Текст книги "Кларенс"

– Вы должны будете, – строго сказал Брант, – оказывать всяческую помощь этой даме, которая представляет здесь интересы вашего прежнего хозяина. В своих делах она будет целиком полагаться на вас; смотрите же, чтобы ей не пришлось жаловаться мне на вашу невнимательность или обращаться за помощью к другим.

Когда мисс Фолкнер, слегка побледневшая, но по-прежнему надменная, собиралась выйти вслед за слугами из комнаты, Брант удержал ее холодным и вежливым жестом:

– Как видите, мисс Фолкнер, ваше желание исполнено; отныне вы избавлены от всякой необходимости общаться с моими офицерами и солдатами, равно как и они с вами.

– Значит, я пленница в этом доме, несмотря на пропуск, выданный вашим… президентом? – воскликнула она с возмущением.

– Ни в коем случае! Вы можете приходить, уходить и видеться с кем хотите. Я не имею права следить за вашими действиями. Но я имею право следить за действиями моих подчиненных.

Она с негодующим видом выплыла из комнаты.

«Теперь в ней, наверное, загорится желание флиртовать здесь со всеми мужчинами подряд, – с улыбкой подумал Брант. – Но, кажется, они уже раскусили, что это за птица!»

Тем не менее он тут же написал несколько строк командиру дивизии, указывая, что личная собственность владельца усадьбы взята им под охрану, находится в полной безопасности под надзором домашних слуг и что дела мисс Фолкнер, видимо, только предлог.

На это письмо он получил официальный ответ, в котором выражалось сожаление, что вашингтонские власти все еще считают нужным подвергать армию подобному риску и возлагать на нее подобные заботы; но поскольку приказ исходит от верховной власти, он подлежит неукоснительному выполнению. Внизу страницы была любопытная приписка карандашом, сделанная самим генералом: «Эта не из опасных».

Кровь бросилась в лицо Бранту, как будто в приписке заключался скрытый и притом личный намек. Он подумал о собственной жене.

По странному совпадению дня через два за обедом разговор как раз зашел о страстности политических убеждений южанок – вероятно, следствие того, что им пришлось пережить за последнее время.

Сидя во главе стола, Брант задумался и почти не прислушивался к взволнованной речи полковника Стренджвейса из штаба бригады.

– Нет, сэр, – негодующим тоном твердил этот воин, – поверьте моему слову! В этом смысле нельзя доверять ни одной южанке, будь она даже сестра, возлюбленная или жена. А если ей довериться, она сумеет провести любого мужчину, как бы он ей ни был близок!

Воцарилась мертвая тишина, у локтя оратора предостерегающе зазвенел бокал. Брант инстинктивно почувствовал на себе беглые сочувственные взгляды, а затем разговор внезапно перешел на другую тему – все это не могло не привлечь его внимания, даже если бы он не слышал слов полковника. Однако по лицу его ничего нельзя было прочесть. Никогда прежде он не думал, что его семейные дела известны окружающим, хотя, с другой стороны, он и не делал из них тайны. Ему и в голову не приходило, что такое, чисто личное несчастье может представлять интерес для других. И даже теперь он был несколько смущен своей, как он считал, чувствительностью к подобного рода пересудам, которых сам всегда гордо чуждался.

Его язвительная догадка о реакции мисс Фолкнер на запрет общаться с военными оказалась близкой к истине. Действительно, в часы, свободные от таинственных забот о дядюшкином имуществе, эта барышня, то и дело появлялась в саду и в окрестных лесах. И хотя ее присутствие для каждого слоняющегося без дела офицера или сменившегося караульного было сигналом «кругом марш», она смотрела на случайные встречи с ними, по-видимому, уже без прежнего отвращения. Однажды, когда она вскарабкалась на ограду, чтобы сорвать цветок магнолии, стул, который она приставила, опрокинулся, так что она не могла спуститься. Тотчас же, по сигналу из караульного помещения, появились два сапера и минеры со штурмовой лесенкой, которую они молча приставили к стене и так же молча удалились. В другой раз норовистая барышня, способная, по мнению Бранта, принять смерть в бою ради своих убеждений, находясь в поле, попала в постыдное затруднение из-за самого грозного домашнего животного – бродячей, непривязанной коровы. Брант не мог сдержать улыбки, когда услышал быстрый, резкий сигнал: «Караулу выйти!» – и увидел, как солдаты с примкнутыми штыками флегматично маршируют «на сближение» с перепуганным животным, которое в конце концов обратилось в бегство, дав возможность прелестной даме сконфуженно возвратиться домой. Он удивился, однако, когда она задержалась возле его двери и сказала дрожащим от обиды голосом:

– Благодарю вас, сэр, за ваш рыцарский поступок, вы изволите потешаться над беззащитной женщиной.

