Текст книги "Переплет"

Бриджет Коллинз
Переплёт

Перевод с английского Ю. Ю. Змеевой

© Bridget Collins, 2019

This edition published by arrangement with United

Agents LLP and The Van Lear Agency LLC

© Змеева Ю.Ю., перевод на русский язык, 2020

© Широнина Ю.А., художественное оформление, 2020

© Издание на русском языке, оформление. ООО Группа Компаний "РИПОЛ классик", 2020

Часть первая

I

Когда письмо принесли, я работал в поле, вязал последний пучок пшеницы. Руки дрожали, и завязать узел получалось с трудом. В том, что пришлось делать все по старинке, был виноват лишь я один, но я не собирался сдаваться. Весь день я горбатился на жаре до потемнения в глазах, а теперь наступил вечер, и работа была почти завершена. Остальные, коротко попрощавшись, покинули поле с закатом, и я был этому рад. Оставшись в одиночестве, я мог не притворяться, будто успеваю за ними. Продолжал вязать колосья в пучки, стараясь не думать о том, как легко было бы собрать пшеницу жнейкой. Из-за болезни я забыл проверить машины – впрочем, я не смог бы этого сделать, поскольку все лето провел в забытьи среди призраков, среди темных болезненных провалов, лишь изредка прерываемых вспышками ясности. Никто другой не подумал взять на себя мою обязанность, и теперь я каждый день пожинал плоды своей забывчивости. Отец старался как мог, но он не был всесильным. Из-за меня мы весь год будем отставать на шаг.

Крепко стянув колосья посередине, я уложил пучок в сноп. Ну вот и все. Можно идти домой. Однако вокруг закружили тени, выделяющиеся в сине-фиолетовых сумерках, и колени мои подкосились. Я упал на четвереньки, чтобы отдышаться; боль пронзила кости. Бывало и хуже: месяцами меня мучили спазмы, острые и болезненные до тошноты, а приступы всегда начинались внезапно. Я снова почувствовал себя немощным стариком. Сжал зубы; от слабости хотелось рыдать, но я решил, что не стану; умру так умру даже если единственной, кто увидит меня, будет круглая жирная осенняя луна.

– Эмметт! Эмметт!

Альта звала меня, пробираясь меж снопов; я встал с коленей и зажмурился, пытаясь справиться с головокружением. Редкие звезды на небе поехали сначала в одну сторону, потом в другую. Откашлялся и произнес:

– Я здесь.

– Эмметт, почему ты не попросил кого-нибудь задержаться и помочь тебе? Мама встревожилась, когда остальные вернулись без тебя.

– Ни к чему ей было тревожиться. Я уже не ребенок.

Я укололся острым колоском, и большой палец кровоточил. Кровь имела привкус пыли и зноя.

Альта колебалась. Еще год назад я мог сравниться силой с любым из крестьян. Теперь же она глядела на меня, склонив голову набок, словно я был ее младше, а не наоборот.

– Да, но…

– Я хотел увидеть восход луны.

– Ах вот в чем дело. – Сумерки смягчили ее черты, но пронзительный взгляд жег меня насквозь. – Тебя не заставишь отдохнуть. Если тебе все равно, поправишься ты или нет…

– Ты говоришь, как она. Как мама.

– Но мама права! Нельзя вести себя так, будто ничего не случилось, словно ты и не болел вовсе.

Болел. Из ее слов можно было бы решить, будто я валялся в кровати с кашлем, мучился рвотой или покрылся нарывами. Но это не так. Несмотря на дни и ночи, проведенные в кошмарном бреду, я помнил больше, чем думали мои родные: помнил собственные крики и галлюцинации, помнил дни, когда мне хотелось плакать с утра до вечера и я переставал узнавать отца и мать, помнил ночь, когда я голыми руками разбил окно. Лучше бы я целыми днями беспомощно просиживал с поносом на горшке, тогда на моих запястьях не осталось бы отметин от веревок, которыми меня привязывали.

