Текст книги "Мальчик и его собака перед концом света"

Глава 7
Попутный ветер

Я не видел красных парусов. Дул северо-восточный ветер, и Брэнд вышел из тени огромной скалы за нашим островом за добрую четверть часа до того, как я снял «Добрую надежду» с якоря. Она была довольно маленькой лодкой. Наверное, ты бы назвал ее яхтой. Ей можно было управлять в одиночку, но, по правде говоря, дела шли гораздо проще, если капитанов было двое. Пара коек постоянно напоминала мне о том, что эта лодка не была предназначена для одного моряка. Но я привык управлять ей самостоятельно. К тому времени, как я вышел из бухты и обогнул скалы на юге, Брэнд поднял все паруса и шел на полной скорости с попутным ветром. Расстояние между мной и моей собакой продолжало расти, пока я барахтался, пытаясь поймать ветер.

Барахтаться было уместным словом. Лодка словно пробиралась через болото. Я знал, что виной всему было волнение, но в тот момент море вокруг казалось липким. Оно будто вжималось в корпус лодки и замедляло нас. Наверное, Джип тоже чувствовал это. Он стоял на форпике и расстроенно лаял на волны, изредка оборачиваясь на меня, словно наша скорость зависела от моих действий.

Видимость была хорошей, и я должен был видеть Брэнда, но мне не удавалось. С учетом силы и направления ветра он должен был двигаться на юг, поэтому я постарался ускориться и убедился, что лодка выдержит площадь раскрытых парусов. Ощутив приток сильного ветра и услышав, как вода зашипела по обеим сторонам водореза, я схватил бинокль.

Джип, должно быть, увидел Брэнда раньше меня, потому что он перестал лаять и застыл на носу лодки. Его задние лапы била дрожь, которую папа называл терьерской и которую я всегда считал признаком сдерживаемого восторга. Примерно через минуту я увидел темные паруса, стремительно несущиеся к горизонту.

Что-то перевернулось и ухнуло у меня в желудке. Если бы я больше не увидел парусов, Брэнд и его поступок стали бы кошмаром, который преследовал бы меня до конца жизни. Зато, возможно, тогда моя жизнь была бы длиннее. Скорее всего, я бы решил, что исчезновение Брэнда было слишком внезапным, слишком невозможным, чтобы быть реальным. Возможно, я бы даже посчитал его появление чем-то сверхъестественным. Вот что я почувствовал в тот момент – облегчение оттого, что старательно возведенные стены моего мировоззрения выстояли. Возможно, в твоем загруженном мире с его развлечениями вроде интернета, футбольных матчей и других людей ты никогда не ощущал присутствие сверхъестественного. Но сейчас я один, и мне остается лишь писать мою историю и думать. Теперь я понимаю, как много времени проводил, погрузившись с головой в книги, заполняя пустоту своего мира и давая страницам отвлечь меня от темных теней вокруг. Я прилагал немало усилий, чтобы не верить в сверхъестественное. Наверное, это делала вся моя семья. Среди историй, которые мы читали вслух у камина, не было ни одной о призраках, и это было правильным решением. В каждом пустом доме, в который мы заходили, вполне могли обитать призраки, если бы мы позволили себе поверить в них. Исчезновение Брэнда стало бы событием, легко пробившим эти защитные стены.

Еще мне было страшно. Я боялся не столько самого Брэнда: я по-прежнему был настроен решительно. В первую очередь я боялся того, что мне предстояло сделать. У меня не было плана, была только цель – вернуть свою собаку. Я перевел взгляд на пистолет и лук, лежавшие в каюте. Я боялся не за себя. Я был достаточно юным и рассерженным, хотя это нельзя считать смелостью: юность, злость и смелость – не одно и то же. В тот момент я не боялся Брэнда, и это было еще одним признаком глупости. Я боялся самого себя. Того, как далеко я зайду.

