Текст книги "Карнавал разрушения"

Он обнаружил еще обрывки воспоминаний, но все они походили на кошмарный сон. Он помнил когтистые лапы, впивающиеся ему в горло, крошащие ребра, пронзающие ногу. Перед ним появилась лицо демона – словно жуткая карикатура, создание самого ада. Все это, разумеется, страшный сон, кошмар, вызванный болью в ранах.

«Пожалуй, лучше пасть жертвой демонов, чем быть убитым пулями, – пришла ему в голову жестокая мысль. В мире, где существуют демоны, раны могут быть исцелены магией. А ущерб, причиненный пулями, не так легко исправить. В мире демонов сама Орлеанская Дева может спуститься с Небес, дабы спасти меня, забрать на Елисейские поля. А здесь, во Франции, превратившейся в сплошное поле битвы, мы уже находимся в аду, и все мы должны оставить всякую надежду».

Он огляделся в полумраке, но едва ли мог рассмотреть другие стены при скудном свечном освещении. Ему легко представились демоны, притаившиеся в каждом темном углу, но, лишь их фантомные образы замаячили перед внутренним взором, как некий голос сурово и твердо произнес в его мозгу: нет здесь настоящих демонов, как и нет и людей-чародоеев, способных подчинить демонов своей воле, и нет падших ангелов, готовящих проклятье на головы невинных.

Но если все это так, почему здесь находится живой человек, распятый на кресте – насмешка над образом Христа?

Где-то во мраке отворилась дверь. Анатоль повернул голову – медленно и мучительно, пытаясь определить, откуда идет звук.

К нему приближался человек. Он был необычайно высокого роста, мощного телосложения. Анатоль в страхе уставился в лицо вновь прибывшего, увидел сердитые глаза, безволосый череп с двумя наростами по бокам – маленькими рожками, и узнал того, кто величал себя Асмодеем.

Разве он не убил Асмодея? Очевидно, нет. Это тоже, скорее всего, сон.

Асмодей присел на корточки, лицо его приблизилось к Анатолю. Он произнес по-английски: – Э! Снова очнулся. Хорошо. Скоро перенесем тебя в лучшие апартаменты. – Потом перешел на французский, видимо, догадавшись, что Анатоль не сумеет его понять. – Кто это послал тебя убить меня, Анатоль? Кто доставил тебя в церковь и устроил в этом укрытии?

– Орлеанская Дева, – с идиотским смешком отвечал Анатоль. – Кто же еще?

Тот, кто величал себя Асмодеем, протянул огромную ручищу, касаясь щеки Анатоля – вначале словно бы легко, успокаивающе. Однако, в последний момент растопырил пальцы, наотмашь ударив Анатоля по лицу, как непослушного ребенка. Жестокий удар, но вся сила его как будто перешла в макушку Анатоля. Ему показалось, что голова его раскололась надвое. Однако, он вспомнил, что у него тяжелое ранение в голову, хотя прежде она не болела.

– Тебе придется вести себя лучше, Анатоль, – проговорил Асмодей. – Да, намного лучше. Скоро придет Геката, а я не хотел бы, чтобы она посмеялась надо мной. Я теперь любимец Зелофелона и никто – ни человек, ни ангел – не смеет оскорбить меня своей непочтительностью. Я бессмертен, но мне не по нраву, когда мое бессмертие подвергают испытанию. Это попахивает неуважением.

Анатоль был даже рад, что, как только он открыл рот с возражениями, мучительная боль накатила вновь, лишая возможности заговорить. Он не понял. Но не имел ни малейшего желания попытаться понять. Он хотел лишь темноты, лишь покоя. Милосердные темнота и покой пришли к нему. Он позволил себе пасть в их объятия.

«Пожалуй, на этот раз мне будет позволено умереть», – подумал он.

И ошибся.

6.

Когда он снова очнулся, его сознание было абсолютно чистым, несмотря на переполняющую его боль. Он отлично знал: кто он такой, но все прежние воспоминания не имели никакого значения. Он помнил, что лежал в воронке от бомбы, помнил, как появилась фигура, которую он по ошибке принял за Жанну Д’Арк. Помнил, как разделял мысли и ощущения человека, называвшего себя Асмодеем. Помнил церковь, попытку убийства, появление демона. И встречу со своим отцом. Помнил распятого.

