Текст книги "Потерять и найти"

Один день из жизни Агаты Панты

6:00. Просыпается без будильника. Не открывая глаз, надевает коричневые очки. Смотрит на настенные часы. Ободряюще кивает. Идет в ванную, двигаясь в такт их тиканью. Осторожно обходит тапочки мужа, которые лежат здесь с его смерти.

6:05 – 6:45. Садится на Стул Неверия и измеряет упругость щек, расстояние от груди до живота, трясучесть кожи на руках. Считает «чужеродные» волосинки, старые морщины и новые морщины. Записывает показатели в «Книгу Старости», поглядывая в зеркало и объявляя каждое свое действие вслух.

– Замеряю трясучесть кожи на руках! – кричит она, размахивая рукой и глядя на свое отражение. – Хуже, чем вчера! Как всегда!

6:46. Позволяет себе один раз очень-очень печально вздохнуть.

6:47. Идет в душ. Кричит:

– Я моюсь!

В душе ничего больше не говорит.

7:06. Одевается в один из четырех своих коричневых костюмов.

– Колготки! – кричит она, натягивая их до пупка. – Юбка! Блузка! Туфли!

7:13. Готовит на завтрак яичницу с беконом и поджаренным цельнозерновым хлебом.

7:21. Садится на Стул Дегустации. Режет свой завтрак на маленькие квадратики и проглатывает их один за другим, то и дело выкрикивая:

– Ем бекон!

7:43. Садится на Стул Созерцания. Держится за колени и наблюдает за улицей через дыру в плюще.

– Слишком конопатый! – кричит она на прохожих, вскакивая со стула и тыча в них пальцем. – Слишком азиатский! Слишком лысый! Подтяни штаны! Дурацкие туфли! Слишком много заколок! Тонкие губы! Слишком фиолетовый костюм! Острый нос! Лицо кривое! Острые коленки!

Иногда оскорбления сыплются и в адрес соседских дворов…

– Кусты подстригите! Слишком много цветов! Кривой ящик!

…и даже птиц:

– Слишком веселые! Мало ног!

Слова отскакивают от стен комнаты, становятся все громче и громче. Напоследок Агата выкрикивает одно общее оскорбление, которое, как ей кажется, никогда не производит желаемого впечатления:

– Человечество обречено!

12:15. Обессиленной грудой падает на стул.

12:16. Позволяет себе передохнуть.

12:18. Ланч. Ест сандвич. Режет его не квадратиками, а длинными полосками.

– Разнообразие очень важно! – кричит она и подносит одну полоску ко рту. – Если, конечно, хочешь остаться в своем уме!

12:47. Дневное чаепитие. Чашечка чая с печеньем. Садится в прихожей на Стул Возмущения. Глядит на коричневую стену и кричит:

– Громкие газонокосилки! Горластые соседи!

А иногда, когда в голову больше ничего не приходит…

– Коричневые стены!

Ей нравится возмущаться, потому что в такие секунды она чувствует необъяснимое оживление.

– Мне нравится это чувство! – заявляет Агата стене.

13:32. Прибирается дома…

– Чищу вешалки! Полирую лампочки!

15:27. Садится на Стул Несогласия в гостиной и пишет несколько новых жалоб. Кладет их в коробку, подписанную: «РАЗОСЛАТЬ ПОТОМ». Несколько раз подчеркивает слово «потом», хотя когда это – «потом» – не знает.

16:29. Делает одно из двух: сидит на Стуле Невидимости (закрывает глаза и слушает шипение телевизора) или, гораздо чаще, сидит на Стуле Разочарования и смотрит на тапочки мужа.

17:03. Ужин. Как всегда, жаркое. Поливает мясо, картошку и брокколи мясным соусом.

18:16. Сидит на Стуле Непринужденности. Выпивает чашку горячего супа и смотрит помехи в телевизоре.

20:00. Снимает всю одежду. Туфли! Блузка! Колготки! Аккуратно их вешает.

20:06. Сидит на Стуле Неверия и смотрит на себя в зеркало.

20:12. Надевает ночную сорочку и выключает свет.

Только в темноте Агата снимает свои коричневые очки. Но даже в кровати она укрывается с головой одеялом и крепко зажмуривается. В такие секунды мир будто слишком близко над ней нависает.

