Автор книги: Божена Шеллкросс
Жанр: История, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Надену цилиндр,
смокинг надену —
и галстук полосатый…
надену цилиндр,
смокинг надену,
к посту охраны пойду.
жандарм окаменеет,
жандарм обомлеет,
может, притаится…
может, помыслит,
может, помыслит,
что кто-то с ума сошел.
Надену цилиндр,
пойду без ленты,
в голове оркестр,
в голове фантазия,
в сердце желание
как в новогоднюю ночь.
Надену цилиндр,
дойду до поста охраны,
хочет, пусть стреляет,
надену цилиндр
и надену смокинг,
чтобы… узрели…
чтобы узрели…
чтобы узрели,
дряни придурки,
что еврей не только
рвань с лентой
и подзаборный грязнуля.
Такая фантазия,
такое желание,
так захотелось мне,
пяльтесь в удивлении,
я хожу в смокинге
и с белой бабочкой…
Жандарм пусть стреляет,
когда запою,
o, meine Kinder…
катится пусть под грубый сапог
блестящий цилиндр…
Włżęcylinder,
smoking załżę—
krawat z rozmachem…
włżęcylinder,
smoking załżę
pojdęna wachę
żandarm zdębieje,
żandarm się zleknie,
może się schowa…
może pomyśli,
może pomyśli,
że ktoś zwariował.
Włożę cylinder,
i bez opaski,
we łbie orkiestra,
we łbie fantazja,
w sercu ochota
jak na sylwestra.
Włożę cylinder,
dojdę do wachy,
jak chce, niech strzeli,
włożę cylinder
i włożę smoking,
żeby… widzieli…
żeby widzieli…
żeby wiedzieli,
dranie połgłowki,
że żyd nie tylko
łapciuch w opasce,
brudas z placowki.
Taka fantazja,
taka ochota,
tak mi się chciało,
patrzcie zdziwieni,
chodzę w smokingu
i z muszką białą…
Niech żandarm strzeli,
kiedy zanucę,
o, meine Kinder…
niech się potoczy pod twarde buty
lśniący cylinder…
Глава вторая
Материальная буква Е
Значение понятия собственности одновременно включает в себя как идею характера, или идентификацию, так и материальную составляющую. И в том и в другом случае собственность – это то, что принадлежит субъекту или объекту и определяет его. В тесной связи с ним находится понятие идентичности, которое определяет более конкретные черты характера, а также означает право собственности и в целом относится к миру людей. Таким образом, значения понятий собственности и идентичности пересекаются в той области, которая затрагивает отношения между человеческим субъектом и собственностью. При Холокосте эти понятия оказались максимально смешанными. Никогда прежде не существовало более упрощенных отношений между материальными благами и их владельцами, как и между собственностью и ее владельцем. В сфере репрезентации эта взаимосвязь, сведенная к приравниванию, стерла и заменила неоплатоническую практику субъективности, проецируемой на объекты индивидуализированным и почти не имеющим предела образом.
Идентичность, как универсальная проблема, часто пересматривается и конструируется заново в рамках политического и научного дискурса. Если обратиться к более конкретному примеру, т. е. к дискурсу еврейской идентичности, можно проследить его историческое развитие от эссенциализма через отказ от него во имя Разнообразия и до возрождения умеренного Эссенциального Замысла в последние годы. С исторической точки зрения, рассуждения об идентичности и материальной культуре достигли эпических масштабов в таких дисциплинах, как культурная антропология и археология. Интерпретации материальных объектов в антропологии, этнографии и археологии переоцениваются параллельно с осознанием породившего их контекста. Обычно взаимозависимость между объектом и его контекстом (национальным, этническим, культурным, историческим или экономическим) замкнута на себе. Материальный объект используется для воссоздания культурного контекста и идентичности, и, в свою очередь, такой объект сам определяется через смысл, извлекаемый из этого контекста[66]66
Шон Хайде пишет о проблемах, возникающих в результате подобного кругового типа аргументации [Sean 1997].