Все эти инциденты казались ему одинаково реальными, или одинаково иллюзорными, но происходившее между ними не имело никакого значения.

Он огляделся, надеясь обнаружить себя в госпитале, вместе с санитарами и медсестрами, а также другими ранеными, замотанными в бинты. На самом же деле он оказался в узкой келье с сырыми белеными стенами и каменным полом. Комнатку освещали две сальные свечи в металлическом подсвечнике. Никакой мебели, кроме двух деревянных кроватей. Матрас, на котором он лежал, был тонкий, изношенный, но все же ни в какое сравнение не шел с ледяным полом, на котором ему довелось лежать прежде. Имелось и одеяло, в некоторой степени сохранявшее тепло. Если бы не боль в ранах, он смог бы ощутить себя почти уютно.

Другая кровать тоже оказалась занята, человек на ней лежал так, что голова его находилась всего в метре от Анатоля. Лицо было повернуто в сторону Анатоля, и он в считанные секунды понял: перед ним лицо человека, прибитого к кресту. Невозможно было понять, дышит ли тот, но, с другой стороны, кто бы стал укладывать мертвеца на кровать? Распятого, видимо, снял и с креста, пока он оставался жив, да и сейчас он продолжал жить.

Кое-что из его воспоминаний оказалось правдой, но что именно? Он отмахнулся от вопроса, будучи еще не готовым искать ответ.

Он попытался подняться, но сейчас же вспомнил: не слишком блестящая идея, поэтому постарался, наоборот, лежать спокойно.

«Есть ли кельи в Аду? – спрашивал он себя, пытаясь обратить все в шутку. – Может, легенды о пытках выдуманы для красного словца, как, например, прокрустово ложе и сломанные кости? Что, озера кипящей крови уже осушили? Возможно ли, чтобы я оказался меньшим грешником, чем предполагалось?»

Он не мог вспомнить, в какой круг ада определил Данте атеистов-коммунистов, вернее мог ли Данте вообще представить, что такая категория человечества будет существовать в природе.

«Наверное, ад и вовсе не предназначен для таких, как я. Это, скорее всего, просто приемная, где я должен ждать пару столетий, пока не завершится строительство восьмого, самого современного круга ада. Кто из наиболее знаменитых людей современности, приговоренных к более традиционным пыткам, мог бы положить камень в его основание?»

Он был рад, что не утратил своей способности к насмешке. Чувство юмора вряд ли ценится в Аду. Ему было не занимать фантазии, представляя, как должен выглядеть самый новый из кругов Ада. Мировая война могла многому научить даже приспешников Сатаны. «Отлично, – пробормотал он. – Если мне придется провести на нейтральной полосе целую вечность, я неплохо подготовился к этому». Однако, он знал, что такие мысли лишь уводят его от реальных вопросов. Где он? Кто доставил его сюда? Какие реальные события лежат в основе всего этого кошмара?

Он прошептал слова, вероятно, слишком громко. Веки второго пленника дрогнули, словно он силился открыть их. В конце концов ему это удалось. Глаза оказались карими, налитыми кровью. Висевший прежде на кресте смотрел прямо в глаза Анатолю с искренним любопытством, которое, впрочем, быстро затуманилось подозрительностью. Тонкие губы шевелились, словно готовя вопрос, но ни одного звука не раздалось. Видимо, даже такое небольшое усилие вызвало приступ боли; Анатоль наблюдал, как глаза соседа потускнели. Интересно, какое место в иерархии болей занимает та, которую причиняют здоровенные гвозди, вбитые в запястья и лодыжки.

На фронте быстро постигаешь, что к чему, и Анатоль знал от других, что раны на ладонях и запястьях отличаются крайней болезненностью и быстро делают человека калекой, так как здесь расположено множество нервных сплетений, контролирующих важнейшие функции человеческого тела. Он не сомневался, что его сосед страдает, по крайней мере, так же сильно, как и он сам – а быть может, и больше, принимая во внимание его возраст и довольно тщедушное сложение.

