Текст книги "Лунный парк"

Пятница, 31 октября

3
Утро

Проснувшись в спальне для гостей без малейшего понятия о том, как я туда попал, я не стал паниковать, а принял это как должное, потому что спальня эта фигурировала в моей жизни с регулярностью, которую я все еще не находил тревожной. Где-то в доме залаял Виктор, часы на ночном столике показывали 7.15. Я застонал и зарылся поглубже в подушку (она была влажная; я опять плакал во сне), но тут же сел, подкинутый пониманием того, что предстоящим утром мне необходимо кое-что доказать: я – человек ответственный, не наркоман, я завязал. Но встать я не смог по причине тяжелого бодуна и его вечной спутницы – похотливости: болезненная эрекция растягивала трусы, и я беспомощно смотрел на нее, неспособный решить вопрос. В конце концов я уставился на себя в зеркало гостевой ванной. Изможденное и обезвоженное лицо мужчины на десять лет старше, глаза красные настолько, что не видно радужки. Я стал с жадностью глотать воду из-под крана, после чего, решив, что надо выглядеть как можно приличнее, стянул футболку с цветком марихуаны и надел ее, вывернув наизнанку. Поскольку джинсы свои я так и не нашел, пришлось обернуться простыней. Тихо, как призрак, я вышел из комнаты.

С трудом пробираясь в кухню, я встретил Розу, нашу экономку, она пылесосила гостиную, а я пошел по пепельным следам, оставленным на бежевом ковровом покрытии, которое сегодня казалось темнее и истрепанней обычного. Проходя на цыпочках по гостиной, призрак подивился необычному положению мебели. Готовясь к вечеринке, мы переставили разъемную кушетку, стулья «Ле Корбюзье» и стол «Имес», однако теперешнее их положение показалось мне странно знакомым. Я хотел понять причину, однако звук пылесоса, наложенный на лай Виктора, заставил призрака побыстрее двигать по направлению к кухне.

В «Молве» наш дом обозвали «Мак-особняк»[22]22
  McMansion (англ.) – уничижительное прозвище домов, размером напоминающих особняк, а типовой безликостью фасадов – «Макдональдс».


[Закрыть]: две восемьсот квадратных метров в быстро развивающемся зажиточном пригороде, а ведь дом 307 по Эльсинор-лейн не был даже самым большим в округе, он просто соответствовал общепринятым в этих краях стандартам изобилия. В «Элль-Декор» его архитектуру описали как «минималистскую эклектику с упором на испанское возрождение», но с «элементами французского шато середины века с примесью модернизма шестидесятых, распространенного в Палм-Спрингз» (попробуйте вообразить себе подобное, без пол-литра не разберешь). Непринужденный в своем великолепии интерьер успокаивающих песочно-пшеничных, лилейно-мучных тонов, искусно подобранная мебель, не загромождавшая пространство. В доме было четыре спальни с высокими потолками, половину второго этажа занимал огромный холл, где располагались камин, небольшой бар, рефрижератор, два стенных шкафа выше человеческого роста по 50 квадратных метров каждый и жалюзи, исчезающие под потолком, а в обеих прилегающих уборных стояли гигантские ванны на уровне пола. Также имелся оборудованный по последнему слову спортзал, где я изредка занимался вполсилы и где персональный тренер Клаус помогал Джейн ваять ее безупречное тело. В располагающей к непринужденным позам медиакомнате находились плазменная панель почти во всю стену и система объемного звучания и сотни DVD, расставленных по полочкам в алфавитном порядке по обеим сторонам экрана, а также антикварный бильярдный стол красного сукна. Помещения перетекали одно в другое: большие, тщательно спроектированные незаполненные пространства сливались в единое целое, чтобы дом казался еще больше, чем был на самом деле.

Призрак проплыл по направлению к кухне, или «семейному генштабу», настоящему чуду дизайна: сплошная нержавеющая сталь и плоскости из бразильского бетона, вся техника «Термадор», холодильник «Суб-зеро», две посудомоечные машины, две плиты с бесшумными вентиляторами, две раковины, кулер для вина, морозильник, и окно во всю стену, выходящее на бассейн олимпийских размеров (без перил, поскольку и Сара, и Робби уже отлично плавали), и на джакузи, и на ярко-зеленую лужайку, которую ограждал просторный, ухоженный сад, весь в цветах, названия которых я не знал, а за садом поляна, а за поляной – лес. Обломков празднества призрак не заметил. Кухня была в безупречном состоянии. Смущенный призрак уставился на вазу свежих тюльпанов, стоящую в центре обеденного стола.