[Закрыть]. Так, я хотела бы вытянуть одну незаметную на первый взгляд, но показательную ниточку из богатой истории этого взаимодействия, связанную с печально известным немецким археологом Густавом Коссинной (1858–1931), чья концепция о взаимосвязи этнического, национального и материального сложилась после знакомства с философиями Гердера и Фихте. Volk в качестве принципа организации дискурса привел Коссинну к убеждению о превосходстве арийской и раннегерманской культур, поскольку для них был характерен высокий уровень материальной культуры[67]67
В этом отношении особенно показательно название одной из выставок Коссинны – «Die deutsche Vorge schichte-Eine hervorragend nationale Wis-senschaft» («Немецкая предыстория – выдающаяся национальная наука»).
[Закрыть]. Переоценивая уровень развития их материального мира, археолог, соответственно, довольно легко сводил неарийские культуры к более низкому уровню.
Еще один шаг, проложивший путь к предпосылкам геноцида, был сделан в рассуждениях немецких юристов, которые интерпретировали понятие суверенной власти и ее взаимосвязи с условиями чрезвычайного положения. Карл Шмитт открыл свою «Политическую теологию» известным определением авторитарной власти как такой, которая принимает решение о чрезвычайном положении как необходимом для общества [Schmitt 2005]. Наиболее ощутимыми результатами этих политико-философских представлений стало введение чрезвычайного положения в Третьем рейхе и инициированных Гитлером Нюрнбергских расовых законов. Хотя их можно рассматривать как этап процесса эссенциализации, эти законы также привели к четкому расовому различию между гражданином Германии – арийцем и гражданином Германии – евреем. Более того, считая немецких евреев только «подданными» и провозглашая, что они не имеют политических прав, Нюрнбергские законы исключили евреев из общества Третьего рейха[68]68
Арендт анализирует, как безгражданство евреев привело к полному отрицанию их гражданских и человеческих прав; см. особенно раздел «“Национальные меньшинства” и “люди без государства”» в [Арендт 1996: 364–388].
[Закрыть]. С изменением юридического статуса немецко-еврейские права собственности были упразднены на практике, хотя ни один закон не легализовал полное лишение этой части населения какой бы то ни было собственности. Восприятие этих «лишенцев» как культурно и расово неполноценных, освобожденных от защиты закона и одновременно подчиненных ему в вопросах смерти и наказания, быстро привело к дальнейшим расистским искажениям. Веками еврейство определялось прежде всего через категории религии и этнической принадлежности. В 1930-1940-х годах биологически истолкованная форма еврейской идентичности проецировалась – независимо от того, насколько изменчивой она оказывалась на деле, – на всех, кто соответствовал точно определенным расовым критериям, и, как следствие, распространялась на мир их материальных ценностей. Таким образом, собственность и идентичность сливались воедино.
В свете этих правовых, культурных, экономических и политических процессов, которые по-разному применялись на территориях, оккупированных Германией во время Второй мировой войны, рассмотрим следующее предметно-ориентированное стихотворение. Оно дает важное представление о том, как в годы войны понимались индивидуальная собственность и идентичность:
Non omnis moriar – вотчины моей гордость,
Луга скатертей моих, шкафов неприступных крепость,
Простыней просторы, постель драгоценная
И платья, светлые платья останутся после меня.
Нет никого у меня унаследовать это,
Так что пусть вещи е[69]69
В переводе Л. В. Барановского и других переводчиков, которых оказалось у этого произведения немало, прилагательное «еврейский» дается полностью, хотя у автора текста оно обозначено лишь только начальной буквой, что с целью приближения перевода к оригиналу и сделано в этом издании. – Прим. пер.
[Закрыть] твоя рука ухватит,
Хоминова, львовянка, шустрая жена шпика,
Доносчица скорая, мамаша фольксдойча.
Тебе, твоим пусть они служат, все-таки не чужим.
Близкие вы мои – и это так, не пустое слово,
Помнила я о вас, вы же, когда шли полицаи,
Тоже помнили обо мне. Поминая меня,
Пусть друзья мои сядут при кубке
И выпьют за мое погребенье и за свое богатство:
Коврики и парчу, тарелки, подсвечники —
Пусть пьют они всю ночь, а с рассветом
Пусть начнут искать золото и драгоценные камни
В диванах, матрасах, одеялах и коврах.