– Кто распял вас на кресте? – прошептал, не без труда, Анатоль. – Почему?

Второй вопрос был бесполезен, и он знал это, но сосед уже пытался ответить на первый. Анатоль наблюдал за его губами, произносящими что-то беззвучно, и догадался: «Ас-мо-дей».

Но Асмодей должен быть мертв, разве нет? Он не мог остаться в живых!

«Мог ли я вправду стрелять в него? – думал Анатоль. – И мог ли он выжить после такого выстрела? Мог ли он действительно убить моего брата? Мог ли мой отец… мой собственный отец…»

Тяжелая деревянная дверь отворилась. Казалось, будто это происходит уже не впервые, и Анатоль задумался: не может ли весь пережитый им опыт являться обычным дежа вю. Человек, который называл себя Асмодеем, вошел, глядя на пленников: вначале – на распятого по его приказу, а потом – на человека, которого вытащил из укрытия огромный демон, а потом сбросил на каменный пол церкви.

– Тебе уже лучше? – спросил он Анатоля. Он говорил по-французски бегло, но в его речи ощущался сильный английский акцент. Видимо, замешательство Анатоля было ему понятно, ибо он наклонился, и распахнул свободную рубаху, обнажив грудь. Указал на почти зажившую рану, и Анатоль понял: именно в это место он целился.

Если бы пуля вошла сюда, он точно знал, она разорвала бы сердце. Следовательно, ранение не могло быть пулевым, и он… промахнулся? Он помнил, как упал Асмодей, сраженный выстрелом. Какая же броня защитила его сердце?

– Кто послал тебя? – снова спросил Асмодей. Он говорил мягко, вот только черты его лица могли бы насторожить пленника и лишить его сил. – В чьих руках ты стал орудием ?

Анатоль и не пытался отвечать. Асмодей встал на одно колено у кровати. – Тебя зовут Анатоль Домье, – произнес он, по-прежнему приглушенным голосом. – Я многое узнал из твоих документов, да и имя мне было известно. Я сразу же послал за твоим отцом. Он очень расстроен, Анатоль – ибо считает, что теперь его спасение под угрозой – как и спасение ребенка, которого он предложил моему хозяину в качестве заложника. Я уверял его в обратном, но не особенно сильно; беспокойство заставит его более рьяно служить мне в будущем. Какому человеку или ангелу ты служишь, Анатоль? Жрецы Святого Амикуса никогда не подослали бы убийцу. Или Мандорла Сулье решила освободить оставшихся вервольфов?

«Вервольфов, – подумал Анатоль. – Меня что, перенесли из моего собственного мира в параллельную вселенную, где все предрассудки стали реальностью? Может, некий космический жест перекинул меня туда, где все, во что я верил, фальшиво?»

Он не пытался отвечать вслух, и Асмодей, видимо, прочел ответ в его глазах. – Понимаю, все это непросто, – пробормотал англичанин. – Но ты должен попытаться, мон ами. Должен постараться изо всех сил рассказать мне все, что мне нужно знать, даже если от всего сердца веришь, что рассказывать нечего. Умоляю тебя сделать это, ибо я не желаю причинять тебе вреда, хотя ты пытался навредить мне. Геката может добраться до истины, но я хотел бы обнаружить это сам. Лучшие союзы строятся на силе и недоверии – как союз между французами и англичанами.

Асмодей снова выпрямился, а Анатоль пытался – безуспешно – отыскать хотя бы тень здравого смысла в услышанном, дабы это помогло разобраться и выяснить, что на самом деле произошло с ним.

«Возможно ли, – рассуждал он, – чтобы мое убеждение, что я сейчас проснулся, оказалось всего лишь иллюзией? Вдруг я все еще лежу в воронке, грежу, медленно умираю? Вдруг во мне осталось уже столь мало жизни, что мне пришлось создать собственную вселенную, где я мог бы существовать? Что же за кошмар должен быть подготовлен для доброго коммуниста, полный бессмертными сатанистами, демонами и вервольфами? Я шагнул в ворота из рога, вместо башни из слоновой кости – и заблудился. Что мне теперь делать, пока ищу путь назад?»