На фотографии, которую я нашел, ты светишься от счастья и смеешься. Твои глаза горят, ты застыл в прыжке с широко раскинутыми руками и ногами, навсегда стал легче воздуха. Фотограф поймал тебя между травой и небом, рядом с сестрой и собакой, которые любят тебя. Вряд ли тебе было знакомо внезапное ощущение тяжелой ноши, которое я почувствовал, посмотрев на пистолет.

Морская погоня с попутным ветром – долгое дело, и у меня было немало времени на размышления, пока мили проносились мимо. В открытых водах, протянувшихся между моим домом, южными островами и материком, было холодно. В каюте лежала длинная куртка без рукавов, сделанная из трех сшитых овечьих шкур с вывернутой наружу шерстью. Я надел ее и затянул ремнем, чтобы она сидела плотнее. Запах овечьей шкуры напомнил мне дом. Как и шапка, которую я натянул на уши. Бар сшила ее из старого свитера, который мы нашли в закрытом пластиковом пакете в одном из домов на Эрискее прошлым летом. Пряже было больше века, и чтобы она не распадалась, Бар пришлось обметать ее столько раз, что стежков было не меньше, чем в самом свитере. Но в каждой нитке ощущалось ее присутствие, и теперь я не чувствовал себя таким одиноким. Я видел, как кропотливо Бар шила шапку целый месяц зимой, и тайно мечтал носить ее. Потом она неожиданно подарила ее мне, словно это было пустяком.

«Тебе нужна шапка», – беспечно сказала она. Вот и все. Но в тот момент и, по правде говоря, еще долгое время после, это значило для меня очень многое. Бар мало говорила, зато много делала. Ее поступки говорили за нее. Это согревало меня не меньше, чем сама шапка.

Мысли о Бар заставили меня вернуться в каюту и взять леску для ловли скумбрии. Кто знает, сколько продлится мое путешествие. Бар сказала бы, что в голоде нет никакого смысла.

Схватив леску, я почувствовал резкую боль: один из крючков глубоко вонзился в мой палец.

Оставалось лишь стиснуть зубы и достать свой «Лезерман». Он и мои собаки всегда были со мной. «Лезерман» был ценной находкой: маленький длинный прямоугольник из гладкой нержавеющей стали разворачивался в пару плоскогубцев и кусачек, ножи, лезвия пил, отвертку и другие полезные инструменты, спрятанные в рукоятке. Я нашел его в сгнившем бардачке автомобиля на Эрискее. Потрясающе полезная штука. Ругая себя за глупость, я протолкнул крючок сквозь палец до тех пор, пока его зазубрины не вышли из кожи, и обрезал их кусачками. Затем я смог вытащить крючок, не поранив себя еще больше.

Когда я наконец разобрался с крючком, впереди появились смутные очертания двух островов, и я бросил леску за борт. Мне приходилось следить краем глаза за красными парусами вдалеке, которые неожиданно стали камуфляжными на фоне приближающейся земли. Когда между островами, разделившими длинный массив земли пополам, показался разрыв, в ведре у моих ног лежало тринадцать выпотрошенных рыбин, и мои руки были в крови от работы.

На берегу острова находился старый маяк, и в тот момент я понял, что впервые заплыл так далеко на юг. Остров на другой стороне был еще одной Баррой, местом, куда не следовало соваться. Однажды мы добрались сюда, надеясь найти рабочие запчасти для двигателя в разрушенной череде ветряных мельниц на северном берегу острова. Но море внезапно потемнело от трупов тюленей. Их было около тридцати. Мы почувствовали их раньше, чем увидели, и сразу после этого папа развернул лодку обратно в сторону дома, сказав, что море здесь прокисло. Больше мы сюда не возвращались.

Когда это произошло, я был ребенком и с нетерпением ждал ту экспедицию. Я думал, что вернусь домой с необычными находками, возможно, найду что-нибудь в маленькой деревне в восточной части острова. Но вместо этого я вернулся домой с чем-то незнакомым – воспоминанием о страхе, который мелькнул на лице моего отца, прежде чем он догадался скрыть его от нас.