– Очень жаль, мисс Фолкнер, – начал Брант совершенно серьезно, – если вы думаете, что мне так же легко держать под контролем передвижения рогатого скота, как…

Но тут он осекся, заметив, когда она метнула в него яростный взгляд, что синие глаза ее полны слез. Она резко повернулась и ушла.

На следующее утро, испытывая легкие угрызения совести, он при встрече с мисс Фолкнер прибавил к обычному поклону слова приветствия, но она укоризненно промолчала. Несколько позже, днем, ее служанка передала ему вежливую просьбу принять ее хозяйку, и он с облегчением увидел, что мисс Фолкнер вошла к нему уже не вызывающе, а скорее с видом женщины, покорившейся своей участи, глубоко оскорбленной, но не отвергающей примирения.

– Я считаю нужным сообщить вам, – начала она холодно, – что послезавтра, вероятно, закончу свои дела и смогу освободить вас от своего присутствия. Я заметила, – добавила она с горечью, – да и не могла не заметить, как оно вас тяготит.

– Надеюсь, – холодно ответил Брант, – что никто из моих джентльменов…

– Нет! – перебила она с прежней запальчивостью, нетерпеливо взмахнув рукой. – Неужели вы могли подумать, что я говорю… что я хотя бы думаю о них? Какое мне до них дело?

– Благодарю вас. Весьма рад, что они вас не интересуют; значит, вы выполнили мое пожелание и обратили свою враждебность против меня одного, – спокойно ответил Брант. – А, раз так, я не вижу никаких оснований к тому, чтобы вы спешили с отъездом.

Она немедленно встала.

– Я нашла женщину, – медленно сказала она, с трудом сохраняя самообладание, – которая сможет взять на себя мои обязанности. Она служит у одного из ваших соседей, старого друга моего дяди. Она знает этот дом и наше имущество. Я дам ей все нужные указания и, если хотите, письменное распоряжение. Она и сейчас бывает здесь, и ее посещения не принесут вам никакого беспокойства. А так как она рабыня, или, как у вас, кажется, принято говорить, невольница, то она уже привыкла к тому, как обращаются северяне с людьми ее класса.

Не задержавшись, чтобы посмотреть, какой эффект произведет ее парфянская стрела, мисс Фолкнер гордо вышла из комнаты.

«Не понимаю, что ей нужно, – думал Брант, прислушиваясь к быстрым шагам, затихающим в коридоре. – Одно ясно, эта женщина слишком несдержанна, чтобы быть шпионкой».

В сумерки он увидел ее в саду. Рядом с ней стояла женщина. Заинтересовавшись, он разглядел ее из окна более внимательно и узнал стройную, изящную мулатку из соседней усадьбы.

– Так вот кто будет ее заместительницей, – задумчиво пробормотал он.

ГЛАВА III

На следующий день Бранта вызвали на военный совет в штаб дивизии, и ему некогда было думать о своей странной гостье, однако замечание командира дивизии о том, что он предпочитает доверить план войсковых передвижений не бумаге, как это обычно делается, а памяти офицеров, говорило о том, что его командир все еще опасается шпионажа. Поэтому Брант рассказал ему о своем последнем разговоре с мисс Фолкнер, ее предполагаемом отъезде и о соседке-мулатке. Командир дивизии выслушал эти сведения совершенно равнодушно.

– Они слишком умны, чтобы использовать для шпионажа или для связи легкомысленную девчонку, которая выдаст себя с первого шага, а мулатки слишком глупы, не говоря уже о том, что они скорее на нашей стороне. Нет, генерал, если за нами шпионят, то уж, конечно, орлы, а не дрозды-пересмешники. Мисс Фолкнер вполне безобидна: острый язык – и только, да и вообще на всем Юге не найдется такого негра или мулата, который рискнул бы петлей ради нее или другого своего хозяина или хозяйки.