Я отвернулся от сестры и принялся сосредоточенно посасывать порез у основания большого пальца, теребя его языком, пока не перестал чувствовать вкус крови.

– Прошу, Эмметт, – промолвила Альта и коснулась воротника моей рубахи. – Сегодня ты поработал не хуже других. Пойдем домой.

– Хорошо.

Легкий ветерок взъерошил волосы на моем затылке. Альта заметила, что я дрожу, и отвела глаза.

– А что на ужин? – спросил я.

Она щербато улыбнулась.

– Ничего, если не поторопишься.

– Иди. Я тебя догоню.

– Наперегонки побегаем, когда буду без корсета.

Сестричка повернулась, взметнув пыльными юбками. Когда она смеялась, то все еще выглядела ребенком, но рабочие на ферме уже заглядывались на нее.

Я поплелся вслед за ней; от усталости еле держался на ногах – покачивался как пьяный. Под деревьями и у колючей изгороди сгущалась тьма. Луна светила так ярко, что звезд не видно. Плелся и мечтал о холодной колодезной воде, прозрачной, как хрусталь, с зеленоватыми хлопьями осадка на дне стакана; о пиве цвета янтаря, приправленном травами по особому рецепту отца. Кружка горьковатого на вкус напитка усыпила бы меня, но этого я и хотел; я желал лишь одного – погаснуть, как свеча, провалиться в сон без сновидений. Чтобы не было ни кошмаров; ни ночных страхов. Я хотел проснуться утром и снова увидеть ясный солнечный день.

Часы в деревне пробили девять. Мы зашли во двор через калитку.

– Как же есть хочется; – сказала Альта. – Меня отправили тебя искать; не успев…

Тут мы услышали голос матери; мать кричала.

Альта остановилась; за нами захлопнулась калитка.

Мы переглянулись. До нас доносились обрывки фраз: как ты можешь так говорить… нельзя, нам просто нельзя…

Мои ноги задрожали оттого; что пришлось стоять неподвижно. Вытянув руку, я оперся о стену повелевая сердцу успокоиться.

Сквозь щель в кухонных занавесках просачивался треугольник света от лампы; его то и дело заслоняла тень. Отец ходил по кухне взад-вперед.

– Мы не можем стоять здесь весь вечер, Эммету – промолвила Альта почти шепотом.

– Вряд ли это что-то серьезное.

Мать с отцом всю неделю ссорились из-за жнейки, укоряя друг друга; что никто не додумался проверить ее. О том; что это была моя обязанность; родители и не заикнулись.

Раздался грохот: кулак ударил о стол. Отец повысил голос:

– А что я должен делать? Отказать? Колдунья проклянет нас в мгновение ока.

– Она уже это сделала! Взгляни на него, Роберт! Что, если он никогда не поправится? Это все ее проделки.

– Он сам виноват. Если бы он…

В ушах зазвенело, и на мгновение я перестал слышать голос отца. Мир накренился перед глазами, затем вроде бы выровнялся и снова закачался, как качели. Я проглотил подступившую к горлу желчь. Когда я снова смог сосредоточиться, наступила тишина.

– Этого мы не знаем, – тихо произнес отец, но мы его услышали. – Что, если она ему поможет? Пока он болел, она писала и справлялась о его здоровье.

– Потому что он был нужен ей! Нет, Роберт, нет! Я не позволю этому случиться, его место здесь, с нами, и что бы он ни натворил, он по-прежнему наш сын. А она – у меня от нее мурашки…

– Ты с ней ни разу не виделась. Не тебе пришлось идти туда и…

– Мне все равно! Она уже натворила дел. Я не отдам ей сына.

Альта взглянула на меня. Ее лицо изменилось, взяв меня за руку, она потянула меня вперед.

– Пойдем, – сказала она осторожным тоном, каким подзывала цыплят. – День выдался длинный, ты, верно, проголодался, а уж я и подавно. Надеюсь, нам оставили пирога, иначе кому-то не поздоровится. Иначе я воткну этому обжоре вилку в сердце. А потом его съем. – У двери она остановилась и добавила: – С горчицей.