– Не могу поверить, что ты – жалкая кукла в руках одного из ангелов, – произнес Асмодей. – Это просто бессмысленно. Тебя должен был послать человек – глупый человек, не верящий в мою силу. В тебе же нет никакой магии. – Но слова эти прозвучали в его устах как-то неуверенно, с сомнением. Бессмертный, если он действительно таковым является, должен оставаться нечувствительным к тревогам, а в его словах об ангелах проскользнуло нечто такое… будто они были ему так же знакомы, как трупы убиенных детей.

«А вдруг и бесы-искусители, и ангелы-хранители существуют? – спросил себя Анатоль, хотя и с неохотой. – Вдруг Сатана, и вправду, стал императором Земли и назначил Асмодея своим Антихристом. Что, если две могущественные армии переживают Последние Дни, когда должна произойти финальная отчаянная битва – за людские души – прежде чем наступит Конец Света?»

Но он знал, что это просто цветистые фантазии. Он знал также, каким образом семена этих кошмаров могли поселиться в его мозгу. Недавно он прочел книжку, и вот она-то, видимо, самым невинным образом вдохновила все эти зловещие иллюзии, и жуткие фантазии, посещавшие его с детства, получили новую почву.

И все-таки… мир казался таким явным, боль – такой настоящей, осознание себя таким острым!

– Принеси еды и накорми обоих, – сказал Асмодей кому-то, кто ждал в дверях. – Обмой и перевяжи их раны как можно лучше. Они должны быть в состоянии четко соображать, даже если сказать они могут немногое. Мне нужно, чтобы они оставались живыми и в сознании. Если можешь, добейся этого. Скажешь мне, когда все будет готово.

Сатанист слегка наклонился отряхнуть колено, на котором стоял на земле, и вышел. Никто не вошел, но он не позаботился о том, чтобы закрыть дверь кельи. Да это было и ни к чему: пленники не могли ходить.

«Значит, я жив и в сознании? – подумал Анатоль. – Могу ли я доверять суждениям того, кто, возможно, сам является частью моего сна?»

Он знал: вряд ли существует способ определить, спит он или бодрствует, но, поразмышляв немного, решил, что это вряд ли имеет значение. Он никогда не задумывался над моральной софистикой утверждения Паскаля, однажды заявившего: лучше быть добрым католиком, ибо в этом случае ничего не теряешь, если Бога нет, зато теряешь все, если Он существует. Так же и в отношении кошмарного сна: если он нереален, то жить в нем означает ничего не потерять, в то время как, если продолжать твердить, что это лишь сон, когда на самом деле это не сон, а явь, – потеряешь все. Как бы ни был абсурден этот мир ангелов и демонов, он должен отслеживать каждый свой шаг, какое бы решение ни принял.

Придя к такому заключению, Анатоль немедленно переключился на то, чтобы собраться с возможностями и вновь стать просто машиной. С этого момента, решил он, он настроит тело и разум на режим жесточайшей дисциплины. Нужно контролировать себя во всем. Хватит беспомощно барахтаться, хватит попадать в неловкие ситуации. Пора становиться орудием в деле, оставив за бортом такие мелочи, как чувства .

Какие же еще амбиции могут лучше заставить человека воспрять и включиться в работу, в любом месте и в любое время?

По прошествии нескольких минут вошли двое мужчин, они принесли хлеб и сыр накормить пленников, а также воды для питься. К несчастью, недолгий комфорт начисто исчез, его вытеснил яростный наплыв боли, возродившейся при манипуляциях с ранами. Один из людей обмыл его карболовым мылом, а другой туго забинтовал бедро и грудь чистыми бинтами. На перелом не наложили шину, да и голове не уделили должного внимания. Получалось, как будто они честно не желали причинять ему лишней боли, стараясь при этом спасти ему жизнь. Несмотря на это, прикосновение к остальным ранам сделало его практически полумертвым. К тому времени, когда все было закончено и они покинули келью, Анатоль невыносимо страдал. В какой-то момент он даже почувствовал, что на все готов, лишь бы избавиться от страдания. Но потом гордость восторжествовала, он сумел удержаться в сознании: в конце концов, решил же он, что будет просто машиной, без чувств и эмоций.