Марта была уже здесь и химичила с кофеваркой «Гаджа», в то время как элегантный похмельный призрак в облачении из простыни «Фретте» слонялся по кухне и, незаметно приложив горящий лоб к дверце винного кулера (призрак с горечью заметил, что кулер пуст), бухнулся наконец на стул возле гигантского круглого стола в дальнем конце комнаты. С Мартой, умышленно непривлекательной дамой за тридцать, Джейн подружилась во время съемок в Эл-Эй. Та была верной и благоразумной и без видимых усилий решала за Джейн все домашние вопросы – одна из тысяч дочерей города-мечты, настолько привязанная к знаменитости и преданная делу удовлетворения ее потребностей, что последовала за ней через всю страну, дабы поселиться в этой незнакомой холодной местности. До Джейн она работала у Пенни Маршалл, Мег Райан и, недолго, у Джулии Робертс и обладала сверхъестественной способностью предвосхищать любое желание знаменитости в любой момент времени. Кроме того, ее слушали дети, что серьезно облегчало жизнь их матери. Безграничное доверие Джейн служило Марте и стимулом, и целью, оно льстило ее самолюбию и давало средства к существованию. Такое ее положение было максимально близким к мечте о собственной знаменитости, поэтому к работе своей Марта относилась со всей серьезностью. Однако на меня она наводила тоску, ведь, вращаясь в определенных кругах, я видел тысячи таких вот Март – женщин (и мужчин), подчинивших себя служению знаменитости, упразднивших собственный мир. В городе у нее была квартирка, за которую платила Джейн. (Я не знал ее адреса, видел только, как каждый вечер тихий папа из Сальвадора забирал ее с Эльсинор-лейн, чтобы на рассвете привезти обратно.)

Призрак хотел кофе.

Вдруг Марта поставила перед ним чашку «гермесовского» фарфора, полную дымящегося эспрессо с молоком, и призрак промямлил слова благодарности, а Марта направилась к соковыжималке и принялась давить апельсины. Растянувшись на стуле и уставившись на медные сковороды, свисавшие с полки над островком посреди кухни, призрак с угрюмым видом потягивал кофе, затем опустил взгляд на «Дейли вэрайети», лежащую поверх «Нью-Йорк таймс» и приложений к «Лос-Анджелес таймc» и «Голливуд репортер». Услышав голоса сверху, я глубоко вздохнул и потянулся за местной газетой, готовясь к встрече, поскольку я все еще – даже не с бодуна – так и не приспособился к расписанию, которого придерживались обитатели этого дома. Марта пошла за Сарой (та занималась вторым иностранным по карточкам), а я поднялся и налил себе большой стакан свежевыжатого апельсинового сока, опрокинув туда оставшуюся с вечеринки полупустую бутылку «Кетель уан», аккуратненько припрятанную меж бутылок с оливковым маслом где-то в глубине полок. Что ее не выбросили – просто маленькое чудо. Я осторожно отхлебнул коктейль и вернулся к столу.

