Текст книги "Оккупация. Правда и мифы"

Б. В. Соколов
Оккупация. Правда и мифы

Предисловие

Взгляды авторов серии не всегда совпадают с мнением редакции.

Три года, три страшных, казавшихся бесконечными года, во время Великой Отечественной войны почти треть населения СССР, а это более 70 миллионов человек, прожила в условиях жестокой немецкой оккупации. Что им приходилось выносить? Почему одни шли в партизаны, а другие – в коллаборационисты, пособники оккупантов? И только ли советские партизанские отряды сражались против немцев и их союзников? На все эти и многие другие вопросы наши историки десятилетиями не давали внятного ответа.

Я попытаюсь рассказать о том, как трагедия порой соседствовала с фарсом, преступление с подвигом, а высота души с низменными инстинктами. Как советские люди привыкали к нечеловеческим условиям существования, когда каждый следующий день мог оказаться последним днем жизни, причем пулю можно было получить не только от врага, но и от своего брата-партизана.

В своей книге я отнюдь не претендую как на установление истины в последней инстанции, так и на то, чтобы дать всестороннюю и исчерпывающую картину жизни и борьбы на оккупированной советской территории в годы Великой Отечественной войны. Я сознательно старался высветить лишь отдельные ее фрагменты, прежде, в советское время, остававшиеся в тени. Поэтому в книге гораздо меньше, чем прежде, говорится о героизме партизан и подпольщиков. О подвигах и славе написаны уже многие тома мемуаров и исследований. Но очень слабо освещена трагедия жизни на захваченных территориях, трагедия «дьявольской альтернативы» между Сталиным и Гитлером, особенно остро стоявшая перед военнопленными и теми, кто оказался под оккупацией. А уж о том, что среди коллаборационистов встречались по-своему убежденные люди, сотрудничавшие с немцами отнюдь не из шкурнических интересов, равно как и то, что советские партизаны порой становились для мирного населения не меньшим бедствием, чем германские оккупанты, в советскую пору писать было абсолютно невозможно. Эта часть правды содержится в документах, десятилетиями хранившихся под грифом «Секретно» и «Совершенно секретно». Лишь в последние годы к закрытым архивам получили доступ исследователи, но их публикации по-прежнему редки.

Я не случайно делаю основной упор на обильное цитирование документов. Их язык нередко более красноречив, чем литературное описание событий 1941—1944 годов на оккупированных территориях. Порой чтение этих бумаг вызывает гнев не против немцев и их пособников, а против чинов НКВД и советских партийных лидеров, не менее своих германских коллег повинных в преступлениях против человечности.

И все же нельзя забывать, что на оккупированных территориях Советского Союза нацисты и их «добровольные помощники» из числа местных жителей на несколько порядков больше уничтожили невинных людей и совершили злодеяний, чем чины НКВД и их подручные.

Время советских преступлений пришло после освобождения от оккупации, когда расстреливались и депортировались сотни тысяч заподозренных в сотрудничестве с немцами и сторонников независимости стран Балтии и Украины. Но эти не менее трагические события остались за пределами нашего повествования.

Хочу принести искреннюю благодарность сотрудникам Российского государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ). Без фондов этого архива книга не могла быть написана.

Приказано выжить

Выжить. Вот что было главной целью всех, кто находился на оккупированной советской территории. Способы выживания избирали разные. Одни шли в партизаны, причем воевавшие не обязательно на стороне Советов. Другие поступали на службу в полицию, вермахт или СС, становились старостами или бургомистрами, работали в открытых оккупантами больницах и школах.

Но перед немецкими солдатами, полицейскими и чиновниками задача выжить стояла не менее остро. Многие радовались, что избавлены от встречи с танками и пушками Красной Армии на фронте, но радовались недолго: очень скоро выяснилось, что у них не меньше, чем у солдат в окопах, шансов погибнуть – от партизанской пули или мины. Другие же искали спасения от смерти, казалось бы, в самом пекле, – дезертировали из рядов вермахта и даже СС в партизанские отряды. Третьи «косили» от фронта в тыловых госпиталях. А четвертые, войдя в состав карательных отрядов или зондеркоманд Службы безопасности (СД), тешили себя надеждой, что, уничтожая «все, что движется», можно обеспечить собственное выживание.

