Текст книги "Карнавал разрушения"

Харкендер позволил ей отвести взгляд, и она с благодарностью вернулась к зеркалу. И встретила взгляд своего прекрасного двойника. Она знала, что зеркала часто использовались магами для получения видений, и сквозь них можно было путешествовать в другие миры, но ей хватало магии собственного отражения. В давно минувшие времена, когда Харкендер пытался наставлять ее, она не выказала ни малейшего таланта, равно как и интереса в отношении его магии.

Иногда, глядя на себя, как сейчас, Мерси не могла удержаться, чтобы не спросить себя: а нет ли за пределами ее видения иного присутствия? Ее предупреждали: мол, не только Харкендер использовал ее в качестве ясновидящей – Лидиард поступал точно так же – и она замечала, как порой, говоря с ней, Харкендер словно бы адресуется к другим – вместе с ней или вместо нее; к ангелам, равно как и к людям. Эта мысль ее тревожила, но одновременно вселяла восторг. Помимо всего прочего, она была проституткой и должна была назначить цену за свою душу, которую выставляла на продажу так же охотно, и не дороже, чем тело.

Харкендер плавно добрался до оргазма и теперь отдыхал, позволив телу соскользнуть с ее тела. У нее самой не произошло сильного оргазма, доставляющего удовольствие – только жар, который продержался какое-то время и постепенно сошел на нет. Она терпеливо ждала, пока Харкендер оставит ее. Когда он слез с нее и улегся вниз лицом, великолепный в своей усталости, которую сам же и вызвал, Мерси мигом избавилась от вялости и апатии, встала и быстро обтерла тело губкой, прежде чем одеться. К тому времени, когда она закончила туалет, он повернулся на бок и теперь наблюдал за ней.

– Спешить некуда, – сообщил он ей. – Ты должны попытаться привыкнуть к факту, что нам принадлежит все время мира. Пора избавляться от старых привычек, Мерси, дорогая, и вырабатывать новые, более подходящие тебе.

– Мне мои привычки дороги, – сухо парировала она. – И мне приятно потворствовать им. В любом случае, ты свои привычки и зависимости просто боготворишь, превратил их в священный ритуал.

Он рассмеялся, хотя она, скорее, собиралась оскорбить его, а не превратить все в шутку. – Это не просто привычка, – пояснил Харкендер. – Это искусство, это трансцендентализм, героизм и настоящее священнодействие . А вовсе не глупая зависимость. Тебе лучше постараться научиться им, ведь тебе достается столь мало удовольствия в череде радостей мирских. Вглядись и увидишь – это совершенно безопасно.

– У меня нет таланта к видению, – оборвала она его. – Или к другим компенсациям за боль. Что же до безопасности, то я не уверена: любит ли меня твой ангел-хранитель так же, как и тебя, и я не стала бы требовать, чтобы его магия меня защищала.

Порой Мерси думала: не было ли единственной для Харкендера причиной сделать из нее любовницу его стремление сохранить ее в качестве помощницы в его личных ритуалах. Вряд ли: предварительное соитие едва ли было необходимой частью ритуала. В любом случае, ничего странного в том, что мужчина, подобный Харкендеру, желал иметь более одной любовницы, пусть даже первую и любит всем сердцем. Гордость гораздо важнее для него, нежели верность.

Когда Харкендер поднялся с кровати и направился в соседнюю комнату, Мерси повернулась к зеркалу у туалетного столика и привычно оглядела свое лицо, радуясь его соразмерности и отсутствию признаков возраста. Она терпеливо ждала. Наступил перерыв: вторая, и более значительная, фаза драмы еще не началась. Она едва ли испытывала нетерпение, ибо ее не особенно захватывало то, что должно было произойти. Она никогда не была способна развить в себе должное восхищение, адекватное получаемому вознаграждению.

