Текст книги "Рассказы"

– Когда вы придете к заключению, что все в доме уснули, – высокопарно сказал Ивенсон, – и если вы, не зажигая свечи, встретитесь со мной у лестничного окна перед дверью моей спальни, я думаю, нам удастся выяснить, кто же эти лица, и затем вы сможете принять меры, какие сочтете нужными.

Убедить миссис Тибс не представляло большого труда; ее любопытство было задето, ревность разбужена, и собеседники скоро условились обо всем. Миссис Тибс взялась за свое шитье, а Джон Ивенсон, засунув руки в карманы, начал ходить по комнате, как будто ничего не произошло. Партия в криббедж окончилась, и завязался общий разговор.

– Ну, мистер О'Блири, – сказал музыкальный волчок, поворачиваясь на своей оси, – как вам понравился в тот вечер Воксхолл?

– Очень недурно, – ответил Орсон, которого сад привел в совершенный восторг.

– Приходилось ли вам видеть что-нибудь равное представлению капитана Росса[7]7
  Капитан Росс – известный арктический мореплаватель, вернувшийся в Англию в 1833 году после четырехлетних поисков северо-западного прохода (вокруг Канады); вслед за этим в некоторых театрах были поставлены на сцене пьесы, где он был главным героем.


[Закрыть]? А?

– Нет, – ответил патриот с обычной своей оговоркой, – нигде не приходилось, кроме Дублина.

– Я встретил там графа де Канки и капитана Фицтомпсона, – сказал Уисботл, – они были восхищены.

– В таком случае представление несомненно великолепно, – огрызнулся Ивенсон.

– Мне особенно понравилось, как начучелены белые медведи, – заметила миссис Блосс. – В ихних мохнатых белых шкурах они точь-в-точь полярные медведи, правда, мистер Ивенсон?

– Я бы скорее сказал, что они похожи на кондуктора омнибуса, вставшего на четвереньки, – ответил брюзга.

– Я был бы весьма доволен нашим посещением Воксхолла, – простонал Гоблер, – если бы я не схватил там страшную простуду, после чего мои боли ужасно усилились. Мне пришлось принять несколько ванн, прежде чем я рискнул покинуть свою комнату.

– Эти ванны с душем – прелестная вещь! – воскликнул Уисботл.

– Превосходная! – сказал Томкинс.

– Восхитительная, – поддакнул О'Блири (он однажды видел такую ванну перед мастерской жестянщика).

– Отвратительные аппараты! – возразил Ивенсон, чья неприязнь распространялась почти на все предметы как одушевленные, так и неодушевленные.

– Отвратительные, мистер Ивенсон? – в страшном негодовании переспросил Гоблер. – Отвратительные! Подумайте, какую пользу они приносят, вспомните, сколько жизней они спасли, вызывая испарину!

– Что верно, то верно, – проворчал Джон Ивенсон, переставая мерить шагами крупные квадраты ковра. – Я был таким ослом, что однажды позволил установить такую штуку у себя в спальне. Черт возьми! Чтобы полностью излечить меня, хватило одного раза, – даже полгода спустя, стоило мне увидеть ее, как я весь покрывался испариной.

Это заявление было встречено легким смехом, который еще не утих, когда появился Джеймс, неся поднос, нагруженный остатками барашка, дебютировавшего еще за обедом, а также хлебом, сыром, кружочками масла среди леса петрушки, целым маринованным грецким орехом и третью другого, и прочим. Мальчик исчез и снова вернулся с другим подносом, на котором стояли стаканы и кувшины горячей и холодной воды. Джентльмены принесли свои бутылки; горничная поставила под карточный столик разнообразные подсвечники накладного серебра, и слуги удалились на покой.