Большинство же мирных жителей стремилось к одному: не попасть под пули, безразлично – немецкие или партизанские, добыть хлеба, картофеля и иных продуктов для себя и своей семьи, чтобы не умереть с голоду, достать хоть немного дров или угля, сохранить теплые вещи, чтобы не погибнуть от холода. Интересы всех этих людей сталкивались, а бороться им приходилось за довольно ограниченные ресурсы территорий, с которых, кроме того, снабжалась многомиллионная германская армия в России.

Условия выживания в решающей степени зависели от расовой, а точнее, этнической принадлежности человека. Бывший уполномоченный по борьбе с партизанами на Востоке обергруппенфюрер СС Эрих фон дем Бах-Зелевски, представ в качестве свидетеля перед Нюрнбергским трибуналом, показал, что Гиммлер в речи, произнесенной накануне похода на Россию, призвал уменьшить общую численность славянского населения Польши и оккупированных территорий СССР на 30 миллионов человек. Расовая доктрина национал-социализма не оставляла места на земле народам, лишенным родины-почвы, – евреям и цыганам. Все они подлежали поголовному уничтожению. Дальше по «шкале вредоносности» шли поляки – на протяжении пяти веков враги Германии, численность которых надлежало максимально уменьшить, а государственность ликвидировать. Поскольку проживавшие в Белоруссии поляки, как правило, имели более высокий образовательный уровень, чем белорусы, их иногда назначали старостами, бургомистрами и членами управ. Но оккупанты рассматривали это как временное явление. В январе 1943 года начальник СС и полиции в Белоруссии Гофман заявил: «В каждом поляке надо видеть противника, который пытается маскироваться. Поэтому там, где в некоторых деревнях (белорусских. – Б.С.) еще служат польские бургомистры, они по возможности быстрее должны быть устранены».

Русских и белорусов немцы, так же как и поляков, считали «недочеловеками» – «унтерманшами», но они пользовались преимуществом перед поляками при назначении в органы управления на оккупированных территориях. При этом жители Западной, польской, Белоруссии казались более благонадежными, чем «восточники», зараженные, как полагали оккупанты, советским, коммунистическим духом.

Более высокую ступень расовой пирамиды занимали литовцы и украинцы (в последнем случае жителям западных областей также отдавалось предпочтение перед жителями восточных). Однако из-за длительного существования на одной территории и «расового смешения» с поляками ни литовцы, ни украинцы не считались «арийскими народами».

Этой чести из населения СССР удостоились только эстонцы, латыши, казаки, татары Крыма и Поволжья, калмыки, осетины, ингуши, чеченцы и ряд других народов Северного Кавказа и Закавказья. В перспективе они подлежали германизации и должны были составить единую общность с германским народом. Пока же их представители пользовались преимуществом при назначении на административные должности на всех оккупированных советских территориях и могли беспрепятственно создавать боевые формирования в составе вермахта и СС.

Наконец, на самой вершине пирамиды находились фольксдойче (народные немцы) – лица немецкой национальности, проживавшие на советской территории, а также в Польше. Они нередко занимали высокие административные посты, служили переводчиками в немецких оккупационных органах, вливались в ряды вермахта и СС. Однако из-за длительного проживания этих людей и их предков за пределами рейха фольксдойче считались не вполне политически благонадежными и чистыми в расовом отношении. Поэтому на их продвижение по службе были наложены определенные негласные ограничения.

Формально фольксдойче имели самые благоприятные возможности выжить в условиях германской оккупации, однако еще до прихода германских войск многие из них были депортированы или расстреляны органами НКВД. Впоследствии же фольксдойче стали мишенями для партизан. Зато те из них, кто потом вместе с отступавшей германской армией попал к западным союзникам, мог не опасаться выдачи в руки Сталина. Столь же везучими оказались западные украинцы и западные белорусы, поляки, эстонцы, литовцы и латыши. Хуже пришлось казакам и «арийцам» из кавказских народностей, русским и уроженцам восточных областей Украины и Белоруссии. Союзники безжалостно направляли этих людей в советские зоны оккупации Германии и Австрии. Для многих это означало одно – смерть от чекистских пуль или в ГУЛАГе.