«Есть ведь другие, гораздо более способные к этой работе, чем я, – говорила она себе. – Но мне приходится быть благодарной, что он ни разу не решил заняться их поисками. И вдвойне благодарной за то, что он никогда не соберется возложить эту обязанность на свою обожаемую Корделию. Ведь вполне возможно, что моя возвращенная юность держится лишь на ниточке этой самой службы. И живу я в такое неспокойное, но интересное время, и сумела привыкнуть к нему. Какое право он имеет насмехаться над моими привычками или давать мне советы поменять их? Я несу свою службу достаточно хорошо и не жажду новшеств. Он пусть и сгорает от нетерпения узнать, что же там, за дверью этого мира, а мне это без надобности. Я скорее представлю миры, которые во сто крат хуже этого, нежели воображу, что они могут быть лучше».

Харкендер часто говорил ей, что история человечества не может больше тупо тянуться до самоубийственного конца, что настал период трансформации. Как легко было поверить в его пророчества касательно разрушения – да и кто бы усомнился в них сейчас, когда во Франции только что бушевала жестокая война? – и как невозможно оказалось поверить его надеждам на продолжение жизни после Апокалипсиса.

Прошло пять или десять минут, прежде чем Харкендер вернулся. Он все еще был обнажен, но тщательно вымылся и, без сомнения, морально подготовился к тому, что произойдет.

– Пойдем, – позвал он отрывисто. – Я готов.

Мерси взглянула на него и не смогла удержаться от восхищения, но ужас еще не возник. Она часто испытывала ужас во всем, что касалось Харкендера. Однако, она была уверена, что он избежит вреда. Его ангел-хранитель однажды наказал его слепотой и страшной раной двадцать лет назад, но сейчас бережно хранил его. Харкендер похвалялся ей, что, будь у него желание, в подражание Вечному Жиду из странной немецкой поэмы, оказаться в жерле действующего вулкана, он сумел бы восстать из пепла, словно торжествующий Мессия – из Ада, обретя при этом новую мудрость. Он не научился любить боль и еще меньше мог получать от нее удовольствие, но умел продуктивно жить, объятый ею, и ценить сокровища, которые обретал благодаря ей.

Мерси обогнала Харкендера в коридоре и повела его к дверям, пройдя через которые, они очутились посреди открытой местности, окруженной стенами разваливающегося дома. Она задрожала от холода, хотя и оделась должным образом. Погода в эти дни стояла не по сезону холодная. Слуги, подготовившие арену, удалились некоторое время назад, получив строгий запрет на возвращение. Так что ей одной нужно было наблюдать за действиями Харкендера.

Поджидавшее их устройство было ей знакомо. На сегодня не стоило делать попыток испытать что-либо новое. Повторение пройденного в данном случае служило хорошую службу, и Харкендер не спешил с освоением жизненно важного пространства, как не торопился и с изучение податливого тела миссис Мюрелл. В подобных делах его стиль оставался неизменным.

Она безмолвно наблюдала, как Харкендер ложится на крест святого Андрея, установленный горизонтально на ложе из бревен и соломы. Она взяла в руки молоток и один из гвоздей, заготовленных на дубовом столе с металлическими ножками. Нацелила острие гвоздя в центр правой ладони Харкендера и начала забивать, так, что под конец он наполовину вошел в дерево.

Харкендер не издал ни звука, хотя и содрогался от мучительной боли, охватившей его тело. Мерси не испытывала ни грамма сочувствия, поглощенная работой. Она занималась этим уже так много раз, что ее это нисколько не задевало. Как будто в тысячный раз перечитываешь какой-то абзац в книге, будучи уже не в состоянии отыскать смысл в сочетании букв.

Она забила второй гвоздь, в левую ладонь.

Мерси не знала, является ли это действо платой за его вечную юность, здоровье и жизненную силу – или же он вызвался нести ее в знак своей преданности. Да и какая разница: смысл от этого не менялся. Тридцать или сорок раз в году Харкендер пускался в подобные приключения, наслаждаясь единством с миром ангелов, не смущаясь неприятностями человеческого свойства.

Третий гвоздь вошел в лодыжку правой ноги, а четвертый – в левую. Харкендер хранил молчание. «Интересно, это храбрость или обязательство? – думала она. – Смогла бы я сделать то же самое, если бы он потребовал такое за мою молодость? Согласилась бы я заплатить эту цену – и смогла бы пройти через испытание, если бы дала согласие?»