Газеты постоянно щекотали мне нервы. В последних исследованиях приводились жуткие статистические данные буквально обо всем. Бесконечные свидетельства, что с нами не все в порядке, которым мрачно поддакивали ученые. Социальные психологи говорили о «непреднамеренном» повреждении механизмов, о «предчувствии худшего», об «ошибочных представлениях» относительно существующих возможностей. Ситуация усугублялась. Уровень насилия неуклонно рос, и никто не мог этому помешать. Народные массы пребывали в замешательстве, но ленились и вяло бездействовали. Неопубликованные исследования намекали, что настал час расплаты. Ученые всматривались в данные и делали выводы, что все мы должны быть чрезвычайно обеспокоены. Никто не знал, что теперь значит «нормальное поведение», и некоторые утверждали, что это такая добродетель. С ними никто не спорил. Никто ни на что не решался. Всех снедали опасения. Повсюду чувствовались вибрации безумия. Данные подтверждались пятидесятилетними исследованиями. Все перечисленные проблемы иллюстрировались диаграммами – кругами, шестиугольниками, квадратами, секторы которых были раскрашены в сиреневый, или белый, или серый. Больше всего настораживали слабо акцентируемые выводы: преобразовать что-либо и придать этому положительный вектор нет никакой возможности. При взгляде на все это невозможно было сдержать страх и восторг. Подобные статьи оставляли ощущение, что выживание рода человеческого по большому счету проблема не такая уж и важная. Мы обречены. Мы это заслужили. Как я устал. (Что беспокоило Джейн помимо предстоящих съемок? Просто дети копировали нашу мимику, которая последний месяц изобиловала недовольными гримасами.)

Без вести пропадало такое количество детей, что это уже смахивало на эпидемию. С тех пор как я переселился сюда в июле, пропало с дюжину мальчиков – только мальчиков. Их фотографии наводнили интернет, на специальных сайтах постоянно обновлялась информация о ходе расследования, их торжественные лица глядели отовсюду, их тени шли по пятам. Я прочитал статью про очередного пропавшего бойскаута – третьего за текущий учебный год. Мальчик тоже был ровесником Робби, и его несмышленое ангельское личико украшало теперь первую полосу газеты. Но ни одного ребенка так и не нашли. Никаких тел в овраге или канализации, ни останков на отмели, ни подозрительных вещмешков, выброшенных на обочину шоссе, ни расчлененных трупов в лесу. Мальчики исчезли бесследно, и не видно было ни единого шанса, что кто-нибудь из них когда-либо отыщется. Следователи продолжали «усиленные поиски». Родителей пропавших ребят убедили выступить по Си-эн-эн и придать своим детям побольше человеческих черт, чтобы смягчить похитителей, если они вдруг смотрят. Помимо возросшего рейтинга канала, эти пресс-конференции не дали никаких результатов, если не принимать в расчет напоминания о «необъяснимой вселенской злокозненности» (цитата из «Тайм»). Предполагалось, что широкая огласка мобилизует добровольцев, но люди уже потеряли надежду – столько было пропавших, что большинство предпочло спрятать голову в песок и ждать, пока за этим кошмаром не придет кошмар попроще. Семьи пропавших мальчиков встречались при свечах, брались за руки, преклоняли, пораженные горем, головы и молились, хотя мне эти собрания больше напоминали спиритические сеансы. Несколько организаций предложили установить мемориальную доску, чтобы увековечить ужасные события. Учеников Бакли (частной школы, куда ходили Сара с Робби) просили посылать соболезнования понесшим тяжелую утрату родителям. Нам вменялось в обязанность разучивать и повторять с детьми один и тот же утомительный молебен: не разговаривай с незнакомыми, не слушай хорошо одетого вкрадчивого джентльмена, который ищет сбежавшего щенка; «Не молчи – кричи!» и «В школу, из школы – по одной дорожке» и «Сторонись клоуна». Основная идея – никому не верь, подозревай всех. Людям повсюду слышался детский плач. В классах для снятия напряжения лепили из пластилина. Нам рекомендовали всегда иметь при себе несколько недавних фотографий наших детей.

И теперь очередной пропавший бойскаут неизбежно спровоцировал вспышку тревоги, какую я испытывал каждое утро перед тем, как Робби и Сара отправлялись в школу, особенно в дни страшного бодуна или если я перебирал с кофе. Этот кошмарный сон наяву длился не более тридцати секунд, но после мне все равно требовалась таблетка клонопина: в школе беспорядки, детский шепот по мобильному: «мне страшно», а фоном как будто хлопают петарды, пуля рикошетом валит второклассника, беспорядочная стрельба в библиотеке, брызги крови на недописанной проверочной, красные лужи на линолеуме, кишки на парте, раненый учитель выталкивает оцепеневших детей из столовой, застреленный в спину охранник, девочка шепчет: «Кажется, в меня попало» – и лишается чувств, прибытие машин Си-эн-эн, шериф, запинаясь, выступает на экстренной пресс-конференции, по телевизору мелькают сводки, «озабоченный» репортер докладывает последние новости с места событий, в небе зависают вертолеты, финальные моменты, когда стрелок вставляет себе в рот дуло «магнума», забитый людьми приемный покой больницы скорой помощи, импровизированный морг в спортзале, игровая площадка, затянутая желтыми лентами полицейских ограждений, а в итоге: винтовка 22-го калибра, пропавшая из шкафчика отчима, дневник, рассказывающий об отчужденности и отчаянии мальчика, который плохо переносил издевки, которому нечего было терять, элавил[23]23
  Фирменное название амитриптилина – трициклического антидепрессанта.