И еще. Важно помнить, что достойные люди были и среди солдат и офицеров оккупационной армии, и среди коллаборационистов. Но с обеих воюющих сторон нередко встречались типы, склонные к садизму и способные выполнить любой приказ. И в зондеркоманды СД, и в расстрельные команды НКВД происходил своеобразный и тщательный отбор тех, кто по своим морально-психологическим качествам годился для нелегкой палаческой работы. Это был настоящий «золотой фонд» тоталитарных режимов. «Герои» Катыни со шпалами и кубарями на воротниках коверкотовых гимнастерок по своей циничности и безразличию к страданиям людей не уступали «героям» Бабьего Яра, облаченным в мундиры с эсэсовскими рунами. А ведь именно по ним немцы судили о русских, а русские – о немцах. Подлинными преступниками были руководители Советского Союза и германского рейха – сотни людей, отдававших жестокие приказы, и десятки тысяч исполнителей. Миллионы же оказались вольными или невольными соучастниками преступлений.

Схватка за «жизненное пространство»

Гитлер и другие руководители Германии, начиная войну против СССР, смотрели на советскую территорию как на место создания новых немецких поселений и источник почти дарового сырья и энергии. Населению же отводилась роль дешевой рабочей силы по обслуживанию нужд рейха и германских колонистов на Востоке. Однако в 1941-м Гитлер и его соратники, которые рассчитывали в войне с Россией на блицкриг, не проявляли специальной заинтересованности в сохранении мирных жителей и военнопленных. В 1942 году, когда борьба на советско-германском фронте приобрела затяжной характер, они еще не готовы были отказаться от взгляда на занятую территорию и ее население как на колонию и рабов. Только после Сталинграда германская администрация делает попытку повернуться лицом к тем, кто готов был сотрудничать с оккупантами. Теперь уже все народы, кроме евреев, цыган и поляков, признавались арийцами, и им разрешалось создавать свои национальные формирования в войсках СС, а также собственную вертикаль местного самоуправления. Однако к тому времени предложение услуг коллаборационистами продолжало падать, а площадь захваченной территории, благодаря безостановочному наступлению Красной Армии, – неуклонно сокращаться.

Но освобождение, избавив народ от ужасов нацистского террора, несло с собой все прелести коммунистического правления. Бывшие военнопленные и жители оккупированных территорий были объявлены гражданами второго сорта, а полицейские и сотрудники органов оккупационной администрации, даже те, кто позднее перешел на сторону партизан, подверглись репрессиям. Для населения регионов, насильственно включенных в состав СССР в 1939—1940 годах, возвращение Красной Армии и советской власти стало не чем иным, как еще одной оккупацией, не менее жестокой, чем германская. Не случайно советским войскам пришлось вести тяжелую борьбу с польским, украинским, литовским, латышским и эстонским партизанским движением – борьбу, затянувшуюся до начала 50-х годов. Террор, который в ходе войны и после нее развернули чекисты против «наказанных народов» Северного Кавказа и Крыма, а также против немецкого населения СССР, поляков и жителей Западной Украины и Прибалтики, вполне сопоставим с террором нацистов на оккупированных территориях.

Но не будем забегать вперед. Сначала значительная часть населения, причем не только недавно аннексированных территорий, приветствовала германские войска как своих освободителей от коммунистического гнета. Тому есть весьма надежные свидетельства. Например, руководитель подпольного просоветского «Комитета содействия Красной Армии» в Могилеве К. Ю. Мэттэ докладывал Центральному штабу партизанского движения 19 апреля 1943 года: «Количество населения в городе уменьшилось до 47 тысяч (до войны было более 100 тысяч). Значительная часть советски настроенного населения ушла с Красной Армией или же вынуждена была молчать и маскироваться. Основной тон в настроении населения давали контрреволюционные элементы (имеющие судимость, всякие «бывшие люди» и т.д.) и широкие обывательские слои, которые очень приветливо встретили немцев, спешили занять лучшие места по службе и оказать им всевозможную помощь. В этом числе оказалась и значительная часть интеллигенции, в частности много учителей, врачей, бухгалтеров, инженеров и др.

Очень многие молодые женщины и девушки начали усиленно знакомиться с немецкими офицерами и солдатами, приглашать их на свои квартиры, гулять с ними и т.д. Казалось как-то странным и удивительным, почему немцы имеют так много своих сторонников среди нашего населения.