Она не могла найти ответ. – Смысл не просто в том, чтобы войти в мир ангелов, – учил ее Харкендер, когда ему приходило в голову дать ей некоторые объяснения. – А в том, чтобы увидеть – так отчетливо, как это по плечу обычному человеку, что поджидает по прибытии в этот мир. И для этого надо многое преодолеть. Жестокие раны и унижение могу увести человека так далеко, как далеко обычный человек может оказаться лишь перед лицом смерти. Вервольфы и Глиняный Монстр – неподходящие для этой цели инструменты, даже если бы сумели отыскать в себе смелость для этого, и я не уверен, что Лидиард и Геката подготовлены лучше. Меня сотворили удачнее, из более крепкого материала. Я – единственный на земле человек, кто осмеливается на такое.

Слушая его речи, Мерси слышала другие, не произносимые вслух, фразы: «Ведь это доказывает, что я – больше мужчина, нежели Лидиард? Это доказывает, что сэр Эдвард Таллентайр был ничтожеством, а я – мессия, который поведет человечество к сияющим вершинам Миллениума. И разве не доказывает это, что я достоин стоять рядом с ангелами, купаясь в тепле их любви и восхищения?»

На все эти речи у нее был готов собственный, также непроизносимый, ответ: «Кто может судить, доказывает это что-либо или нет? И кого это может волновать?»

Она пропитала кострище и обнаженное тело Харкендера парафином. Действовала при этом осторожно, дабы не капнуть себе на одежду. Зажгла спичку, держа ее подальше от собственного тела. Подобрала одежду поближе к себе и, кидая спичку, поспешно отступила от первых языков пламени.

К тому времени, когда черный дым начал подниматься в серое небо, а пламя – быстро разгораться, последние остатки ее постсексуальной удовлетворенности исчезли без следа. Ее охватил жуткий холод – во всех смыслах этого слова, и даже огню было не под силу согреть ее.

«И зачем богам нужны мученики? – думала она, наблюдая, как жар обжигает незащищенную плоть Харкендера. – Зачем они обрекают своих любимцев на муки – снова и снова? Это непохоже на спорт, непохоже на доказательство веры. Зачем ангелам становиться жестокими или добрыми по отношению к человеческим созданиям, если у них достаточно собственных занятий? Если вселенная в самом деле так огромна, темна и пуста, как считает Харкендер, тогда вся эта комедия бессмысленна».

Пока она размышляла, Харкендер начал кричать.

Сам по себе этот факт уже имел место прежде, но сейчас тембр его голоса казался необычным, и она воззрилась сквозь дым и пламя, пытаясь понять, в каком он состоянии. Обыкновенно его плоть восстанавливалась сразу же после того, как плавилась и сгорала, процесс горения был продолжительным, но удерживался в равновесии. Словно души грешников в аду, если верить страшной легенде – он горел, но огонь не пожирал его.

На сей раз оказалось по-другому.

На сей раз процесс регенерации оказался много слабее, и ему было трудно бороться с воздействием пламени. Непривычная вспышка ужаса объяла ее сердце, когда она увидела Харкендера извивающимся на кресте: верхние слои кожи и плоти отваливались, обнажая жуткую красную массу с торчащими костями. Странно, но, видимо, в этой массе еще сохранились легкие, позволявшие его горлу исторгать крик.

Мерси не сомневалась, что ангел-хранитель Харкендера все еще действует, иначе он бы уже умер. Но при этом она не сомневалась: нечто сильно мешало процессу, не давая телу Харкендера восстанавливаться. И не только сам Харкендер оказался в фокусе борьбы, ибо огонь стал злее, языки его взлетали много выше, чем обычно бывает с пропитанной парафином древесиной. Ей пришлось отступить назад, поднять руки, защищая лицо от ужасного жара. Ее так и подмывало сбежать, но удерживал на месте противоположный импульс, подсказывающий, что она должна остаться и наблюдать за происходящим.