Сестрица распахнула дверь.

Родители стояли в разных углах: отец у окна, спиной к нам, а мать – у очага; отсветы пламени краснели на ее щеках, как пятна румян. Между ними на столе лежал лист плотной сливочно-белой бумаги и распечатанный конверт. Мама взглянула на меня, затем на Альту, и шагнула к столу.

– Ужин, – объявила Альта. – Эмметт, сядь, ты же сейчас в обморок грохнешься, судя по виду. Гляди-ка, никто и не подумал накрыть на стол! А пирог, стало быть, еще в печи. – Она поставила рядом со мной стопку тарелок. – Хлеба? Пива? Я здесь сегодня одна за подавальщицу? – Она скрылась в кладовой.

– Эмметт, – не оборачиваясь, промолвил отец, – на столе письмо. Прочти его.

Он подвинул письмо ко мне. Буквы расплывались в бесформенные кляксы.

– Пылью глаза заволокло, – ответил я, присаживаясь. – Скажи мне, что там.

Отец склонил голову, и мышцы на шее напряглись, словно он тащил тяжелый груз.

– Переплетчице нужен ученик.

У мамы вырвался сдавленный стон.

– Ученик? – спросил я.

Повисла тишина. В щель между занавесками проник кусочек луны, залив серебром все, что встретилось ему на пути. Посеребрил он и папины волосы; те казались седыми и сальными.

– Ей нужен ты, – проговорил он.

Альта застыла в дверях кладовой с банкой солений в руке. На мгновение показалось, будто она ее выронит, но Альта аккуратно поставила банку на полку буфета… аккуратно… стук прозвучал громче звона разбившегося стекла.

– Я слишком взрослый для ученика.

– Она так не считает.

– Я думал… – Моя ладонь лежала на столе: я едва узнавал свою тонкую, белую руку. Руку, которая не могла добросовестно выполнять ни одну работу. – Мне уже лучше. Скоро… – Я осекся. Голос казался чужим, как и рука.

– Дело не в этом, сынок.

– Я знаю, что сейчас от меня мало пользы.

– Ах, милый, – вздохнула мама. – Ты не виноват, и болезнь твоя ни при чем. Вскоре ты снова станешь таким, как прежде. Но это не все. Мы всегда думали, что ты станешь работать на ферме вместе с отцом. И, возможно, ты еще будешь… ты мог бы… но… – Она взглянула на отца. – Пойми, мы не хотим отослать тебя прочь. Но она требует отдать тебя в ученики.

– Я ее даже не знаю.

– Переплетное дело – достойное ремесло. Честное ремесло. Тебе нечего бояться.

Альта подалась вперед, ударилась об угол буфета и едва успела поймать слетевшую тарелку. Мама оглянулась на грохот.

– Осторожнее, Альта.

Сердце мое подскочило и забилось, как барабан.

– Но… вы ненавидите книги. Книги запрещены. Вы же всегда мне говорили… помните, когда я принес ту книгу с ярмарки в День Пробуждения?

Они переглянулись, но слишком быстро; я не успел понять, что значит этот взгляд.

– Сейчас это неважно, – сказал отец.

– Но… – Я повернулся к матери. Мне трудно выразить словами, как стремительно они меняли тему каждый раз, когда кто-то упоминал о книгах; как по их лицам, стоило кому-то произнести слово «книга», пробегала тень неприязни, как они смотрели на меня, когда я принес ту книгу домой. А с каким мрачным лицом мать протащила меня мимо убогой витрины «Книжной лавки и ломбарда Фогатини», когда однажды мы заблудились в Каслфорде! – Что значит достойное ремесло?

