Текст книги "Декабристы"

Но Ростовцев имел свои понятия о чести. Он сделал копию со своего письма к Николаю и на другое утро, 13 декабря, вновь отправился к Оболенскому. Там опять был Рылеев.

С некоторой торжественностью Ростовцев остановился в дверях и произнес чуть ли не речь. Он сообщил, что уже вручил в руки Николаю предупреждение о готовящемся бунте. Присутствовавшие слушали его внимательно, но ничего не говорили. Он подал им копию письма. Рылеев его взял и стал громко читать… Оба декабриста сильно побледнели.

Оболенский возмущенно спросил:

– Откуда и как ты решил, что мы готовим бунт? Ты злоупотребил моим доверием и изменил дружбе. Великий князь знает о либералах и один по одному всех переловит. Ты же должен умереть прежде других и, таким образом, станешь первой жертвой.

Рылеев же бросился к Ростовцеву, горячо его обнял и сказал:

– Нет, Оболенский! Ростовцев не виноват, что думает не так, как мы! Не спорю, что он злоупотребил твоим доверием. Но какое ты имел право быть излишне откровенным? Он поступил так, как ему подсказывала совесть, жертвовал своей жизнью, когда шел к великому князю, а теперь вновь рискует своей жизнью, придя к нам. Ты должен его обнять как одного из благороднейших людей.

Оболенский подошел к Ростовцеву, обнял его и прошептал побледневшими устами:

– Да, я его обнимаю. Но хотел бы задушить в своих объятиях.

Перед молодыми революционерами стояла страшная дилемма: дворец знал, что готовится бунт. В руках декабристов было и доказательство – письмо Ростовцева к Николаю.

Н. А. Бестужев выслушал тревожный рассказ Рылеева и Оболенского и сказал:

– Это письмо никому не показывайте. Нужно действовать! Лучше будет, если нас арестуют на площади, чем дома в постели. Лучше пусть узнают люди, за что мы погибли, чем будут удивляться нашим незаметным исчезновениям из общества и если никто не узнает, где мы и за что погибли.

Рылеев с восторгом одобрил эти слова.

– Наша судьба уже решена! – воскликнул он. – Я уверен, что погибнем, но наш пример будет жить. Принесем же себя в жертву во имя будущей свободы Отечества.

Итак, решено: восстание!

Штабом предстоящего восстания стал дом Кондратия Рылеева. Целыми днями здесь толпятся офицеры. Приходят декабристы с последними новостями из дворца, из полков, морских экипажей.

Сергей Трубецкой тих и задумчив. Правда, он никогда не отличался пылкостью характера. Зато Рылеев прямо горит от восторга; он простужен, у него болит горло, но он не может оставаться в постели.

С лихорадочно горящими глазами он спрашивает у своих товарищей:

– Решим же?! Решим вопрос с императором?!

Выдвигаются различные предложения:

– Арестуем его и продержим в заключении до опубликования Манифеста.

Штейнгель пишет вступление к Манифесту, предлагая такой текст:

«Храбрые воины! Император Александр I скончался, оставя Россию в бедственном положении. В завещании своем наследие престола он предоставил Николаю Павловичу. Но великий князь отказался, объявив себя к тому не готовым, и первый присягнул императору Константину I. Ныне же получено известие, что цесаревич решительно отказывается. Итак, они не хотят, они не умеют быть отцами народа».

– Судьбу царской семьи должно решить Учредительное собрание. Если это собрание постановит, чтобы Россия стала республикой, то судьба Романовых решится законным путем. Если же будет сочтено сохранить монархический строй, то новому императору будет предоставлена лишь исполнительная власть, – говорил Трубецкой. Но тут же он быстро добавил, что этими словами он хочет лишь напомнить, что первым их шагом не должно быть цареубийство.

Здесь вмешиваются молодые Рылеев, Оболенский, Александр Бестужев, которые давно спорят и отвергают общие слова.

