Текст книги "Виллет"

Ощутив тяжкий приступ морской болезни, я побрела вниз, в каюту.

Койка мисс Фэншо оказалась рядом с моей. Должна с сожалением признаться, что во время нашего общего мучения соседка то и дело терзала меня своим безжалостным эгоизмом. Трудно представить пациентку более беспокойную и требовательную. По сравнению с ней Уотсоны, которым тоже было плохо и за которыми стюардесса ухаживала с бесстыдной пристрастностью, казались настоящими стоиками. С тех пор я не раз замечала, что особы легкого, беззаботного темперамента и белокурой хрупкой красоты в стиле мисс Фэншо отличаются полной неспособностью терпеть страдания. В неблагоприятной обстановке они мгновенно прокисают, как слабое пиво во время грозы. Мужчина, который отважиться взять в жены подобную особу, обязан гарантировать ей безмятежное солнечное существование. Возмутившись наконец докучливой сварливостью Джиневры, я лаконично попросила перестать ныть. Отпор пошел на пользу, причем – что весьма отрадно – симпатия ее ко мне ничуть не уменьшилась.

С наступлением ночи море разыгралось не на шутку: теперь уже о борт бились тяжелые волны. Странно было представлять вокруг лишь тьму и черную воду, чувствуя при этом, что корабль настойчиво продолжает свой непроторенный путь, упорно преодолевая шум, накатывающиеся валы и поднимающийся шторм. Мебель начала падать, и пришлось ее привязывать. Пассажирам стало еще хуже. Мисс Фэншо со стоном заявила, что умирает.

– Только не сейчас, дорогая, – заметила стюардесса. – Потерпите немного, уже входим в порт.

И действительно, еще через четверть часа наступило спокойствие, а около полуночи путешествие закончилось.

Я жалела. Да, жалела. Время отдыха иссякло, а трудности – неизбежные, неисчислимые трудности – снова стали реальностью. Стоило выйти на палубу, как холодный воздух и кромешная ночная тьма словно решили наказать за своеволие мечты: светившиеся вокруг чуждой гавани огни чуждого портового городка встретили враждебно, словно неисчислимые коварные взгляды. Веселая компания поднялась на борт, чтобы встретить Уотсонов, целое дружное семейство окружило и увлекло мисс Фэншо, и только я… Но нет, ни на миг не осмелилась я задуматься и сравнить себя с ними.

И все же надо было где-то переночевать. Суровая необходимость не оставляла выбора. Заплатив стюардессе – причем она явно удивилась, получив на пару монет больше, чем грубый расчет оценивал мою состоятельность, – я попросила:

– Будьте добры, подскажите какую-нибудь тихую респектабельную гостиницу.

Она не только дала нужные указания, но и позвала носильщика, чтобы проводил (вещей у меня не было – мой саквояж уже отправился на таможню).

Я последовала за этим человеком по грубо вымощенной, освещенной лишь неверным мерцанием луны улице, и носильщик привел в гостиницу. Я предложила шестипенсовик, однако он отказался взять. Полагая, что его не устроила сумма, я заменила монету шиллингом, однако и его он отклонил, что-то резко буркнув на незнакомом языке. В освещенный холл вышел портье и на ломаном английском пояснил, что здесь иностранные деньги хождения не имеют. Я дала ему соверен для обмена и, уладив эту проблему, попросила комнату. Ужинать из-за морской болезни, волнения и слабости я не могла и, когда наконец за мной закрылась дверь крошечной комнаты, несказанно обрадовалась – опять появилась возможность отдохнуть, хотя наутро облако сомнений осталось таким же плотным и густым, необходимость приложения немыслимых усилий еще больше обострилась, опасность нищеты приблизилась, а борьба за существование ожесточилась.

Глава VII
Виллет

Утром я проснулась с обновленной отвагой и освеженным сознанием. Физическое недомогание больше не ослабляло разум; мысль работала ясно и четко.