Немцы сразу после прихода в город, кроме усиленной антисоветской агитации, провели широкую вербовку в тайную агентуру, особенно молодых девушек и женщин, в том числе бывших комсомолок…

Говоря о молодежи, нужно отметить, что очень резко бросалось в глаза отсутствие у значительной ее части патриотизма, коммунистического мировоззрения… Такое поведение, по-моему, явилось результатом слабого воспитания в советском духе в семье, школе и комсомоле».

Казимира Юльяновича трудно было заподозрить в прогерманских настроениях. Школьный учитель, сын крестьянина-середняка, он, хоть и беспартийный, еще с начала 1934 года состоял секретным сотрудником ГПУ – НКВД. Мэттэ рассказывал в автобиографии: «На втором курсе института аспирантуры (Белорусской академии наук. – Б.С.) я был арестован (6 ноября 1933 года) и осужден Особым совещанием при Коллегии ОГПУ (в Москве) в феврале месяце 1934 г. по ст. 58 (10, 11) УК РСФСР (антисоветская агитация и участие в контрреволюционной организации. – Б.С.) на три года исправительно-трудовых лагерей. Через 2,5 года я был освобожден.

Во время следствия я не дал никаких показаний о своей виновности, так как ни антисоветской агитации я никогда не вел и не принадлежал ни к какой контрреволюционной организации… По поручению органов НКВД работаю по секретной линии с начала 1934 года и до настоящего времени. В 1941 году по поручению работника Могилевского управления НКВД БССР Кагановича остался для нелегальной работы в г. Могилеве после прихода немцев. Являлся инициатором создания и руководителем подпольной организации в г. Могилеве «Комитета содействия Красной Армии».

Ввиду безусловной угрозы ареста я и моя жена с двухлетним сыном убежали из города 10.11.43 г. в 6-ю партизанскую бригаду Белоруссии, где и нахожусь в настоящее время. Я по национальности белорус. Мать моя из местных католиков, поэтому я учился в польских школах и хорошо знал польский язык».

Вот почему, вероятно, чекисты и проявили повышенный интерес к Мэттэ: он хорошо знал польский язык. Его арестовали, завербовали и, возможно, планировали направить на нелегальную работу в Польшу Для начала же Казимира. Юльяновича использовали как сексота в лагере, а потом, с 1936 года, – в школах Могилева, где он преподавал русский язык и литературу. Но в 1939-м Польша пала под ударами вермахта и Красной Армии, и, очевидно, от идеи засылки туда агента-нелегала пришлось отказаться. А через два года Мэттэ работал в подполье уже на родной белорусской земле.

То же самое произошло и с легендарным разведчиком Николаем Кузнецовым. ГПУ заинтересовалось человеком, блестяще владевшим немецким, арестовало его и в начале 1930-х завербовало. Подержало в тюрьме внутрикамерной «наседкой», а затем стало готовить к работе разведчиком-нелегалом в Германии. Но с началом Великой Отечественной Кузнецов в роли обер-лейтенанта Пауля Зиберта появился не в Берлине или Кенигсберге, а на улицах Ровно – столицы рейхскомиссариата Украины…

Надо сказать, что с немцами сотрудничали не только комсомольцы, но и коммунисты. Секретарь Кормянского райкома ВЛКСМ Гомельской области Рытиков жаловался в ЦК Компартии Белоруссии: «Оставшаяся часть коммунистов в районе с 13 августа (1941 года. – Б.С.) была в лесу, но примерно 10 сентября все разошлись по домам, дело было так: немцы объявили, что, кто против нас берет оружие, того мы расстреляем, а кто будет с нами работать, тот подучит работу и будет спокойно жить. После этого неустойчивые коммунисты начали по одному уходить домой».

Рытиков привел список 11 «нестойких», который открывал «Кузменков Афанасий Васильевич – работал секретарем РИКа, ушел домой и сейчас с немцами раскатывается на машине, выпивает». Упоминался в списке и бывший заведующий райфинотделом Александр Осипович Степура, который успел даже попартизанить – «был командиром взвода, продался немцам и работает сейчас начальником еврейского лагеря и одновременно плановиком (по разработке планов на питание и др.)». Но особое неудовольствие Рытикова вызвала «Гордон Дора Марковна – работала заврайздравотделом, которую Кузменков принял под свою опеку, по рассказам мне доктора Бобариненой, Кузменков заставил Гордон, как еврейку, принять русскую веру, каковая ходила в Журавичский район к попу для принятия веры, поп передал ей молитвы, которые она изучала и через полмесяца ходила опять сдавать наизусть». Бедная Дора Марковна таким образом пыталась избежать гибели. Да и Кузменков, похоже, был не таким уж плохим человеком, раз, став районным бургомистром, пытался спасти еврейку, хотя знал: если дело откроется, его непременно расстреляют. Но малограмотный комсомольский вожак Рытиков готов был даже вынужденное принятие православной веры поставить в вину коммунистке Гордон.