И в те спокойные мгновения между сном и явью, когда сознание еще не спит, но уже не бодрствует, примерно в полдесятого – Агата позволяет себе почувствовать одиночество.

Но сегодня в 10:36 все изменилось

6:00. Проснулась. Нащупала свои коричневые очки.

6:05 – 6:45. Сидела на Стуле Неверия, крича:

– Считаю морщины! Вот этой на колене раньше не было!

Записала в свою книгу: «Новая «колинка» – в графе «Количество морщин».

6:47. Зашла в душ:

– Включаю воду!

7:06. – Колготки! Юбка! Блузка! Туфли!

7:22. – Ем яичницу!

7:56. Села на Стул Созерцания.

– Машина в неположенном месте!

8:30. – Цветы не растут!

9:16. – Грязный тротуар!

10:12. – Шлем – это не украшение!

10:36. Мимо медленно проехала полицейская машина.

– Такого раньше не было! – заметила Агата.

10:42. Та же полицейская машина проехала в обратную сторону.

– Такого тоже!

10:47. По улице пробежала маленькая девочка с кудрявыми рыжими волосами. Открыв ворота, она забежала к Агате во двор и спряталась за оградой.

– Чего? – крикнула Агата.

10:48. Мимо вновь проехала полицейская машина. Девочка опустила голову, прижалась к кирпичной стене и посмотрела на Агату.

– Чего? – закричала Агата.

10:49. Девочка выглянула из-за ограды и оглядела улицу. Потом снова посмотрела на Агату, покинула двор, перешла дорогу и двинулась по дорожке к дому напротив. Девочка подергала ручку двери, достала из-под коврика ключ, опять оглядела улицу и скрылась в доме.

10:50. – Чего? – крикнула Агата.

Она следила за этим домом. Три месяца назад она видела, как к нему подъехала «скорая» с выключенной мигалкой. Из дома вынесли носилки, накрытые белой простыней, и под ней Агата различила очертания человека. Вскоре к тому дому потянулась вся улица: соседи несли свою жалостливую еду, и на лбах у них было написано: «Как же хорошо, что это случилось не с нами!»

Позже она видела, как вереница машин привозит к дому цветы. Видела, как мать тает на глазах.

– Поешьте то, что вам принесли! – как-то раз крикнула ей Агата.

Она видела девочку. Та была совсем еще ребенком.

– Я не буду вам докучать! – сидя на Стуле Созерцания, заявила Агата. – Так вам будет лучше! – Она скрестила руки на груди. – Уж поверьте!

Поэтому, увидев девочку снова, Агата вспомнила, что отец ее мертв, а мать уехала. Агата видела ту два дня назад: смотрела ей прямо в глаза через дыру в плюще и оконное стекло. Видела, как она кладет в багажник чемодан. Видела в ее глазах что-то, похожее на мольбу. Будто они спрашивали: «Разве можно состариться и не впустить печаль в свою жизнь?..»

Агата почувствовала дрожь во всем теле.

Она не понимала, в чем дело, но знала: что-то случится.

– Что-то случится! – повторяла она. – Что-то не так!

Агата прильнула к стеклу, наблюдая, как мама и дочка садятся в машину и уезжают.

И все яснее понимала: что-то случится.

11:37. Агата старалась не думать о возвращении девочки. Она попыталась забыть о ее матери и о том, что машина так и не вернулась. Она силилась сосредоточиться на домах других соседей.

– Лужайка неровная! – кричала она. – Много сорняков! Уродливая собака! Много детей! И все они уродливые!

Но потом дверь через дорогу приоткрылась. На пороге возникла девочка. Агата наблюдала, как она переходит дорогу, открывает ее ворота и идет по подъездной дорожке.

– Чего? – крикнула Агата.

Девочка постучала во входную дверь, сжимая в руке лист бумаги.

– Нет, спасибо! – крикнула в окно Агата. – У меня и своих хватает!

Девочка исчезла и вскоре вернулась, размахивая пластмассовой корзиной. Поставив корзину под окном, девочка забралась на нее и теперь стояла лицом к лицу с Агатой.

– Что это такое? – спросила девочка, показав ей лист бумаги.