Едва успев одеться, я услышала стук в дверь и, ожидая увидеть горничную, пригласила:

– Войдите.

Однако на пороге появился сурового вида мужчина и с грубым акцентом безапелляционно потребовал:

– Дайте ваш ключ, мисс.

– Зачем? – удивилась я.

– Дайте! – повторил он раздраженно и, почти выхватив из руки ключ, добавил: – Хорошо! Скоро принесу чемодан.

К счастью, ничего страшного не произошло: это оказался таможенный служащий. Где позавтракать, я не знала, но все же отправилась вниз и, к своему удивлению, обнаружила то, на что вчера от усталости не обратила внимания: оказывается, я поселилась в большом отеле. Я медленно спускалась по широкой лестнице и, останавливаясь на каждой ступеньке, поскольку торопиться было некуда, рассматривала высокий потолок, картины на стенах, большие окна, наполнявшие пространство светом, причудливо расчерченный прожилками мрамор, по которому ступала, хотя и не покрытый ковром и не очень чистый. Невольно сопоставляя увиденное с предоставленной мне комнатой – с крайней скромностью ее обстановки, – я впала в философское настроение и удивилась прозорливости персонала в размещении гостя в соответствии с его положением. Как могли корабельные и гостиничные служащие с первого взгляда определить, что я не имею никакой общественной значимости и не обременена капиталом, а значит, полное ничтожество? Факт казался любопытным и чреватым дурными последствиями: я не скрыла от самой себя, что именно он означал, однако попыталась устоять под его давлением и сохранить присутствие духа.

Спустившись наконец в просторный, залитый естественным светом холл, я интуитивно направилась в помещение, оказавшееся кофейной комнатой. Не стану отрицать, что вошла с некоторой дрожью и, не представляя, как держаться, сразу почувствовала себя одинокой, неуверенной и жалкой. С обреченным спокойствием фаталиста я села за маленький стол, и официант вскоре принес завтрак. Подозревая, что все делаю неверно, за еду я принялась в настроении, вовсе не способствующем пищеварению. За другими столами тоже завтракали, но почему-то одни мужчины. Я почувствовала бы себя намного увереннее, если бы увидела женщин, однако их не было. Впрочем, судя по всему, никто не посчитал это странностью: кое-кто из джентльменов окинул меня беглым взглядом, но ни один не проявил бесцеремонность. Полагаю, если что-то во мне и показалось эксцентричным, объяснение сосредоточилось в одном долетевшем до меня слове: anglaise[9]9
  Англичанка (фр.).


[Закрыть].

После завтрака нужно было куда-то двигаться. Но в каком направлении? «Отправляйся в Виллет», – посоветовал внутренний голос, основываясь, без сомнения, на небрежно брошенных на прощание легкомысленных фразах мисс Фэншо: «Было бы хорошо, если бы вы поступили работать к мадам Бек: у нее есть малыши, за которыми нужно присматривать. А еще ей требуется гувернантка (во всяком случае, требовалась два месяца назад)».

Кто такая эта мадам Бек и где ее искать, я понятия не имела, потому что ответа на свой вопрос не получила: друзья так торопили мисс Фэншо, что она оставила его без внимания. Решив, что живет таинственная мадам, скорее всего, в Виллете, я поехала туда. Расстояние от портового городка составляло сорок миль. Я понимала, что хватаюсь за соломинку, однако в том омуте, где оказалась, схватилась бы даже за ряску. Разузнав, как добраться до Виллета, и заплатив за место в дилижансе, отправилась в призрачную даль. Прежде чем осудить безрассудство поступка, читатель, оглянитесь туда, где я начала путь; представьте пустыню, которую покинула, вспомните, какой малостью рисковала. В моем поединке с судьбой нельзя было проиграть, хотя выигрыш казался почти невероятным.