Она увидела, как Джейкоб Харкендер поднимает правую руку, и поняла: видимо, удерживавший ее на месте гвоздь выпал, пока горела древесина. Рука выглядела неестественно тонкой, она вся почернела. Видимо, останки оплавившихся мышц и сухожилий спеклись, превратившись в подобие обсидиана. Рука двигалась механически, будто кто-то управлял ею при помощи рычагов.

Вот кисть вытянулась в сторону, словно пытаясь вырваться из огня. Мерси поняла, что и вторая рука освободилась от державшей ее хватки, и Харкендер пытается дотянуться до нее – изо всех сил.

Его крик превратился в единственное слово, повторяемое снова и снова: «Мерси!» Она не была уверена, что он зовет ее, но все равно ощущала ужас. Страх подсказывал: он пытается схватить ее и ввергнуть в пучину огня, дабы она разделила его судьбу. Видно, условия фаустовского соглашения подошли к концу, и настало время отправиться прямиком в ад.

– Мерси! – заверещал он снова, выговаривая слово с неимоверным трудом.

Она отступила еще немного назад. Он уже почти высвободил ноги, хотя стальные гвозди должны были глубоко уйти в тело – если только они не расплавились. Харкендер уже был в состоянии сделать шаг с ложа из соломы и бревен, будь у него на это силы. И, похоже, силы были. Черная клешня, в которую превратилась его длань, по-прежнему тянулась к ней.

– Мерси! – завывал он. – Мерси!

Она хотела крикнуть ему в ответ: не будет тебе ни Мерси, ни милосердия [2]2
  Мерси – милосердие (англ. ).


[Закрыть], – и не сумела произнести эти слова. Горло саднило, видимо, от жара и дыма, и она не знала, сумеет ли сделать еще один шаг назад, ибо ощутила себя вдруг такой измученной, иссохшейся, слабой, такой старой …

Она отчаянно желала увидеть себя в зеркале.

– Мерси! – простонал Харкендер так мучительно и изможденно, что она не знала, сумеет ли он произнести еще хотя бы слово.

Черная, будто стеклянная, клешня, тянулась к ней, шаря в воздухе. Он уже слез с кострища, но пламя тянулось следом за ним. Все, что сохранил от него его ангел-хранитель, был страшный черный скелет, танцующий на невидимых струнах, при этом, видимо, не ощущающий боли. Мерси не сомневалась, что боль, державшая в плену Харкендера сейчас, должны быть тяжелей, чем любая, которую он ощущал прежде.

«Ну и как ты, радуешься сейчас, в компании своих ангелов? – безмолвно кричала она. Гордишься тем, что единственный такой человек на земле, кто сумел войти в их царство? И достаточно ли ты могуч сейчас, чтобы править бал на карнавале разрушения и в адской обители разврата?»

– Мерси! – беззвучно кричал он. – Мерси! Мерси! Мерси!

Он и прежде молил о милосердии – ей это было известно – когда прошел через пожар, уничтоживший его дом, и когда страдал от медленного, постепенного восстановления своих нервных окончаний, беспомощно лежа на больничной койке. Он молил о милосердии прежде, и его пришлось ждать много долгих лет, прежде чем выкарабкался. Трусость подсказывала ей: он сумеет это вынести. И та же самая трусость уверяла: ей это не нужно.

Теперь он повернулся спиной к стене, и выход был отрезан. Дьявольская черная клешня тянулась к ней, пытаясь утащить в преисподнюю. Сознание подсказывало, что она это заслужила. Что эти двадцать пять лет лжи были несправедливы, и за все надо платить. «Но неужели сейчас? – кричал внутри нее полный ужаса голос. – Пожалуйста, Боже, только не сейчас!»

Она никогда прежде не взывала к Богу, просто не верила, что ей ответят.

Не могла она и решиться взять тянувшуюся к ней руку, но что-то за нее сделало это. Некто, кому реально принадлежало ее тело, дотянулось и взяло страшную руку Харкендера, сжав ее, подобно милосердному союзнику.

Как только она коснулась руки, Мерси увидела лицо Харкендера – или то, что от него осталось – очень ясно. Она видела угольно-черный череп и горящие глаза, блестящие зубы в безгубом провале, напоминающем дьявольскую усмешку.