Агата сощурилась.

– Если скажу, ты от меня отстанешь?

Девочка кивнула.

– Это план маршрута.

– А что это?

– Бумажка, в которой говорится, куда поедет человек. Это имя твоей мамы здесь написано?

Девочка снова кивнула.

– Два дня назад она уехала в Мельбурн. – Агата замолчала. – А через шесть дней поедет в Америку. – Они смотрели друг на друга через стекло. – А теперь уходи.

На следующий день

7:43. Девочка стояла у окна в доме напротив и наблюдала за Агатой. Они уставились друг на друга. В глазах девочки читался вопрос вроде: «А как это – стареть?»

8:07. Агата завесила окно наволочкой, чтобы не видеть девочку.

9:13. В окно кто-то постучал. Агата подпрыгнула от неожиданности.

– Я есть хочу, – послышался тихий голосок.

Агата сделала погромче шипение в телевизоре. Ш-ш-ш-ш-ш-ш.

12:15. Агата сняла с окна наволочку. Девочка снова смотрела в окно из дома напротив, только теперь сидя.

15:27. Агата попыталась написать пару жалоб, но на ум ей пришло только: «Дорогая мамаша девочки из соседнего дома! Ты что о себе возомнила?»

16:16. Девочка продолжала смотреть на Агату в окно. Агата не могла сосредоточиться. Она думала только о лице ее матери, о ее беспечном поступке…

А потом она, не отдавая себе отчета в том, что делает, пошла в прихожую, расталкивая письма, и открыла дверь. В руках Агата держала блюдце с чашкой и парой печений.

Свежий ветер подул ей в лицо и объял все ее тело. Ох, она уже давно позабыла это чувство!.. Он проникал сквозь колготки и щекотал ноги.

Дыхание сбилось.

– Раньше такого не было!

Сорняки во дворе у Агаты были одного с ней роста. Они приветствовали ее, словно толпа истощавших бедняков.

– Вы от меня ничего не получите! – крикнула Агата, продираясь сквозь них локтями.

Агата остановилась в воротах и огляделась.

– Слишком много трещин в асфальте! – выкрикнула она. – Перехожу дорогу! Слишком расфуфыренная ограда! Поосторожнее, машина, я из-за тебя останавливаться не буду! А это совсем несложно! Ногами двигать, да и только! Я уже миллион раз это делала! Раз уж у меня есть ноги – можно ими и пользоваться!

Агата пошла по дорожке к дому напротив и постучала в дверь. Открыла девочка.

– Здравствуйте, – сказала она.

Агата протянула ей тарелку с печеньем и чашку чая. Девочка посмотрела на угощение.

– Ну? – поторопила ее Агата.

Девочка взяла печенье, но на чашку внимания не обратила.

– Позвонила своей маме?

Девочка принялась жевать печенье, не поднимая взгляда.

– У нее выключен телефон.

– Ну, позвони другим родственникам. – Агата посмотрела на чашку и сделала глоток. – Есть они у тебя?

– Моя тетя живет на востоке, – отозвалась девочка. – В Мельбурне.

По сравнению с ней Агата чувствовала себя огромной. Разве сама она была когда-нибудь такой маленькой?

– Но мама говорит, что нам с ней больше никто не нужен.

– Ах вот как! А тете звонить ты не пробовала?

– Я не знаю ее номер.

– А телефонной книжки у тебя нет?

– Она у мамы в телефоне.

– Посмотри в справочнике!

– Каком справочнике?

– Как ее зовут?

– Джуди.

– Какая Джуди?

– Тетя Джуди.

– Тетя Джуди! Из Мельбурна! – Агата развернулась и пошла обратно по дорожке, размахивая руками и расплескивая чай в стакане. – И что мне теперь делать?

Девочка ее догнала.

– У меня папа умер.

– Ну и… – Агата обернулась. – У меня тоже! – и через силу глотнула чай.

– Когда?

– Шестьдесят лет назад!

– А мой только три месяца.

– Это тебе не соревнование! И вообще! Я без своего живу гораздо дольше! Так что вот!..

– А что было у него на похоронах?

– Что это еще за вопрос такой?

– Мама не пустила меня на папины похороны.

– Ну и правильно сделала!

– А почему вы все время кричите?