Решительно отрицаю обладание творческим темпераментом, и все же, должно быть, не лишена некой способности получать максимальное удовольствие, когда обстоятельства соответствуют моему вкусу. Я наслаждалась тем днем, несмотря на то что ехали мы медленно, было холодно, шел дождь, а путь лежал по голой, плоской, лишенной деревьев равнине. Вдоль дороги, подобно вялым змеям, ползли илистые каналы. Скучно подстриженные ивы обрамляли ровные, похожие на огороды поля. Даже небо выглядело монотонно-серым; атмосфера казалась влажной и лишенной воздуха. И все же среди мертвенного окружения сердце мое нежилось в солнечных лучах. Чувства эти, однако, ограничивались тайным, но упорным сознанием тревоги, караулившей удовольствие подобно тому, как подстерегает добычу тигр. В ушах неумолчно звучало дыхание хищника; его яростное сердце билось рядом с моим; зверь не шевелился в убежище, однако я ощущала его присутствие, зная, что он дожидается лишь заката, чтобы выскочить из засады и наброситься на жертву.

Я надеялась приехать в Виллет засветло и тем самым избежать глубокой растерянности, в которую темнота погружает того, кто впервые оказывается в незнакомом месте, однако из-за медленного движения, долгих остановок, густого тумана и мелкого, но упорного дождя уже к тому времени, когда мы достигли предместий, на город опустилась плотная тьма.

Знаю, что дилижанс проехал сквозь охраняемые часовыми ворота: это я увидела при свете фонарей, – затем, миновав топкий участок, покатился по каменистой мостовой. Возле конторы лошади остановились, кондуктор что-то объявил, и пассажиры сошли. Первым делом следовало получить саквояж – дело ничтожное, но важное. Я поняла, что лучше не проявлять явного нетерпения и настойчивости, а спокойно ждать, наблюдая за разгрузкой другого багажа, пока не увижу своего, чтобы быстро его забрать. Поэтому встала в стороне и сосредоточила взгляд на той части экипажа, где при погрузке заметила свой маленький чемодан под грудой других вещей, которые сейчас постепенно переходили в руки хозяев.

Я была уверена, что вот-вот увижу свой саквояж, однако его не было. Перед отправлением я привязала карточку со своим именем и пунктом назначения зеленой лентой, чтобы заметить ее с первого взгляда, однако сейчас ничего зеленого не было. Весь багаж был уже снят – каждая коробка, каждый сверток. Клеенка была поднята, и я ясно видела, что не осталось ни единого зонта или плаща, ни единой трости и шляпной коробки.

Но где же мой саквояж со скудной одеждой и маленьким бумажником, хранившим остатки пятнадцати фунтов?

Я задаю этот вопрос сейчас, но не могла задать его тогда. Не могла сказать ровным счетом ничего, не владея ни единой французской фразой. А весь мир вокруг невнятно бормотал по-французски и только по-французски. Что оставалось делать? Подойдя к кондуктору, я просто положила ладонь на его рукав, показала на какой-то чемодан, потом на крышу дилижанса и постаралась выразить вопрос глазами. Неправильно меня поняв, кондуктор схватил чужой багаж и собрался его погрузить.

– Не трогайте, будьте добры, – произнес мужской голос на хорошем английском, но тут же исправился, перейдя на местное наречие: – Qu’est-ce que vous faîtes donc? Cette malle est à moi![10]10
  Что вы делаете? Это мой чемодан! (фр.)


[Закрыть]

Я же, услышав родную речь, возликовала и, обернувшись, обратилась к незнакомцу, в растерянности даже не заметив, как тот выглядит:

– Сэр, я не говорю по-французски. Не могли бы вы спросить этого человека, куда делся мой саквояж?

Не обращая внимания, к какому лицу поднимаю глаза, я ощутила в его выражении удивление и сомнение в уместности вмешательства.

– Спросите, и я в долгу не останусь, – взмолилась я.

Не знаю, как воспринял мои слова незнакомец, но произнес тоном джентльмена (то есть не грубо и не оскорбительно):

– Как выглядел ваш багаж?