Она не сомневалась: то было лицо Харкендера, но при этом на него словно бы наложилось другое лицо, совершенно иное по форме и содержанию.

Новое лицо мягко глядело на нее небесно-синими глазами. Это было прекрасное лицо, но она сразу отказалась видеть в нем лицо ангела – как и прежде отказывалась. И все равно, узнала его очень быстро.

Рука потянула ее – нежно, но без лишней вежливости, прямо в пламя. Она начала гореть, и ей не понадобилось зеркала, чтобы увидеть, в кого она превратится.

9.

Нелл оставила Гекату и Анатоля Домье вместе с кучей своего багажа возле дома для гостей в деревне, пообещав прислать за ними, когда заручится разрешением отца. Она собиралась прогуляться пешком до Конца Света, но по дороге ее перехватила тележка булочника. Этот булочник знал ее и пригласил поехать вместе с ним.

Поездка не отличалась особым удобством. Дорога оказалась выщербленной, разбитой, их то и дело задевали обвисшие ветви деревьев, которые следовало обрезать еще пару лет назад. Булочник извинился от имени своего лендлорда, чьи люди все ушли на войну, оставив дорогу в плачевном состоянии. – Великий сад Англии пришел в запустение, – пробормотал он. – Вот растения и расползлись, куда ни глянь.

– Лучше уж так, чем когда их разносит на куски взрывом, и они валяются в грязи пополам с кровью, – отвечала она.

Неясный дневной свет просачивался сквозь вершины деревьев, но Нелл лес вовсе не казался дремучим. Зеленый, мирный, «уснувший» – такое определение она предложила вместо «одичавший». Она могла представить, как эти густые древесные кроны нагоняют страх, но только не на нее. Да и булочник явно радовался возможности совершить поездку в этих местах. Молочник и почтальон, разумеется, тоже. Если коттедж и находится под плотной защитой, как утверждала Геката, видимо, стражи рассеяны по округе.

Нелл забрала у булочника хлеб, спускаясь с повозки, и на всякий случай купила еще пару буханок в ожидании гостей. Булочник ничего на это не сказал, нацарапав пару строк в своей книге, не спросил и о том, сколько хлеба привозить в дальнейшем. Нелл посмотрела ему вслед, махнула на прощание и шагнула сквозь железные ворота.

Она опускала за собой задвижку, когда увидела, что отец вышел поздороваться с ней. Она положила хлеб на землю, обнимая его. И не сразу заметила, что кто-то подошел забрать буханки. Когда она разжала объятия и отступила в сторону, то увидела эту женщину. Нелл поначалу не узнала ее, хотя что-то в ее внешности было смутно знакомое, и глаза удивительного цвета пристально разглядывали Нелл.

– Ну вот, – сказала она тоном восьмилетней девчушки, – я и дома.

– Нелл, это Мандорла Сулье.

Нелл в удивлении уставилась на гостью, не ожидая застать ее здесь, но кроме того, еще поразившись, как может состариться волчица-оборотень. И не смогла произнести ничего, кроме: – О!

– Беспокоиться не о чем, – быстро заверил ее Лидиард. – Она никому не причинит вреда. Она пришла ко мне за помощью.

– И получила ее, – добавила бледная женщина. – Меня принес Пелорус; мы больше не всемогущи.

Нелл кивнула, показывая, что не возражает. – Там, в деревне, ожидают еще двое просителей о помощи, – произнесла она. – Мир вдруг охватил энтузиазм проторить тропу к твоим дверям.

– Кто? – резко спросил отец.

– Человек по имени Анатоль Домье. Ты его не знаешь. Он утверждает, будто во сне получил приказ отыскать тебя. И вроде бы ему доверили передать послание – доверил кто-то, утверждающий, будто он – Саймон. Другую ты встречал прежде. Она называет себя Гекатой.

– Гекатой? – Он словно бы с трудом в это верил. – Геката ждет в деревне разрешения прийти, послала тебя в качестве гонца?