Теперь море не выглядело прокисшим, раздувшихся трупов тюленей не было. В воздухе пахло свежестью, и ветер набирал силу. Уже темнело, когда я принял роковое решение. В тот момент оно казалось ерундовым, лишь вопросом навигации, лучшим способом проплыть лежавшую впереди лагуну без захода на мель. Я впервые собирался пересечь южную границу своего мира.

Где-то в моей голове внутренний голос сказал, что я еще могу повернуть назад. Я посмотрел на Джипа и подумал о Джесс. Они оба были сильными, но Джип всегда был немного сдержанным, пусть и разрешал другим гладить его и спал у меня под боком зимними ночами. Джесс отдавалась другим полностью. Она виляла хвостом чуть-чуть быстрее, всегда бежала на шаг впереди Джипа, когда мы возвращались из экспедиций, и собаки встречали нас на пляже. Голос в моей голове предположил, что именно из-за доверчивости Брэнду удалось украсть ее. От мыслей о доброте Джесс у меня на глазах выступили слезы, поэтому я велел голосу замолчать и начал высматривать мелководье и рифы в приближающемся незнакомом переходе. Сосредоточившись на этом деле, я незаметно для себя миновал знакомые границы нашего мира.

В заливе между Коллом и Тайри все изменилось. Небо потемнело, и ветер, дувший в спину, сменил направление и стал опаснее. Словно почувствовав, что невидимая граница осталась позади, Джип свернулся клубком на скамье рядом со мной. Он не закрыл глаза, а просто положил голову на лапы, вздохнул и грустно уставился в стену напротив. Его взгляд немного удручал, но дружеское тепло, исходившее от его тела, приободрило меня.

«Добрая надежда» ровно плыла по мощным волнам регулярного Атлантического течения, но без защиты в виде барьерных островов движение лодки изменилось. Она замедлилась, и вода вокруг нас превратилась в тошнотворный ветряной круговорот. Бо2льшую часть дня видимость была хорошей, но теперь по другую сторону островов нас ждало несколько дождевых шквалов. Спустя пять минут мы оказались под проливным дождем, словно возникшим из разреженного воздуха. Он начался внезапно, и я едва успел накинуть дождевик поверх куртки. Джип спрыгнул со скамьи и, скользя по полу, ушел в каюту. Там он устроился на рыбной сетке так, чтобы видеть меня сквозь узкий люк.

По другую сторону от шквала видимость прояснилась, и я увидел, что красные паруса скрылись в более сильном дожде. Я снял капюшон дождевика, с которого сочилась вода, и уставился в темноту. Я знал, что лодка была там – на какое-то время я потерял ее из вида, но Брэнд вряд ли бы успел скрыться от меня. И все же отсутствие красных парусов встревожило меня.

Теперь, оглядываясь назад, я не мог поверить, как глупо вел себя из-за гнева. Кроме споров с семьей, которые были для нас такими же естественными, как вода для рыбы, я ни разу не сталкивался с человеком, который желал мне зла. Решение взять пистолет означало, что в глубине души я осознавал возможную опасность, но лук и стрелы всегда были со мной, как телефон в твоем перенаселенном мире. Подстрелить кролика быстрее, чем расставить ловушку, если тебя застал голод вдали от дома. Мы привыкли добывать пищу с помощью этого вида оружия.

Потеря красных парусов из виду встревожила меня, зато заставила выйти за пределы привычного мышления. Мне пришлось обдумать другие возможные пути предстоящего будущего. Хотя последним, что я помнил о Брэнде, была его приводящая в ярость улыбка, я заставил себя подумать, что он мог навредить мне. И все же я сомневался в этом. Если бы Брэнд был одним из монстров, о которых я прочитал так много историй, он бы легко убил нас ночью. Вместо этого он ограбил нас и удрал, пока мы спали. Значит, он был вором. Но не убийцей. Но вором, который мог проявить жестокость.

Как оказалось, пускаться в погоню без хорошего плана очень глупо. Почти так же глупо, как считать себя достаточно умным. Будь я умнее, я бы вернулся домой или подошел к лодке Брэнда как можно ближе, чтобы поговорить. А потом пристрелил его. Я не собирался сдаваться. Но я не считал себя убийцей.