– Это не… – Мама шумно вдохнула. – Это не та судьба, которой я желала для тебя, но…

– Хильда. – Отец принялся разминать шею, как будто та затекла. – У тебя нет выбора, сынок. Жизнь тебя ждет размеренная. Конечно, отсюда не ближний свет, но это и неплохо. Ты будешь жить в покое. Ты не столкнешься с тяжелым трудом; не свернешь на кривую дорожку… – Он откашлялся. – И не все переплетчики похожи на нее. Ты выучишься ремеслу, освоишься, а потом – как знать. Переплетчики из города разъезжают на собственных каретах.

Я не знал, что ответить. Альта постучала пальцем по столешнице и бросила на меня многозначительный взгляд.

– Но я не… то есть я никогда… откуда она взяла, что я смогу… – Теперь никто из них не хотел встречаться со мной взглядом. – И почему у меня нет выбора?

Никто мне не ответил.

Наконец Альта подошла к столу и взяла письмо.

– «Как только будет в состоянии ехать… – прочла она вслух. – Зимой в переплетной бывает холодно. Соберите ему теплую одежду». Но почему она пишет вам, а не Эмметту? Неужто не знает, что он умеет читать?

– Так заведено, – ответил отец. – За ученика просят у родителей, так принято.

Но это не имело значения. Я снова взглянул на свои руки – одни жилы да кости. Год назад они были мускулистыми и загорелыми, почти как у взрослого мужчины, – теперь это были руки призрака. Все верно, они годились лишь для ремесла, которое презирали мои мать с отцом. Но с чего бы переплетчице выбирать меня в ученики, если ее об этом никто не просил?

Я растопырил пальцы, прижав ладонь к столу, словно надеялся впитать силу дерева.

– А если я откажусь?

Тяжело ступая, отец прошагал к буфету, наклонился и достал бутыль ежевичного джина – крепкую, сладкую настойку, которую мама разливала по большим праздникам и изредка в лекарственных целях. Она ничего не сказала, когда отец плеснул себе полкружки.

– Для тебя здесь места нет, сын. Прояви благодарность. Там ты сможешь найти себе применение. – Отец залпом выпил джин и закашлялся.

Я собрался с духом, не желая, чтобы мой голос надломился.

– Но я поправлюсь, вот увидите, и стану таким же крепким, как…

– Это твой единственный шанс, не упускай его, – отец словно не слышал меня.

– Но я…

– Эмметт, – вмешалась мама, – прошу. Так будет правильно. Переплетчица знает, что с тобой делать.

– Что со мной делать? – повторил я.

– Я лишь хочу сказать… Если ты снова заболеешь, она…

– То есть переплетная – что-то вроде приюта для умалишенных? Вы отсылаете меня подальше от дома, потому что я в любой момент могу вновь потерять рассудок?

– Ты ей нужен, – мама вцепилась в юбки, словно выжимая из них воду. – Я не хочу, чтобы ты уезжал.

– Тогда я не поеду!

– Поедешь, сын, – сказал отец. – Бог свидетель, ты принес довольно бед этому дому.

– Не надо, Роберт…

– Ты поедешь, и если мне придется связать тебя и бросить на пороге переплетной, я так и сделаю. Завтра будь готов.

– Завтра? – Альта повернулась к отцу так быстро, что ее коса взметнулась, словно хлыст. – До завтра он не успеет собраться. А как же урожай? А праздничный ужин? Папа, прошу.

– Замолчи!

Альта послушалась.

– Завтра? – Румянец на маминых щеках загустел, превратившись в кроваво-красные пятна. – Но мы не договаривались… – Она замолкла.

Отец допил джин и поморщился, словно проглотил камень.

Я хотел было сказать, чтобы мама не тревожилась, что за меня не нужно больше волноваться, что я сделаю все, как они говорят, но от долгой работы в поле горло пересохло.

– Позволь ему остаться еще на несколько дней, Роберт. Другие ученики поедут после сбора урожая, и он пока не окреп. Несколько дней погоды не сделают.

– Другие ученики младше. А раз он смог продержаться день в поле, то сможет и доехать.