– Дворец должен оставаться священным местом! Если солдат станет распоряжаться там, тогда уже и сам черт его не остановит! – горячится Гавриил Батеньков.

– Подумайте! – взволнованно перебивает Кондратий Рылеев. – Если убьем императора, какая от этого будет польза? Это будет пагубно для всего нашего общества. Умы разделятся, образуются партии, поднимутся приверженцы августейшей фамилии. Все это приведет к междоусобицам и всяким ужасам народной революции!

– Что ты предлагаешь, Кондратий? – слышится со всех сторон.

– Но вместе с тем, если уничтожим всю императорскую фамилию, я думаю, что поневоле все партии объединят свои усилия или в крайнем случае легче будет их всех успокоить, – пытается доказывать Рылеев.

Трубецкой хватается за голову. Он энергично подходит к Рылееву и останавливается перед ним.

– Я вас прошу, давайте обсуждать не далекие планы, а конкретный военный план, – говорит он. – Завтра уже 14 декабря. Утром войска должны приносить присягу. Завтра мы должны начать восстание. Давайте посмотрим, какими силами мы располагаем.

Снова наступило оживление.

– Я набросал здесь вторую часть Манифеста, – говорит Трубецкой. – Но следует исходить из того, что восстание должно иметь характер вооруженной демонстрации. Мы должны поднять полки и, только собрав достаточное количество войск, выйти на площадь. Тогда Сенат объявит наш Манифест.

– Идея использования Сената во время государственного переворота принадлежала Пестелю. Возможно, помните, он еще в «Союзе благоденствия» это предлагал, – отозвался Рылеев.

– Положение изменилось. Сейчас события развиваются по-другому. Пестель считал, что на юге, во время смотра 2-й армии, можно убить императора.

Евгений Оболенский возразил с усмешкой:

– Мы не можем проводить репетиции задуманной революции.

А Рылеев добавил в задумчивости:

– По всему видно, что не добьемся успеха, но это потрясение необходимо. Тактика революции определяется одним словом: «Дерзай!» И если это обернется для нас несчастьем, мы своей неудачей оставим урок другим.

Рылеев подошел к барону Андрею Розену. Сел рядом и, глядя ему прямо в глаза, твердо спросил:

– Можно ли рассчитывать на первый и второй батальоны вашего полка?

Розен восторжен, но рассудителен. Он тихо говорит обо всех трудностях. Затем заявляет: «Почти невозможно».

– Да, не много шансов на успех, – вздыхает Рылеев. – Но все равно должны, все равно обязаны начать! Начало и добрый пример принесут свои плоды.

Трубецкой сидит с краю стола и просматривает страницы Манифеста, которые ему подал Штейнгель. Он слышал слова Рылеева и добавил:

– Все равно умрем. Мы обречены на гибель.

Сергей Трубецкой взял со стола копию письма Ростовцева к Николаю. Презрительно читает обращение «Ваше Высочество» и говорит:

– Посмотрите же! Изменил нам. Двор знает многое, но знает не все. Мы все же достаточно сильны.

Кто-то его перебивает:

– Сабли обнажены, и нечего медлить.

Услышав слово «сабля», Якубович тут же вскочил. Он высок ростом, ходит с черной повязкой на голове. Говорят, что на Кавказе он отчаянно сражался, и в голове его еще сидит пуля.

– Здесь, в комнате, сейчас пять человек! Давайте бросим жребий, кто из нас убьет императора!

Все молча смотрят на него.