Жильцы пододвинули стулья к столу, и разговор вошел в обычное русло. Джон Ивенсон, никогда не ужинавший, развалился на диване и развлекался тем, что противоречил всем и каждому. О'Блири старался наесться до отвала, отчего в груди миссис Тибс нарастало справедливое негодование; мистер Гоблер и миссис Блосс с большой нежностью обсуждали лечение пилюлями и другие невинные забавы; а между Томкинсом и Уисботлом «завязался спор» – другими словами, они старались перекричать друг друга, причем каждый льстил себя надеждой, что его доводы неопровержимы, и оба имели самое смутное представление о предмете своего спора. Часа два спустя жильцы и медные подсвечники попарно разошлись по своим спальням. Джон Ивенсон стянул сапоги, запер дверь и приготовился ждать, пока мистер Гоблер не удалится к себе. Последний всегда засиживался в гостиной на час дольше остальных, принимал лекарства и стонал.

Грейт-Корэм-стрит погрузилась в состояние полного покоя: было около двух часов. Изредка мимо погромыхивали извозчичьи экипажи, да какой-нибудь запоздавший клерк во пути домой в Сомерс-Таун задевал каблуком решетку угольного иодвала, отчего раздавался лязг, словно хлопала печная заслонка. Доносившееся с улицы монотонное бульканье усугубляло мрачный романтизм сцены. Это стекала вода по желобу дома № 11.

«Он, вероятно, уже заснул», – подумал Джон Ивенсон, с примерным терпением выждавший более часа после того, как Гоблер покинул гостиную. Он прислушался в доме царила мертвая тишина; тогда, погасив ночник, он приоткрыл дверь. На лестнице было темно, как в могиле.

– Ш-ш-ш, – прошипел любитель гадостей, словно римская свеча, проявляющая первые признаки того, что она намерена взорваться.

– Тс-с-с, – прошептали в ответ.

– Это вы, миссис Тибс?

– Да, сэр.

– Где?

– Здесь.

И на фоне лестничного окна, словно дух королевы Анны в последнем акте «Ричарда III», появился силуэт миссис Тибс.

– Сюда, миссис Тибс, – прошептал обрадованный сплетник, – дайте мне руку, так! Кто бы это ни был они сейчас в кладовой; я свесился из окна и видел, как они случайно опрокинули свечу и остались в темноте. Вы не забыли сиять ботинки?

– Нет, – еле выговорила трепещущая миссис Тибс.

– Хорошо; я снял сапоги, так что мы можем спуститься поближе к кладовой, перегнуться через перила и слушать.

И они прокрались вниз, а каждая ступенька скрипела, словно патентованный каток для белья по субботам.

– Готов поклясться, это Уисботл и еще кто-то! громким шепотом воскликнул радикал после того, как они подслушивали несколько минут.

– Тише! Давайте послушаем, что они скажут! воскликнула миссис Тибс, которая теперь, забыв обо всем остальном, превыше всего Жаждала удовлетворить свое любопытство.

– Ох, если бы я только вам поверила, – кокетливо сказал женский голос, – одинокая жизнь моей хозяйки скоро кончилась бы.

– Что она говорит? – спросил мистер Ивенсон у своей спутницы, чья позиция оказалась более удобной.

– Говорит, что скоро покончит со своей хозяйкой, – ответила миссис Тибс. – Негодяйка! Они замышляют убийство.

– Я знаю, вам нужны деньги, – продолжал голос, принадлежавший Агнес. – Если я получу пятьсот фунтов, я живо ее разожгу.

– Что? Что? – снова спросил Ивенсон. Он слышал ровно столько, сколько было нужно, чтобы пробудить в нем желание услышать больше.

– Кажется, она говорит, что подожжет дом, – ответила насмерть перепуганная миссис Тибс. – Слава богу, я застрахована в «Фениксе».

– Как только ваша хозяйка даст мне согласие, милочка, – сказал мужской голос с сильным ирландским акцентом, – можете считать эти деньги своими.

– Бог ты мой! Это мистер О'Блири! – воскликнула миссис Тибс в сторону.

– Злодей! – произнес, негодуя, мистер Ивенсон.

– Во-первых, – продолжал ибериец, – надо отравить подозрением душу мистера Гоблера.

– Разумеется, – согласилась Агнес.

– Что он говорит? – снова спросил Ивенсон, задыхаясь от любопытства и шепота.