– Да, но… – Она двинулась к нему и схватила его за рукав, чтобы он не мог отвернуться. – Просто дай ему еще немного времени.

– Ради всего святого, Хильда! – Отец издал сдавленный звук и попытался вырваться. – Не усложняй. И так тяжело. По-твоему, мне хочется его отпускать? Думаешь, после того как мы столько сделали, как мы столько боролись за поддержание чистоты дома, я горжусь тем, что нам предстоит принять? Мой собственный отец лишился глаза в крестовом походе!

Мама покосилась на меня и Альту.

– Не при детях…

– Да теперь-то какая разница? – Отец утер глаза рукавом и в отчаянии швырнул кружку на пол. Та не разбилась, а подкатилась к Альте и остановилась. Отец повернулся к нам спиной и облокотился о буфет, словно хотел отдышаться. Повисло молчание.

– Ладно, поеду, – проговорил я, – завтра же, – смотреть на родителей было невыносимо. Я встал, оттолкнул стул и, поворачиваясь, ударился коленом о край стола. На дрожащих ногах зашагал к двери. Задвижка как будто уменьшилась и не поддавалась; наконец я отодвинул ее с лязгом, эхом отскочившим от стен.

На улице луна поделила мир на две половины: темно-синюю и серебряную. Воздух был теплым, мягким, как сливки, пах сеном и летней пылью. Где-то ухнула сова.

На нетвердых ногах я доковылял до дальнего края двора и прислонился к стене. Мне стало тяжело дышать. В ушах звенел голос отца: колдунья проклянет его в мгновение ока. И мамин, ответивший ему: она уже это сделала.

Правду они говорили: я ни на что не годен. Меня охватило чувство собственной никчемности, сильное, сильнее пронизывающей боли в ногах. Прежде я никогда не болел. Я не знал, что тело способно на предательство, а ум может гаснуть, как лампа, погружая мир в кромешную тьму. Я даже не помнил, как заболел; в памяти остались лишь обрывки горячечных кошмаров. Даже воспоминания о жизни до болезни – прошлой весне и зиме – омрачала та же гангренозная тень, словно ничего здорового у меня уже не осталось. Я знал, что свалился без чувств после Дня летнего солнцестояния, мне об этом рассказала мама. Случилось это, когда я возвращался домой из Каслфорда, но никто не объяснил, где именно и как это произошло. Наверное, я вел повозку без головного убора под жарким солнцем, однако, стараясь вызвать в памяти тот момент, я видел лишь дрожащий мираж, последний взгляд на ослепительное солнце, затем закружилась голова и чернота поглотила меня. Несколько недель я ненадолго выныривал из тьмы, кричал, бился, умоляя, чтобы меня развязали. Неудивительно, что от меня хотели избавиться.

Присев на корточки, я закрыл глаза. Я видел их троих; они стояли, обнявшись. За спиной пронесся шепоток; что-то скреблось о стену сухими коготками. Звуки заглушили и уханье совы, и шелест листьев. Я опустил лоб на руки и притворился, будто ничего не слышу.

Должно быть, я инстинктивно переместился в самый темный угол. Когда я вновь открыл глаза, Альта стояла посреди двора и звала меня по имени. Луна сдвинулась на небосводе и теперь светила над коньком крыши; тени укоротились и припали к земле.

– Эмметт?

– Я здесь…

Альта вздрогнула и шагнула мне навстречу, вглядываясь в темноту.

– Что ты делаешь? Ты пытался уснуть?

– Нет.

Моя сестра так и стояла посреди двора. В окне второго этажа за ее спиной промелькнул свет лампы. Там готовились ко сну. Я начал было подниматься на ноги и не смог сдержать гримасу боли, как острым кинжалом пронзившей кости. Альта видела это, но помочь подняться не предложила.

– Эмметт, ты правда завтра уедешь?

– Отец сказал, что у меня нет выбора.