А вот как антикоммунист П. Ильинский, после войны оказавшийся на Западе, описывает настроение селян в окрестностях Полоцка: «Убеждение в том, что колхозы будут ликвидированы немедленно, а военнопленным дадут возможность принять участие в освобождении России, было в первое время всеобщим и абсолютно непоколебимым. Ближайшее будущее никто иначе просто не мог себе представить. Все ждали также с полной готовностью мобилизации мужского населения в армию (большевики не успели произвести мобилизацию полностью); сотни заявлений о приеме добровольцев посылались в ортскомендатуру, которая не успела даже хорошенько осмотреться на месте».

Однако эти надежды рассеялись как дым. Тот же Ильинский десятилетие спустя после окончания войны писал: «Только теперь… зная досконально чудовищные идеологические основы Третьего рейха, мы можем понять, в какое бешенство должна была приводить столпов национал-социализма наша претензия на участие в вооруженной борьбе против большевиков. Ни о русских формированиях, ни о мобилизации, ни о приеме добровольцев не могло быть тогда, конечно, и речи! Протянутая рука была отвергнута и осталась беспомощно висеть в воздухе».

Еще более отчетливо, чем в России и Белоруссии, прогерманские настроения проявлялись на Западной Украине, но и здесь немцы не попытались создать союзную им украинскую армию. Один из руководителей абвера, Пауль Леверкюн, подробно написал об этой упущенной возможности в своих мемуарах. Он связывал ошибки в германской политике на оккупированных территориях с позицией Гитлера и других руководителей национал-социалистической партии: «Зимой 1940-1941 годов в лагере Нойхаммер под Лигницем был сформирован батальон из бывших военнослужащих польской армии украинской национальности. Роты этого батальона состояли из солдат, получивших хорошую подготовку в польской армии и отобранных из лагерей для военнопленных с помощью организации западных украинцев (имеется в виду ОУН – Организация украинских националистов, два соперничавших крыла которой возглавляли Степан Бандера и полковник Андрей Мельник. – Б.С.)… Украинским командиром этого батальона был отважный партизанский командир (имеется в виду один из руководителей Украинской повстанческой армии – УПА – Роман Шухевич, известный под псевдонимом Тарас Чупринка; он погиб в бою с войсками МГБ в марте или июне 1950 года под Львовом. – Б.С.). Этот батальон… к сожалению очень плохо оснащенный, был назван для маскировки «Нахтигаль» (Соловей), потому что он имел хор, который мог бы поспорить с лучшими, получившими международную известность казачьими хорами. Он вошел в состав полка «Бранденбург» (солдаты и офицеры которого подчинялись абверу и предназначались для разведывательно-диверсионной деятельности. – Б.С.), где уже был один батальон, и 22 июня 1941 года вступил на территорию Советского Союза. В боях за Львов разведчики батальона установили, что во Львове производятся массовые расстрелы украинских националистов, и побудили командиров обоих батальонов вступить во Львов в ночь с 29 на 30 июня 1941 года, за 7 часов до установленного срока наступления 1-й горнострелковой дивизии. В этом деле особенно отличился украинский батальон. Украинское командование батальона заняло радиостанцию Львова и передало в эфир прокламацию о создании свободной, самостоятельной Западной Украины. Вскоре последовал резкий протест ведомства Розенберга (министерства по делам восточных территорий. – Б.С.), и при дальнейшем продвижении на Украину, когда батальон особо отличился в боях за Винницу, происходило постепенное изменение настроения его солдат и офицеров. Только что созданное Восточное министерство изъяло Западную Украину… из украинского государства, создание которого планировалось украинским командованием, и включило эту область с особо надежным населением в состав генерал-губернаторства, т. е. остатков польского государства.