– Она утверждает, что другие способы коммуникации заблокированы. И боится использовать свою силу, к тому же, мне кажется, ее осталось очень мало. Сомневаюсь, что возраст начал сказываться на ней, но некие сверхъестественные процессы разрушения, похоже, гложут ее душу. – Произнося эти слова, она оглянулась – но Мандорла отвернулась забрать хлеб.

– Лучше я пойду в деревню, – сказал Лидиард.

– Не надо, – остановила его Мандорла. – Оставайся здесь, с дочерью. Я стану твоим вестником.

Лидиард нахмурился, сомневаясь. Нелл полагала, ему хотелось узнать, что нужно двоим путникам, прежде чем он впустит их в дом.

– Они оба выглядят довольно смирными, – сообщила она, хотя и не знала, вправе ли выносить свои суждения. – И я подозреваю, им тоже нужна поддержка, которую может дать твой хранитель. Если верить Гекате, снаружи происходит нечто разрушительное, но ты, видимо, слишком ценен, и тебя защищают от этой угрозы.

– Геката прежде обладала достаточной силой, чтобы выстроить собственную гавань в другом мире, – нерешительно вымолвил ее отец. – Или же пребывала в фаворе у своего создателя, и он делал это для нее.

– С тех пор мы все вышли из фавора, – протянула Мандорла, услышав его слова уже с порога – Все, за исключением Зелофелоновых щенков.

– Они тоже подвергаются нападениям, – сказала Нелл, сожалея, что разговор принял подобный оборот. – Домье перед этим посылали с другой миссией – стрелять в Люка Кэпторна. Покровитель Кэпторна выручил его, но его собственные силы тоже, должно быть, на исходе. Геката считает, любой ангельской мощи сейчас можно противостоять.

Теперь уже Лидиард покачал головой. – Пойдем внутрь, – сказал он ей. – Не стоит торчать на холоде, обсуждая такие вещи. Твои вещи в деревне?

Он взял ее за руку и повел за собой. Она была рада этому, а также тому, что проблема визитеров отложена на время. Отец привел ее в кухню, усадил за стол, объясняя, что здесь достаточно тепло, в то время как в других помещениях сейчас очень холодно и неуютно. Начал готовить чай. Мандорла вежливо отказалась от чая, оставив их вдвоем.

О том, кому идти в деревню, больше не сказали ни слова, но Мандорла сама приняла решение. Когда они услышали, что за ней закрылась дверь, Нелл и отец переглянулись, но промолчали. Слишком уж они оба были погружены друг в друга.

Начались радостные и нетерпеливые расспросы о делах светских и личных, накопившихся за долгие месяцы.

Нелл, заметив, что тепло кухни не распространяется на каменный пол, вскоре водрузила озябшие ноги на стул, хотя это выглядело не так, как подобает леди.

– И вот, – подытожила Нелл рассказ о своих недавних делах и новых перспективах, – видимо, сейчас мне нужно будет поступить в госпиталь здесь, в Англии. В какой-нибудь неподалеку отсюда. Сейчас многим требуется уход и поддержка, а вскоре, я думаю, все начнется сначала. Ходят нехорошие слухи: если сейчас мы полностью выведем войска из Бельгии и Нидерландов, то к концу следующего года можно ожидать вторжения.

– У нас будут более надежные сведения, когда вернется домой Тедди, – проговорил Лидиард. – Он очень здраво судит о подобных вещах, хотя его цензор делает все возможное, дабы помешать ему этими суждениями делиться. Как только он окажется в Англии, сможет писать обо всем свободнее.

– Навещу его, если предоставится такая возможность. Я могу навестить Элис с детьми уже очень скоро, даже если Тедди еще не вернется. Должна же я исполнять свою роль незамужней тетушки.

– Пожалуй, сейчас ты могла бы подумать о замужестве, – без особого энтузиазма произнес Лидиард. Его никогда не радовала подобная перспектива.

Вместо ответа Нелл покачала головой. Война послужила уважительной причиной, но она еще до ее начала имела кучу времени, чтобы выйти замуж, если бы хотела, да и возможности были, но она отбросила саму идею замужества, когда ее мать покинула их лондонский дом. Лишь однажды с того дня она снова посмотрела в глаза матери. Тедди же, насколько ей было известно, и вообще не горел желанием встречаться с матерью. Саймон навестил ее, по меньшей мере, дважды, прежде чем отправился на войну, где и погиб, но Нелл понятия не имела, как складывались их отношения.

