Текст книги "Мертвецы"

6

Сразу после этого я, как обычно, в момент отрубился, и мне стал сниться сон, что совершенно необычно. Сейчас они мне все время снятся, но тогда со снами у меня были явные проблемы. Сейчас стоит на пару секунд закрыть глаза, обязательно какой-нибудь сон вылезет из темноты. Иногда даже кажется, что я больше сплю, чем бодрствую. Но это сейчас, а я тут не затем, чтобы говорить про сейчас. Я говорю про тогда, про время, когда я убил База Мантона, спрятал его труп и, чтобы не думать об этом, оттрахал Салли, а потом уснул.

Ну вот, как я уже сказал, мне приснился сон. Мерзкий, хотя если вам такие сны не снились, вы не поймете. Я был в темной комнате. Это была кухня у меня дома, шторы опущены, света нет. Света не было, потому что в патроне не было лампочки, и Бет меня за это пилила. Хотя я ее не видел со дня ее смерти, я почему-то не удивился. И ее злобные наскоки тоже не удивили. Она обрушивала мне в правое ухо словесный ад. А я сидел за столом и очень старался сделать так, чтобы все, что влетело мне в одно ухо, вылетело в другое. Была у меня такая привычка, когда Бет начинала зудеть. Но где-то что-то поломалось, и все это дерьмо не собиралось вылетать. Поэтому башка начала медленно наполняться дерьмом. В итоге все было так, как было, и все шло к гибели Бет.

И из-за того, что дерьмо из мозга никуда не девалось, в конце концов мне пришлось забить и начать ее слушать. Оказалось, она гундела не по поводу лампочки. По крайней мере теперь. Теперь это было что-то другое, что-то, до чего ей, по идее, не было дела, учитывая, что она уже вроде как умерла.

– Ройстон, я приготовила тебе пирог. Хороший большой пирог с мясом, картошкой и луком, и тесто пышное, хорошо пропеченное, как ты любишь. Но ты его не тронул, Ройстон. Ты не съел пирог. Ты оставил его на столе, и он остыл, а тесто зачерствело. Ты сказал, что не голоден. Но я знаю, ты хотел есть, потому что пошел и съел пакет чипсов. А когда ты ушел, Ройстон, кто-то пришел и съел пирог, пока тебя не было.

– Нет.

– Послушай, Блэйк, я умираю от голода. И не кричи на меня так.

– Оставь меня в покое. Уйди.

– Блэйк, ну поднимайся же, сволочь сонная.

– Пирог… Что?

– Это был сон, милый, – сказала Сэл. И, не знаю, поверите ли вы, голос у нее был нежный, как первый весенний ветерок.

Я открыл глаза и уставился на нее, пытаясь убедить себя в том, что она настоящая, а Бет – только сон. Но это оказалось не так просто. Сама Сэл выглядела и говорила точно во сне, влажные глаза, мягкие прикосновения. Я боялся ей верить, будто ее могут украсть и заменить на Бет с искаженным от злобы мерзким лицом.

– Эй, – сказала она. – В чем дело? Ты так смотришь, того и гляди глаза на лоб полезут.

– Ты назвала меня милым, да?

– Да, – Ее голос был мягким и нежным, будто это все говорил кто-то другой. Кто угодно, только не Сэл.

– Ну… это, типа, шок для меня.

– Но, милый, – снова сказала она и даже погладила меня по лицу. – Милый, ты же знаешь, что я тебя люблю.

Я, честно говоря, понятия не имел. И в любой другой ситуации не сильно бы обрадовался, услышав. Но сейчас это почему-то казалось нормальным. Так что я обнял ее и притянул к себе. Я все еще нервничал из-за сна, так что чем ближе она была ко мне, тем лучше мне было.

– Ну да, – сказал я. – Наверное, знаю.

Она посмотрела на меня снизу вверх, в ее голубых глазах не было и следа обычной жестокости.

– Ты любишь меня, Блэйк? Любишь? Только честно.

Бет мне как-то раз задала этот вопрос. Я тогда не очень знал, как надо на него отвечать, и брякнул наугад. И ошибся. Но на ошибках учатся, я не собирался еще раз наступать на те же грабли. Если деваха задает тебе такой вопрос, ответ может быть только один. И вот что я вам скажу – если ответите неправильно, будут неприятности. Я открыл глаза и подмигнул ей.

– Ну конечно.

