Текст книги "Империя страха [Империя вампиров]"

6

Этой ночью Ноэл спал крепким сном впервые с тех пор, как появился в аббатстве. Казалось, что все в порядке, кошмар может уйти, оставив жизнь аббатства неизменной. Он хотел, чтобы его оставили в покое и не требовали обещаний, которые должен был давать, не имея возможности выполнять. Юноша считал малодушным это желание, но тем не менее оно не проходило. Сон пришел к нему как долгожданное избавление: не нужно было думать.

Но спать всю ночь не пришлось. Под утро Ноэл почувствовал легкое прикосновение. Несмотря на усталость, вздрогнул и мгновенно проснулся.

При свете свечи разглядел лицо разбудившего. Это была чем-то озабоченная Лейла, цыганка. На мгновение подумал о ней как о женщине, но она пришла явно не для того, чтобы забраться к нему в постель. На ее лице был написан страх, но не желание.

– Кордери, – сказала она полушепотом, – сделай мне одолжение.

Эти слова можно было бы принять за неловкое приглашение, если бы не выражение лица цыганки. Ноэл смотрел на нее, пытаясь отгадать причину такой обеспокоенности.

– Что такое? – спросил он. – За Лангуассом пришли солдаты?

– Он с госпожой, – прошептала она. – Пойдем к ним. Она сказала, что проклянет его. Я слышала, как она обещала, что, если он причинит ей боль, она отомстит.

Ноэл сознавал, что Лейла очень боится вампирши, так как была магометанкой, принадлежала к нации, которая не терпела вампиров. Она не видела других вампиров, кроме Кристель д'Юрфе, и все, что знала о них, почерпнула из фантастических сказок о магии и злодействе.

– Не думаю, что она может навредить ему, – успокоил ее Ноэл.

– А если он что-нибудь сделает с ней?

Что было за этим вопросом, он не знал. Может быть, ловушка, поставленная пиратом? Как нужно было ответить?

– Почему тебя это беспокоит? – грубо спросил он.

Лейла ответила. Возможно, ревновала, боялась или позвала, чтобы предотвратить насилие. Но она действительно боялась. Это был страх перед магией, перед воплощением порока, перед дьяволом, в существование которого магометане верили не меньше, чем христиане, хотя и называли иначе.

Ноэл не мог ее прогнать и в спешке оделся, еще не зная, что делать. Он ей ничем не был обязан и не думал, что обладает большим влиянием на Лангуасса, чем она сама. Ничем не был обязан и вампирше, чтобы выступать в ее защиту, но все же решил идти, может быть, из-за ненужного обещания, которое дал Мэри Уайт.

Лейла быстро повела его к камерам. У двери на карауле стоял невысокий человек, который чуть раньше держал нож у горла Ноэла. Их появление изумило его. Он двинулся, чтобы задержать их, но Лейла сделала шаг вперед, положив руку на свой кинжал. Поколебавшись, охранник пропустил их.

Дверь в камеру Мэри была закрыта. Оттуда не доносилось ни звука, но другая дверь была широко распахнута. Лангуасс и турок находились внутри. Они принесли с собой фонарь и жаровню с углями из кухни.

Руки вампирши были связаны, конец веревки пропущен через кольцо в стене, к которому когда-то крепились кандалы. В старину, когда нормандцы еще не построили здесь свой замок, аббатство было единственным надежным местом, служившим тюрьмой для преступников в Абертейфи.

Кольцо висело высоко на стене, тело женщины неловко вытянулось; она чуть касалась пола, прижавшись лицом к холодной стене.

Мучители били ее по спине веревкой в узлах, оставляя на спине багровые пятна и рубцы. Кровь струилась по бедрам. На краю жаровни лежали два ножа лезвиями в углях, турок раздувал жар кухонным мехом.

Лангуасс сделал паузу, пока ждал ножи, которыми намеревался жечь вампиршу. Приход Ноэла не удивил его, а развлек, хотя на любовницу пират посмотрел с легким неудовольствием.

– Ученый! – сказал он. – Добро пожаловать на наш спектакль. Может быть, ты хочешь сам расплатиться с ней или задать пару вопросов в надежде, что на них ответят?