О, как будет гореть в их руках работа,
Клубы конского волоса и морской травы,
Тучи распоротых подушек и облака перин
К рукам их прильнут и превратят их в крылья;
А кровь моя свежая паклю с пухом склеит
И окрыленных внезапно превратит в ангелов[70]70
Пер. Л. В. Барановского.
[Закрыть]
[Ginczanka 1991: 141].
Незаслуженно малоизвестным автором этого стихотворения, сохранившегося неведомым образом в единственной копии, является Зузанна Полина Гинцбург, молодая польско-еврейская поэтесса, публиковавшаяся под псевдонимом Зузанна Гинчанка. Известно, что жизнь поэтессы началась в Киеве, где она родилась в 1917 году. В том же году семья Гинцбургов переехала из Киева в Рувнэ (польск. Równe, в настоящее время – Ровно), в то время польскую Волынь; именно в Рувнэ будущая поэтесса получила среднее образование и написала свои первые стихи на выбранном ею для литературных опытов польском языке[71]71
В ее семье дома говорили по-русски.
[Закрыть]. Далее она продолжила обучение в Варшавском университете. Гинчанка участвовала в оживленной литературной жизни Варшавы, входила в кружок Витольда Гомбровича в кафе «Земяньская» и быстро снискала популярность. В 1936 году она опубликовала свой первый и единственный сборник стихов «О centaurach» («О кентаврах»). В довоенный период тематика ее поэзии колебалась от сатирической и антифашистской до чувственного выражения женственности. Ее лирический голос, который только начинал набирать силу в межвоенный период, заглушил опыт военных переживаний.
Скромные литературные опыты Гинчанки военных лет нельзя, согласно научному делению, отнести к литературе концлагерей и гетто: поэтесса никогда не была ни в одном из этих мест. Во время войны она переехала из Варшавы в Рувнэ, но потом вновь начала искать убежище – на этот раз в занятом советскими войсками Львове, где вышла замуж за искусствоведа Михала Вайнзихера, хотя до того у нее были отношения с художником Янушем Возьняковским. Вторжение Гитлера в СССР и захват аннексированных ранее польских территорий, включая Львов, изменили статус еврейского населения. Для Гинчанки вторжение стало поворотным моментом в ее биографии: с этого момента она никогда не могла открыто называть себя еврейкой и решила жить «на поверхности» как польская нееврейка. Во Львове она едва не погибла из-за доноса соседа. Впоследствии, с помощью Возьняковского и подруги Марии Гюнтнер, поэтесса переехала в Краков, где жила с Вайнзихером. Его и Возьняковского арестовали и убили первыми. Арест Гинчанки гестапо имел дополнительный трагический аспект: она попала в тюрьму за связь с подпольным коммунистическим движением, а не по причине своего еврейского происхождения[72]72
Гинчанка была убита вместе со своей школьной подругой Блюмкой Фрадис в тюремном дворе в декабре 1944 года, всего за несколько недель до освобождения Кракова. По словам Кристины Гарлицкой, сокамерницы, Гинчанка проявила большое мужество во время пыток, которым она подвергалась в тюрьме. Гарлицкая также упомянула, что Фрадис, которую также пытали в гестапо, призналась, что она и ее подруга были еврейками. См. [Kiec 1994: 160–163].
[Закрыть].
Стихи Гинчанки – яркое свидетельство превращения жизни в полное опасностей выживание. В одном стихотворении, лишенном заглавия, она упоминает о событии, которое едва не стоило ей жизни: ее соседка Хоминова[73]73
В польском языке суффикс – ова в женских фамилиях является добавочным к мужской фамилии, которая в данном случае звучит как Хомин. Как правило, на русском языке такие фамилии передаются без этого суффикса. – Прим. пер.
[Закрыть] с сыном, пособником нацистов (оба упомянуты в тексте), донесли на нее в Schutzpolizei. Гинчанка спаслась благодаря соседу по комнате, официанту, который вывел ее через черный ход[74]74
Хотя некоторые нацистские информаторы были убиты во время войны подпольщиками, Хомины, самозваные вершители судьбы поэтессы, были привлечены к ответственности за свои преступления только после войны [Kiec 1994: 156].