[Закрыть], который не помог, или биполярное расстройство, которое не выявили, книга по черной магии, найденная под кроватью, «Х», вырезанное на груди, и попытка самоубийства в прошлом месяце, кисть руки, сломанная о стену, ночи, проведенные в кровати за счетом до тысячи, домашний кролик, которого нашли вечером повешенным на крюке в стенном шкафу, – и наконец, завершающие кадры бесконечного медиамарафона: приспущенный флаг, поминальная служба, сотни букетов, свечек, игрушек на лестнице, ведущей к школе, окровавленная рука жертвы на обложке «Ньюсуик», вопросы, пожимание плечами, гражданские иски, убийцы-подражатели, все то, отчего перестаешь молиться. И все равно самые жуткие слова слышишь из уст собственного ребенка: «Да нормальный он был, пап, такой же, как я».

Я не заметил, как Джейн вошла на кухню, не сказав ни слова хлюпающему носом, завернутому в простыню, согбенному над столом придурку. Она стояла у плиты спиной ко мне и ждала, пока в кастрюле закипит вода (она варила детям овсянку). Я попытался понять ее на уровне языка жестов, но у меня ничего не вышло. Тогда я снова приложился к столу со специальными углублениями для бутылок оливкового масла. Иноходью забрел Виктор. Уставился на меня. «Как ты мне надоел, – думал пес. – Придешь домой, там ты сидишь».

– Интересно, почему этот чрезвычайно невоспитанный золотистый ретривер лаял всю ночь? – спросил я, уставившись на собаку.

– Может, потому, что девятнадцатилетние студенты жарились в нашем гараже, – немедленно ответила Джейн, даже не повернув головы. – А может, потому, что Макинерни купался в нашем бассейне голышом.

– Не похоже это на… Джейстера, – без особой уверенности произнес я.

– А когда ты исчез, пришлось его вытягивать, – продолжала Джейн, – снастями.

– С какими еще Настями? – не сразу сообразил я. – Ах, снастями? – Беспечный вопрос. – У нас же нет сетей, – тревожная пауза, – или есть?

– Я искала тебя, но ты уже вырубился в гостевой. – С деланым безразличием, взятым на вооружение с тех пор, как я переехал к ней.

– Я не «вырубился», Джейн, я ужасно устал, – вздохнул я.

– От чего же, Брет? От чего ты так устал? – спросила она уже напряженно.

Я сделал глоток.

– Пес горланит всю неделю, использует любой способ, чтобы привлечь к себе внимание. И знаешь, милая, это удивительным образом совпало с началом работы над романом, что ужасно меня смущает и наводит на подозрения.

– Да, конечно, Виктор против того, чтоб ты писал книги, – сказала Джейн, выключила плиту и повернулась к раковине. – Тут я целиком и полностью на твоей стороне.

– Ни разу не видел этого пса веселым, – пробурчал я. – С тех пор как я сюда переехал, он в нескончаемой депрессии.

– Ну, когда ты его недавно пнул…

– Так ведь он же пачку масла хотел сожрать! – воскликнул я, привставая. – И присматривался к буханке на столе.

– А почему мы говорим о собаке? – рявкнула она, повернувшись наконец ко мне лицом.

После сдержанной паузы я глотнул своего сока и прочистил горло.

– Хочешь зачитать мне права? – вздохнул я.

– Чего ради? – резко сказала она, отворачиваясь. – Ты все равно еще в коме.

– Вот и будет что обсудить у психолога.

Она не ответила.