Мы немного пообжимались. А когда я уже начал заводиться, Сэл встала и куда-то пошла. Я смотрел, как ее ягодицы ходят вверх-вниз, а потом исчезают за дверью. Когда она вернулась, из гостиной стала доноситься тихая музыка.

«Endless Love», пел Лайонел Ричи и какая-то деваха[6]6
  Лайонел Ричи (р. 20 июня 1949, Таскеджи, Алабама) – американский музыкант (саксофонист, певец). «Какая-то деваха» – Дайана Росс. Песня «Endless Love» была записана для одноименного фильма Франко Дзефирелли.


[Закрыть].

Я смотрел, как она, тряся сиськами, возвращается в кровать. Вместо того чтобы залезть под простыню, она уселась на меня и стала разглядывать меня сверху. Мне открывался весьма нехреновый вид, и я начал двигаться под ней. Но ее потянуло на разговоры.

А когда Сэл тянет поговорить, она говорит.

– Тогда почему мы не уедем?

Я внимательно посмотрел ей в глаза в поисках какого-нибудь признака того, что она шутит. Или, может, я ее так долго и тщательно ебал, что у нее мозги повредились? С чего у нее вдруг безумные идеи? Мне очень хотелось узнать. Но я не мог спросить. Это, типа, может ранить ее чувства.

– Что с тобой? – спросил я вместо этого. – Мы не можем уехать.

– Почему?

– Ну, мы ж тут живем, вроде того. Всегда жили и будем жить.

– Но…

– Никто не уезжает из Мэнджела, Сэл. Это не вариант для таких, как мы с тобой. Есть куча всяких разных препятствий.

Она знала, о чем я. Все знали. Но я не хотел называть эти причины вслух. Никто не хотел.

– Ну, Блэйк! – закричала она, глаза горят, сиськи трясутся, на заднем фоне Лайонел завывает про то, что не может сопротивляться чарам какой-то телки. – Неужели ты не видишь? Как мы тут живем, а? Каждый день одно и то же. И не спрячешься. Все всех знают, блин. И все называют меня блядью. А теперь и тебя стали называть ссыклом.

– Этого больше не будет, – сказал я, типа, глубоким голосом и очень категорично. Почти как Клинт Иствуд.

– Почему? – спросила она, скрестив руки на груди и как-то странно глядя на меня.

Но я знал, что все будет продолжаться. На меня будут все так же наезжать, если только я не расскажу, что сделал с Базом. А я рассказывать не собирался. – Этого больше не будет, потому что… я просто докажу, что это неправда.

– Ну да, и что ты сделаешь? Завалишь одного из Мантонов, что ли?

Я помолчал и сказал:

– Ну, это уж, пожалуй, слишком. Но ты не бери в голову. Очень скоро у меня будет возможность все разрулить.

Она легла на меня. Мы немного так повалялись. Я смотрел на тюлевые занавески, которые слегка колыхались от теплого ветра. На улице солнце паковало шмотки и отваливало в какую-то другую часть света, уступая место вечеру, который уже почти наступил. Мне очень хотелось остаться там, где я был, а они там, снаружи, пусть сами собачатся и наезжают друг на друга Но так никогда не получалось. Рано или поздно кто-нибудь припрется и начнет долбиться в дверь. А если ты не откроешь, запустит кирпичом в окно.

– Пора выдвигаться, – сказал я. – Я сегодня работаю.

– Блэйки…

– Да?

– Я не блядь.

– Я знаю, милая, – сказал я, натягивая трусы.

– И никому не дам больше повода так говорить. Никогда. Это все в прошлом.

Я поцеловал ее. Хороший, долгий поцелуй получился. Кажется, она это серьезно.

– Сэл, – сказал я, остановившись в дверях. – Одолжи десятку.

– Иди на хер. Нет у меня десятки.

– Да ладно, Сэл.

Через несколько секунд она выбралась из кровати и пошла к сумочке, которая лежала на туалетном столике.

– Вот. У меня только пятерка. – Она протянула ее через плечо, повернувшись ко мне спиной, типа обиделась.

Я обнял ее и поцеловал в шею. Потом взял пятерку и отвалил.