Я по-прежнему не сдаюсь. И никого не убил.

Мой хитроумный план заключался в том, чтобы отплатить Брэнду его же монетой. Я сомневался, что смогу убедить его вернуть украденное. Если дело дойдет до жестокости, он легко одолеет меня. Поэтому я собирался украсть у вора. Это требовало хитрости и ума. Я считал себя хитрым. И надеялся, что моего ума будет достаточно. В идеале Брэнд не должен был заметить меня. Это не так-то просто в открытом море. Но, оглянувшись, я понял, что мы оказались между внутренних островов. Солнце садилось впереди меня и должно было светить Брэнду в глаза. Самое главное – темные очертания Колла и Тайри остались позади, пока солнце садилось за низкими скалами. Меня будет сложно увидеть. Я помнил последний кусочек убывающей луны над знакомыми скалами над своим домом вчера и знал, что предстоящая ночь будет безлунной и темной.

Я мог разглядеть длинные холмы следующего острова и самый крупный остров во всей череде, простирающийся вдаль по другую сторону от шквала, в котором скрывалась лодка Брэнда. Увидев оба края острова, я был уверен, что увижу, куда он направился – налево или направо, и это заставило меня сделать то, что в тот момент казалось мне наиболее логичным.

Я опустил паруса и сбросил плавучий якорь. Теперь, когда конус наполнился водой и леска позади меня натянулась, лодка уверенно держалась на волнах и ветру. Я надеялся отдохнуть, скрываясь благодаря закатному солнцу и земле за кормой. Брэнд решит, что я его потерял или побоялся плыть между двух островов.

Мой хитроумный план основывался на том, что нельзя продолжать путь ночью, особенно там, где мы оказались. Брэнд был лжецом и вором, но я знал, что он не глупец. Внутренние воды изобиловали скалами и рифами, и затонуть в них было проще простого.

«Добрая надежда» мягко покачивалась на волнах, и хотя пустая мачта возвышалась в воздухе, я обнаружил, что сижу на корточках на сходном люке, словно это поможет мне притаиться. Почуяв что-то неладное, Джип выбрался из сетей, на которых спал, и подбежал ко мне.

Я плотно прижался бедром к рулю, почувствовав, как лодку толкает ветер и волны. Когда солнце село, и мир в один миг стал холоднее, шквал ушел вправо, и видимость стала достаточно ясной, чтобы я мог увидеть, что лодка Брэнда обходила мыс, который я не увидел на фоне массива лежавшего впереди острова. Я решил, что он собирался заночевать в укрытой бухте, возможно, даже пытался спрятаться от меня. Я встал. Джип заскулил. Я положил руку ему на голову и попросил вести себя тише. Звук легко распространяется по воде.

Меня охватило волнение. Конечно, все происходящее было случайным совпадением, но в силу своего ума и высокомерия я решил, что Брэнд попал в мою ловушку. Наверное, ты знаешь, что такое высокомерие. Когда я впервые столкнулся с этим словом в книге, мне пришлось искать его в словаре. На всякий случай скажу: быть высокомерным – значит иметь такую большую самооценку, что упускаешь из виду грядущие проблемы.

Я был так рад, что когда красные паруса скрылись, я поднял свои, забыв о плавучем якоре, и едва не упал за борт, когда порыв вечернего ветра, всегда наступающий после заката, ударил по парусам и застал меня врасплох. Лодка накренилась, часть рангоута покачнулась и ударила меня по голове так сильно, что я решил, что мой череп раскололся пополам.

Я выругался. Джип залаял. С трудом поднявшись на ноги, я начал приводить лодку в порядок. Спустя три минуты Джип успокоился, плавучий якорь был поднят, и мы направились к маленькому острову впереди.