Якубович садится на свое место и говорит:

– К сожалению, я этого не могу сделать. У меня слишком мягкое сердце. Я мог бы отомстить Александру но хладнокровного убийцы из меня не получится. Александр Бестужев насмешливо заметил:

– Царское семейство – это вовсе не иголка. Вряд ли возможно его как-то спрятать, когда придет время взять под стражу

Пройдут десятилетия, и Александр Бестужев напишет в своих мемуарах:

«Здесь слышны были отчаянные фразы, неудобные для исполнения предложения, распоряжения, пустые слова, за которые многие люди дорого поплатились, не будучи виноватыми в чем-либо. Чаще всего можно было услышать похвальбу Якубовича, Щепина-Ростовского. Первый был храбрым офицером, но хвастуном, который сам трубил о своих подвигах на Кавказе…

Но зато каким прекрасным был Рылеев на этом вечере! Он неважно себя чувствовал. Но когда говорил на свою любимую тему о привязанности к родине, лицо его оживлялось. Черные как смоль глаза его озарялись неземным светом. Речь его лилась плавно, как огненная лава, и тогда невозможно было устать от любования им!»

Трубецкой собрался уходить. Иван Пущин подошел к нему и сказал:

– Давай еще раз уточним план.

Все напряженно уставились на Трубецкого. Ведь именно он избран диктатором, то есть руководителем восстания. Завтра, 14 декабря, он должен руководить восставшими частями.

На какие силы можно рассчитывать?

Быстро перечисляют названия полков: Измайловский, Егерский, Финляндский, Московский, Лейб-гренадерский, Гвардейский морской экипаж.

– Добавьте, что к нам могут присоединиться еще Преображенский полк и Конная гвардия.

– Можем рассчитывать на шесть полков…

– Детали плана действий будут определяться обстоятельствами, – заметил Рылеев.

– Мой брат Михаил дал согласие, что присоединится к восставшим войскам со своим конным эскадроном, – сообщил Иван Пущин.

И снова повторяют: полки следует вести на Сенатскую площадь; войска следует призывать не принимать присяги, а затем с оружием в руках принудить Сенат обнародовать Манифест; морские части и измайловские солдаты направятся к Зимнему дворцу, чтобы арестовать Николая I и всю его семью; Финляндский полк и гренадеры должны захватить Петропавловскую крепость.

Наступила тишина. Декабристы переглядываются. Все сказано. Все обговорено и уточнено.

С Рылеевым остается Каховский. Они имеют еще один личный разговор. Разговор с глазу на глаз.

Рылеев просит его 14 декабря явиться одетым в свой офицерский мундир еще до того, как восставшие войска соберутся на Сенатской площади, для того чтобы проникнуть во дворец или, если это не удастся, подождать Николая у выхода из дворца и убить его.

Рылеев все это высказал буквально на одном дыхании. Затем поднялся из-за стола, обнял своего друга и сказал:

– Я знаю твою самоотверженность. Ты сможешь так принести больше пользы, чем на площади. Ты сир на земле. Убей императора! Открой нам ход!

Каховский понимает, что ему предлагают стать террористом. Это убийство явится не частью революционного плана, а поступком человека, который тем самым поможет расчистить путь революции.

С тяжелым сердцем Каховский соглашается.

В ту ночь никто из декабристов не спал. Это была для каждого из них роковая, мучительная ночь. Сергей Трубецкой провел эту ночь в богатом доме своего тестя, графа Л аваля. В своих комнатах он сжег каждое подозрительное письмо, любую бумажку, касавшуюся Тайного общества. Его молодая жена во всем трепетно ему помогала и вместе с ним бросала бумаги в камин.

Оставался один-единственный листок. Это вторая часть Манифеста. Сергей Трубецкой не имеет права уничтожить этот документ. Он медленно развертывает листок и читает:

«В Манифесте Сената объявляется… уничтожение бывшего правления… уничтожение права собственности, распространяющейся на людей… равенство всех сословий перед законом… свобода печати и уничтожение цензуры, свобода богослужений и всех верований… гласность судов… уничтожение рекрутства и военных поселений».

Все это написано его, Трубецкого, рукой. Но уничтожить документ он не имеет права. Этот Манифест вместе с вводной частью, написанной Штейнгелем, утром должен быть вручен Сенату. Но пока это «завтра» еще очень далеко! Сергей Трубецкой в полнейшем отчаянии. У него не хватает духу признаться товарищам своим, что шансы на успех невелики, если на площадь не будет выведена большая часть войск. Сражение между своими, между русскими братьями, не должно иметь места и не должно быть допущено.