Я поехал домой, мне явно становилось лучше. Добравшись до дома, я разделся и запихнул шмотки в мешок для мусора. Я не думал, что у меня будут проблемы с легавыми, но подстраховаться не мешало. Я залез в душ, почувствовал на своем теле запах Салли и снова завелся. А потом увидел кладбищенскую землю под ногтями, и все как рукой сняло. Чтобы как-то отвлечься, я запел. Я пел «You are always on my mind»[7]7
  Одна из самых известных песен Элвиса Пресли, которую неоднократно перепевали, в частности «Pet Shop Boys», «Counting Crows» и Вилли Нельсон.


[Закрыть] минут двадцать, потом вышел из душа.

После этого полил шею лосьоном после бритья и надел чистое белье. Открыл гардероб и снова начал думать про Салли. Но не то чтобы как-то сентиментально. Я думал о том, что мы делали в ее квартире, пока я не отрубился. Раньше такого не бывало. Какие-то моменты я даже не мог вспомнить, как во сне. Но я знал, что это был не сон.

Еще я подумал про настоящий сон, который видел после, и тут же посмотрел на кровать, ту, которую я делил с Бет. Не знаю, чего я там искал. Может, ожидал увидеть там лежащую Бет, длинные светлые волосы разбросаны по подушке, как солома, сама храпит, как солдат с гайморитом. Но ее там не было. И никогда больше не будет.

– Успокойся, – прошептал я, увидев свой взгляд в зеркале. – Если не будешь вести себя спокойно, пацаны начнут пытать, в чем дело.

Я застегнул белую рубашку и убедился, что бабочка надета чуть криво, ну, как и должна быть надета бабочка.

Мне стало интересно, серьезно ли Сэл говорила про то, чтобы слить из Мэнджела. Она только об этом и твердила. Но она же знала, как и все тут, что народ из Мэнджела не уезжает из города. Если честно, я представить себе не мог, что живу где-то еще, да и ее тоже. Даже будь такая возможность. Мы, собственно, продукт своей среды, типа того. В школе нас учили, что мы все листья на одном дереве, и когда лист опадает, то сохнет и умирает. Мы не можем прожить без дерева, а дерево не справится без нас. Когда мы были мелкими, это даже казалось правильным. Поэтому большинство восприняло это как завет. И если я время от времени ездил на Ист-Блоатер-роуд и смотрел на поля вдали, что с того? Я же только смотрел.

Я надел черные штаны, черный пиджак и черные ботинки. Я был в полной боевой готовности. Но не пошел. Еще не время. Я подольше посмотрел на себя в зеркало, покрутился, повыпендривался. Выглядел я, прямо скажем, неплохо. Немного толще, чем когда был помоложе и больше тренировался, но этим приходится жертвовать ради других вещей. Черты лица с возрастом стали более зрелыми, даже, может, уникальными. Бет как-то сказала, что я немного похож на Клинта Иствуда.

– Бет, – спросил я ее. – Как ты думаешь, на кого я похож?

Она, не глядя на меня, пожала плечами.

– Не знаю. Ни на кого, если честно.

– А на Клинта?

– Какого Клинта? – Она сидела на кровати в лифчике и трусиках и красила ногти на ногах.

– Иствуда. Ну, ты знаешь.

– А, этот. Ну да.

– Что – ну да? Ну да, ты знаешь Клинта Иствуда? Или ну да, ты думаешь, я на него похож?

– Ну да.

– Я так и думал. Спасибо.

– Ты чего улыбаешься? – спросила она, закончив одну ногу и переходя к другой.

– Клинт Иствуд, вот чего. Я на него похож.

– Но, Блэйки, дело совсем не во внешности. Важно то, что ты делаешь. Поступки. Вот это считается. – И на этом разговор закончился.

Я сбежал по лестнице, глядя на часы. Я опаздывал. Я вышел через переднюю дверь и завел свою машину с объемом двигателя 2,8 литра.

Знаете, Бет тогда была права. Насчет того, как подавать себя. Неважно, каким крутым ты выглядишь. Неважно, насколько у тебя широкие плечи и короткая стрижка. Выглядеть крутым – это фигня. Если нужно, чтобы пацаны тебя уважали, ты должен показать, на что ты способен. Нужно напомнить им, что случится, если они будут совать нос не в свое дело.

И вот такие мысли крутились у меня в башке, когда я разогнался до шестидесяти миль в час на Уолл-роуд. Теперь все казалось намного проще. Может быть, дело в ветре, который дул в окно. Может, в сигарете, которую я курил. Может, это было из-за приятного ощущения в паху, из-за того, что я весь день трахал Салли. Но скорее всего дело не в этом.