[Закрыть]. Рукопись стихотворения сохранилась и теперь хранится в одном из варшавских архивов[75]75
Стихотворение было опубликовано на развороте ежемесячника «Odrodzenie»
[Закрыть]. Как часть архивной коллекции она лишь отдаленно напоминает о своей былой близости к руке автора и, таким образом, – о своем былом статусе прекариума. Воспринимаемое как объект, стихотворение поначалу обнаруживает напряжение между своей онтологической и эпистемологической природой. Само его существование как текстовой реликвии ⁄ следа Холокоста и как
архивного поэтического текста, способного свидетельствовать от имени умершего автора, подразумевает двойной статус выживания и смерти, свойственный прекариуму.
После войны эта частица поэтического наследия Гинчанки обнаружилась у Луси Штаубер, подруги детства автора, которая предоставила ее для публикации. Спустя годы Штаубер не могла вспомнить, как к ней попал этот измятый и написанный карандашом клочок рукописи[76]76
(1946), р. 5.
[Закрыть]. Вероятнее всего, обстоятельства, связанные с написанием и обнаружением стихотворения, в обозримом будущем так и останутся предметом догадок. Более того, даже точная дата написания одного из последних произведений Гинчанки (которое поэтесса Анна Каменьская считает одним из самых красивых стихотворений, написанных на польском языке [Kamieńska 1974: 219]) остается гипотетической. Вопреки культивируемому некоторыми поэтами обычаю военного времени указывать точные даты и даже часы написания, в рукописи указан лишь год – 1942. Таким образом, только с помощью таких терминов, как «приблизительно» или «около», можно описать историю произведения, что предопределяет его ауратическое свойство и неоднозначность интерпретации. Отсутствие конкретных данных привносит в лирику дополнительный смысл: помимо полного драматизма сюжета, выстроенного вокруг предполагаемой смерти автора и последующего разграбления его дома, оно может быть прочитано и как бродячий и полный лакун текст о Холокосте.
Кроме того, текст не имеет названия, что нехарактерно для произведений поэтессы. По сути, это единственное произведение в ее творчестве, лишенное заголовка. Необходимость как-то именовать текст заставляет критиков, включая меня, использовать горацианское утверждение «Non omnis moriar» или «Testament mój» (буквально «Мое завещание») – название, заимствованное из лирики известного поэта-романтика Юлиуша Словац– [77]77
По словам Арашкевич, которая провела телефонное интервью со Штаубер.
См. [Araszkiewicz 2001: 163]. Название монографии взято из одного из стихотворений Гинчанки, и его довольно сложно перевести; один из вариантов: «Я забираю у тебя свою жизнь: меланхолия Зузанны Гинчанки».
[Закрыть] кого[78]78
Решение дать стихотворению «имя» нельзя отнести к редакторскому вмешательству, поскольку это поэтическое завещание отсылает к текстам Горация и Словацкого. Станислав Заберовский рассматривает многочисленные аллюзии, а также разнообразие жанров, использованных в «Моем завещании» [Zabierowski 1961: 356–362].
[Закрыть]. Оба названия по-разному идентифицируют стихотворение через взаимодействие с двумя разными интертекстами. Было ли это сознательным решением поэта – использовать художественное взаимодействие между отсутствием названия и текстом? Или же отсутствие заглавия – это непреднамеренный эффект незавершенной работы?
Я убеждена, что текст Гинчанки не закончен, что ни в коем случае не умаляет его художественного достоинства[79]79
В данном случае я согласна с Юлианом Пшибосем, поэтом и критиком, который впервые опубликовал это стихотворение. Пшибось изменил его текст, заменив последнее слово «przerobi» («переделает») на przemieni («превратит») [Przyboś 1946].