Я описала, не забыв зеленую ленту, после чего мужчина взял кондуктора под руку и, как я поняла сквозь поток французской речи, прочесал вдоль и поперек. Наконец повернулся ко мне:

– Этот умник говорит, что был перегружен, и ему пришлось снять ваш саквояж сразу, как только его положили. Он остался в Бу-Марин вместе с некоторыми другими вещами. Обещал завтра же его сюда отправить, так что послезавтра сможете забрать в конторе.

– Спасибо, – поблагодарила я, окончательно расстроившись.

Что же теперь делать? Возможно, английский джентльмен заметил, как изменилось мое лицо, поэтому участливо спросил:

– У вас есть в городе друзья?

– Нет. И куда идти, я не знаю.

Наступила короткая пауза, я наконец взглянула на собеседника и в свете фонаря увидела молодого привлекательного мужчину, по моим понятиям – лорда, хотя природа могла создать его и принцем. Лицо показалось мне благородным: уверенным, но не дерзким, мужественным, но не властным. Я отвернулась, поскольку надежды на помощь от такого небожителя не могло быть.

– В саквояже остались все ваши деньги? – уточнил джентльмен, удержав меня за руку.

– Нет, слава богу, – с огромной радостью ответила я. – В кошельке достаточно монет, чтобы дотянуть до послезавтра в какой-нибудь дешевой гостинице. Но я впервые в городе и ничего здесь не знаю.

– Могу дать адрес вполне подходящей гостиницы, – предложил незнакомец. – Это недалеко, так что легко найдете.

Он вырвал из записной книжки листок, начертал несколько слов и отдал мне. Я подумала, что прекрасный принц невероятно добр, а что касается недоверия к нему самому, его совету или адресу, то с тем же успехом можно было бы скептически отнестись к Библии. Лицо джентльмена выражало участие, а глаза светились благородством, когда он пояснил:

– Кратчайший путь лежит по бульвару и через парк, однако сейчас уже поздно и темно, так что я вас немного провожу.

Он тронулся в путь, а я последовала за ним сквозь тьму и мелкий пронизывающий дождик. Бульвар оказался пустынным, с мокрой грязной аллеей и низко склонившимися деревьями, с которых капала вода, а парк встретил кромешной тьмой. В двойном мраке деревьев и тумана я не видела своего проводника, а лишь слышала его поступь, однако не испытывала ни тени страха. Думаю, могла бы следовать за ним ночью до самого края земли.

– Ну вот, – заговорил джентльмен, когда парк закончился. – Теперь идите по этой широкой улице, пока не увидите ступени: их освещают два фонаря. Спуститесь по ним на другую, узкую улицу и в конце ее найдете свою гостиницу. Там говорят по-английски. Можно считать, что ваши затруднения закончились. Доброй ночи.

– Доброй ночи, сэр, – ответила я. – Примите мою искреннюю благодарность.

Мы расстались.

Воспоминание о лице этого человека, освещенном сочувствием к одиночеству, о его голосе, выдававшем рыцарственную по отношению к нужде и слабости натуру, равно как воспоминание о его молодости и красоте, долго согревало мое сердце. Незнакомец оказался истинным английским джентльменом.

Я пошла в указанном направлении мимо великолепных домов, больше похожих то ли на дворцы, то ли на соборы. Когда шла по галерее, из-за колонны внезапно показались два человека с усами. Оба курили сигары и были одеты с претензией на звание благородных господ, однако – бедняги! – оказались плебеями в душе. Заговорили развязно, и хоть я шла быстро, долго не отставали. Наконец показался полицейский патруль, и опасные преследователи поспешили скрыться в темном переулке, однако успели настолько меня напугать, что я уже не понимала, где нахожусь. Лестницу, должно быть, давно прошла. Запыхавшись, с тяжело бьющимся от волнения сердцем, я остановилась в растерянности. Страшно было снова столкнуться с бородатыми преследователями, однако ничего иного, кроме как направиться в обратную сторону в поисках освещенных ступеней, не оставалось.