– А почему ты шепчешь?

– Я не шепчу.

– А я не кричу! – Агата собралась было перейти дорогу, но вдруг замерла. Оглядела дом напротив. Снова нехотя глотнула чай. – Это я там живу?

Девочка кивнула.

– Но он… – Агата замолчала.

Именно таких домов боятся дети. Именно на такие дома взрослые смотрят с жалостью и пренебрежением.

Агата опять поглядела на девочку.

– Ты уверена?

Девочка снова кивнула.

– Вы поможете мне найти мою маму? – спросила она.

– Конечно, нет! – воскликнула Агата. – У меня дел невпроворот! Я очень занята! Иди в полицию!

– Не могу. Мне хотят дать новых родителей.

– Иди домой! – Агата двинулась к своему дому. – И еще раз позвони своей матери!

18:16. Села на Стул Непринужденности. Выпила кружку горячего супа и уткнулась в телевизор.

18:24. Помехи стали походить на лицо девочки.

18:25. Вылила остатки супа в раковину.

18:26. Сняла всю одежду. Туфли. Блузка. Колготки. Повесила их.

18:31. Села на Стул Неверия и посмотрела на себя в зеркало.

18:33. Ее лицо превратилось в лицо девочки.

Случайно смахнула часы с полки и разбила вдребезги о кафель.

18:33–18:45. Смотрела на разбитые часы.

18:46. Надела ночную сорочку и выключила свет.

И на следующий день

5:36. Агата постучала в дом к девочке и вручила ей тарелку жаркого с картофелем и брокколи.

– Спасибо, – поблагодарила девочка и тут же принялась есть руками.

– Ты чего творишь?

– В каком смысле? – Девочка уже перепачкала лицо мясным соусом.

– Ты же еще маленькая! Ты должна гулять! Играть! А не сидеть у окна!

– Но вы сидите.

– Я старая! И мне можно! Могу делать, что хочу! Со старостью приходит свобода!.. Записывай скорее! Это важно! Потом пригодится!

– Я прячусь.

– От кого?

– От Хелен. И Стэна. И от своих новых мамы и папы. И от полиции.

Агата уставилась на нее в упор.

– Ты чего натворила?

– Не знаю, – сказала девочка и вдруг заплакала.

20:12. Агата надела ночную сорочку и выключила свет. Направляясь к кровати, споткнулась обо что-то мягкое. Включила свет.

20:13. Пнула тапочки мужа. Они пролетели через всю комнату.

20:14. Включила свет в ванной и посмотрела на себя в зеркало. Снова то странное чувство. Поднимается в горле…

– Это она мне внушила!

И на следующий день

6:00. Агата решила: с меня хватит!

7:43. Собрала в сумку все самое необходимое. «Книгу Старости». Две пары наручных часов и одни настольные из шкафа. Запасное белье. Две блузки. Немного печенья. Банкую супа. Жалобную книгу.

8:12. Застегнулась на все пуговицы и крепко прижала сумку к себе.

Постучала в дом напротив.

– Ты маме еще раз звонила? – спросила Агата, когда девочка открыла дверь.

– У нее опять выключен телефон. – Девочка опустила взгляд.

– Ну, это первый признак, что звонишь ты по адресу!..

Девочка заметила у Агаты сумку.

– А куда это вы идете?

– …ничего, будешь звонить ей всю дорогу! Она так легко не отделается!

– Вы меня хотите куда-то отвести?

– Я ни на какие ваши самолеты не сяду, даже не заикайся!

– Прошу прощения?

– И в полицию не пойду! Знаем-знаем, что они делают с теми, кто живет в таких вот домах! – Агата махнула рукой на свой дом. – С такими, как я! Запрут в какой-нибудь психушке со всякими трясущимися стариками!

Девочка растерянно стояла на месте.

– Ну что ты стоишь? Собирайся.

Девочка ненадолго исчезла, а потом появилась с рюкзаком.

– Все, что ли?

Подняв с земли какую-то длинную пластмассовую штуковину, девочка кивнула.

– Это еще что такое? – спросила Агата.

Девочка прижала штуковину к груди.

– Нога.

– О господи. Ну, пошли уже! Мы едем в Мельбурн!