– Ты считаешь, я был неправ, что завел детей? – спросил ее отец, словно отвечая на ее молчаливые размышления, заставившие Нелл нахмуриться. Он осторожно подбирал слова, дабы не причинить ей боль вопросом: быть может, она желала бы не рождаться на свет.

– Ты был прав, – отвечала Нелл. – Прав, когда решил жить обычной жизнью, невзирая на яд, который попал в твою кровь после укуса той египетской змеи. – Она достаточно часто слышала историю о змее из уст деда и отца и знала, каким образом и в какой момент начались страдания отца.

– «У кого есть жена и дети, тот заложник фортуны, – процитировал Лидиард. – У кого же нет ни жены, ни детей…» Я никогда не жалел об этом, Нелл, несмотря ни на что.

Она понимала, что он пытается дать ей разумный совет относительно желания оставаться старой девой. Он пытался сообщить, несмотря на собственные ограничения, что, может быть, стоит стать заложницей удачи… как будто удача уже не потребовала от нее всего.

– В Англии сейчас полно старых дев, – тихо проговорила она. – Так что стыдиться тут нечего. Мужей отчаянно не хватает, а тем, кто просидел в своей раковине так же долго, как я, рассчитывать и вовсе не на что. Дэвид, сын Тедди, продолжит род, если грядущие войны дадут ему такую возможность.

– Род и имя мало значат в наше время, – отозвался отец. – Имя Таллентайров значило куда больше, и уж если этот род пришел в упадок, то какое право у меня… – и не закончил предложение.

– Самое настоящее право, – успокоила она его. Она хотела сказать: неважно, кого из них двоих следует считать лучшим человеком, но не смогла. Выражение на лице отца было трудно прочесть, да еще при этом скудном свете, которого с каждой минутой становилось все меньше.

– Я в опасности, Нелл, – проговорил Лидиард – еще тише, чем она. – И могу это ощущать. Мы все в опасности. Могу ли я стыдиться своей радости, что Пелорус принес сюда Мандорлу? Я рад этому, хотя еще и ты явилась скрасить мое одиночество. Не знаю, что за враг пытается уничтожить меня, но чувствую: Мандорле он тоже враг, и это делает ее общество более приятным. Даже Геката… Нелл, сами ангелы боятся! Ты можешь понять, что происходит?

– По всем признакам они и прежде только и делали, что боялись, – произнесла Нелл, собирая в своем сознании фрагменты сведений, которые ожили в нем за последнее время. – То, что ты и мои недавние спутники поведали на их счет, говорит об одном: они просто отъявленные трусы.

Он удивленно заморгал, потом улыбнулся. – Твой дед сказал бы то же самое, – заключил он. – Он умер, не сожалея о том, что отказался от возможности бессмертия и предпочел наблюдать, как ангелы нервничают, ожидая его суждений, и стараются угодить ему сверх всякой меры. Иногда трудно гордиться тем фактом, что меня признали более годным, чтобы сохранить мне жизнь.

– Ты бы и сам прожил столько же, никак не меньше, так что не за что выказывать благодарность.

– Пожалуй, – вымолвил он. Его голова склонилась на плечо, лицо казалось неестественно серым.

– Отец, почему уже темнеет, хотя еще разгар дня? – озадаченно спросила Нелл.

Он поднял голову и осмотрелся без малейших признаков тревоги. – Темнота никогда не уходит далеко, – ответил он. – Ночи становятся длиннее, и тени стремятся окутать Конец Света. Деревья словно высасывают свет, и даже легкое облачко закрывает лик солнца. – Он встал и подошел к окну, словно желая убедиться в своих подозрениях, что облака способны изменять освещение. Но, дойдя до окна, резко повернулся. Она наблюдала, как его взгляд перемещается по комнате, с одного предмета на другой.