Я решил сменить тему в надежде на более мягкую реакцию.

– А что это за парень пришел вчера Патриком Бэйтменом? – спросил я. – Тот, в костюме Армани, заляпанном бутафорской кровью.

– Откуда мне знать? Твой студент? Один из легиона твоих фанатов? Тебе-то что?

– Забудь.

Я заглох и минуту-другую думал о своем.

– А ты выяснила, что произошло в комнате Сары? – спросил я мягким голосом. – Потому что, Джейн, я подумал, может, это она сама натворила? – Я помолчал для большей выразительности. – Она говорит, что виновата игрушечная птица – эта штуковина Терби, которую я купил еще летом, и, знаешь, это вызывает определенное беспокойство. Кроме того, где была Марта, когда случилось так называемое нападение? Мне кажется, это…

Джейн волчком развернулась:

– А почему ты закрываешь глаза на то, что это мог сделать кто-то из твоих бухих обуревших студентов?

– У моих студентов вчера были занятия поинтереснее, чем рыться в комнате нашей до…

– Ну да, трахаться в душе, например, – я их знать не знаю, – или нюхать кокс с кухонной стойки. – Она, не отрываясь, смотрела на меня, руки по швам.

Затянувшуюся паузу я подкрепил возмущенным:

– Кто-то добрался вчера до кухни?!?

– Да, кто-то употреблял на нашей кухне наркотики, Брет. – Эту реплику она произнесла своим фирменным озабоченным тоном.

– Дорогая, может, кто-то и употреблял наркотики, однако я не сомневаюсь, что делалось это тихо-спокойно, с соблюдением правил приличия. – Я беспомощно запнулся.

– И ты тоже употреблял, я знаю.

Она поперхнулась, сарказм испарился; она снова отвернулась от меня и опустила голову. Я заметил, что рука ее сжалась в кулак, и услышал прерывистое дыхание, которое предшествует слезам.

– Ты хотела сказать, что я раньше употреблял, – мягко произнес я. – Все это в прошлом, ты же знаешь. – Пауза. – Я же на ногах!

– Ну да, – пробурчала она, – еле держишься.

– Да смотри же, я сижу, потягиваю сок, просматриваю газеты.

Она вдруг взяла себя в руки.

– Ладно, забудь. Довольно.

– А зачем это ты звонишь жене Джея и спрашиваешь…

– Мне бы не пришлось звонить Хелен, если б ты не взялся за старое, – почти крикнула она, и в голосе ее слышалось страдание. Она остановилась и несколько раз глубоко вздохнула, чтобы успокоиться. – Я не могу сейчас об этом говорить. Давай не будем.

– Резонно, – промямлил я и снова уткнулся в газеты.

Я попытался сделать большой глоток, но сок перелился через край; я сдался и поспешил трясущейся рукой поставить стакан обратно на стол.

Выведенная из себя моим будничным тоном, Джейн снова резко повернулась ко мне.

– Это противозаконно, Брет. И от того, что делалось это в нашем доме…

– Это частный дом! – заголосил я.

– …Легальным это не становится.

– Ну, технически это нелегально, но…

Она ждала, что я закончу предложение, но я предпочел этого не делать.

– Джейн, я вчера не употреблял никаких наркотиков.

– Ложь! – сорвалась она. – Ты врешь мне, и я не знаю, что с этим делать.

Призраку стоило огромных усилий подняться и притрусить к Джейн. Призрак обнял ее, повис на ней, и она не отстранилась. Ее трясло, между всхлипываниями трепетали неровные вздохи.

– Может, просто будешь мне верить… и… – Я повернул ее к себе лицом и умоляюще посмотрел на нее грустным и томящимся взглядом. – Просто любить меня?

В кухне снова повисла тишина. Джейн бросилась в мои объятия и сжала так, что мне едва хватало воздуха. Я бросил взгляд на пса. Виктор пялился на меня. «Как ты мне осточертел, – думал он, – ничтожество». Я смотрел на него, а он, потеряв интерес, лизнул лапу и отвернулся. Ему было противно смотреть на меня, и он знал, что я это знаю. И его это радовало. Это-то меня и бесило: пес знает, что я знаю, что он меня ненавидит, и получает от этого удовольствие. Когда я снова взглянул на Джейн, она смотрела на меня с такой надеждой, что выражение ее лица граничило с безумием. Мне захотелось отстраниться.