Кристель молчала, не шевелилась, не повернулась даже, чтобы увидеть, кто пришел. Ноэл не мог сказать, в трансе ли она.

– Это глупая игра, – сказал он пирату, пытаясь говорить разумно, внушительно. – Она может контролировать себя и ничего не скажет.

Лангуасс засмеялся:

– Как мы можем узнать, что она чувствует? Она не будет кричать или просить о пощаде, но тело ее дергается под плетью или когда я прижигаю его. Возможно, ей все равно, но уверен, она чувствует и знает, что с ней происходит. Она еще в сознании, это точно, и, может быть, захочет рассказать нам, например, как стала вампиром, какой эликсир жизни сделал ее бессмертной. – Лангуасс опять посмотрел на Лейлу, съежившуюся под его взглядом и брезгливо добавил: – Она не может навредить мне, дурочка. Ты же не думаешь, что я такой же слуга Сатаны, как она? Неужели, если бы у нее была волшебная сила, она не улетела вместо того, чтобы попасть к нам в руки? Я не испытываю судьбу; это судьба преподнесла мне подарок, и я соберу долги, которые мне причитаются.

– Какие долги? – спросил Ноэл.

Лангуасс смотрел на пылающие угли, на лезвия раскаленных ножей.

– Ей подобные пытали и унижали меня, – проговорил он. – Они послали меня на галеры как нищего уличного воришку. Мало того, что меня избивали, пока я налегал на весла; они хлестали меня бичом на дьявольской галере, а арабы и марсельская шваль смотрели и радовались каждому удару. Потом они послали меня в гнилую больницу, чтобы растравить раны, там люди кричали, когда их носы превращались в большую гноящуюся рану. Они сказали, что, если я не стану покорным, мне отрежут нос, чтобы украсить к тому дню, когда я встречусь с чертом.

Ноэл ничего не мог сказать. Голос пирата, чрезвычайно холодный и отчаянно злой, не допускал возражений.

– Ты знаешь, Кордери, – продолжал Лангуасс менее зло, – что наказанного раба на галере обливают горячей смолой. Здесь ее нет, но уверен, горячие ножи отлично ее заменят. Ты думаешь, что я оправился от ран так же легко, как оправится она? Я причиню этой женщине такую же боль, какую чувствовал сам. Может быть, вы оба скажете, что я не обязан расплатиться за все?

– Это же не она причиняла вам боль, – осмелился возразить Ноэл.

Лангуасс подошел к нему вплотную, полный едва сдерживаемой ярости.

– Эта Кармилла Бурдийон мучила твоего отца?! – крикнул он. – Ты не знаешь, что все, кто пользуется привилегиями тиранов, должны отвечать за жестокость? Не утверждала ли римская инквизиция, которая сжигала старух как ведьм, что осужденная ведьма ответственна за все преступления своего племени? Как мы можем говорить другое о вампирах? Каждый действует от лица всех, и эта женщина должна отвечать за всех.

Она ответственна не только за то, что сделала мне, но и за все, что было сделано англичанам во имя мира и процветания Галльской империи. Я с удовольствием бы мучил Ричарда с его львиным сердцем или какого-нибудь могущественного князя, подобного Владу Дракуле, но все, что у меня сейчас есть, – это Кристель д’Юрфе, и я не смягчусь от ее красоты – маски, скрывающей коварную душу.

Ноэл видел, что в этом человеке накопилась такая ярость против вампиров, которой в нем самом не было и, возможно, никогда не будет, если только не познает боль, унижения, через которые прошел пират.

– Прошу вас, остановитесь, – сказал он, – ради добрых монахов. Вы сегодня мне напомнили, что должны думать не только о том, что делаете здесь. Так и должно быть. Если после вашего отъезда станет известно, что тут пытали вампира, Уэллбилаву ничего не останется, как уничтожить аббатство, а монахов сожжет инквизиция, как вы и сказали. Их обвинят заодно точно так, как вы объяснили.

Лангуасс не желал слушать его.