Зимний дворец полон людей. Здесь поселился Николай I Поселился окончательно. Он уже сидит в кабинете императора. И сам вскрывает все пакеты и письма, поступающие на имя императора.

Хотя 17 дней формально императором является еще Константин.

Междуцарствие, наступившее в России, породило беспрецедентный случай. Брат императора посмел срывать печати с корреспонденции самого государя России!

Но этот брат не только мечтает о троне. Он уже сидит на нем и решил действовать.

Николай I вызвал трех приближенных к нему, которым поручил написать манифест, провозглашающий его императором. Это были Адлерберг, его личный адъютант, историк Карамзин и блестящий государственный ум Сперанский, статс-секретарь.

Бедный, наивный старик Карамзин! Он написал манифест, который кипел восторгами, обещаниями человеколюбия, изобиловал красивыми словами о «народной преданности», «любви народа».

Николай I прочитал проект, ничего не сказал, передал его Сперанскому. Опытный сановник знал, что нужно выбросить все превосходные степени и все восторженные слова.

Манифест уже готов. Николай надевает парадный мундир и направляется в Сенат.

Известный историк и художник А. Н. Оленин, заседавший в Сенате, в связи с этим сделал такую запись в своем дневнике:

«Приблизившись к столу, Николай сказал: „Я исполняю волю моего брата Константина Павловича“ – и затем начал читать манифест о восшествии на престол. Так началось долгожданное ночное заседание Сената, во время которого великий князь стал императором и которым завершилось междуцарствие. Когда закрылось это заседание, император сказал: „Сегодня я вас прошу, а завтра буду приказывать“. И тем самым предельно кратко изложил свое понимание верховной власти, ее священный долг».

Наступила неспокойная и напряженная ночь. В ушах дворцовых сановников все еще звучат надменные слова: «Сегодня я вас прошу, а завтра буду приказывать».

Эта бессонная ночь явилась преддверием первого в России революционного вооруженного восстания против самодержавия.

Наконец забрезжил рассвет. Было холодно. Термометр показывал восемь градусов мороза. Слежавшийся снег скрипел под ногами прохожих.

Никогда еще в Зимнем дворце на вставали так рано. Новый император подавал пример: в семь часов утра он уже в полной парадной форме и принимает офицеров. В

просторной приемной его ждут начальники дивизий, бригад, отдельных полков и батальонов гвардейского корпуса.

Николай I принимает их поздравления. Затем решительно приказывает:

– Идите принимайте присягу и выводите войска для присяги. Вы отвечаете своими головами за спокойствие в столице. Что же касается меня, то, если я буду императором хоть один час, я покажу, на что способен.

Высшие и приближенные офицеры слушают в полном недоумении, они глубоко потрясены. Таким языком еще никто не разговаривал с ними. Император Александр I никогда не позволял себе таких грубостей.

И военачальники спешат. Кареты и сани-возки летят от Дворцовой площади к казармам.

В расположение Финляндского полка приехал его командир генерал Н. Ф. Воропанов. Он вышел перед строем подчиненных войск и поздравил солдат и офицеров с вступлением на престол нового императора. Затем вынул из кармана сложенный вчетверо листок. Медленно и торжественно развернул его и зачитал перед полком сообщение, в котором Константин заявлял об отречении от престола. Прочитал также завещание Александра I, в котором тот назначал Николая наследником престола. И наконец, зачитал царский Манифест нового императора Николая I.

Перед строем полка вышел поручик барон Андрей Розен. По всем правилам он отдал честь и спросил генерала Воропанова:

– Если все эти документы соответствуют оригиналам их, в чем нет никаких причин сомневаться, то почему же тогда мы не присягнули на верность Николаю еще 27 ноября, а дали тогда присягу императору Константину?

Генерал остолбенел от столь неожиданного вопроса.