Но тут Джейн мягко оттолкнула меня и сказала бесхитростно:

– В воскресенье мы идем к Алленам на ужин. Никак было не отвертеться.

– Звучит… – я глотнул воздуха, – многообещающе.

Когда она ушла за Робби, в моем желудке произошло извержение, и, оставив коктейль на столе, я поспешно рванул к ближайшему туалету и едва успел сесть на унитаз, как хлынул стремительный поток диареи. Тяжело дыша, я дотянулся до последнего номера «Обоев» и пролистнул его, пока опорожнялся мой желудок. Я уставился на ванну в полу, а потом в окошко на просыпающуюся Эльсинор-лейн и увидел, как по дорожке, все еще усеянной тыквами, от нашего дома к соседнему идет мальчик, понял, что это Эштон Аллен, и в какой-то момент он прошел так близко от окна, что я смог разглядеть даже надпись на его футболке: «СМОТРИ В ОБА, МОГУ И ФОКУС ОТМОЧИТЬ», – а потом на подоконник сел воробей, и я отвернулся. Вскоре всю ванную обволок характерный для последствий пьяной ночи аромат – экскременты и алкоголь, замешанные в такую гнусную вонь, что покинул уборную я почти так же поспешно, как прибыл.

Когда я приковылял на кухню, Джейн разливала кипяток по керамическим плошкам, а Робби подошел к столу, отхлебнул из моего стакана и, скорчив рожу, сказал:

– Мам, этот сок какой-то странный. А «Тропиканы» не осталось?

– Робби, сынок, я не хочу, чтоб ты пил «Тропикану», – отвечала Джейн. – Марта сделала тебе свежий сок. Там, возле раковины.

– Так и этот свежевыжатый, – промямлил он.

Я так и стоял в дверях, пока Робби не оставил мой стакан и не направился к соковыжималке. (Несвежевыжатый сок был под строгим запретом, поскольку портил зубы и способствовал появлению лишнего веса.) Когда я подходил к столу, Робби, обернувшись, увидел меня и бросил едва различимый оценивающий взгляд, после чего как ни в чем не бывало пошел дальше собирать свой рюкзак. Робби как будто до сих пор не привык к моему присутствию, впрочем, мне с ним тоже сложно было ужиться. Мы опасались друг друга, оба были начеку, и хотя наладить связь, сблизить нас должен был именно я, его нежелание – громкое и навязчивое, как гимн, – практически невозможно было преодолеть. Переиграть его тоже казалось задачей неосуществимой. Я окончательно потерял его – его глаза, направленные в пол всякий раз, когда я входил в комнату, напоминали мне об этом печальном факте. Тем не менее меня до сих пор возмущало то обстоятельство, что у него – не у меня – не хватило мужества сделать первый шаг.

– Здорово, приятель, – бросил я, присаживаясь за стол и допивая «отвертку», которая прошла с трудом, и я зажмурился, пока алкогольное тепло не заструилось в организме и веки мои не распахнулись самопроизвольно.

Робби что-то пробурчал в ответ. Этого было достаточно. Уроки начинались в 8.15 и заканчивались в 3.15, а различные внеклассные занятия часто оттягивали возвращение детей до 5.15, так что обычно у меня бывало до девяти часов спокойствия. Но тут я вспомнил, что вечером будет детский праздник и что к полудню мне нужно быть в колледже (день консультаций, но по большей части – предлог для встречи с Эйми Лайт), после чего у меня назначен визит к аналитику, доктору Ким, и по ходу этих суровых испытаний желудку предстояло переварить много ксанакса, а мне – улучить момент и прикорнуть. Вошла экономка и что-то сказала Джейн по-испански. Та ответила, завязался разговор, из которого я не понял ничего. Потом Роза активно закивала и вышла из кухни.