Я успел добрался до острова, пока не стало слишком темно и опасно, но, по правде говоря, это было не идеальное место для спуска якоря. Мы находились на ветреной стороне земли, повсюду были утесы. Голодные рифы ждали подходящего момента, чтобы зацепить лодку и пробить дно. В итоге я решил бросить два якоря, чтобы удержать лодку чуть дальше от земли, чем я бы сделал при лучшем освещении. Я решил отвязать каяк и отправиться на нем. Джип останется на лодке один, и ему это не понравится, но я знал, что своим лаем он мог выдать меня.

Я решил, что справлюсь в одиночку.

Итак. Хитрость. Высокомерие. И небрежный план.

Что могло пойти не так?

Глава 8
Бухта на краю океана

Позже я нашел на старых картах название бухты, в которой встал на якорь, но с воды она казалась слишком незначительной, чтобы вообще давать ей имя. Джип укоризненно рычал за дверью каюты, пока я перекидывал каяк за корму в темную воду и аккуратно садился в него. Я решил не брать пистолет, потому что не был уверен в нем. Найденное нами оружие было сделано много лет назад, и примерно половина давала осечку. Я решил, что если наведу на кого-то прицел, то этот человек поймет меня неправильно и воспользуется оружием, которое вполне может сработать.

Жестокость меня не интересовала. Худшие истории из всех прочитанных мной заканчивались жестокостью. В детстве у меня была стопка старых журналов про супергероев. Я любил их за яркость и красочность. Некоторые рисунки были такими живыми, что мне казалось, что герои вот-вот спрыгнут со страниц в мой мир. Они носили очень тесную одежду, и как бы ни старались скрыть авторы, как бы герои ни беспокоились о том, что делать, все истории заканчивались масштабной битвой. Папа говорил, что эти журналы написаны для маленьких мальчиков. Когда-то я очень любил их. А потом разлюбил, потому что эти истории всегда заканчивались сражением. Как будто проблему можно решить только с помощью кулаков. Возможно, твой мир любил драки так сильно, что решил готовить детей к этому с помощью таких историй. Или наоборот: твой мир любил драки, потому что в вашем детстве не было других историй. Я не хотел, чтобы моя история заканчивалась схваткой. Я просто хотел вернуть свою собаку.

Я не чувствовал себя героем, когда оттолкнулся от плоской кормы «Доброй надежды» и начал грести в сторону скал у берега. Во рту пересохло, а сердце билось так громко, что почти заглушало шум ветра в моем левом ухе, пока я плыл. Мой лук, который обычно висел за плечами и на который я никогда не обращал внимания, теперь врезался в спину с каждым взмахом весла, словно кто-то толкал меня острым локтем, пытаясь напомнить о чем-то важном.

Я хорошо вижу в темноте – лучше, чем Бар или Фёрг, – но свет быстро угасал. Я видел крупные рифы, но, осторожно обогнув низкий мыс, поцарапал каяк о камень, притаившийся прямо на поверхности воды. К счастью, волны достаточно обточили его, сгладив каменные зазубрины, которые могли пробить дно каяка и завершить мой план, прежде чем я приступлю к его выполнению. Я несколько раз взмахнул веслом, выпрямился и позволил волнам вынести каяк в канал. Мне не хотелось, чтобы всплески воды привлекли внимание Брэнда, если он высматривал меня из маленькой бухты, в которую я бесшумно плыл.

Но никакой бухты впереди не оказалось, как и Брэнда. Я увидел узкий водный канал, отделявший маленький остров от большого массива суши по правую сторону. Лодка Брэнда исчезла. Я испугался: вдруг он обманул меня, проплыв по каналу и затем развернувшись на другой стороне маленького острова? В ту секунду паники я четко представил, как он поднимается на «Добрую надежду» и забирает Джипа, смеясь надо мной. Мои руки машинально начали грести в обратную сторону, но через секунду я приказал себе остановиться, потому что мои глаза кое-что заметили.