– Говорит, чтобы она отравила мистера Гоблера, а то он ее подозревает, – сообщила миссис Тибс, ошеломленная этой безжалостной гекатомбой.

– А в отношении миссис Тибс… – продолжал О'Блири.

Миссис Тибс задрожала.

– Тише! – в глубокой тревоге воскликнула Агнес как раз в то мгновение, когда с миссис Тибс чуть было не приключился обморок. – Тише!

– Сюда кто-то поднимается, – сказала Агнес ирландцу. – Сюда кто-то спускается, – прошептал Ивенсон хозяйке пансиона.

– Спрячьтесь в малую гостиную, сэр, – сказала Агнес своему сообщнику, – у вас хватит времени, пока тот пройдет всю кухонную лестницу.

– В большую гостиную, миссис Тибс! – шепнул изумленный Ивенсон своей не менее изумленной спутнице; и оба кинулись в гостиную, ясно слыша шаги, приближающиеся и сверху и снизу.

– Что случилось? – воскликнула миссис Тибс. – Прямо как во сне. Я не вынесу, если нас тут застанут!

– Я тоже, – согласился Ивенсон, который не любил, когда смеялись на его счет. – Тише, они уже у двери.

– Вот здорово! – шепнул один из новопришедших. Это был Уисботл.

– Чудесно, – так же тихо ответил его спутник – Альфред Томкинс. – Кто бы мог подумать?

– Я же говорил, – многозначительно шептал Уисботл. – Господи помилуй! Да он уже два месяца вокруг нее увивается. Я все видел сегодня вечером, когда сидел у фортепьяно.

– Поверите ли, я ничего не заметил, – перебил Томкинс.

– Не заметили! – продолжал Уисботл. – Господи помилуй! Я видел, как он шептался с ней, а она плакала, а потом, готов поклясться, услышал, как он ей что-то говорил про ночь, когда мы все ляжем.

– Они говорят о нас! – воскликнула миссис Тибс вне себя от ужаса: страшное подозрение поразило ее, и она вдруг поняла, в каком положении они очутились.

– Знаю. Я знаю, – тоскливо ответил Ивенсон, сознавая, что спасения нет.

– Что делать? Мы не можем оба оставаться здесь, – шептала миссис Тибс в состоянии частичного помешательства.

– Я вылезу через камин, – ответил Ивенсон, в самом деле собираясь это проделать.

– Невозможно, – в отчаянии сказала миссис Тибс. – Там заслонка.

– Ш-ш! – перебил ее Джон Ивенсон.

– Ш-ш! Ш-ш! – раздалось где-то внизу.

– Что это за дьявольское шипение? – сказал Альфред Томкинс, сильно сбитый с толку.

– Они там! – воскликнул сообразительный Уисботл, когда из кладовой донесся шорох.

– Слышите? – прошептали молодые люди.

– Слышите? – повторили миссис Тибс и Ивенсон.

– Пустите меня, сэр, – донесся из кладовой женский голос.

– Агнесочка! – вскричал второй голос, явно принадлежавший Тибсу, ибо ни у кого другого подобного голоса не было. – Агнесочка, прелестное созданье!

– Тише, сэр! (Слышен прыжок.)

– Аг…

– Отстаньте, сэр. Как вам не стыдно! Подумайте о вашей жене, мистер Тибс. Отстаньте, сэр!

– Моя жена! – воскликнул доблестный Тибс, находившийся, очевидно, под влиянием джина и греховной страсти. – Я ее ненавижу! Ах, Агнесочка! Когда я служил волонтером в тысяча восемьсот…

– Я сейчас закричу. Тише, сэр, слышите? (Еще прыжок и возня.)

– Что это? – испуганно вскрикнул Тибс.

– Что – что? – спросила Агнес, замирая.

– Это.

– Вот что вы натворили, сэр! – зарыдала испуганная Агнес, когда у дверей спальни миссис Тибс раздался стук, с которым не смогли бы тягаться и двадцать дятлов.