– Они принадлежат к Истинной вере, – сказал он. – В глазах папы Борджиа, они – еретики и мятежники. А твое учение, Кордери, не чистая ли ересь? Каждый раз, переворачивая страницу в запрещенных книгах, ты предрекаешь свое сожжение, не так ли?

Это было правдой, хотя Ноэл не любил так думать о своей работе.

– И в глазах Истинной веры, – продолжал Лангуасс, снизив голос до свистящего шепота, – разве не должны гореть вампиры, чтобы возродилось человечество?

Он повернулся к жаровне, обмотал руку тряпкой, чтобы не обжечься раскаленным ножом, подошел к вампирше и положил лезвие ей на спину. Послышался жуткий звук, напомнивший Ноэлу шипение в голосе пирата, в воздухе распространился запах паленого, после чего турок захохотал, забил в ладоши. Это было первым, что Ноэл услышал от него.

Лейла в страхе отпрянула. Ноэл задержал ее так, что она уткнулась лицом в его грудь.

Когда Лангуасс увидел это, огонек злого торжества в его глазах заколебался, он криво усмехнулся и бросил горячий нож на пол. В отличие от турка он не был восхищен тем, что сделал.

«Он все же человек», – подумал Ноэл.

Кристель не издала ни звука, несмотря на кровавую рану на спине. Мышца на лопатке, казалось, наполовину растаяла, тело вздрагивало от шока. Ноэлу было жаль ее.

Женщина повернула голову, чтобы посмотреть через плечо на своего мучителя. В ее глазах читалось злорадное презрение, и Ноэл был рад, что цыганка не увидела этого. Турок Селим заметил все, но захихикал еще больше. Он не боялся сверхъестественной мести за то, что сделал его хозяин.

– Вы будете жечь ее дюйм за дюймом? – хрипло спросил Ноэл. – Вы это намереваетесь делать?

– Почему бы и нет? – сказал Лангуасс. – А также причинять любую другую боль. До того как она уснет, я пообещал турку и моему верному слуге, что они развлекутся с ней. Селим предпочитает мальчиков, как ваш благородный князь Великой Нормандии, но при случае окажет честь и женской заднице. У него не было вампирш, и хотя госпожа имела много обыкновенных любовников, я рискую предположить, что безносых у нее не было.

Цыганка застонала, еще крепче прижавшись к Ноэлу.

– Для себя, – сказал Лангуасс, – я возьму только немного крови.

Он провел пальцкм правой руки по спине женщины, поднял окровавленную руку так же, как это делала вампирша, когда приглашала его лизнуть кровь. Он не хотел брать с ее пальцев то, что охотно ззял со своих. Затем посмотрел на Ноэла и уловил упрек в его взгляде.

– Я хотел бы стать вампиром, – сказал Лангуасс с горечью. – Тогда я обратил бы на них собственную ярость, и этот трусливый Ричард не мог бы сказать как когда-то, что для него недостойно встретиться со мной. Я был бы тогда так же жесток, как их легендарный Дракула. – Произнося эти слова, он не казался очень радостным и уверенным в своей решительности, а задумчиво смотрел на свои пальцы. Видимо, кровь не была такой приятной для пирата, как он ждал.

Лангуасс принес другой нож, обернул руку тряпкой, как раньше, незаметно стерев оставшуюся кровь с пальцев. Когда он поднял горячее лезвие, чья-то рука опустилась на плечо Ноэла и отодвинула его в сторону от двери. Кордери оглянулся и с радостью увидел, что это не аббат, который сомлел бы от шока, а Квинтус, более крепкий и решительный.

– Бросьте нож, прошу вас, – сказал монах спокойным четким голосом. Стражник подошел к нему, но не решился остановить.

– Идите в свою спальню, – сказал Лангуасс. – Я сам здесь разберусь.

Пират направился к вампирше, но Квинтус быстро встал между мучителем и жертвой. Он протянул руку, будто приглашая Лангуасса вложить раскаленный докрасна кинжал ему в ладонь. Пират вздрогнул, отдернул лезвие к своей груди, побледнел, и Ноэлу показалось, что жар лезвия проникает даже через ткань.