Если бы Брэнд не сошел на берег, я бы ни за что не увидел его лодку в темноте. На острове было здание, и я заметил странную вспышку света в одном из окон. Свет казался странным из-за окна, большого и старого. Ему была не одна сотня лет. Оно напоминало окна старинных замков, которые я видел на картинках в книгах, из-за своей высокой аркообразной формы, выделяющейся в ночи, каменных стен и балочной крыши, которую я увидел в мгновенье, когда Брэнд осветил ее фонарем. Конечно, это был не замок, а церковь. Даже аббатство. Но в тот момент оно было больше чем просто зданием. Оно было огромной возможностью. Потому что то мгновенье света, словно острые ножницы, вырезало в темноте силуэт мачты лодки Брэнда, стоявшей на отмели. Брэнд остановился за каменной насыпью и пришвартовал лодку так близко, что я легко проплыл мимо и не заметил ее в темноте.

Теперь у меня появилась надежда. Я видел, что Брэнд сошел на берег, и мне оставалось лишь подплыть к его лодке, привязать трос к поручням и быстро подняться на борт, чтобы забрать Джесс из каюты, в которой она наверняка была заперта. Затем я вернусь на «Добрую надежду», и Брэнд не узнает, что произошло.

Я действовал быстро, ни о чем не думая. Каяк легко двигался по воде. На самом деле он был частичкой меня, и мне не приходилось задумываться, как направить его в ту или другую сторону. Точно так же ты не задумывался, как плавать или бегать.

Я проскользнул за лодкой Брэнда и притаился, балансируя на волнах и прижимая руки к корпусу. Был слышен лишь шум волн и свист ветра в оснастке. Я прижал ухо к корпусу, но ничего не услышал.

Я осторожно прошелся по каяку, поочередно прикладывая руки к лодке. Мне не хотелось, чтобы каяк с шумом ударился о корпус. Затем я привязал каяк к лодке, сделав узел, который можно развязать одним быстрым движением.

Оказавшись на лодке Брэнда, я испытал странное чувство. Это казалось чем-то неправильным. Я был незваным гостем. Хотя он ограбил мою семью, лодка была его домом. Я постарался отмахнуться от этого чувства, миновал кокпит в сторону сходного трапа и прижал ухо к закрытому люку. Никаких звуков. Ни человеческих, ни – на что я надеялся – собачьих. Я боялся, что Джесс почувствует мой запах и начнет скулить или даже лаять. Я приподнялся и через каюту окинул взглядом остров, чтобы проверить, не идет ли Брэнд обратно. Но свет в окне церкви по-прежнему горел, а значит, он был там.

Я тихонько свистнул. Никто не ответил. И неудивительно, потому что когда я приоткрыл люк и заглянул в каюту, там не было ни собаки, ни Брэнда, зато было много других вещей. Комната была завалена разным хламом – коробками, бутылками, запчастями и мешками, в которых судя по запаху и размеру была наша сушеная рыба. С потолка тоже свисали мешки. Единственным пустым местом был штурманский стол. Мне бы не хотелось застрять в этой каюте во время шторма. Я пригнулся и прошел в каюту капитана, в которую вела маленькая дверь. Если бы мне понадобилось на время спрятать украденную собаку на время, я бы запер ее именно там: за этой тонкой деревянной дверью, отделанной металлической решеткой.

Я снова свистнул, но шума и звуков движений не последовало. Должно быть, Брэнд взял Джесс с собой. Я нашарил замок с ключом, но он не был закрыт, и когда я снял его, дверь распахнулась в темноту. Там стоял ужасный запах. Я ничего не видел, но что-то в том смраде заставило меня развернуться и выйти. Я повесил замок обратно и направился к выходу, ощущая мягкое покачивание волн под лодкой. Мой простой план провалился. Я не знал, что делать дальше. Я почти ничего не видел в этой незнакомой захламленной каюте в безлунную ночь. Наверное, пахло украденной рыбой, но я чувствовал себя, как тот мужчина в животе кита. Ты читал эту историю? Не библейскую, лучше. Тот человек делал игрушки, и его сын отличался от других детей. Он был деревянной куклой. Пиноккио. Так звали этого мальчика, а не того старика в желудке кита. Пиноккио любил лгать, и каждый раз, когда он говорил неправду, его нос становился длиннее. Но он не был плохим или злым, этот мальчик-не-совсем-мальчик. Просто недостаточно взрослым, чтобы вести себя как человек. В детстве мне нравилась эта история. Бар говорила, что она подходила мне, особенно когда Джой не стало и мы пытались привыкнуть к новой реальности.