Я ждал, что она возразит. Альта была смышленой девчонкой и вечно изыскивала способы делать по-новому привычные вещи. Она умела подобрать ключик к любому запертому замку. Но сейчас она молчала, подставив лицо луне. В горле застрял комок. Вернулась ненавистная слабость; мир снова накренился сначала в одну сторону, потом в другую, и я, зашатавшись, оперся о стену – отдышаться бы.

– Эмметт? С тобой все хорошо? – Альта закусила губу. – Нет, вижу, что нет. Ты сядь.

Мне не хотелось слушаться ее, но колени подкосились вопреки моему желанию. Закрыв глаза, я вдохнул всей грудью аромат сена и прохладной земли, легкий запах навоза и сладость гниения компостной кучи. Альта присела рядом, зашуршав надувшимися юбками.

– Как бы я хотела, чтобы ты остался.

Не глядя на нее, я поднял плечо и снова опустил.

– Но, может, это к лучшему… – продолжила Альта.

– Как… как это возможно? – Я проглотил застрявший в горле комок, стараясь контролировать голос. – Хорошо, я понимаю. От меня вам никакой пользы. Всем будет лучше, когда я уеду… куда бы то ни было. Я даже не знаю, где она живет, эта переплетчица.

– Возле болот на Каслфорд-роуд.

– Ясно…

Интересно, как пахнут болота? Стоячей водой, гниющими камышами? И тем, и этим, и наверняка глиной. Глиной, которая проглотит тебя живьем, если свернешь с тропы и забредешь слишком далеко… проглотит, и никто никогда не найдет тебя.

– Откуда тебе так много о ней известно… ну, о переплетчице?

– Ну, не так уж и много. Мама с папой хотят как лучше. После всего, что случилось, ты там будешь в безопасности.

– То же самое сказала мама.

Альта не ответила и принялась грызть ноготь большого пальца. В фруктовом саду за конюшнями залился трелью соловей, но резко смолк.

– Ты не знаешь, каково им пришлось, Эмметт. Каково это – вечно бояться за тебя. Они заслужили покой.

– Но я заболел не по своей вине!

– Зато по твоей вине ты… – Она шумно выдохнула. – Нет, знаю, так говорить нельзя. Но нам всем нужно… прошу тебя, не злись. Все к лучшему. Ты выучишься ремеслу.

– Ага. И буду делать книги?

Она поморщилась.

– Переплетчица выбрала тебя. Это значит…

– А что это значит? И как она могла выбрать меня, если никогда даже не видела?

Мне послышалось, что Альта заговорила, но когда я повернулся, она смотрела на луну и лицо ее ничего не выражало. С тех пор как я заболел, она осунулась, а кожу под глазами словно вымазали пеплом. Она выглядела чужой, недосягаемой.

– Я буду приезжать повидаться с тобой, как только смогу, – проговорила она, будто это что-то решало.

Я уткнулся затылком в каменную стену.

– Они убедили тебя, верно?

– Я никогда не видела, чтобы папа так сердился…

– А я видел. Однажды он меня чуть не ударил.

– Да, – кивнула Альта. – Но ты, наверное… – Она не договорила.

– Я был маленьким, – продолжил я. – А ты – совсем крохой, ты не можешь помнить. Это случилось в День Пробуждения.

– О…

Я взглянул на нее, но она отвела взгляд.

– Нет. Не помню.

– Я тогда купил… На ярмарке был человек. Он торговал книгами…

В моем кармане в тот день звенели монеты, накопленная сдача – целых шесть пенсов фартингами. Монеты оттопыривали карман. Меня распирало от головокружительного чувства свободы: я приехал на ярмарку в День Пробуждения и оторвался от всех. Шел и размышлял, что купить, оглядывая ряды с мясом и домашней птицей, с рыбой из Хладноводной и с узорчатым муслином из Каслфорда… Задержавшись у прилавка со сладостями, я повернулся к другому, стоявшему чуть в отдалении, и тут мне в глаза бросились позолота и яркие краски. Это был даже не прилавок, а грубо сколоченный стол, за которым стоял мужичок с бегающими глазками. На столе высились стопки книг.