Быть может, слегка успокоенный этими словами, Брант не так настороженно и сурово посмотрел на мисс Фолкнер, когда, возвращаясь со своим вестовым верхом из штаба, заметил, что она одна идет впереди него по тропинке. Она была так глубоко погружена в свои беспокойные мысли, что даже не услышала стука копыт. В руке она держала огромный цветок и то похлопывала им по живой изгороди, тянувшейся вдоль дорожки, то подносила к лицу, как бы вдыхая его аромат.

Отослав вестового по боковой тропинке, Брант медленно поехал вперед, но мисс Фолкнер, к его удивлению, ускорила шаг, не оборачиваясь, словно не замечая его приближения, и стала даже оглядываться по сторонам, точно ища способ ускользнуть. Бранту пришлось пришпорить лошадь. Догнав мисс Фолкнер, он сошел с коня и, держа поводья в руке, зашагал рядом с ней. Сперва она слегка покраснела и отвернулась, затем взглянула на него с деланным удивлением.

– Боюсь, – сказал он мягко, – что я сам нарушаю собственный приказ и навязываюсь вам в собеседники. Но я хотел спросить, не могу ли я помочь вам перед отъездом.

Он говорил вполне искренне, тронутый ее нескрываемой озабоченностью; беспощадно оценивая людей, Кларенс умел сочувствовать женским страданиям – черта сама по себе скорее женская.

– Другими словами, вам хочется поскорее от меня избавиться, – коротко отвечала она, не поднимая глаз.

– Нет, просто я хочу уладить неприятное для вас дело, за которое вы так самоотверженно взялись.

Несколько слов сдержанного человека иногда оказываются для женщины привлекательнее самого вдохновенного красноречия. Быть может, на нее подействовало и меланхолическое изящество этого насмешливого офицера. Она подняла глаза и с живостью спросила:

– Вы действительно так думаете?

Но он встретил ее пытливый взгляд с некоторым удивлением.

– Разумеется, – ответил он более сдержанно. – Могу себе представить ваши чувства при виде дома вашего дядюшки, занятого вашими врагами, и сознание, что ваше пребывание под семейным кровом терпят скрепя сердце. Трудно поверить, что вам это приятно, что вы взялись за такое дело только ради себя одной.

– А что, если я приехала сюда, – сказала она злорадно, поворачиваясь к нему, – для того, чтобы разжечь в себе чувство мести, которое даст мне силу воодушевить своих соратников и побудить их обрушить войну на ваши дома, чтобы вы, северяне, хлебнули горя, как и мы?

– И это я мог бы легко понять, – заметил он равнодушно, – хоть я и не считаю месть таким уж удовольствием, даже для женщины.

– Женщины! – повторила она в негодовании. – Да разве в такой войне есть различие между мужчинами и женщинами!

– Вы сомнете цветок, – сказал он невозмутимо. – Он очень изящен, и притом из здешних мест – не вторгшийся пришелец, даже не переселенец. Можно на него взглянуть?

Она постояла в нерешительности, сделала было попытку отвернуться, и рука у нее задрожала. Потом вдруг засмеялась истерическим смехом, сказала: «Что ж, возьмите!» – и сунула цветок ему в руку.

Это был действительно красивый цветок, напоминающий по виду лилию, с чашечкой в виде колокольчика, с длинными тычинками, покрытыми тончайшей красной пыльцой. Но едва Брант поднес его к лицу, чтобы понюхать, она слегка вскрикнула и вырвала цветок.

– Ну вот, – сказала она все с тем же нервным смешком, – так я и знала! Надо было вас предупредить. Эта пыльца очень легко сходит с цветка и пачкает. Вот у вас уже немножко пристало к щеке. Смотрите! – продолжала она, вынимая из кармана платок и вытирая ему щеку.

На тонком батисте виднелась кроваво-красная полоска.

– Он растет на болоте, – продолжала она тем же взволнованным тоном, – мы называем его драконьи зубы, как те, помните, которые посеяли в старой легенде. В детстве мы находили эти цветы и красили себе лицо и губы. Мы называли их румяна. Я его только что нашла, и мне захотелось снова попробовать. Мне так живо вспомнились детские годы!

Следя не столько за ее словами, сколько за странным выражением ее лица, Брант готов был подумать, что она действительно поддалась искушению, до того красны были ее щеки. Но под его холодным, испытующим взглядом ее лицо заметно побледнело.

– Должно быть, вы тоскуете по старым временам, – заметил он сдержанно. – Боюсь, что от них мало что уцелело, кроме этих цветов.

– Да и они не уцелели, – сказала она с ожесточением. – Ваши солдаты прошли через болото и растоптали кусты.