В общем, что-то в той рыбной вони и темноте вызвало у меня приступ клаустрофобии, о которой говорил Брэнд, и мне пришлось сосредоточиться на своем дыхании, чтобы успокоиться. Этому меня научила Бар. Однажды она объяснила мне разницу между страхом и паникой. В страхе нет ничего плохого. Это вполне полезная штука в определенных обстоятельствах, когда нужно среагировать на опасность. Но паника абсолютно бесполезна. Она лишь заставит тебя метаться, и скорее всего ты врежешься в то, от чего пытался сбежать.

Я не мог ничего разглядеть в каюте и побрел на ощупь в сторону кокпита. Случайно поцарапал лодыжку обо что-то острое. Затем споткнулся, упал на стол с картой и ударился головой о свисавший с потолка мешок. Карта была прикреплена к столу магнитами, и когда я упал на нее, она сдвинулась и слегка порвалась. Я прижался спиной к стене каюты, выставил руку вперед и почувствовал острую, как укус пчелы, боль. Оказалось, я укололся о штуку, с помощью которой рисуют круги на бумаге. Я выругался и начал сосать палец.

У меня было время на размышления. Бумага, сдвинувшаяся под моими руками, подкинула мне идею. Карта была важна для Брэнда. Благодаря ей он мог путешествовать. Значит, я собирался взять ее. Я сложил ее, убрал в карман куртки и вернулся в кокпит. Возможно, мне стоило воспользоваться ножом, который висел у меня на ремне, и обрезать всю оснастку, даже паруса. Но я не привык ломать. Слишком долгую часть нашей жизни мы строили, исправляли и пытались починить сломанные вещи, чтобы сделать их снова пригодными. Хорошая рабочая лодка, пусть даже лодка плохого человека, по-прежнему была вещью, которую мне не хотелось портить. Это называется совестью. Но были другие способы замедлить Брэнда.

Я снова вернулся в каюту и осторожно пробрался к двери в каюту капитана, сняв замок. Не спуская глаз с окна аббатства, в котором по-прежнему горел свет, я подобрался к якорной цепи и поднял ее на достаточную высоту, чтобы прикрепить к рым-болтам на палубе и запереть на замок. Если Брэнд погонится за мной и попытается выйти в море, у него будет много проблем с якорем, который не захочет подниматься. Эта мысль заставила меня улыбнуться. Хоть я не повредил лодку, я позволил себя маленькое удовольствие и выбросил ключ в темную воду.

Возможно, мне следовало получше изучить логово Брэнда. Найти вещи, которые можно обменять на Джесс, если дело дойдет до этого. Но я чувствовал себя грязным в его лодке. Это странное слово, я знаю. Оно кажется бессмысленным, но именно так я себя чувствовал. Не потому что зашел на чужую территорию. Из-за самой лодки. Запах, стоящий в каюте капитана, чувствуешь не только носом. Он скрывал какую-то историю, и хоть я ее не знал, я чувствовал, что эта история была печальной и плохой. Как я уже говорил, я не верю в призраков и подобные выдумки. Но я верю в атмосферу. Атмосфера на этой лодке – в ту ночь, в абсолютной тьме и тишине, без дружелюбной луны на небе – казалась более живой, чем должна была. Казалось, что-то наблюдает за мной и ждет, пока я допущу ошибку. Всего лишь атмосфера, простое чувство – но оно видело в темноте лучше, чем я.

Я сошел с лодки, прежде чем ощутил пронизывающий до костей холод, хотя ночь была мягкой для этого времени года. Стопорный узел не развязался одним движением, как я планировал, и мне потребовалось больше времени на освобождение каяка. Наконец я отвязал его и с облегчением, наполнившим силой мои руки, начал грести к берегу, мокрому и скользкому из-за предательских водорослей, налипших на камни. Твердая почва стала большим облегчением, хотя теперь мне предстояло подкрасться к Брэнду в темноте, без четкого плана нашей встречи или – еще лучше – незаметной кражи Джесс.