– Вы неправильно рассуждаете, – говорит наконец он. – Об этом уже думали и размышляли люди гораздо опытнее и повзрослее вас. Соблаговолите, господа, отправиться по своим батальонам, чтобы принять присягу.

Но в Московском полку события развивались совсем по-другому.

В девять часов утра в полк приехал Александр Бестужев. Он думал, что уже безнадежно опоздал. Но генерал-майор барон Фредерике только еще огласил официальные документы из дворца. На престоле, втолковывал он, уже не Константин. Через 17 дней на престол взошел его брат Николай…

Офицеры отправились по ротам, чтобы объяснить солдатам, что надо принести еще одну присягу на верность императору.

Александр Бестужев предельно взволнован. Он хорошо знает, что этот полк особенно «трудный», что его бунтарские слова здесь могут встретить в штыки!

Александр Бестужев ищет своего брата Михаила. Он выходит перед строем одной роты и начинает речь, обращенную к солдатам. Те жадно его слушают. Александр Бестужев рассказывает, что им лгут, их обманывают. Нельзя больше терпеть все это! Откажитесь присягать, подымите голос протеста. Слушайте своих офицеров, которые начали борьбу за справедливость. Идите за ними, и настанет новое время. Сбросим каторжное крепостничество в царской армии! Новое время гарантирует солдатам сокращенную службу. Теперь вы служите 25 лет, этот срок будет сокращен по меньшей мере до 15 лет…

Александр Бестужев побывал в роте Щепина-Ростовского, затем у офицеров, которые не были членами Тайного общества, – Волкова и Брока. Они разрешили выступить перед их солдатами.

И солдатская масса тронулась… Первой идет рота Михаила Бестужева. У всех заряжены ружья. У каждого еще по десять патронов.

Идет рота Щепина-Ростовского. Но тут же прискакали от генерала Фредерикса и сообщили Щепину-Ростовскому, что ему надлежит незамедлительно явиться к командующему.

– Не желаю и знать этого генерала! – отвечает он. Гремят барабаны взбунтовавшихся рот. Кто-то крикнул:

– А где же знамя?! Надо вернуться и взять знамя полка!

Буквально с боем берут знамена батальона и полка, которые стоят возле алтаря, где должны были принимать присягу.

И снова идут через ворота казармы. Скорее отсюда, быстрее на Сенатскую площадь! Пусть знают, что русский солдат не игрушка в руках капризных великих князей.

Но перед воротами казармы стоят разгневанные генерал Фредерике и генерал-адъютант Шеншин. Они преграждают путь солдатам.

– Уйдите с нашего пути, генерал! – громко кричит Александр Бестужев, обращаясь к генералу Фредериксу.

– Уйдите! Не то убьем вас! – кричат солдаты. Выхватив саблю из ножен, к генералу и его свите направляется поручик князь Щепин-Ростовский. Он полоснул ею генерала, и тот рухнул на землю. Не теряя времени, бросился к другому генералу – Шеншину. Он наносит ему несколько ударов саблей.

К Щепину-Ростовскому бежит полковник Хвощинский, который также намерен остановить выход полка. Поручик в третий раз заносит саблю. На этот раз на полковника…

Восемьсот солдат с развевающимися боевыми знаменами полка, с барабанным боем маршируют к Сенатской площади.

Первый полк восстал!

В пять часов утра в квартиру Рылеева, где находился штаб восстания, стучится Евгений Оболенский. Он назначен начальником штаба восстания. Стоит еще густая зимняя темнота. Оболенский не спал всю ночь. Объезжал и обходил товарищей по заговору, уточнял силы восстания. Он сообщает о собранных сведениях и вновь вскакивает на коня. Нельзя терять времени. Князь Оболенский скачет в Измайловский полк, чтобы узнать у Михаила Пущина о его конном батальоне, но не находит его. Он снова галопом поскакал в Семеновский, Егерский и Преображенский полки. Уточняет, когда будут присягать, какие воинские части уже приняли присягу. А в одиннадцать часов утра Рылеев уже на своем боевом посту на Сенатской площади, плечом к плечу с солдатами восставшего Московского полка.