Карл-который-печатает-вслепую

У Карла не было ни компьютера, ни печатной машинки, ни даже клавиатуры. Он печатал на крышках мусорных баков, на головах у детей, у себя на ногах и в воздухе. Прежде чем задать вопрос, он всегда набирал его пальцами, чтобы убедиться, что и правда хочет его задать.

В уединении собственного дома, еще до того, как съехался с сыном, Карл рисовал клавиатуры на журнальных столиках, на стенах, даже в душе. Ему нравилось, как двигаются его руки, как пальцы пускаются в пляс.

В детстве он наблюдал за пальцами матери, а позже – за пальцами Еви. Они отскакивали от кнопок, как капли дождя от горячего асфальта. И вскоре изгиб искривленного женского пальца казался ему таким же изящным и привлекательным, как изгиб женской ступни или шеи.

* * *

Прощаясь с отцом в доме престарелых, сын Карла сказал:

– Скоро увидимся, пап, – и поцеловал его в щеку.

Почувствовав прикосновение его колючей щеки, Карл вдруг осознал, что сын уже бреется. Уму непостижимо! Не успел он моргнуть, вздохнуть и научиться ползать – а жизнь уже пролетела! И вот он в окружении стариков, которые и до туалета дойти-то не могут!

Карл встал у окна и посмотрел вслед сыну, идущему по стоянке.

Ох уж этот мальчик… В каждом его движении читались неуверенность, осторожность. Пятка – пальцы, пятка – пальцы.

«И когда это он начал так ходить?» – размышлял Карл.

Еви всегда двигалась легко и непредсказуемо, как соль, сыпавшаяся из солонки. Их сын же обдумывал каждый свой шаг, точно направлялся к чему-то страшному и неизведанному. Пятка – пальцы, пятка – пальцы.

* * *

Все это затеяла его невестка Эми.

– Я каждый вечер иду домой и мысленно готовлюсь увидеть в кресле труп! – услышал Карл как-то ночью сквозь тонкую стену, которая отделяла его спальню от спальни сына.

Невестка Карла была маленькой худощавой женщиной, чей парфюм всегда заходил в комнату первым.

– Но это же мой отец, – ответил его сын Скотт.

– А я твоя жена! – Эми на секунду замолчала. – Ты же помнишь, что доктор сказал про мое давление.

Повисла долгая пауза, и Карл лежал в кровати, держа руки по швам, словно ждал, что в него выстрелят из пушки.

– Ладно, – сказал наконец его сын.

Карл сжал пальцы.

– Я с ним поговорю.

Карл повернул голову набок и прижался щекой к подушке. Сощурился, глядя во тьму.

– Еви, – прошептал он и протянул руку с опущенной вниз ладонью.

Он касался воздуха, представляя, что касается ее тела. Представлял, что ее нос касается его собственного, представлял ее дыхание на своем лице, ее руку у себя на спине.

– Еви, – произнес он снова, потому что только это слово приходило ему на ум.

Он положил руку на подушку и закрыл глаза.

Утром, когда Скотт и Эми начали собираться на работу, Карл уже сидел за обеденным столом с собранной сумкой. Он надел шляпу и перчатки, которые когда-то надевал за рулем.

– Пап, – начал было Скотт и вдруг замер на пороге кухни.

Карл прочистил горло.

– Мне пора съезжать, – сказал он, стуча пальцами по столу.

Скотт подвинул стул и сел рядом с ним. Карл молчал, переплетя пальцы. Скотт осторожно накрыл их ладонью. Карл провел по ней пальцем и подумал: «Эту руку создал я».

* * *

Карл сидел на краю своей кровати. В комнате находились еще четверо мужчин – совсем бледные, почти под цвет стен. Они лежали в своих кроватях, скучающе разинув рты, и с заметным усилием моргали.

– Ну, – сказал Карл вслух. – Вот и все.

В дверях показалась медсестра и окинула его взглядом.

– Распаковываться будете, мой милый?

– Конечно, – ответил он. – Только осмотрюсь немного.

Медсестра улыбнулась. У нее была красивая улыбка.

– Осмотритесь-осмотритесь, – она оперлась о дверной косяк. – Но через час будем ужинать. – Медсестра подмигнула и, развернувшись на каблуках, тряхнула на прощание хвостиком. Карл смотрел, как ее бедра покачиваются из стороны в сторону.