– Тогда я и увидел их впервые. Книги… Я даже не знал, что это такое.

Лицо Альты приняло настороженное выражение.

– Как это – не знал?

– А, забудь.

Зачем я ей об этом рассказываю? Мне не хотелось вспоминать. Но теперь я не мог отделаться от картинки. Я тогда решил, что это – маленькие шкатулки из кожи с золотым тиснением для хранения ценных вещиц вроде маминого серебра или папиных шахматных фигур. Подошел, звеня монетами в кармане, и мужичок за прилавком, прежде чем одарить меня улыбкой, суетливо оглянулся через оба плеча.

– Ах, что за златовласый принц передо мной! – воскликнул он. – Хотите сказку, маленький господин? Хотите историю о смертоубийстве и инцесте, о позоре и славе, о любви столь пронзительной, что лучше бы о ней забыть, или о темных делах? Вы пришли по адресу, маленький господин, ибо здесь у меня собраны сказки, равных которым на свете нет, правдивые и душераздирающие, кровавые, страстные и захватывающие, а коли вам нужны смешные, есть у меня и такие; есть редчайшие и те, от которых люди предпочитают избавляться. Но взгляните же сами, маленький господин… полистайте, например, вот эту. Работа переплетчика из Каслфорда. Ей уже много лет.

Мне не нравилось, что он называл меня «маленьким господином», но книга, которую он мне протягивал, раскрылась, и я уже не смог противиться. Стоило мне увидеть строчки на страницах, я понял, что сшитые вместе листы – это что-то наподобие долгой переписки, много-много писем в красивой шкатулке. История, которой нет конца.

– Сколько просите?

– Ах, за эту, маленький господин… У вас отменный вкус для такого крохи, ведь эта книга не из простых – настоящее приключение, сбивает с ног, как скачущий кавалерийский отряд! Девять пенсов. Или две за шиллинг.

Я понял, что книга нужна мне. Зачем, я не знал, но жажда обладать ею была столь сильной, что я ощутил покалывание в кончиках пальцев.

– У меня только шесть пенсов.

– По рукам, – ответил он и щелкнул пальцами. Широкая улыбка вмиг стерлась с его лица. Я проследил за его метнувшимся взглядом и увидел чуть поодаль группу перешептывающихся мужчин.

– Держите.

Я высыпал ему в ладонь пригоршню фартингов. Один он уронил, но не наклонился поднять: взгляд его был неотрывно прикован к шепчущимся.

– Благодарствую.

Взяв книгу, я поспешил уйти. К торжеству обладания примешивалось какое-то неуютное чувство; нырнув в суету рынка, я остановился и оглянулся. Группа мужчин стремительно приближалась к столу книготорговца, а тот в спешке кидал книги в пыльную маленькую тележку.

Чутье подсказало мне, что смотреть в ту сторону не стоит.

Я побежал домой, держа книгу через манжету, чтобы не запачкать переплет потными пальцами. Дома сел на крыльце сарая на солнышке – никто меня не видел, все остались на ярмарке – и смог спокойно осмотреть свое приобретение. Ничего подобного я в жизни не видел. Книга была глубокого, насыщенного красного цвета с золотистым орнаментом и на ощупь мягкая, как кожа. Когда я открыл ее, со страниц взметнулся запах затхлости и пыльного дерева, словно никто не прикасался к ней годами.

Я начал читать и пропал.

Действие разворачивалось в военном лагере в чужой стране, и поначалу я путался в сюжете: там было много капитанов, майоров и полковников, и все они спорили о военной тактике, грозя друг другу трибуналом. Но что-то влекло меня дальше и заставляло продолжать. Я словно видел происходящее своими глазами, каждую мелочь, слышал ржание коней, ветер, трепавший армейские палатки, касался и моих разгоряченных щек, я чувствовал запах пороха, от которого ускорялся пульс. Я терял нить, но читал дальше, повествование затягивало меня вопреки моей воле, и постепенно я понял, что солдаты готовятся к битве, а человек, от чьего имени ведется рассказ, – и есть герой. На рассвете он поведет войско к славной победе, и его волнение я ощущал, как свое собственное.