[Закрыть]. Один из моментов незавершенности является преднамеренным и напрямую связан с прекариумом стихотворения: шестая строка «Моего завещания» содержит примечательный пробел в середине полного горечи императивного предложения: «Так что пусть вещи е твоя рука ухватит». Прилагательное «żydowskie» (еврейские), которое определяет происхождение имущества поэтессы и, косвенно, ее идентичность, не написано полностью, а обозначено только начальной буквой е (ż). Хотя в других случаях Гинчанка использует тире и в целом довольно экспрессивную пунктуацию, она все же никогда не прибегает к пропуску. Эллиптический пропуск в «Моем завещании» нарушает ритм и озадачивает читателя; он порождает новый, более открытый смысл, усложняя существующий. То, что при обычных обстоятельствах было бы педантичной озабоченностью этой единственной буквой «е», в данном случае помещает эту букву на тонкую грань между жизнью и смертью, связывая язык с поиском идентичности поэтического голоса. Устранение слова «еврейские», мотивированное инстинктом самосохранения Гинчанки, обостренным под давлением реальности, является особенно тревожным примером самоцензуры в тексте. Если бы это прилагательное было написано полностью, оно могло бы выдать личность автора и привнести в текст почти суицидальный смысл[80]80
Я уже упоминала об опасности хранения любого рода записей, документирующих нацистские зверства. Пшибось, который сравнивает стирание прилагательного с кодированием тайных тюремных сообщений, называет стертое слово «опасным местом» [Przyboś 1946].
[Закрыть]. Таким образом, поэт как бы просит, даже приказывает читателю: «Читай мое стихотворение, но не расшифровывай его полностью!»
Эта стратегия маскировки заметна при взгляде на рукопись стихотворения. Однако меня озадачивает сложность этого отказа: оставленная неубранной начальная буква «е» – это одновременно маскировка, и снятие маски, и даже снимание маски с замаскированного. Как будто Гинчанка хотела указать именно на то слово, которое она опустила[81]81
В своей книге, впервые опубликованной в 1959 году, Ансельм Страусс предлагает концепцию идентичности как процесса, или трансформации, тем самым расширяя понимание идентичности на фоне множества постмодернистских интерпретаций [Strauss 1997].
[Закрыть]. Буква «е» выделяется на фоне пустого пространства, делая ненаписанную остальную часть слова еще более заметной в силу ее отсутствия. Поскольку очевидно, какое слово соответствует графеме и строке стихотворения, попытка замаскировать идентичность автора только подчеркивает ее. Стирание выдает стирающую руку. Поэтому послание, скрытое за буквой «е», можно сформулировать иначе: «Прочтите и расшифруйте этот палимпсест, поскольку его незавершенность требует завершения»[82]82
Другие примеры текстуализации еврейской идентичности см. в книге [The Jew in the Text 1996].
[Закрыть].
Интуитивно ясный смысл стихотворения прямо вызван его предысторией и контекстом. За исключением явно оправданной формы самоцензуры, Гинчанка не подвергалась тем ограничениям, которые касались тех, кто жил в гетто[83]83
Capa P. Хоровиц обсуждает эту вынужденную немоту в своей книге [Horow-itz 1997: 55–57].
[Закрыть]. Тем не менее арийская сторона также находилась под строгим нацистским контролем, и нужно было сохранять осторожность и быть настороже даже ⁄ особенно с ближайшими соседями, как следует из повествования. Тем, кто жил там «па fałszywych papierach» («по поддельным документам»), приходилось стараться быть менее заметными как в своих действиях, так и во внешнем облике, вплоть до его полного изменения. В этой ситуации решение Гинчанки указать на тех, кто на нее доносил, противоречит ее желанию скрыть свою принадлежность к еврейскому народу, которая указывает на ее уязвимый статус. «Отвергнутая законом», по выражению Джорджо Агамбена, Гинчанка проявляет необычайно сильное, почти навязчивое желание обвинить тех, кто ее предал.
Поэтесса стремится к чему-то большему, чем простая осторожность, и потому следует букве морального закона, сочетая ее с непреодолимым желанием мести и справедливости. Именно на этом этическом уровне ее решимость разоблачить Хоминых приобретает оттенок, сходный с тем, который мы находим в архивах Ойнег Шабос: систематическое осуждение порочного поведения, наблюдаемого разными авторами у населения в целом. Инкриминирующее послание стихотворения Гинчанки превратило рукопись в рискованное предприятие: она стала обоюдоострым мечом, поскольку напрямую раскрывала поэтессу.