Момент в высшей степени волнующий. Оболенский в сильнейшем возбуждении поднимает руку и приносит клятву верности перед солдатами.

Однако в штаб восстания начинают поступать первые тревожные сообщения. В соответствии с первоначальным планом Якубович должен был возглавить военные части, которые выделялись для захвата дворца, ареста императора и всего его семейства. Но в ночь на 14 декабря Якубович начал колебаться. Нет, не от страха, а в силу иных соображений. Он всегда считал своим личным врагом Александра I, который за участие в дуэли перевел его из гвардии в армию. Якубович всегда искал случая отомстить ему, сам, как уже отмечалось, просил поручения убить его. Но с новым императором Николаем I у него нет личных счетов.

Всю ночь, давившую неизвестностью и напряжением, Якубович терзался мыслью, что император вместо того, чтобы быть арестованным, в неизбежной в таких случаях суматохе попросту может быть убит. И Якубович в конце концов направился на квартиру Бестужева, который жил в одном доме с Рылеевым. Было шесть часов утра. Он предстал перед Бестужевым и в присутствии Каховского заявил:

– Отказываюсь от поручения.

Это первая измена и нарушение предварительно намеченного военного плана действия.

Его спрашивают: может быть, он отправится на площадь?

Якубович дает честное слово, что присоединится к восставшим войскам.

Вскоре Рылеев узнает и о втором отказе. Каховский признается ему, что не может поднять руку на императора. Он предельно искренен и заявляет, что не сможет жить вне своей организации, а этот террористический акт обречет его на изгнание.

«Мы ему сказали, – напишет после в своих воспоминаниях Николай Бестужев, – что в любом случае с этого момента мы его не знаем, и он нас не знает, и что пусть поступает так, как может».

Именно это решение отлучить Каховского от организации и от друзей вовсе лишило его сил совершить террористический акт.

Каховский признавался Александру Бестужеву:

– Напрасно Рылеев говорил это: если он хотел, чтобы я был кинжалом, то прошу, скажи ему, чтобы он сам не порезался им. Давно уже заметил, как он меня обхаживает, но обманется. Всегда готов пожертвовать собой на благо Отечества, но ступенькой для него или для любого другого стать не собираюсь!

В семь часов утра 14 декабря Каховский отказывается убивать нового императора.

В семь часов утра в дом Рылеева пришел и диктатор восстания Сергей Трубецкой.

Он выслушал обо всем, что произошло до его прихода. Повсюду перед полками выступают агитаторы. Всем известен и пароль: «Не принимать присяги! Всем на Сенатскую площадь!»

Сергей Трубецкой узнает об отказе Якубовича вести к Зимнему гвардейские морские части. Узнает, что Каховский отказался стрелять в императора.

Два важнейших момента замысла восстания рухнули. Сергей Трубецкой становится все более и более мрачным. Как все осложнилось! Но восстания уже никто не может остановить. Вбегает задыхающийся капитан Репин и сообщает, что офицеры Финляндского полка отдельно принимают присягу, что он пытается поднять и повести на восстание только солдат этого полка.

В восемь часов утра Михаил Пущин, брат декабриста Ивана Пущина, сообщает, что отказывается выводить на площадь свой конный эскадрон.

Судьба восстания ложится на плечи молодого мичмана Петра Бестужева, одного из братьев Бестужевых. Он выходит из дома Рылеева с письмом от своего брата

Александра Бестужева. Нужно объяснить гвардейским морякам, что не Якубович поведет их ко дворцу, а Николай Бестужев…

В огромной степени выступление военных моряков из казарм произошло в результате смелых действий Петра Бестужева. Он не сомневался, что его брат Николай поведет за собой восставших моряков.

Было девять часов утра.

В штабе восстания не осталось никого. Рылеев и Пущин отправились искать Трубецкого. Александр Бестужев находился в Московском полку. В соседней квартире Штейнгель сосредоточенно пишет вводную часть Манифеста.