Не совсем в этом.

Все дело в том, что я убил База Мантона.

Когда я зашел в «Хопперз», там вообще никого не было. Просто рано еще. Я обычно выпивал пару пинт у дверей, пока народ подтягивается, иногда перекидывался шутками с Рэйчел. И я как раз собирался этим заняться, когда из офиса выплыл Фентон с сигарой в руке.

– Здрасте, мистер Фентон.

– Блэйк, надо бы поговорить.

Фентон купил «Хопперз» несколько месяцев назад, когда он еще был кучей обугленных головешек. Классический случай – чужак приезжает в город на большой тачке и ищет хороший участок, чтобы воткнуть туда свой флагшток. Никто ни хрена о нем не знал кроме того, что это пижонистый пидор из большого города с быстрой тачкой и весь на понтах. Но пацанам много знать и не требовалось. Достаточно было того, что он не местный. Если ты не из Мэнджела, местные чуваки начинают доебываться, почему. Какого хера ты не из Мэнджела, если все остальные уроды отсюда? Им, конечно, интересно было, но очко играло спросить. Понимаете, чужака в Мэнджеле типа как уважают, завидуют, но уважают. Он же, типа, был там, за пределами Мэнджела, видел места, которые пацаны из Мэнджела никогда не видели и не увидят. Они могут его не любить, но трогать все равно не будут, только пялиться, как будто у него две головы и три жопы.

Ну я-то никогда так на него не смотрел. Для начала, у него были длинные волосы, по плечи, поэтому я сразу стал считать его шизанутым. У нормального пацана волосы короткие, если только он не бомж. Ну и еще были вещи, которые мне в нем не нравились.

К примеру, он не понимал, на что ведутся чуваки в Мэнджеле. Если ты дворник или на складе работаешь, это по-любому не проблема, но если ты заправляешь чуть ли не лучшим кабаком в Мэнджеле, все куда хуже. У него с самого начала была куча новомодных идей по поводу того, что сделать с «Хопперз». Я сперва думал, это только треп. Но потом я увидел, во что начал превращаться «Хопперз». Это было неправильно. Он превратил охренительный кабак в какую-то пидорню. Вот название, к примеру. До того момента это был просто старый добрый «Хопперз». Ничего плохого в этом не было, и менять название было незачем. Но Фентон выебнулся и назвал его «Винный бар и бистро». Я ни разу не видел, чтобы кто-то там пил вино, а что такое бистро, ваще хуй проссыт.

Конечно, когда клиенты увидели эти перемены, их торкнуло, и просто перестали ходить. Тогда-то Фентон дорубился, что где-то слажал и вернул почти все обратно, только название оставил новое. Мне это по-прежнему казалось неправильным, но все-таки прогресс был налицо. И пацаны вроде с этим согласились. Конечно, «Хопперз» был уже не тем, что раньше, зато там можно было спокойно побухать. Клиенты вернулись. А потом к названию привыкли. Если вдуматься, отличное название. Ну, из тех отличных названий, которые выдумывают заезжие.

– Ага, – ответил я на его слова про то, что нужно поговорить. – Почему нет.

– Что случилось вчера вечером, Блэйк?

– Вчера вечером? А в чем дело?

– Ты куда-то исчез. – На нем был темно-серый костюм и зеленый галстук. Ну не урод ли, на хрена носить костюм, если это не обязательно. Какой тут понт? Но он всегда ходил в костюме и галстуке. – У двери был какой-то инцидент, а потом ты исчез. Я хочу знать почему.

И знаете, он был прав. После случая с Базом вчера вечером я как-то перестал ощущать себя вышибалой. Так что пошел за угол подышать воздухом. Вы можете сказать, что это вполне логично. Но раньше я такого не делал. И вообще Фентон был прав – вышибала не имеет права отходить от дверей. А я со всеми запарками забыл про это. И даже когда вошел в «Хопперз», не вспомнил. Но это уже не было проблемой. Я уже все решил.

– Слушайте, – сказал я. Теперь, когда у меня в голове прояснилось, мне стало намного лучше. Нельзя винить Фентона в том, что он идиот. Как я уже сказал, он просто не местный. Но знает, что к чему, примерно как кот, который хочет стащить сметану. – Слушайте, это не проблема, – сказал я. – Этого больше не повторится.

– Чего не повторится? Ты скажи, что, собственно, произошло?