По случаю Хеллоуина в школу можно было идти без формы, и Робби оделся в футболку с надписью: «НЕ ПЕРЕЖИВАЙ? КТО? Я?» – и рабочие штаны на несколько размеров больше – все его вещи были сильно на вырост, мешковатые, с заметными ярлыками. Пара роликовых коньков висела через плечо, и он рассказывал Джейн, как скачал что-то с сайта «Баффи – истребительницы вампиров», и все пытался засунуть футбольный мяч в новый рюкзак «Таргус» – каркасный, с клапаном вперехлест, «допустимая» нагрузка двадцать пять фунтов («Найк био-кей-эн-экс» вызывал боли в позвоночнике, сообщил Роббин терапевт). В руках он держал журнал «Гейм-про», чтобы почитать по дороге в школу, он слегка нервничал из-за предстоящего устного опроса по теме «Образование водопадов». Пока я листал газеты, Робби пожаловался, что ночью, уже после вечеринки, ему слышались какие-то звуки. Но откуда они доносились, он точно сказать не мог, то ли с чердака, то ли с крыши, но больше всего – от стен дома. Кроме того, кто-то скребся в его дверь, а проснувшись утром, он заметил, что вся мебель в его комнате переставлена, вдобавок на двери у порога обнаружились три-четыре глубокие царапины (которых он, конечно же, не делал), а когда он взялся за дверную ручку, она была влажная. «Ее кто-то как будто обслюнявил», – закончил он, и его передернуло.

Я оторвался от газеты и увидел пылающий взгляд Джейн, уставленный на меня.

– Что-что, сынок? – спросила она. – Повтори, пожалуйста.

Но подробный расспрос вызвал у Робби обычную реакцию: он сник и замолчал.

Я оживился и попытался придумать вопрос, ответить на который Робби смог бы не раздумывая, но тут на кухню пришли Сара с Мартой. На Саре была футболка в рюшах, украшенная серебряным напылением в виде дамского белья. К ней подскочил Виктор и стал извиваться от счастья, после чего метнулся к стеклянной стене и, пристально уставившись на двор, бешено залаял. Голова моя раскололась надвое.

– Сидеть, Виктор! Фу. Фу! – рявкнул я. – Осспади, да успокоит кто-нибудь эту собаку?

И я вернулся к прессе, но Сара уже нависла надо мной со списком подарков на Рождество, который она приготовила загодя, где за стадионом для покемонов шла целая компьютеризированная колонна. Я напомнил ей, что еще только октябрь (это не считалось), и мы прошлись по списку, пока я не взглянул на Джейн, ища поддержки, но она говорила по мобильному и упаковывала ланчи для школы (хлебцы из муки грубого помола без сахара, диетический «снэппл»), бросая реплики типа: «Нет – у детей все расписано по минутам».

Сара объясняла мне, что для нее значит каждый из пунктов, пока я не перебил ее ненароком.

– А как там Терби, малыш? – спросил я.

(Неужели я и вправду так его испугался? Сейчас, в утреннем свете, все было совсем по-другому: чисто, светло, без перекосов.)

– В порядке, – только и ответила Сара.

Забыв, однако, про рождественский список, она переключилась на рисунки, которые сделала для «угадайки», и стала аккуратно складывать их в большой коричневый конверт. Робби, уставившись в карманный компьютер, расхаживал по кухне, всем видом скандируя: «Я крутой».

Вдруг среди школьных принадлежностей я заметил том «Повелителя мух» и взял его со стола. Открыв обложку, я с ужасом обнаружил имя Сары, от руки написанное на титульном листе.

– Секундочку, неужели они дают читать это первоклашкам? – спросил я.

На меня обернулись все, кроме Сары.

– Да я до сих пор эту книгу не понял. Боже мой, почему б им не задать ей «Моби Дик»? Это абсурд. Безумие! – Я махал книжкой перед лицом Джейн и вдруг заметил смущенную мордашку Сары. Я наклонился к ней и сказал спокойным, умиротворяющим, благоразумным тоном: – Малыш, тебе вовсе не обязательно это читать.

Сара испуганно глянула на мать.

– Но она в списке по внеклассному чтению, – тихонько сказала она.

Рассерженный, я попросил Робби показать мне свой учебный план.

– Что показать? – переспросил он, застыв напряженно на месте.

– Расписание, балда.