Наконец я нашла старую, стертую лестницу и, решив, что именно о ней и шла речь, спустилась. Улица, на которой оказалась, действительно выглядела узкой, к тому же тихой, относительно чистой и аккуратно вымощенной. Вот только гостиницы на ней не было. Я медленно пошла вперед и заметила свет над дверью большого, возвышавшегося над окружающими постройками здания. Здесь вполне могла располагаться гостиница. Колени дрожали от усталости и волнения, но я все же ускорила шаг.

Однако это оказалась вовсе не гостиница. Импозантные ворота украшала медная табличка: «Пансионат для девочек мадам Бек».

Я вздрогнула. В голове вихрем пронесся сонм мыслей, но я не услышала ни одной: не было времени, – так что Провидение приказало: «Остановись здесь. Это и есть твоя гостиница».

Судьба сжала мою руку всесильной дланью, овладела разумом и властно повелела действовать. Я позвонила.

Пока ждала, ни о чем не думала: просто смотрела на мокрые камни мостовой, в которых отражался свет лампы, считала их, замечала форму, – позвонила снова. Наконец дверь открылась. Передо мной стояла бонна в красивом чепце, и я спросила:

– Можно побеседовать с мадам Бек?

Думаю, заговори я по-французски, она бы меня не впустила, но, услышав английскую речь, решила, что иностранная учительница пришла по делам пансионата, и, несмотря на поздний час, позволила войти без единого слова возражения или момента сомнения.

Вскоре я уже сидела в холодной сверкающей гостиной с погасшим фарфоровым камином, позолоченными орнаментами на стенах и до блеска отполированным полом. Часы на каминной полке пробили девять.

Ожидание длилось четверть часа. Как быстро билось сердце! Меня бросало то в жар, то в холод! Я сидела, не сводя глаз с двери – большой белой двустворчатой двери, украшенной позолоченной лепниной в виде виноградных листьев. Вдруг показалось, что один лист шевельнулся. Вокруг царила тишина: даже мышь не скреблась. Белая дверь оставалась закрытой и неподвижной.

– Вы англичанка? – раздался голос возле моего локтя.

Я едва не подпрыгнула: настолько неожиданным оказался звук.

Рядом стоял вовсе не призрак и не существо потустороннего вида, а всего лишь невысокого роста полная женщина, закутанная в большую шаль поверх халата и в чистом нарядном чепце.

Я ответила, что англичанка, и сразу, без дальнейшей прелюдии, между нами завязался удивительный разговор. Мадам Бек (ибо это была она – вошла в мягких домашних туфлях через маленькую дверь за моей спиной и приблизилась неслышными шагами) исчерпала запас познаний в островной речи, спросив, англичанка ли я, и теперь продолжила бойко изъясняться уже на родном языке. Я отвечала на своем. Она немного понимала меня, но поскольку я совсем ее не понимала, хотя вместе мы создавали ужасный шум (прежде никогда не встречала и даже не представляла красноречия, подобного ее безудержному словесному потоку), прогресс оказался незначительным. Вскоре мадам позвонила и попросила о помощи, и та явилась в образе maitresse, которая когда-то жила в ирландском монастыре и считалась безупречным знатоком английского языка. Учительница эта – истинная уроженка Лабаскура – оказалась мастерицей пускать пыль в глаза. Как же она издевалась над гордой речью Альбиона! Тем не менее я честно поведала ей простую историю, которую она каким-то образом перевела: как покинула родную страну, чтобы расширить познания и заработать на хлеб; как стремлюсь приложить руки к любому полезному делу, лишь бы оно было не дурным и не унизительным; как хочу стать няней или горничной и не откажусь от посильной работы по хозяйству. Мадам выслушала внимательно, и, судя по выражению лица, история проникла в ее сознание.

– Il n’y a que les Anglaises pour ces sortes d’entreprises[11]11
  Никто, кроме англичанок, не согласится на такую работу (фр.).