Лангуасс не смог ударить монаха и убрал нож.

– Вы здесь гость, – сказал твердо Квинтус, – и то, что делаете здесь, касается не только вас. Происходящее в нашем – и Божьем – доме касается нас и Его. От Его имени я прошу вас уступить. Вы – вор и убийца, но вы еще не отлучены от веры. Мы бы не хотели этого, я надеюсь, что имя Христа что-то для вас значит. Вы действительно хотите навлечь на себя проклятие?

Ноэл не верил, что угроза отлучения от церкви много значила для Лангуасса, но, наверное, законы гостеприимства значили больше. Так или иначе, пират молчал, не шевелился. Квинтус овладел положением.

– Благодарю за снисхождение, – сказал он Лангуассу. – Если вы уберете марокканскую женщину и вашего хихикающего турка, я присмотрю за делами, покараулю до заутрени.

Но это было слишком, и Лангуасс отрезал:

– Нет!

Несколько мгновений монах и пират старались пересмотреть друг друга. Хотя Лангуасс легко превзошел Ральфа Хейлина, Квинтус оказался более твердым орешком. Монах опустил глаза, но сделал это по своему желанию.

Лангуасс остался доволен этой маленькой победой.

– Аббат был любезен со мной, – сказал он. – Я всегда был другом Истинной церкви и не навлеку на себя ее гнев. Теперь вы можете идти; все завершилось.

Квинтус медленно поклонился:

– Я готов услышать ваше честное слово, что вы больше не навредите госпоже.

– Я даю его, – ответил Лангуасс с максимальной издевкой. – Но тем не менее сам буду присматривать за ней. Что касается ее ран, то Кордери их залечит.

– Благодарю, – сказал Квинтус, бросив взгляд на Ноэла, который согласно кивнул.

Цыганка отпустила плечо Ноэла, поблагодарив его взглядом, хотя он знал, что ничего не сделал – и ничего не достиг бы, если бы не Квинтус.

Лангуасс вместе с турком медленно вышли из камеры. Ноэл повернулся к Квинтусу, развязывавшему руки вампирши. У него опять засосало под ложечкой, он хотел выйти, чтобы больше ничего не видеть и не знать. Но остался, чтобы проявить великодушие по примеру Бога, в которого он никак не мог поверить всем сердцем.

Лангуасс решил сделать последний жест пренебрежения, и за уходящим Квинтусом послышался звук закрываемой двери. Дверной засов глухо щелкнул в скобах, оставил Ноэла с раненой женщиной.

7

Ноэл помог Кристель лечь на лавку, служившую ей кроватью. Прикрыть ей спину не осмелился. Ее руки были холодны, и это тревожило. Жаровня стояла рядом, и он надеялся на ее тепло.

Она была в сознании, но казалась изнуренной. Злоба, с которой женщина смотрела на своего мучителя, прошла. Ноэлу стало ясно, власть вампира над болью не безгранична. Кристель прикладывала определенные усилия, чтобы контролировать себя.

– Не бойся, – обратилась она к нему, – я не обижу тебя.

Ноэл улыбнулся, показывая, что не чувствует страха, хотя на душе скребли кошки.

– Помочь чем-нибудь? – спросил он, думая о воде или мази. Мази не было, но фляга с водой стояла рядом.

– Больше всего, Кордери, – сказала вампирша мягко, – мне нужна порция твоей крови.

Юноша смутился, подумав, что она смеется над ним, но темные глаза глядели вполне серьезно, и он понял не шутит.

– Я не понимаю этого, – прошептал он. Через мгновение прибавил: – Кровь ведь не накормит вас.

– Она мне необходима, – так же шепотом сказала женщина. – Я так нуждаюсь в ней, что даже говорю об этом с трудом. Я не буду заставлять тебя, ты был приветлив со мной, но клянусь – опасаться нечего. В этом нет никакого риска.

Если бы дверь была открыта, Ноэл ушел бы, чтобы скрыть растерянность. Помедлив, подобрал с каменного пола один из ножей Лангуасса.