– Ну так, один говнюк, ничего особенного. Ничего, чтобы…

– Блэйк.

– Ладно, ладно, – сказал я, типа, мирно и спокойно. Я заметил, что стою к нему вплотную, рука поднята в эдаком примиряющем жесте. И только когда посмотрел на свою руку, заметил, что она сжата в кулак. Но это его заткнуло, насколько я понимаю, примиряющие жесты именно для этого и нужны. – Спокойно, ладно? Я говорю, один говнюк попытался войти, никакого повода париться. Конечно, я не должен был уходить с поста, все такое. Но у меня была небольшая проблемка, и я ее уже решил, понятно? И такого больше не произойдет. Даю вам слово, больше этого не случится.

Он ничего не сказал. Было почти слышно, как у него под длинным хаером скрипят мозги.

– Вот что, – сказал я, слегка улыбнувшись. – Если это случится снова, я верну вам бабочку. Сделка – честнее не бывает.

– Блэйк… слушай, на самом деле, я не хочу спорить по этому поводу, но ты должен понять одну вещь. Я брал тебя на работу на определенных условиях. Помнишь? Ты помнишь эти условия?

Я помнил. И если честно, они мне показались немного странными.

Но это была работа вышибалы, и это был «Хопперз», так что я только пожал плечами и согласился.

– Ага.

– Ты помнишь, какие именно условия?

Это было сложнее, учитывая, что сколько-то времени уже прошло, а я не люблю слишком долго думать о прошлом. Но я быстренько напрягся и кое-что вспомнил.

– Ага, – сказал я. – Работа пять дней в неделю, отпуск, только если он совпадает с вашим.

– Именно. И смотреть, не заходят ли какие-нибудь странные личности. Это было особое поручение, Блэйк. Именно поэтому мне нужен хороший вышибала.

– И вы его получили, бля.

– Знаю. Но мне необходимо доверять тебе. – Он присосался к своей сигаре. Она потухла. – Ну так что, Блэйк? Могу ли я тебе доверять?

Я нетерпеливо оглядел бар. Клиенты уже начали собираться.

– Да, блин. Я лучший вышибала…

– В Мэнджеле. Знаю, Блэйк. Слушай, давай забудем все это, ладно? Никаких претензий. Просто будь бдителен, когда стоишь у дверей. Это для меня очень важно. Если тебе по какой-то причине надо отойти, скажи об этом мне. И следи за этими…

– Странными парнями.

– Да. Нездешними. И еще одно, Блэйк.

– Что?

Он раскурил сигару и вроде чутка развеселился.

– Я думал про «Хопперз». У меня есть планы. Большие планы. Которые превратят это место в нечто такое, чего в Мэнджеле еще не видели.

Ну вот, бля. Никак он не может оставить это место в покое.

– Для начала, – сказал он, – с названием «Хопперз» придется расстаться. Даже с дополнением «Винный бар и бистро». Я знаю, мы уже один раз пробовали, и у нас ничего не вышло, но я думаю, просто время было выбрано неправильно. В этот раз все получится. Это место слишком долго называлось «Хопперз», и у людей давным-давно сложилось определенное мнение. Нет, нужно что-то новое. Что-то, что покажется людям неотразимо гламурным и экзотичным. Мне нравится кафе «Американо». Как тебе такое название, Блэйк?

Я поскреб подбородок.

– Это ж не забегаловка. Единственная жратва, которую тут можно купить, – это пакет орешков. А если нужно горячее, то вон, в двадцати ярдах отсюда есть «Забегаловка Барта».

Фентон заржал, будто я ему подмышки щекочу. Потом перестал так неожиданно, что и не поверишь, что он только что ржал.

– Блэйк, у слова «кафе» есть и другие значения, кроме забегаловки. Но какую-то поставку продуктов я хочу организовать. Кое-какие легкие закуски.

– «Американо». А что это ваще значит? Американский? Но «Хопперз» – не американское место, так ведь? Оно в Мэнджеле находится.

– В этом-то и фишка, Блэйк. Я хочу привнести в этот город немного другой культуры. Чтобы могли насладиться этой культурой, не выезжая из города.

– Но ты же тоже не американец. Как можно называть «Хопперз» американским местом?

– Да ладно, не беспокойся, – сказал он, отворачиваясь. – Мне просто нужно было твое мнение.

– Ну, вот вы его и узнали.