[Закрыть], – проговорила она. – Sontelles donc intrépides ces femmes là![12]12
  Какие бесстрашные женщины! (фр.)


[Закрыть]

Она спросила, как меня зовут, сколько мне лет. Сидела и смотрела без тени жалости, но и без всякого интереса. Во время беседы лицо ее не выражало ни симпатии, ни презрения. Стало ясно, что чувства над ней не властны. Она наблюдала и слушала серьезно и внимательно, полагаясь на собственные суждения. Послышался удар колокола.

– Пора к вечерней молитве, – заключила мадам Бек и, поднявшись, через переводчицу порекомендовала мне уйти и вернуться завтра.

Это меня никак не устраивало: вновь предстать перед опасностями тьмы и улицы было выше моих сил. Со всей энергией, заключенной в сдержанной, скромной манере, я обратилась лично к госпоже, а не к учительнице:

– Поверьте, мадам: если немедленно примете меня на работу, интересы ваши нисколько не пострадают, а, напротив, будут полностью соблюдены. Увидите, что своим трудом я в полной мере оправдаю жалованье. Если наймете меня сейчас же, это будет тем лучше, что я смогу остаться на ночь: не зная языка и не имея знакомых, как мне удастся найти приют?

– Верно, – ответила мадам Бек. – Но вы можете представить хотя бы рекомендации?

– Ни единой.

Она спросила о моем багаже, и я ответила, что он скоро прибудет. Она опять задумалась. В этот момент в вестибюле послышались мужские шаги, быстро направлявшиеся к выходу (продолжу рассказ так, как будто понимала все, что происходит, хотя тогда разговор оставался загадкой, и лишь впоследствии я услышала его в переводе).

– Кто уходит? – осведомилась мадам Бек, обратив внимание на шаги.

– Месье Поль, – ответила учительница. – Сегодня вечером он читал первому классу.

– Именно его я сейчас хочу видеть больше всех. Позовите.

Учительница бросилась к двери гостиной и окликнула месье Поля. Тот вошел: маленький, темноволосый, худой, в очках.

– Кузен, – обратилась к нему мадам Бек, – мне необходимо ваше суждение. Всем известно, насколько вы искусны в физиономике. Используйте свое мастерство, прочитайте это лицо.

Очки сосредоточились на мне. Решительно сжатые губы, нахмуренный лоб доказывали, что он видит меня насквозь, невзирая на покровы и завесы.

– Прочитал, – наконец заявил он.

– Et qu’en dites vous?[13]13
  И что скажете? (фр.)


[Закрыть]

– Mais… bien des choses[14]14
  Ну… много чего (фр.).


[Закрыть], – не замедлил с ответом оракул.

– Хорошего или плохого?

– Несомненно, и того и другого, – заверил прорицатель.

– Можно верить ее словам?

– Вы обсуждаете важное дело?

– Она просится на работу в качестве бонны или гувернантки, рассказывает заслуживающую доверия историю, но не может предоставить рекомендаций.

– Иностранка?

– Судя по всему, англичанка.

– Говорит по-французски?

– Ни слова.

– Понимает?

– Нет.

– Можно говорить при ней прямо?

– Несомненно.

Он посмотрел пристально.

– Вы нуждаетесь в ее услугах?

– Не отказалась бы. Вам известно, насколько отвратительна мне мадам Свини.

Месье Поль снова уставился на меня. Последовавшее суждение оказалось столь же неопределенным, как и предыдущее высказывание.

– Наймите ее. Если добро возобладает в этой натуре, поступок принесет благо; если же зло… eh bien! Ma cousine, ce sera toujours une bonne oeuvre[15]15
  Что ж! Кузина, все равно это станет благим деянием (фр.).


[Закрыть].

Поклонившись и пожелав bon soir[16]16
  Добрый вечер (фр.).


[Закрыть], невнятный повелитель моей судьбы удалился.

Мадам Бек наняла меня в тот же вечер. По Божьему благословению я была избавлена от необходимости вновь оказаться на темной, страшной, враждебной улице.