Робби аккуратно пошуровал в рюкзаке и вытащил помятую распечатку: история искусств, алгебра, естествознание, основы теории вероятности, физкультура, статистика, документальная литература, социология и разговорный испанский. Я тупо уставился в список. Робби уже сел за стол, и я вернул ему листок.

– Психдом, – пробурчал я. – Это возмутительно. Куда мы отправляем детей?

Робби внезапно сосредоточил внимание на миске с мюслями, отодвинув овсянку, которую Марта поставила перед ним, и потянулся за пакетом соевого молока. Джейн все время забывала, что Робби не любит овсянку, но я запомнил сразу, ведь я сам терпеть ее не могу.

– Да нормально, – пожал плечами он.

– Завуч сказала, что работа над поступлением в элитарный вуз начинается с первого класса, – вскользь заметила Джейн, не желая тревожить детей, которые, по-моему, все равно не слушали.

– А на самом деле – еще раньше, – напомнила ей Марта.

– Она те пыль в глза пскает, не вписвайся, систа, – выдохнул я.

Робби неожиданно хихикнул, к моему большому удовольствию.

Джейн нахмурилась.

– Только не надо этого псевдорэпа, особенно при детях. Мне это не нравится.

– А мне не нравится твой завуч, – ответил я. – И знаешь почему? Она подбрасывает хворост на костер твоего беспокойства, детка.

– Давай не будем сейчас об этом. – Джейн мыла руки в раковине, мышцы шеи были напряжены. – Ну что, дети, готовы?

Потрясение, которое я испытал, изучив расписание Робби, еще не прошло, и мне хотелось сказать ему что-то в утешение, но он уже доел мюсли и теперь собирал рюкзак. Он уставился на компьютерную игру «Quake III», как будто не зная, что с ней делать, после чего вытащил из кармана мобильный телефон проверить уровень зарядки.

– А что это ты, старина, в школу мобильный берешь?

Он нервно посмотрел на Джейн, которая теперь вытирала руки бумажным полотенцем.

– Все ребята с мобильными ходят, – просто сказала она.

– Когда ребенок в одиннадцать лет ходит с мобильным телефоном – это ненормально, – сказал я уместно, как мне казалось, возмущенным тоном.

– У тебя. Простыня. Вместо. Штанов, – таков был ответ Джейн.

Робби совсем растерялся.

В итоге Сара, слава богу, прервала молчание.

– Мам, а я зубы почистила, – выдала она.

– А разве зубы чистят не после еды, солнце? – спросила Джейн, указывая Марте на какую-то запись в расписании ее поездки в Торонто на следующей неделе. – Зубы надо чистить после завтрака.

– Я почистила зубы, – снова сказала Сара и, не получив на этот раз никакого ответа от Джейн, повернулась ко мне. – Брет, я знаю алфавит.

– Да уж пора бы, – подхватил я, подумав, почему это девчушка, гордая тем, что выучила алфавит, должна читать «Повелителя мух».

– Я знаю алфавит, – гордо повторила она. – А, Б, В, Г, Д, Е, Ё…

– Малыш, у Брета болит голова. Я верю тебе на слово.

– …Ж, З, И, Й, К, Л, М, Н…

– А ты знаешь, какая буква за какой звук отвечает? Молодчина, просто замечательно. Джейн!

– …О, П, Р, С, Т, У, Ф, Х…

– Джейн, дай ей, что ли, пончик без сахара. – Я коснулся головы, что означало «приближается мигрень». – Правда.

– И я знаю, что такое ромб! – весело прокричала Сара.

– Потрясающе.

– И шестиугольник!

– Отлично, но пожалей ты меня, жевунишка.

– И трапеция!

– Малыш, папа не в духе, папа не выспался, папу тошнит, так что давай, пожалуйста, потише.

Она мгновенно повернулась к Джейн.

– Мама, а я веду дневник, – объявила она, – и Терби мне помогает.

– Может, он и Брету поможет книжку писать, – съязвила Джейн, не отрываясь от записей, которые они с Мартой просматривали.

– Детка, мой роман разыгрывается здесь и сейчас, даже верится с трудом, – пробубнил я, пролистывая спортивный раздел «Ю-Эс-Эй тудэй».