Можно ли пойти дальше и предположить, что Гинчанка была склонна воспринимать стихотворение как самомаркирующий знак и саморазоблачающее письмо?[84]84
Как письмо, отправленное потомкам, оно наделено еще одной материальной особенностью.
[Закрыть] Нетрудно обосновать ее стратегию как саморазоблачительную на основании того, что она называет преступниками тех, кто послал полицаев арестовать ее, а также решает оставить букву «е» неудаленной. Поскольку важная часть содержания лирического стихотворения основана на еврейской идентичности Гинчанки, эта единственная буква, которая эксплицирует ее этническую принадлежность, двусмысленно колеблется между самопредательством и самосохранением как в поэтическом тексте, так и в реальности[85]85
Некоторое представление об этих неопределенностях можно найти в биографии Кец.
[Закрыть].
На протяжении всей истории еврейский народ характеризовался по-разному, а еврейство превратилось в опасный для жизни фактор и стигму. Задолго до Второй мировой войны Гинчанка призналась своей подруге Марье Брандыс, что «она чувствует себя чернокожей» [Araszkiewicz 2001:45], и осознавала, что ее семитские черты лица – это маркер, внешне идентифицирующий ее как еврейку. Эта утонченная и уравновешенная поэтесса чувствовала, что ее черты лица привлекают слишком много внимания и согласно широко распространенному стереотипу она воспринимается как весьма элегантная еврейка[86]86
Подробнее на эту тему см. [Gross 1998].
[Закрыть]. Исходя из того, что нам известно, Гинчанка не скрывала своей идеитичности до войны, хотя и не идентифицировала себя как религиозную иудейку. Как поэтесса она писала только на польском языке, поэтому ее внутреннее чувство идентичности могло быть двойственным. Нацистская оккупация заставила ее отрицать свое еврейство и жить по фальшивым документам на так называемой арийской стороне в разных польских городах, причем каждая смена адреса была сопряжена с новой стратегией выживания и идентификации с поддельной личностью польки и католички. Негласное правило, по которому Гинчанка должна была постоянно отказываться от своей еврейской идентичности, чтобы не вызывать подозрений, отразилось и в ее лирике[87]87
Тщательный анализ самоидентификации выживших евреев, использующих арийские документы, см. [Melchior 2004].
[Закрыть].
Благодаря конкретному «материальному» качеству поэтического слова, достигаемому в «Моем завещании» через присутствие предметов и семантическую нагрузку буквы «е», сама буква приобретает особый, материально-образный, статус. Материальность этой буквы соединяет в себе символическое и реальное. Как таковая буква являет собой тип материальности, не имеющий материи[88]88
См. рассуждения Деррида на эту тему [Derrida 2001].
[Закрыть]. Современная лингвистика отвергает материальную концептуализацию буквы Жаком Лаканом, поскольку психоаналитик понимает букву как нечто большее, чем графическое отображение звука[89]89
Лакан пишет: «Буквой мы называем тот материальный носитель, который каждый конкретный дискурс заимствует в языке» [Лакан 1997: 56].
[Закрыть]. Идея Лакана о букве как физическом феномене, укорененном в материи, может быть связана с его интеллектуальной принадлежностью к сюрреализму – движению, которое экспериментировало с материальным и визуальным статусом букв[90]90
Цахи Вайс придерживается иного подхода к взглядам Лакана на алфавитные буквы как связанные с основанием мира в иудаизме; см. [Weiss 2009].
[Закрыть]. Однако материальность не имеющей материи буквы приобретает утопический характер в «Моем завещании», так как она может быть только приближена, а не достигнута полностью. Кроме того, в моем понимании буквы «е» мне необходимо учитывать работу отрицания: чем больше буква «е» повторяется как основной знак идентичности в жизни Гинчанки, тем больше поэтесса настаивает на отказе от нее. Таким образом, «е» воспринимается столь остро потому, что одновременно отрицает и утверждает идентичность автора. Верно и обратное: чем больше автор пытается отрицать свою идентичность, тем сильнее осознает ее. Итак, если в этом тексте и есть еврейка, то о ее фрагментарном, эллиптическом присутствии свидетельствует не только алфавит.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