– Именно.

У меня создалось впечатление, что в тот вечер люди смотрели на меня как-то по-другому. Не насмехались и не глумились, как вчера. И не было никаких проблем: если ты работаешь вышибалой, это значит, что вечер удался. И никаких разговоров о том, что я зассал.

Но кроме этого – ничего. Никаких шуток от тех, кто любит прикалываться. Никаких расспросов о моем здоровье от тех, кого это обычно интересовало. И много взглядов. Много долгих взглядов и взглядов исподтишка, так смотрят те, кто знает, что в этих краях основной повод для драки – это встретившиеся взгляды. А еще очень много взглядов девах. А когда я получаю столько внимания, начинаю отвечать этим девахам взаимностью. Я считаю, дареной кобыле в зубы не смотрят. Даже если у этой кобылы жирные ляжки, косые глаза и усы растут. Удача может изменить в любой момент, и тогда эта кобыла будет единственной, кого ты сможешь выебать.

Конечно, я знал, что они так себя ведут не из-за того, что я сделал. Они просто не могли об этом знать. Если бы они узнали, узнали бы и Мантоны. Ну, то, что осталось от их клана. И еще была вероятность, что копы тоже об этом узнают.

Но я все равно думал, что как-то все они об этом знают, хотя и не знают, типа того. Я знаю, звучит бессмысленно, но если вы послушаете, я попытаюсь объяснить так, чтобы вы поняли. Некоторые вещи люди знают, не осознавая этого. Иногда ты можешь сказать, что сделал какой-нибудь пацан, просто посмотрев на него. И чувствуешь это не башкой, а сердцем. Так что я решил, что они все знают, не понимая при этом, что именно они знают, почему они это знают и знают ли они об этом вообще. Понятно?

И что бы там они ни чувствовали, я тоже это почувствовал. И я чувствовал себя так, будто могу остановить разъяренного быка, неважно, сколько бухих телок будет внутри заведения.

Но долго это не продлилось. Примерно в середине вечера мне в голову полезли другие мысли – про Мантонов. Кого я пытался обмануть, думая, что могу запросто завалить База, засунуть его в подвал, поехать на работу, и, типа, все в ажуре? Никого я так не обману, вот что.

И уж Мантонов точно.

Они сразу поймут, что это я. Это понятно, как волосы на жопе. Они узнают. И они, и вообще любой мудак в Мэнджеле. Это совершенно понятно. То, как все они на меня смотрели – пацаны шарахаются, девахи облизывают губы. Знают, что я сделал, с кем сделал и как.

Остаток вечера я прокручивал все это в башке и искал хоть какой-то признак света в конце темного тоннеля, который разверзся передо мной. В какой-то момент я даже перестал замечать всех, кто входил и выходил из «Хопперз», потому что никто из них не был ни Мантоном, ни легавым. Но света в тоннеле не было. И неважно, куда я сворачивал, я знал, что все кончится в одном месте: в кузове Мясного фургона, я буду связан и с кляпом во рту, и меня повезут на расправу в Хорк Вуд.

Закончил я где-то ближе к полуночи и налил себе выпить, прежде чем уйти. Я подумал: надо пойти и еще раз наведаться к Легзи. Я ему не стану рассказывать, что случилось с Базом, если он сам, конечно, не догадался. Я мог рассказать ему, что еще происходит на Мантоновском фронте, так сказать. И он посоветует, что делать. Вообще, может, лучше сразу все рассказать. Легз же все-таки друг, я могу ему доверять. Но он не сможет мне помочь, если я не расскажу ему про База.

Да, именно так я и поступлю.

Но почему-то лучше мне от этой мысли не стало. Я с тяжелым сердцем опрокинул в себя вискарь и вышел на улицу. С каждым шагом все дальше в тоннель, путь в один конец. Даже если я остановлюсь и пойду в другую сторону, все равно это будет шаг в тоннель. Выхода не было. И Легз тут не поможет.

Никто не поможет.

Я открыл дверь и сел в машину, думая о том, что двинуть к легавым – не самая плохая идея. Я, конечно, сяду, и надолго. Но по крайней мере я не окажусь на дне реки, закатанный в бетон, с отрезанными руками и ногами и с головой в жопе. И именно из-за того, что я был занят этими мыслями, я не заметил чувака на заднем сиденье.

– Здоров, Джесс, – сказал я, когда он наклонился ко мне.