Он постарался лежать как можно тише, зная, что боль, в конце концов, уймется. И вправду, чуть погодя мучения его утратили остроту.

Анатоль слышал, как сосед по койке шепчет молитвы. Он молча проклинал глупость этого человека, но потом задумался. Почему он завидует другому, если тому помогает молитва? Любой опиум лучше, чем ничего. Он сконцентрировал свой мозг, стараясь припомнить что-нибудь утешающее из прошлого, из лучших времен. Как давно это было: расцветающие по весне деревья, поющие в ветвях птицы? Он старался вспомнить нежные ароматы, мелодичные звуки, ощущение благодати, владевшее им тогда – хотя нейтральная полоса была так близко, рукой подать.

Когда он решил, что сможет без ущерба для жизни немного повернуть голову, то сделал это и посмотрел на компаньона, который закончил молитву и теперь лежал молча. – Кто вы? – прошептал он.

Тот лежал неподвижно, как и Анатоль, и, пожалуй, по той же причине. Он очень осторожно повернул голову, глаза их встретились. – Мое имя – Фериньи, – ответил он хриплым голосом. – Я священник.

– Священник! – Анатоль поразился тому, что эта новость так взбудоражила. Почему бы сатанистам не нападать на священников? – Я – Анатоль Домье, – в свою очередь, представился он. – Я солдат. Меня ранило в Шемин-де-Дам… вы знаете, какое сегодня число? И месяц – все еще май?

– Думаю, да, – ответил священник. – Не могу быть уверен, но думаю, что нынче тридцатое.

«Прошло три дня с момента начала германского наступления! – подумал Анатоль. – Чего я ожидал: более позднего или более раннего числа?»

Вслух же произнес: – По-моему, я пытался убить человека, называющего себя Асмодеем. Я думаю , что он убил моего брата. Мой отец… Я думаю , что говорил со своим отцом, и он сказал, или я думаю, что он сказал… Асмодей не может умереть. Я выстрелил в него, он упал, но…

«Возьми себя в руки, – велел он себе. – Стань машиной».

– У Асмодея могущественный защитник, – горько промолвил священник.

– И чего они теперь хотят от меня? – прошептал Анатоль неуверенно. – Асмодей спросил… кто меня послал. Я сказал… что это была Орлеанская Дева.

На это священник ничего не ответил.

– Хотят ли они того же самого от вас ? – спросил Анатоль. Он понимал, что задает глупый вопрос, но ему казалось безопаснее спрашивать, нежели пускаться в объяснения. Он не ожидал ответа – возможно, их подслушивают, а священник не мог знать наверняка, стоит ли доверять Анатолю – но Фериньи не стал медлить с ответом.

– Они напали на храм моего Ордена, – хрипло проклокотал священник. – Стремились завладеть одной книгой, но не смогли ее обнаружить. Видно, считают, что смогут добиться от меня признания, где она находится, или имя того, кто знает это.

– Что за книга? – не сумел сдержать любопытства Анатоль.

– Личный дневник, – прозвучал вежливый ответ, однако, дающий понять, что больше ничего не будет открыто.

– Правда ли, что человек, величающий себя Асмодеем, на самом деле бессмертен? – спросил Анатоль, переведя разговор на тему, в которой скорее мог рассчитывать получить ответ.

– Все люди бессмертны, – прошептал священник. – Вы и я обладаем большим бессмертием, чем он, ибо для нас это бессмертие души, а для него – всего лишь плоти. Неважно, что он делает с нами, мы должны лишь сожалеть о нем. Ибо он теряет любовь Господа.

– Возлюби врага своего, – горестно процитировал Анатоль. – Простите им, ибо они не ведают, что творят.