Белые стены уже окрасились в серый цвет, и стремительно темнели. Словно целая армия теней навалилась, оккупируя мир. Нелл не знала, что делать. Интуиция подсказывала ей: бежать, но куда? Она замерла в не слишком удобной позе, не убирая ног с кресла.

– Не волнуйся, Нелл, – спокойно проговорил отец. – Ангелы любят проделывать фокусы со светом, но эти штучки вовсе не страшные.

– Я не боюсь, – солгала она. – Сомневаюсь, что в мире есть более безопасное место, чем это. А про себя сказала: «Я пережила бомбардировки и газовые атаки, справилась с малярией и лихорадкой. Если ангелы и проявляют интерес ко мне, то, скорее, чтобы защитить».

Стены уже стали черными, как сажа, они словно тонули в сером свете, пробивавшемся в окна. Посудный шкаф и буфет тоже погрузились в ночную мглу, но она почему-то казалась более теплой и дружелюбной, чем прежде. Пола вообще не было видно, словно он исчез, но мебель, как по волшебству, оставалась на своих местах. Нелл было приятно ощущать свои ноги на полу.

Отец быстро подошел и встал за ее спиной, положив руку ей на плечо и поглаживая шею.

– Это просто сон наяву, – заметил он. – Просто свет, а не вещество. Мы в полной безопасности, – он словно пытался убедить ее.

Она подняла руку и вложила в его ладонь. Темнота вокруг них двигалась, жила своей жизнью, словно тяжелый газ, потоками вползавший в помещение. Он также забирал с собой тепло, и Нелл ощущала потоки холодного воздуха на икрах, сожалея, что юбка не закрывает их.

Она уловила собственное дыхание, когда нечто протянулось из тени – черное, тонкое. Черное на черном, оно почти не было заметно, но, как только на ум ей пришла идея, что это рука, как тут же она сумела различить и шевелящиеся пальцы. Оно находилось примерно в трех футах от ее стульев, на уровне передней дверцы духовки.

Пару секунд Нелл думала, что рука станет двигаться к ней, тянуться к ее ногам, но ничего такого не происходило. Ее движения были ограничены, словно что-то ее держало. Невозможно было разглядеть, правая это рука или левая, но выглядела конечность зловеще.

Пока не прозвучал голос, она думала, что где-то над рукой должно быть лицо, и, услышав первые произнесенные слова, убедилась в своей правоте. В темноте невозможно было рассмотреть черты человеческого лица, но они были здесь, искаженные мукой и отчаянием.

– Лидиард! – звал голос – дрожащий, прерывистый шепот. – Лидиард! Возьми меня за руку! Лидиард, ради любви к Господу , помоги мне!

«Как плохо она знает его, – думала Нелл, – если считает, что подобный призыв сработает». Странно, откуда она узнала, что голос принадлежал женщине. Только это и в самом деле было так.

Рука ее отца продолжала поглаживать ее шею. Если он и узнал голос, то не подал виду.

Рука-тень уже исчезала, и пальцы отчаянно дергались в немом протесте. Как будто ее владельца утаскивали прочь.

Другая рука, крупнее и сильнее, начала появляться на месте исчезнувшей. Эта была спокойной, словно тени приглашали ее отца лишь обменяться рукопожатиями.

– Лидиард! – зазвучал новый голос, глубже и увереннее первого. – Я хочу, чтобы ты взял меня за руку. Бояться нечего. Как бы ты ни ненавидел меня, ты ведь знаешь, мы в этом деле заодно, и мы сильнее вместе, нежели поодиночке. Что-то работает против нас, не очень мудро, хотя определенная стратегия прослеживается, и хватает грубой силы. Пойдем же, пока не поздно. Возьми мою руку.

Когда прозвучали слова «как бы ты ни ненавидел меня», ее отец проявил реакцию. Его рука конвульсивно сжала плечо Нелл, ногти буквально впились в воротничок. Она моментально догадалась, что стоит за этими словами. Но отец не двигался, не отвечал, пока длилась странная речь. Комната продолжала темнеть. Окно превратилось в свинцово-серый прямоугольник, вырезанный в деревянной раме.