Николай I в своем «штабе» – в Зимнем дворце. Несколько офицеров явились ему доложить, что артиллеристы принесли присягу. Генерал Сухозанет, командовавший царской артиллерией, докладывал, что некоторые офицеры из Гвардейской конной артиллерии высказывали недовольство и сомневались в справедливости этой новой присяги. Сухозанет докладывал далее императору, что это его разгневало и он приказал арестовать недовольных.

И вдруг через несколько минут в кабинете Николая I появляется начальник его штаба генерал Нейдгардт

– Ваше Величество! – громко сообщает он, едва дыша от усталости и ужаса. – Московский полк восстал! Шеншин и Фредерике тяжело ранены, и мятежники идут к Сенату.

Николай I посмотрел на него в испуге.

«Эта весть поразила меня как громом, – записал он потом в своих воспоминаниях. – Если до этого знал о существовании заговора, то теперь увидел в сем первое доказательство… Оставшись один, я спросил себя, что мне делать, и, перекрестясь, отдался в руки божий, решил сам идти туда, где опасность угрожала».

Николай I отдает первые распоряжения. Приказывает приготовить кареты, чтобы отправить детей и свою мать в сопровождении усиленной охраны кавалергардов в Царское Село. Все воинские части столичного гарнизона приказал построить на Адмиралтейской площади.

Началось окружение восставших.

На Сенатской площади у всех приподнятое настроение. Здесь и Иван Пущин во фраке.

«Тверже всех в строю стоял Иван Пущин, – вспоминал о тех волнующих минутах барон Андрей Розен, – несмотря на то что он был в отставке и не носил военной формы. Но солдаты с готовностью слушали подаваемые им команды, ибо видели его спокойствие и бодрость. Когда я спросил его, где можно найти князя Трубецкого, Пущин ответил: “Погиб или же скрылся. Если можешь, окажи помощь, в противном же случае и без тебя здесь может быть достаточно жертв”».

На глазах у всех солдат Александр Бестужев точит свою саблю о гранитный постамент памятника Петру I. Глаза его задорно горят. Улыбка не сходит с лица. Александр Одоевский командует выстроенной заградительной войсковой цепью. Московский полк в полном составе уже несколько часов стоит в точно указанном месте в стройных рядах боевого каре.

Солдаты переговариваются по поводу поистине парадного вида Александра Бестужева. Он сбросил шинель, оставил ее на каких-то санях и в блестящем мундире, белых панталонах, гусарских сапогах и шарфе без спешки прохаживался перед строем.

– Как на балу! – говорили некоторые.

К восставшим приближается верхом на лошади генерал-губернатор Петербурга граф Милорадович. Сановника сопровождает его адъютант А. Башуцкий.

Генерал-губернатор охвачен яростью. По приказу императора он направляется в Гвардейский конный полк, чтобы призвать его на помощь для расправы с восставшими. Но там в казармах не спешили, явно тянули время и предпочитали выжидать. Какой-то щеголеватый усатый кирасир выехал во двор на коне, погарцевал перед казармой и на глазах изумленного генерала опять поскакал к конюшне.

– Ты куда это поворачиваешь? – крикнул Милорадович.

– Забыл перчатки, ваше благородие, – ответил кирасир и быстро скрылся со двора.

Милорадович решил сам поговорить с восставшими. Он знал, что владеет ораторским искусством, и верил, что никто не устоит перед силой его слова.

– Солдаты! Солдаты! – прокричал генерал. Он грузно восседал на коне, без шинели, хотя было довольно холодно, с Андреевской лентой поверх мундира.

Солдаты громко обмениваются репликами по поводу прибытия генерал-губернатора.

– Смирно! – командует генерал. Пять раз он во все горло повторяет эту команду, пока не наступает относительная тишина.

– Кто из вас был со мной под Кульмом, Люценом, Бауценом? Никто? Неужели никто не был, никто не слышал о сражениях там?