В результате этого украинский батальон, который во Львове у десятков тысяч освобожденных западных украинцев зажег готовность к борьбе, стал ненадежным, в нем начались бунты, и его вынуждены были распустить. Здесь была упущена большая возможность. Капитан Оберлендер (политический руководитель батальона. – Б.С.) в то время попытался добиться аудиенции у Гитлера, и он добрался-таки до Гитлера. Гитлер прервал его доклад об Украине и сказал: «Вы в этом ничего не понимаете. Россия – это наша Африка, русские – это наши негры». Оберлендер позднее сказал командиру «Бранденбурга»: «С этим мнением Гитлера война проиграна».

Добавлю, что 30 июня 1941 года во Львове фракция Бандеры образовала правительство, претендовавшее на власть над всей Украиной. Но Бандера 5 июля 1941 года был арестован в Кракове и помещен в концлагерь Заксенхаузен, а 10 июля во Львове заключили под стражу и ведущих членов украинского правительства. «Нахтигаль» четырьмя днями ранее предусмотрительно убрали из города, чтобы избежать эксцессов. Так что, вопреки утверждениям советской пропаганды, люди Шухевича не имели никакого отношения к начавшемуся позднее уничтожению евреев и польской интеллигенции Львова. Это было установлено в ходе расследования на слушаниях в американском конгрессе в 1954 году. Тогда же выяснилось, что руководства ОУН (Бандеры) и УПА совсем не были причастны к «окончательному решению еврейского вопроса», как именовали нацисты мероприятия по истреблению еврейского населения рейха и оккупированных территорий, и прекратили сотрудничество с немцами вскоре после разгона правительства во Львове.

Иначе обстояло дело с руководителями более низкого уровня и рядовыми членами организации. Бойцы батальона «Нахтигаль» были потрясены, узнав, что немцы разогнали украинское правительство. Однако они решили, что пока рано рвать с немцами – лучше запастись оружием и получить военные знания. Еще больше года «Нахтигаль» вместе с СС и полицией сражался против советских партизан в Белоруссии. Только в октябре 1942-го весь личный состав батальона отказался продлить очередной годовой контракт на службу в немецкой армии. После этого украинских офицеров арестовали, а над солдатами установили полицейский надзор. Шухевич вместе с частью своих соратников бежал из-под ареста в карпатские леса, положив начало организации Украинской повстанческой армии.

В 1941—1944 годах УПА вела борьбу с немцами, а также с отрядами польской Армии Крайовой и советских партизан. Повстанцы действовали на территории польской Украины, Северной Буковины и входившего в состав Венгрии Закарпатья (там они сражались и с гонведами – солдатами венгерской армии). Немцы оценивали численность УПА в 80—100 тысяч бойцов. Уцелевшие и оказавшиеся в эмиграции руководители повстанцев утверждали, что в рядах УПА состояло от 200 до 400 тысяч человек. Солдаты и офицеры УПА располагали лишь очень ограниченным количеством боеприпасов. В отличие от советских партизан, они не получали никакого снабжения из-за линии фронта. Поэтому сторонники Бандеры могли нападать только на небольшие группы и гарнизоны немецких военнослужащих.

Об одной из групп УПА можно судить по донесению начальника Центрального штаба партизанского движения П. К. Пономаренко от 5 декабря 1942 года: «Товарищ Сталин! По сообщению Сабурова, в лесах Полесья, в районах Пинск, Шумск, Мизочь имеются большие группы украинских националистов под руководством лица, законспирированного кличкой Тарас Бульба. Мелкие группы партизан националистами разоружаются и избиваются. Против немцев националисты устраивают отдельные засады.

В листовках националисты пишут: «Бий кацапа москаля, гони его видциля, вин тоби не потребен».

Крупный националист Бендера немцами расстрелян.

По сообщению другого источника, националисты под руководством «Тараса Бульбы» находятся количеством 50 000 человек в 6 км восточнее деревни Ле-нын, что 35 км юго-восточнее Сарны, оборудуют зимние квартиры».

Возможно, численность армии Бульбы (Боровца) преувеличена, но она наверняка насчитывала десятки тысяч человек, а. значит, всего в рядах УПА вполне могли состоять 400 тысяч бойцов. Но вот Степана Бандеру Пономаренко поторопился похоронить. Об устранении этого человека уже после войны пришлось позаботиться КГБ. Степан Андреевич был убит в Мюнхене лишь в 1959 году.