Брант нахмурился. Он вспомнил, что в болоте теряется ручей, который во время сражения обагрился кровью. Эта мысль отнюдь не усилила его симпатий к прекрасному, но ослепленному злобой существу, шагавшему рядом, и чувство жалости, мелькнувшее в нем на мгновение, быстро угасло. Она была неисправима. Несколько минут они шли молча.

– Вы говорили, – начала она наконец более мягким и даже нерешительным голосом, – что были женаты на южанке.

Он с трудом подавил раздражение.

– Кажется, говорил, – холодно ответил он, сожалея о своей откровенности.

– И, конечно, научили ее своему евангелию, евангелию от святого Линкольна… Понимаю! – продолжала она поспешно, точно заметила его раздражение и старалась смягчить его. – Она была женщина, и она любила вас и думала вашими мыслями, смотрела на все только вашими глазами. Да, у нас, женщин, всегда так, все мы, кажется, такие, – добавила она с горечью.

– У нее были собственные взгляды, – отрывисто бросил Брант, совладав с собой.

Его тон ясно показывал, что разговор на эту тему окончен, и ей оставалось только умолкнуть. Но через минуту она заговорила опять, и в ее голосе зазвучало прежнее презрение.

– Пожалуйста, генерал Брант, не трудитесь провожать меня дальше. Разве только вы боитесь, что я могу встретить ваших… ваших солдат. Даю слово, что я их не съем!

– Боюсь, мисс Фолкнер, что вам придется еще некоторое время пробыть в моем обществе – и именно из-за этих солдат, – серьезно возразил Брант. – Вы, вероятно, не знаете, что дорога, на которой я вас встретил, идет через караульный кордон. Если бы вы были одни, вас бы остановили и подвергли допросу, а так как вы не знаете пароля, то задержали бы и отправили в караульное помещение, а там… – он остановился и пристально поглядел на нее, – там бы вас обыскали.

– Вы не посмели бы обыскивать женщину! – воскликнула она в негодовании, но слегка побледнев.

– Вы только что сами сказали, что в этой войне нет ни мужчин, ни женщин, – небрежно ответил Брант, продолжая внимательно ее разглядывать.

– Так, значит, война? – быстро и многозначительно сказала она, бледнея.

В его испытующем взгляде появилось недоумевающее выражение. Но в этот момент за живой изгородью сверкнул штык, раздалась команда: «Стой!», – и на дорогу вышел караульный.

Генерал Брант выступил вперед, ответил на приветствие караульного, а затем, когда подошли сержант и еще один солдат, указал на свою прелестную спутницу.

– Мисс Фолкнер не знает расположения лагеря, она свернула не по той дороге и нечаянно переходила линию, когда я ее встретил. – Он опять внимательно посмотрел на ее побледневшее лицо, но она не подняла глаз. – Покажите ей кратчайшую дорогу к штабу, – обратился он к сержанту, – и если она еще когда-нибудь заблудится, проводите ее опять до дома, не задерживайте ее и не докладывайте.

Он приподнял фуражку, сел на коня и уехал, а девушка с гордым и независимым видом пошла по дороге в сопровождении сержанта. Но едва Брант успел отъехать, как ему встретился верховой – это был офицер из его штаба. Необъяснимое чувство подсказало ему, что тот видел всю сцену, и, сам не зная почему, он ощутил досаду. Продолжая путь, Брант проверил несколько постов и кружным путем вернулся в штаб. Выйдя на веранду, он увидел, что в глубине сада мисс Фолкнер разговаривает с кем-то через ограду; в бинокль он разглядел стройную фигуру уже знакомой мулатки. Он увидел, что она держала такой же цветок, как тот, который все еще был в руке у мисс Фолкнер. Значит, она была вместе с мисс Фолкнер на прогулке? Но если так, почему же она скрылась при его приближении? Подстрекаемый чем-то большим, нежели простое любопытство, он быстро спустился в сад, но мулатка, очевидно, заметив его, быстро исчезла. Не желая снова встречаться с мисс Фолкнер, он повернул обратно, решив при первой возможности лично допросить новую посетительницу. Такая предосторожность входила в его обязанности, раз мулатка собиралась занять место мисс Фолкнер в качестве ее доверенной.