– Да, – откликнулся священник. – Именно это вы и должны сделать, если можете.

– Не могу.

– Неважно. Господь простит вам ваше непрощение.

Анатоль попытался рассмеяться, но подавил этот импульс.

– До сегодняшнего дня, Отче, я бы стал говорить вам, что ни один человек не бессмертен, что ни у кого нет души, что мы должны найти лучшие причины поступать правильно, чем боязнь преисподней. И даже сейчас, когда у меня есть причины поверить, что агенты Ада реально существуют, я все еще не готов отречься от своей веры в руки и разум человека. Если Асмодей проклят, значит, я тоже.

– Армии Ада вполне реальны, – прохрипел священник. – Не сомневайтесь в этом. Но это не причина для отчаяния. Пусть вас успокоит тот факт, что существование ада также доказывает и существование рая. Если вы лицезрели убогие чудеса Сатаны, значит, сумеете поверить и в чудеса Божественные. Будьте смелым, храните терпение, приближается время, когда все встанет на свои места. Да, вы должны простить своих мучителей, если можете, ибо они не ведают, что творят, но прежде всего уверуйте в свое спасение. Покайтесь в своих грехах и придите в объятия спасителя. Неважно, что происходит, должно хранить веру в свое спасение.

– И все потому, что Дева Орлеанская явилась спасти меня на поле боя? Значит, это было чудом?

– Нет, не поэтому, – отвечал священник. – Хотя, я не могу сказать, чудо ли это. Ради завещания Господа человечеству. Ради жертвы, принесенной Христом в виде собственного бренного тела. Ради его обещания явиться вновь. Эти дни – Последние, сын мой… ждать осталось недолго.

Голос священника звучал тише по мере того, как речь его подходила к концу, словно он погружался в милосердный сон. Впервые за всю свою жизнь Анатоль ощутил с удивлением, что не остался глух к подобным словам, но мысль, посетившая его, была все той же, что и прежде, когда собраться по оружию пытались предаваться хрупким надеждам.

«Если Сатана – творец и надсмотрщик в этой войне, ведущей Францию и цивилизацию вообще к медленному концу, как можно не верить тому, что Бог мертв? И если Антихрист действительно сошел на Землю, защищенный от попыток покушения на его жизнь, как же мы можем верить, что он не победит, а его империя не будет стоять вечно?»

Он ощутил влагу на лице, но не знал наверное, слезы это или кровь. В наполненной болью внутренней темноте он услышал голос, говоривший с ним. Будучи уверенным, что это попросту невозможно, и слова, должно быть, его собственные, он все же узнал голос Орлеанской Девы.

– Я пока не смогла исцелить твои раны, – сказала она. – Но это сделает другая. Обещай ей что-нибудь, это неважно. Ты выполнил то, ради чего я тебя послала, не провалил свою миссию. Я солдат, и ты тоже. Я была ранена, как и ты, так что мне понятны твои страдания. Я сдержу свои обещания тебе, когда придет время. А пока что помни лишь одно: не окажись ты здесь, ты был бы мертв. И, хотя сейчас тебе кажется, будто смерть стала бы лучшим выходом, время покажет, что ты ошибаешься. В конце концов, ты поймешь, что ошибался!

«Я не верю в тебя, – ответил он. – Ведьма, святая или сфинкс, я все равно в тебя не верю», – но протест вышел слабым. Неожиданно для себя самого, он начал верить в нее. Не то чтобы он понял ее слова и принял их, нет, просто начал думать и вести себя так, будто она реальна. – Если и когда она сдержит свое обещание, – сказал он себе, – и посадит меня на трон, где сидел воображаемый Демон Лапласа, чтобы я мог видеть и знать прошлое, настоящее и будущее во всей его сложности, ничто не укроется от меня, все станет ясным. Вот тогда, определенно, я все и пойму».

Эту, весьма смелую и умиротворяющую, мысль он нашел весьма забавной, и она придала ему сил.

7.