Было еще светло, когда Карл вышел в коридор и отправился на ужин в столовую. Часы на стене показывали половину пятого. Вскоре перед ним уже стояла тарелка с неопознанным блюдом, и он опять подумал: «Ну, вот и все».

Не снимая шляпы и перчаток, он сидел за длинным столом, какие показывают в картинах про тюрьмы. Виляющая бедрами медсестра подсела к нему и, заглянув в глаза, взяла за руку.

– Все хорошо, мой милый? – спросила она.

Давненько на него не смотрели с таким вниманием. Карл закрыл глаза, запоминая это мгновение. У нее были темные волосы, темные глаза и бледная кожа. Она такая чистая…

«В другое время, в другом месте, – думал он, – я бы ее поцеловал».

Вот бы уткнуться лицом ей в грудь… Жизнь стала бы терпимей.

Вместо этого он посмотрел на девушку своими старческими глазами.

– Да, – сказал он, печатая слова у нее на руке. – Спасибо.

По сравнению с ее телом, его собственное казалось ему жалким – старое и высохшее. Но медсестра смотрела на него с такой добротой, что он обо всем забывал.

Потом она встала и пошла прочь, все так же покачивая бедрами, а Карл сидел, разглядывал что-то, отдаленно похожее на гороховое пюре, и размышлял о том, как она могла бы покачиваться у него на коленях, прямо здесь, на этом стуле, у всех на глазах. Никто бы ничего даже не понял.

И тоскливо впихивая в себя и через силу глотая раздавленный горох, он думал: «Я никогда не делаю то, чего хочу».

Вот что Карл знает о том, как печатать вслепую

Когда Карл был еще маленьким мальчиком с большими планами, он иногда притворялся, что плохо себя чувствует, лишь бы пойти с мамой на работу.

Она трудилась в просторном кабинете, где рядами сидели наборщицы. Карл забирался к ней под стул и, едва касаясь головой сиденья, смотрел на ее красивые прямые ноги. Они были так упрямо и крепко сжаты, что, казалось, их не разъединить даже ломом. Но в округлости ее голеней читалась нежность… Карл до сих пор помнил эти смутные очертания матери: ее ноги, пальцы, отражение в зеркале.

Женщины казались ему таинственными существами, которых впору держать в витрине или вешать на стены. Сидя под стулом у матери, он закрывал глаза и прислушивался к громкому и безжалостному стуку печатных машинок. Хорошенькие женщины вокруг сидели неподвижно, и только их пальцы сражались с клавишами.

Для Карла все стало меняться, когда он узнал, как это – «печатать вслепую». Он вдруг понял, что женщинам вовсе необязательно смотреть на свои пляшущие пальцы, и от этой мысли испытал необъяснимое волнение. Он не понимал собственных ощущений, до тех пор, пока не встретил Еви.

Годы спустя, после первого дня в училище, Карл сидел за кухонным столом, опустив кончики пальцев в миску со льдом. Они покраснели и припухли, но боль эта была приятной и отдавалась во всей руке, будто что-то пыталось проникнуть под кожу. Карлу это чувство нравилось.

Он решительно двигал пальцами и впервые в жизни чувствовал себя сильным. Клавиши летали по странице: бам-бам-бам! – будто он наносил удары кулаками. Ему нравились обещания чистого листа: сначала он – ничто, а потом становится чем-то. Карлу казалось, что и сам он может чем-то стать.

Дни напролет он наполнял страницы бессмысленными предложениями о кошках, собаках и всякой чепухе. Но печатал он усердно, словно это были самые важные слова на свете.

По ночам ему снились упражнения для наборщиков. По утрам, в ванной, он закрывал глаза, хватал душевую лейку и напевал в нее буквы в том порядке, как они шли на печатной машинке. Вода стекала по лицу, и, пока он пел, перед глазами у него зажигались клавиши с буквами.

Карл любил смотреть, как пальцы скользят по клавишам. И создавая слова, предложения, он чувствовал себя красивым. Конечно, печатать – не то что играть на музыкальных инструментах или писать картины, но для Карла это было так же значимо и даже больше.