– Не уходи, Кордери, – быстро сказала она, не зная, что дверь заперта. – Ты не знаешь, что сделали с Мэри? Они могли ранить ее.

– Думаю, они оставили ее в покое.

Ему было стыдно из-за невыполненного обещания защитить девушку. Он даже не знал, что с ней. Ее могли ранить. Показалось подозрительным, что не слышно шума в камере рядом.

Ноэл отодвинул второй нож ногой, затем поднял, хотя тот еще был горячим. Отбросил оба ножа в угол мрачной клетки. Свет фонаря мерцал, отбрасывая на стену танцующие тени, как будто сообщая о появлении демонов – злых духов над распростертым телом намеченной жертвы.

– Они не пустят ко мне Мэри, – сказала Кристель еле слышно. – Когда она закричала, Лангуасс приказал своим людям заставить ее замолчать. Как бы она не умерла.

Вампирша медленно села, одеждой прикрыв наготу.

Ноэл поморщился от мысли о боли, причиненной ей ударами по спине, но тут же обругал себя, вспомнив, что она может терпеть удары и ожоги. Ей вряд ли больно от прикосновения шерстяной одежды. Даже если так, черты ее лица заострились, и было трудно поверить в отсутствие страданий.

«Откуда мы знаем, как она может чувствовать. Можно ли чувствовать боль в полной мере и не признавать это в силу долга», – размышлял Ноэл и решил, что это невозможно. Ни одно существо, независимо от его сущности, не в состоянии сдержать крик, если его пронзил огонь раскаленного докрасна ножа. Но кто, кроме самого вампира, может сказать, что чувствует вампир, когда его кожу рвут или жгут? Кристель чувствовала себя плохо: неужели Лангуасс был прав, и ее можно заставить говорить, если она действительно знает что-то ценное?

Ноэл смотрел на нее, не зная, что сказать.

– Не надо извиняться, Кордери. Не надо меня жалеть. Если Ричард схватит тебя, его обращение с тобой будет таким же, как обращение пирата со мной.

– Почему? – спросил вдруг приободрившийся Ноэл. – Из-за моего родства с человеком, убившим женщину его двора, или потому, что я знаю, как сделать микроскоп?

Она неподдельно удивилась вопросу:

– Причем здесь эта игрушка? – спросила она.

Ноэл понял: следует поостеречься. Нельзя сказать наверняка, что будет с ней, если Лангуасс увезет ее из аббатства. Их любопытство сплелось в странной игре.

Она была не прочь поговорить, может быть, для того, чтобы забыть о своих ранах и жажде, утоляемой кровью.

– Мой отец полагал, что прибор может многое рассказать об организме и жидкости в нем, – сказал Ноэл. – Он знал, Ричард хотел убить его, опасаясь, что отец откроет природу человеческой плоти и плоти вампира.

Кристель смотрела на него внимательно, хотя ее лицо еще оставалось бледным. Истощенная, она меньше походила на вампира, кожа ее слегка потускнела, но теперь Кристель опять держала себя в руках, самообладание почти вернулось к ней.

– Эдмунда Кордери следовало арестовать за его тайное предательство, – сказала она. – Какому тщеславию он поддался, поверив в вероятность узнать что-то для себя с помощью странного прибора для подглядывания? Разве человеческие души можно разглядеть, как мышцы? У Ричарда есть магический кристалл, которым пользовались Дэлон Ди и Эдвард Келли; я смотрела в него и думала, что увидела ангельское воинство, но даже этот прибор не может научить Келли, как стать бессмертным.

– Это не волшебство, – возразил Ноэл. – Отец не верил, что в появлении вампиров участвует магия: просто необходимо понять процесс.

– Все это стремление механика, – сказала она и усмехнулась с легкой иронией, – представить мир и живую ткань как машину. Но чего он хотел? Надеялся на смерть вампира или мечтал сам стать одним из них?

Ноэл не был уверен в ответе, но притворился, будто знает его:

– Он сумел убить одного вампира. Со временем, с помощью микроскопа, зная мир клеток и частичек, смог бы убить вас всех.