Анатоль понятия не имел, сколько времени прошло, прежде чем два человека снова подняли его с кровати. Он не терял сознания, но утратил счет часам и минутам. Как и прежде, когда они разбередили его раны, казалось, что эти двое не собирались специально причинять ему боль, но им ничего другого не оставалось, ибо ни положение его сломанной ноги, на повязка на ребрах не могли уберечь от этого. Они справились быстро, поддерживали его так, чтобы он не опирался на сломанную ногу, но боль все равно была слишком долгой и сильной.

Комната, в которую его привели, оказалась больше, чем прежняя келья, но была пустой и без окон. Должно быть, винный погреб. Стены сухие, пол чисто вымыт, но, похоже, тут нечасто кто-нибудь бывал. Его усадили на стул – обычный деревянный кухонный стул. Напротив стоял точно такой же, но сидящий на нем человек, несомненно, чувствовал себя гораздо удобнее, нежели Анатоль. Комнату освещали два ярких светильника, висевшие на крюках на противоположных стенах.

Первый из приведших его людей положил ему руку на плечо, чтобы он сидел тихо и успокоился, а второй достал из обитого кожей сундука, стоявшего на полу, шприц. Он присел на корточки, вынимая пробку из стеклянного фиала, который поставил на пол, наполнив шприц. Действовал он осторожно, чтобы убрать оставшийся воздух. Две капли прозрачной жидкости упали показались на острие иглы. Анатоль надеялся, что это раствор морфия, чтобы обезболить его, но тут его взгляд упал на человека, сидевшего напротив.

Впервые Анатолю выпал шанс рассмотреть Асмодея с близкого расстояния и при хорошем освещении, и он воспользовался им. Костяные выступы на гладком черепе выглядели более чем выдающимися, а рожки на лбу сатаниста – весьма угрожающе. Глаза внушали тревогу, хотя их выражение не было враждебным.

Человек, державший Анатоля, взял его левую руку, развернул внутренней стороной наверх, где под бледной кожей отчетливо проступали синие вены.

Ходили упорные слухи, что немцы изобрели эликсир правды, который вводят пленным офицерам, не только заставляя их выкладывать все ценные военные сведения, но и также все личные тайны: свои надежды, страхи, мечты и фантазии. С помощью таких снадобий, поговаривали вокруг, боши могут у вас и самую душу украсть. Анатоль, разумеется, в такое не верил.

Инъекция не произвела никакого немедленного эффекта. Человек, державший его, отпустил его руки, в то время как второй убирал шприц и фиал обратно в шкафчик. Потом оба вышли, не промолвив ни слова.

– Ты прибыл – или был доставлен в Париж, чтобы убить меня, верно? – нейтральным тоном проговорил Асмодей.

– Да, – казалось бессмысленным отрицать это, хотя можно было попытаться.

– Разве тебя не предупредили, что это невозможно?

Анатоль подождал немного, подумал, затем произнес: – Я бы им не поверил.

– А теперь веришь?

Анатоль не отвечал, потому что знал, каков ответ.

Асмодей улыбнулся. – Ты солдат, – сказал он. – Твой отец утверждает, что ты член Коммунистической партии. Это делает тебя нашим врагом. У тебя есть знаменитый соотечественник и тезка, который произнес так много полезного в адрес Сатаны, призывая восстать против тирании Бога.

Анатоль, знал, что Асмодей имеет в виду Анатоля Франса и его книгу, которую недавно сам прочел.

– Его Сатана – нежный садовник, – возразил Анатоль, морщась, ибо новый приступ боли пронзил грудь, – и он никогда не требовал ни человеческих жертвоприношений, ни пыток. – В голове у него немного прояснилось, может быть, начало сказываться действие лекарства.

– Ты не понял, – сказал Асмодей. – Ты ошибаешься в отношении судьбы своего брата.

Анатоль прищурился, думая, о какой ошибке идет речь. Наконец, произнес: – Ты хочешь уверить меня, будто неповинен в смерти моего брата?