Вернувшись к себе, он сел за письменный стол, где его ожидали депеши, приказы и донесения. Скоро он, однако, заметил, что работает машинально, так как мысленно все время возвращается к встрече с мисс Фолкнер. Если она собирается заняться шпионажем или использовать свое положение в доме для связи с неприятелем, он, пожалуй, припугнул ее как следует. Но, в сущности, он теперь впервые готов был согласиться с мнением своего начальника. Действительно: такая неловкая и неопытная, а главное – собой не владеет; какая уж это шпионка? Ее волнение там, на тропинке, наверно, было вызвано чем-то более важным, нежели опасение, что он помешает ее тайному разговору с мулаткой. А когда она сказала: «Так, значит война?» – то была не более как угроза – значит, она колеблется. Он вспомнил, как странно она говорила о его жене. Что это – просто следствие его необдуманной откровенности во время их первого разговора или скрытая насмешка? В конце концов она не может помешать ему выполнять свой воинский долг, и столько о ней думать просто глупо! Но хотя он питал к ней такое же недружелюбное чувство, как и при первой встрече, он начинал сознавать, что в этой девушке заключено для него какое-то странное очарование.

С усилием отогнав эти мысли, он закончил работу, затем встал и вынул из шкафа небольшую шкатулку, в которой хранил самые важные документы. Открыв шкатулку ключиком, висевшим на цепочке от часов, он был вдруг поражен слабым, но знакомым ароматом. Он помнил этот запах. Был ли то запах цветка, который держала мисс Фолкнер, или запах носового платка, которым она вытирала ему щеку, или смесь того и другого? Или он заворожен и не может не думать об этой злополучной девице с ее колдовским цветком? Он нагнулся к шкатулке и вздрогнул. На обложке одной из депеш виднелась странная кроваво-красная полоска! Он присмотрелся – да, это был след цветочной пыльцы, такой, какую он видел на ее платке.

Ошибиться он не мог! Он провел пальцем по пятну – она еще чувствовалась, скользкая, еле осязаемая пыльца. Этого пятна не было, когда он утром запирал шкатулку. Оно не могло бы появиться, если бы кто-то не открыл шкатулку в его отсутствие. Он проверил содержимое: все бумаги были налицо. К тому же они имели значение только для него самого: тут не было ни военных планов, ни секретных шифров; он был слишком осторожен, чтобы доверить секретные бумаги чужому дому. Лазутчик – кто бы он ни был – ушел ни с чем! Но попытка была налицо. Ясно, что в усадьбе орудует шпион.

Он вызвал из соседней комнаты дежурного офицера.

– Кто-нибудь заходил сюда, пока меня не было?

– Нет, генерал.

– А проходил кто-нибудь через зал?

Он заранее предвидел ответ офицера:

– Только служанки, генерал.

Брант вернулся в комнату. Закрыв дверь, он еще раз внимательно осмотрел шкатулку, бумаги на письменном столе, стул возле него и даже китайские циновки на полу – не найдутся ли новые следы цветочной пыльцы? Вряд ли можно было войти в комнату с цветком в руке и не оставить других следов этой обличающей пыльцы: цветок был слишком большой, чтобы его можно было носить на груди или в волосах. С другой стороны, кто осмелился бы оставаться в комнате столько времени, сколько нужно для осмотра шкатулки, зная, что в соседней комнате – дежурный офицер, а у дверей расхаживает сержант? Ясно, что шкатулку уносили и вскрыли в другом месте!

У него мелькнула новая мысль. Мисс Фолкнер все еще не было; мулатка, должно быть, ушла домой.

Он быстро поднялся по лестнице, но, не входя в свою комнату, внезапно повернул в то крыло, что оставалось незанятым. Первая дверь открылась, едва он легко нажал на ручку, и он вошел в комнату, в которой сразу узнал будуар барышни. Пыльная мебель была теперь переставлена, чехлы сняты – было видно, что в будуаре живут. И хотя все указывало на то, что здесь живет особа с утонченным вкусом и привычками, Брант с удивлением увидел, что платья, висящие в открытом стенном шкафу, похожи на те, какие носит негритянская прислуга, а на красивом шелковом покрывале кровати лежит пестрый платок, какие горничные тюрбаном повязывают на голове. Не задерживаясь на этих подробностях, он окинул комнату быстрым взглядом. Его глаза остановились на причудливой конторке у окна. Из красивой вазы, стоявшей на ее верхней доске, свешивался на лежавший ниже портфель пучок точно таких же цветов, как тот, что несла мисс Фолкнер!