Замечу также, что Пантелеймон Кондратьевич, как и другие советские функционеры, сознательно или случайно перевирал фамилию лидера украинских националистов – Бендера вместо Бандера. Может быть, коммунистам не нравилось, что «Бандера» – это польское слово, означающее «знамя». Присутствует оно и в испанском и в итальянском языках, отсюда знаменитая песня итальянских коммунистов «Бандера Росса» («Красное знамя»). Иногда же в советских публикациях фамилия Бандера возводилась к слову «банда», что тоже, кстати сказать, не лишено основания. Ведь «бандера» (знамя) происходит от итальянского «банда» – в первоначальном значении «отряд наемников» (бандера же – знамя такого отряда, а позднее так стали называть и сам отряд).

Большинство западно-украинского населения не поддерживало коммунистических партизан, приходивших с Восточной Украины, и предпочитало выдавать их немцам – свои украинские повстанцы, хуже вооруженные, не могли с ними справиться. М. И. Наумов, командир партизанского соединения, совершившего несколько рейдов на Правобережную Украину, рассказывал в мемуарах, как в марте 1944 года один из его отрядов, Рава-Русский, был полностью уничтожен в деревне Завоны близ Буга, причем немецких карателей навели на место ночевки партизан бандеровские агенты.

Отметим, что нередко украинские повстанцы, равно как и их польские противники, жестоко расправлялись с евреями, хотя руководство ОУН и УПА, а также командование Армии Крайовой и польское правительство в Лондоне антисемитизм осуждали.

Фракция Бандеры после ареста своего лидера стала ориентироваться на силы только украинского народа. Главными противниками признавались нацистская и большевистская диктатуры. К западным союзникам бандеровцы относились без враждебности, но на помощь их не рассчитывали. Правда, до войны ОУН финансировалась в значительной мере украинской диаспорой в Америке, но влияния на правящие круги этой страны она не имела. Борьба УПА, равно как и прибалтийских «лесных братьев», с самого начала отличалась безнадежностью и ожесточенностью отчаяния. Поляки из Армии Крайовой хотя бы представляли правительство, признанное западными державами, а до 1943 года – и Советским Союзом. Украинские же, литовские, латышские и эстонские повстанцы надеялись только на собственные силы, а бороться им приходилось как с Германией, так и с Советским Союзом.

Украинские националисты воевали под лозунгами «За самостоятельное, свободное Украинское государство» и «Свобода народам, свобода человеку». В листовке 1942 года, выпущенной УПА, утверждалось, что украинские повстанцы борются «за новый, справедливый лад и порядок в Украине, без господ, помещиков, капиталистов и большевистских комиссаров. За новый справедливый международный лад и порядок в мире, обеспечивающий права и независимость каждого народа. Против немецких и московских захватчиков, которые стремятся покорить и поработить украинский народ».

Весной 1943 года в связи с поражениями вермахта III конференция ОУН приняла решение активизировать борьбу. Ранее бойцы УПА ограничивались защитой населения от угона в Германию, не позволяли немцам забирать у крестьян скот и продукты, а также нападали на небольшие группы немецких солдат и полицейские гарнизоны. Теперь предполагалось атаковать и отдельные немецкие части.

Ситуацию на Украине очень точно охарактеризовали постановления III Чрезвычайного большого сбора Организации украинских националистов, принятые 3 августа 1943 года: «Сам факт существования СССР представлял и представляет реальную угрозу возврата большевистского режима на Украине. Преследуя официально только отдельные слои населения, московско-большевистский режим создает для остального народа фикцию мирной и спокойной жизни и обманчивой перспективы счастья и пожеланий на будущее. Большевистская оккупационная система, в противовес немецкой, задерживает политическую активизацию целых масс и создание единого фронта всех народных сил. Характерно при этом то, что политические наступления немецкого гитлеризма и московского большевизма на украинской территории не ликвидировали себя во взаимном ударе и даже не нейтрализовались. Продвигаясь отдельно и преследуя свои цели, они пополнялись и облегчали свою работу. Часть слабого элемента, испуганная большевистским поворотом, видела спасение в немецкой силе; другая часть, битая беспощадно немецким колониальным сапогом, избирала, по своему мнению, меньшее горе, т. е. ожидала спасения от большевиков. Когда на Украине, как и в других странах, часть народа и сегодня ориентируется на большевиков, то это в значительной степени заслуга немецкой колониальной системы».