «украинизации» армий Румынского фронта, т. е. передачи их под контроль Центральной Рады. «Украинизацию» поддерживал командующий фронтом генерал от инфантерии Д. Г. Щербачев, видевший в ней меньшее зло по сравнению с угрозой перехода власти в большинстве комитетов чатей и соединений фронта в руки большевиков. Зато этот процесс способствовал тому, что в тех частях, которые отказались украинизироваться, большинство в комитетах оказалось у большевиков и левых эсеров.