– Он был глупцом? – ответила Кристель. – Кроме Кармиллы Бурдийон, вампиры не умирали, но обычные мужчины и женщины постоянно умирают на лондонских улицах. Об этой болезни идет дурная слава, ею болеют больше обычные люди, чем вампиры.

– Но Кармилла Бурдийон мертва, – возразил Ноэл.

– Ты гордишься этим, Кордери? Жестоко покончить с милым созданием, которое могло существовать тысячу лет. Знаешь ли ты, сколько ей было лет?

– Четыреста пятьдесят, – сразу же ответил Ноэл, сообразив слишком поздно, что мог раскрыть свое знакомство с «Вампирами Европы» – запрещенной книгой, хранившей истории многих вампиров.

Но она только улыбнулась:

– Ты, наверное, считаешь, будто можешь понять, что значит жить, как мы, в тени вечности. Думаешь, это похоже на твою собственную жизнь, только дольше, и все. Полагаешь обычным делом, что мы можем жить без печали, боли, гнева. Но не можешь представить, насколько мы в самом деле разные. Ты не имеешь понятия о нашей природе, нашем прошлом, бедный мотылек… короткий блик в тени жизни.

– Я понимаю, почему вы так жестоки, – сказал он. – Понимаю, как ваша невосприимчивость к боли заставляет страдать других, поэтому во всей Галльской империи пытки – обычная вещь. Я слышал истории об Аттиле, Дракуле. Вы, галльские вампиры, думаете, что вы – лучшие существа, соблюдающие рыцарский кодекс Шарлеманя, с его скромностью, благородством и великодушием. Но даже в Тауэре творятся вещи, позорные для его строителей, все виселицы в Лондоне переполнены жертвами. Почему я должен считать вас или другую вампиршу лучше Эржебет Батори, принимавшей ванны из крови детей, чтобы стать прекрасной и сделаться царицей Востока? Я знаю, порок живет в вас, поэтому не заблуждайтесь относительно того, что я хотел для вас сделать сегодня ночью. Возможно, моя вина в том, что проделки Лангуасса мне не по душе.

Эта вспышка гнева озадачила Кристель.

– Наша жестокость не безрассудна, – сказала она с напускной искренностью. – Эржебет Батори была осуждена за свои преступления даже в империи Аттилы. Ее замуровали в собственном замке – разве не знаешь?

– Но не ответили ее же собственной монетой, – произнес Ноэл с досадой. – Она не страдала, как заставляла страдать других. В могиле она просто уснула и может проснуться в любое время, готовая вернуться к жизни. Через какое время она умрет, по вашему мнению? Или может голодать вечно?

– Я не знаю, – сказала Кристель. – Но она платит за свои деяния по закону. Закон поддерживает равновесие, а если бы миром правили обычные люди, имения были бы разорены и законы соблюдались бы с трудом. Разве у мусульман нет палачей? Разве они славятся своей добротой? Даже сотой части страданий не существовало бы в мире, если бы обычные люди удовлетворялись тем, что им дал Бог. Если бы они жили, как должны, у них было бы бессмертие в раю.

– Лицемерие! – воскликнул Ноэл. – Вампиры не следуют Христу по-настоящему и любят жестокость больше, чем простые человеческие существа. Отец рассказывал мне, как вы обошлись с Эдвардом Дигби за его участие в «Пороховом заговоре». Его протащили лошадьми по улицам, повесили, кастрировали и четвертовали. Представляете ли вы себе, что люди могли сотворить такую пакость, если бы он пытался убить обычного князька? Ваша жажда человеческой крови и человеческих страданий – ужаснейшая вещь на земле, и, что бы ни говорил ваш марионеточный папа, Бог не может такого позволить. Разве Христос разрешил вам пить человеческую кровь?

Она туже завернулась в одежду и опустила глаза:

– Кровь, что я пила, мне давали по желанию. Большей частью по любви или, по меньшей мере, со лживыми обещаниями любви. Кордери, а ты бы не дал свою кровь, если бы любил? Ваш Спаситель не стеснялся кровоточить ради любви к людям, и вы пробуете эту кровь при причастии, не так ли?