Я затащил каяк в траву над границей прилива. Оглядевшись по сторонам, я не нашел шлюпку Брэнда, но в темноте было так много холмов и бугров, что я потратил бы кучу времени на поиски. Так что я отбросил мысль о том, чтобы избавиться от шлюпки, как несостоятельную и направился к церкви.

Мягкая трава под ногами позволяла идти бесшумно. Но даже если бы я вел себя менее скрытно, я все равно бы услышал шум, заставивший меня замереть.

Я знал, что это музыка, но она отличалась от песен, которые мы пели вокруг костра, и от свиста дудки, которую Бар нашла упакованной с учебником в магазине при музее на Уисте. Она отличалась от музыки, которую Фёрг играл на трофейных гитарах.

Она была похожа на плач ангелов.

Я знал, что ангелов, как и призраков, не существовало, но если бы они жили и оплакивали что-то серьезное, например, разрушение мира, это бы звучало именно так. Потому что ангелы чисты. Эти звуки, эта музыка отличалась от всего, что я когда-то слышал, но в первую очередь она была чиста. Резкий и высокий звук рос и покачивался над миром, яркие ноты, забравшись так высоко, танцевали друг с другом и рассыпались с такой отчаянной и неизбежной грустью, что я почувствовал огромную дыру в своей груди, пустоту и комок, который я не мог сглотнуть, как бы ни старался. У меня на глазах выступили слезы, и пока я пытался их сморгнуть, я вспомнил Джой. Я чувствовал такую же тяжесть и пустоту в груди после того, как ее не стало. Чистая ужасная скорбь, эхом разносившаяся в каменной церкви, не просто вернула сестру ко мне. Я почувствовал себя предателем, потому что позволил времени приглушить боль от ее потери. Забыть – то же самое, что и предать, пусть это происходит с любым горем. Наверное, время сглаживает боль и перемалывает прошлое в своих жерновах.

Из-за невысокого роста я не мог заглянуть в высокое окно и увидеть, кто играл эту прекрасную музыку, поэтому я подошел к приоткрытой двери, из которой на траву пробивалась полоска света. Я прижался спиной к старой каменной стене и заглянул внутрь.

Конечно, играл Брэнд. В его ногах стоял фонарь, а в центре огромного зала горел небольшой костер. Я никогда не видел таких высоких потолков. Потолок был громадным и продолжал исчезать в отблесках и тенях костра.

Брэнд был одет в куртку моего отца и прижимал скрипку подбородком с яркой бородой огненного цвета. Он сидел вполоборота от меня и медленно водил по струнам длинным смычком. Его глаза были закрыты, сам он покачивался из стороны в сторону. Длинные волосы дрожали за спиной, а голова словно двигалась в отдельном танце. Музыка напоминала сон, в котором он потерялся.

Так как глаза Брэнда были закрыты, я засмотрелся на него. Музыка была такой прекрасной и неожиданной, чем-то, что я никогда не слышал раньше, и на мгновенье я забыл о Джесс.

Раствориться в музыке. Так люди называли это в прошлом. На Эрискее был дом со шкафом, заполненным не книгами, а яркими бумажными конвертами с большими пластиковыми дисками внутри. Папа говорил, что на них записывали музыку. Проигрыватель стоял на столе у разбитого окна на ветреной стороне дома. Он треснул, и механизм полностью проржавел, поэтому нам так и не удалось послушать музыку. Тот день я провел, доставая пластинки и разглядывая обложки. Одна называлась «Растворившиеся в музыке», и я запомнил ее, потому что на обложке было нарисовано четыре человека, которые были похожи на меня или, по крайней мере, мне так показалось. То есть они не были в точности похожи на меня, но у них была кожа такого же цвета, как у нас. Не бледного и холодного оттенка, как у Брэнда, чья кожа и глаза цвета моря не сочетались с огненным цветом волос.