– Я перерезал горло твоему брату, – отозвался Асмодей без малейших признаков раскаяния, – потому что отец твой предложил его в качестве заложника своей веры, и я принял жертву. Твоему отцу было трудно сделать это. Всем моим слугам нелегко, но они должны завоевать мое доверие. Они должны продемонстрировать свою веру, дабы удостоиться воскрешения, а это мой – и только мой – дар. То, что совершил ты, как бы неуважительно это ни выглядело, может быть искуплено верной службой, дабы получить новую демонстрацию истины.

Анатоль почувствовал, как похолодела кровь в жилах. Правда, никакого эффекта от укола он не ощущал. Это точно не был морфий.

– И ты говоришь, будто удивлен, что я хотел убить тебя? – задал он вопрос, раздраженный тем, что в голосе звучат нотки страха.

– Ты заблуждаешься дважды, – терпеливо объяснил Асмодей. – Ты не понял истинной причины моего деяния, и также ты не понял истинной причины своего деяния. Твоя мать должна была объяснить тебе, что случилось с твоим братом, полагаю, так, но ты был в Шемин-де-Дам, когда орудия Брукмюллера разметали линию оборона Дюшена, верно? Как же ты попал в церковь? Тебя доставила туда магия? Если да, то какая именно?

Анатоль не мог ответить. Он не знал.

– Твой отец разочарован тобой, – говорил Асмодей. – Он боится, что ты лишил его шанса на спасение, но я надеюсь, он достаточно мудр, чтобы не слишком заботиться об этом. Он уже видел то, что видел ты: тот, кто находится под защитой моего мастера, может не бояться пуль или клинков, может вернуться к жизни из мертвых, если получит его благословение. Он мог бы принести тебя в жертву так же, как принес в жертву твоего брата, зная, что большей чести он не смог бы удостоиться. Как еще может честный человек доказать свою веру в бессилие смерти и торжество воскрешения, если не отдав на убиение свое любимое дитя? В этом величие наших ритуалов жертвоприношения, Анатоль; мы не убиваем из удовольствия убивать – или чтобы умилостивить нашего хозяина, ибо ему не нужно такое раболепие. Мы убиваем, чтобы продемонстрировать нашу веру – наше знание – что смерть не конец для тех, кто верно служит Зелофелону. Сколько последователей Христа были бы готовы повторить то, что сделал твой отец – и сколько уже повторило?

– Кто такой Зелофелон? – вырвалось у Анатоля. Он ощущал головокружение, но не знал, лекарство ли тому виной.

– Это всего лишь имя, – ответил Асмодей. – Люди всегда стремились дать имена своим ангелам-хранителям, приумножая их количество сверх всякой меры. Имя Сатана использовалось весьма неразборчиво в течение последних двух тысяч лет, и в наши дни умы людей занимают слишком много духов с таким именем. Правда, мы не стыдимся называться сатанистами, но должны были выбрать особое имя, для узкого круга, чтобы не путать с прочими. Всего было семь падших ангелов, понимаешь ли, и Зелофелон – один из них.

Анатоль не знал, что сказать на это.

– Вопрос, который мы должны задать, – довольно беспечным тоном продолжал Асмодей, – не был ли один из оставшихся шести пославшим тебя на задание, и если был, то почему?

– Я пришел сам по себе, – ответил Анатоль, желая, чтобы в голове стало немного яснее. – Ты убил моего брата, причина достаточная. Мне не нужны ангелы, чтобы давать задания. Я пришел своим путем, как мог бы любой другой человек. – Он понимал, что лжет, но не знал, как сказать правду. Асмодею ведь в прошлый раз не понравилось, когда он назвал имя приславшей его персоны.

– Хотел бы я поверить в то, что ты сам в это веришь, – проговорил Асмодей нарочито скорбным тоном. – Но меня такой ответ не порадовал. Многие из пешек ангелов сами не понимают, кто они такие, но всегда несут в себе ключ, который может вывести на остальных. Я хочу, чтобы ты помог мне обнаружить этот ключ, Анатоль, для твоей же собственной пользы, как и для моей. Я не просто имею в виду, что ты сумеешь спасти себя, исцелиться от боли, я имею в виду другое: ты получишь неоценимую пользу, ибо сумеешь понять, кто ты такой в действительности.