– Это разные вещи, – возразил Ноэл.

Она опять посмотрела на него, будто готовясь пронзить взглядом. Усталости и уныния больше не было в ее лице, да и голос совсем изменился.

– Если бы ты любил меня, Ноэл Кордери, – сказала она, – разве ты не предложил бы своей любимой в дар собственную кровь? Разве ты не предложил бы ее с радостью, как Эдмунд Кордери Кармилле Бурдийон? И отказывая мне в ней, разве ты не пытаешь меня по-своему, как это делал грубый и злой пират?

Ее взгляд завораживал, к чему она и стремилась, Ноэл не мог оторвать от нее глаз. Разве он мог отрицать, что Кристель лучше любой обычной девушки? Как он сам мог избавиться от желания? Выбора не оставалось: желание бушевало, как ветер из ада, желание сверхъестественной силы. Он все же не был монахом, и если вампирша взбудоражила его больше, чем цыганская так называемая «принцесса» или бедняга Мэри Уайт, не отражался ли в этом весь мир? Прав ли Лангуасс в том, что ее красота – чудовищная ловушка, а она – сирена, сатанинская девка? Так это или нет? Что должен думать, чувствовать и делать человек?

– Я не люблю вас, – ответил он сдавленно и сразу понял, как неловко звучит ответ, повторивший ее тон. Он перекрестился, но не демонстративно, а застенчиво и незаметно, как бы ища в кресте свою защиту.

– Кармилла Бурдийон могла бы любить тебя, – сказала женщина, – как любила твоего отца. Ты мог бы найти такой покой в ее объятиях, что возненавидел бы жизнь, которая предстоит тебе. В этом покое Эдмунд Кордери не отказал себе, даже когда намеревался убить ее, теряя многое сам.

Юноша попятился назад перед этим странным наступлением, чувствуя угрозу в словах, а не движениях. Опомнился он у каменной стены, будто прикованный к ней своим изумлением.

Но Кристель не смеялась над его тревогой. Она опять стала мягче и смотрела с невинностью ребенка:

– Пожалуйста, Ноэл, пожалей меня, подари немного крови.

– Нет, – ответил он хрипло, – не могу. Я не стану. – Ноэл отвернулся, прислонившись лицом к двери, желая, чтобы та открылась.

Когда наконец он повернулся, Кристель не была настроена обращать на него внимание. Она подобрала ноги под себя, свернулась клубком, будто устраиваясь на столетний сон вампиров, пробуждающихся, только когда кто-нибудь омочит их иссохшие губы кровью.

Под черными прядями на бледном лице больше не было шрама от ножа Лангуасса. Со временем исчезнут раны на ее спине, как будто их и не было. Шрамы и рубцы, без сомнения, остались на спине Лангуасса, причиняя ему боль при всяком прикосновении. Они, вероятно, так врезались, что не исчезнут, даже если ему удастся стать бессмертным. У некоторых рыцарей Ричарда, обращенных в вампиров в пору зрелости, остались знаки старых ран, которые уже нельзя удалить. Лангуассу было все равно, как выглядеть: он был горд рубцами – следами боли, из которой черпал свободу.

«Настанет ли конец, – думал Ноэл, – кровавой дани, собираемой вампирами с простых людей, – не только ручейком, текшим в свободной любви, но потоком из-под кнута палача, меча воина?» Все правление вампиров, казалось, измерялось шрамами и грабежами шрамами на избитой спине Лангуасса, шрамами на измученной груди Эдмунда Кордери, грешными рубцами на душах бессмертных, не спешащих встретиться со своими судьями и создателями.

«Я не хочу шрамов», – сказал про себя Ноэл так страстно, что эти слова чуть ли не прозвучали вслух.

Сказав это, он почувствовал грех Адама в груди невыносимое желание, освободить от которого могла только кровь.

– О Квинтус, – пробормотал он, садясь в угол, втискиваясь между стеной и дверью, – в конце концов я только горсть плоти?! Я бы помолился и попросил Бога изменить меня, но прекрасно знаю, Он не сделал бы этого, если бы даже мог.