Никто не сказал ни слова. Солдаты молчат. Хотя именно Московский полк сражался против войск Наполеона и под Люценом, и под Бауценом, и даже в еще болбе памятных битвах под Лейпцигом и Парижем. Генерал продолжает:

– Слава богу! Здесь нет ни одного русского солдата. Боже мой милостивый, благодарю тебя! Здесь нет ни одного русского офицера!

Милорадович выхватил саблю из ножен и громко сообщил, что ее ему подарил Константин. Прочитал выгравированную надпись: «Другу моему Милорадовичу».

– Милорадович не может быть изменником своему Другу, – прокричал он, – изменником брату царя! Нет, здесь нет ни одного офицера, ни одного солдата! Нет, здесь лишь одни омраченные головы, разбойники, мерзавцы, которые позорят русский мундир, военную честь, имя солдата. Вы грязное пятно на России! Вы – преступники перед царем, перед Отечеством, перед миром, перед богом!

Начальник штаба восставших солдат поручик Евгений Оболенский решает взять всю ответственность на себя. Ведь Сергея Трубецкого нет на площади. И тогда князь Евгений Оболенский, ближайший помощник Кондратия Рылеева, решительно направляется к генерал-губернатору.

– А почему я не могу говорить с солдатами? – крикнул рассерженный генерал.

Оболенский трижды предупредил его. Затем прокричал: «Убирайся!» – и, выхватив ружье со штыком у близко стоявшего к нему солдата, пронзил генеральскую лошадь, нанес удар и самому губернатору.

В этот же момент прозвучали выстрелы из каре солдат. В Милорадовича целится Петр Каховский. Из его пистолета раздается громкий выстрел! Пуля поражает грудь губернатора прямо через Андреевскую ленту.

Вокруг полно народа. Собрались и просто зеваки посмотреть на любопытнейшее событие.

Милорадович сразу же обмяк и покачнулся с седла набок. Его адъютант Башуцкий быстро соскочил с коня и подхватил обессилевшее тело генерала. Но последний беспомощно распростерся на снегу.

Башуцкий обращается ко всем окружающим с просьбой помочь ему, но с ужасом убеждается, что никто даже не шелохнулся.

Адъютант потащил по снегу тело тяжело раненного генерала. Потом он напишет, что с бешеным криком, руганью, кулаками, пинками и побоями принудил четырех случайных человек из толпы помочь ему донести генерала до Конногвардейской казармы.

А Трубецкой все еще не появлялся…

Посылают Вильгельма Кюхельбекера разыскать его.

Кюхельбекер – в доме графа Лаваля, тестя Сергея

Трубецкого. Жена князя, бледная и крайне встревоженная, отвечает:

– Ушел рано утром.

Итак, Трубецкого нет. Отсутствует и его заместитель полковник Булатов, который должен был захватить Петропавловскую крепость.

На площади стоят и ждут.

Вблизи от солдат на площади уже несколько часов стоят толпы людей, которые прибывают со всех сторон. Любопытные горожане запрудили и всю обширнейшую площадь перед Зимним дворцом. По свидетельству адъютанта Милорадовича, на ней собралось около двадцати тысяч человек.

И эта людская масса не была пассивной. Сохранилось много воспоминаний, дневниковых записей, писем того времени, в которых говорится об этом. Фелкнер отмечает: «Народ волновался как море». Священник Виноградов сообщает: «Был страшный шум толпы, собравшейся на Петровской площади возле памятника Петру». Адъютант Милорадовича оставил такую запись: «Народ орал и вопил». «Подлое простолюдье было на стороне мятежников», – читаем мы в дневнике самой императрицы. Генерал Толь, начальник штаба 1-й армии: «На стороне бунтовщиков была весьма значительная толпа простолюдинов, которые целиком присоединились к ним».

Когда появился на коне Николай I, народ принялся бросать в свиту палки, камни, которых было там в изобилии возле строившегося тогда Исаакиевского собора. В свиту императора летели снежные комья и куски льда.