– Что, черт возьми, тут происходит?

Крик вырвал меня из забытья. Я инстинктивно вскочил и быстро-быстро заморгал, чтобы избавится от застлавшего глаза тумана. Передо мной стоял отец, а за ним мама с Альтой на руках. Они вернулись с ярмарки. Я и не заметил, как стемнело.

– Эмметт, я спросил, что тут происходит!

Не дожидаясь ответа, отец выхватил книгу у меня из рук. Лицо его окаменело.

– Откуда это у тебя?

«Торговец, – хотел ответить я, – мужичок с ярмарки… У него книг десятки, они напоминали шкатулки для драгоценностей из тисненой кожи…» – но увидев выражение отцовского лица, я потерял дар речи; в горле пересохло.

– Роберт, что это? – Мама протянула руку, а потом отдернула, словно книга ее укусила.

– Я сожгу ее, – решительно произнес отец.

– Нет! – Мама поставила Альту на землю – сестренка зашаталась на нетвердых ножках, – подошла к отцу и схватила его за руку. – Нет, как можно! Лучше… закопай ее.

– Хильда, перестань, их давно нет в живых.

– Все равно нельзя. Мало ли… Просто избавься от нее. Выброси.

– Чтобы кто-то нашел? Ну уж нет.

– Ты знаешь, что сжигать книгу нельзя. – На мгновение их взгляды встретились. Они стояли с напряженными лицами. – Закопай. В укромном месте.

Наконец отец коротко и резко кивнул. Альта икнула и захныкала.

Отец сунул книгу рабочему.

– Заверни ее хорошенько, – распорядился он. – Отдам могильщику. – Он повернулся ко мне. – Эмметт, чтобы больше я тебя с книгой не видел. Понял?

Но я не понимал. Что случилось? Я купил книгу, не украл, но явно совершил что-то непростительное. Нехотя кивнул. Перед глазами по-прежнему мелькали сцены из книги. Я побывал в другом месте, в ином мире.

– Хорошо. Запомни, – сказал отец и опустил тяжелую руку мне на плечо. – Чтобы больше я тебя с книгой не видел.

А теперь они сами отсылают меня к переплетчице, будто мне грозит что-то гораздо хуже той опасности, от которой меня хотел уберечь отец. Будто угроза теперь исходит от меня.

Я покосился на Альту. Та разглядывала свои туфли. Нет, она не могла помнить тот день. О том случае никто больше не вспоминал. Никто так и не объяснил мне, что зазорного в книгах. В школе дети шептались – мол, у старого лорда Кента есть библиотека; все смеялись и закатывали глаза, но я так и не решился спросить, что в этом плохого. Ведь я тоже однажды читал книгу; значит, мы с лордом Кентом похожи, и если с ним что-то не так, то и со мной тоже. Прошло много времени, но меня все еще мучил стыд, запрятанный глубоко внутри.

А еще меня мучил страх. Бесформенный когтистый страх закрался в сердце, как наползающий с реки туман. Он обвивал меня холодными щупальцами, мешая дышать полной грудью. Была б моя воля, я не стал бы даже приближаться к переплетчице, но теперь выбора у меня не осталось.

– Альта… – начал я.

– Мне надо в дом. – Она вскочила на ноги. – И ты бы шел наверх, Эм, тебе еще собираться, а завтра долгий путь. Спокойной ночи. – Она торопливо прошагала через двор, теребя косу, чтобы я не смог увидеть ее лица. У самой двери она произнесла: – До завтра, – и даже не оглянулась. Слова прозвучали неискренне, но, может, виной тому было эхо, отлетевшее от стен конюшни.

Завтра…

Я смотрел на луну, пока страх не разросся внутри и не стал невыносимым. Тогда я поднялся в комнату и стал собирать вещи.