– Миссис Тибс! Миссис Тибс! – вопила миссис Блосс. – Миссис Тибс, проснитесь, во имя всего святого! (Тут снова раздалось подражание дятлу, усилившееся в десять раз.)

– Боже… Боже мой! – воскликнула удрученная половина порочного Тибса. – Она стучится ко мне. Нас обязательно найдут. Что они подумают?

– Миссис Тибс! Миссис Тибс! – снова завизжал дятел.

– Что случилось? – гаркнул Гоблер, вылетая из задней гостиной, как дракон в цирке Астли.

– О мистер Гоблер! – вскричала миссис Блосс с уместной истеричностью в голосе. – Кажется, мы горим; либо в дом забрались воры. Я слышала такой страшный шум!

– Черт побери! – снова гаркнул Гоблер. Он мотнулся в свою берлогу, удачно подражая вышеозначенному дракону, и немедленно возвратился с зажженной свечой. – Как! Что происходит? Уисботл! Томкинс! О'Блири! Агнес! Какого черта? На ногах и одеты?

– Удивительно! – сказала миссис Блосс, которая сбежала вниз и взяла мистера Гоблера под руку.

– Пусть кто-нибудь немедленно позовет сюда миссис Тибс, – сказал Гоблер, входя в большую гостиную. – Что? Миссис Тибс и мистер Ивенсон.

– Миссис Тибс и мистер Ивенсон! – по очереди воскликнули все, когда была обнаружена несчастная пара: миссис Тибс в кресле у камина, мистер Ивенсон неподалеку от нее.

Сцену, которая за этим последовала, мы предоставляем воображению читателя. Мы могли бы рассказать, как миссис Тибс тут же лишилась чувств и потребовались соединенные усилия мистера Уисботла и Альфреда Томкинса, чтобы удержать ее в кресле; как мистер Ивенсон объяснял и его объяснениям никто не верил; как Агнес опровергла обвинения миссис Тибс, доказав, что мистер О'Блири просил помочь ему добиться благосклонности ее хозяйки; и как мистер Гоблер вылил ушат холодной воды на чаяния О'Блири, объявив, что он (Гоблер) уже сделал предложение миссис Блосс я уже получил согласие; как эта дама рассчитала Агнес; как расчетливый мистер О'Блири покинул дом миссис Тибс, забыв рассчитаться; я как этот разочарованный молодой джентльмен ругает Англию и англичан и клянется, что добродетель и благородство повсюду исчезли с лица земли, «кроме Ирландии». Повторяем, мы могли бы рассказать многое, но мы склонны к самоотречению и потому рассудили за благо предоставить все это воображению читателя.

Особы, которую мы описали под именем миссис Блосс, нет более с нами. Существует миссис Гоблер: миссис Блосс покинула пас навеки. В укромном приюте в Нюингтон-Батс, вдали от шумной сумятицы этого гигантского пансиона, который мы называем светом, счастливец Гоблер и его милейшая супруга наслаждаются уединением, упиваясь своими болезнями, своим столом, своими лекарствами, хранимые благодарственными молитвами всех поставщиков животной пищи на три мили в окружности.

Мы охотно закончили бы на этом наш рассказ, если бы не тяжкий долг, исполнить который мы обязаны. Мистер и миссис Тибс разъехались по взаимному согласию с условием, что миссис Тибс будет получать одну половину тех сорока восьми фунтов пятнадцати шиллингов десяти пейсов, которые, как мы объяснили ранее, составляли годовой доход ее мужа, а мистер Тибс – другую. Он проводит вечер своей жизни, удалившись от дел, и ежегодно тратит всю свою скромную, но почетную пенсию. Он поселился среди аборигенов Уолворта, и из весьма авторитетных источников известно, что анекдот о волонтерах был досказан до самого конца в одной из небольших харчевен этого почтенного околотка.

Несчастная миссис Тибс решила продать свою мебель с аукциона и покинуть жилище, в котором ей пришлось столько выстрадать. Провести распродажу поручено мистеру Робинсу[8]8
  Мистер Робинс – Джордж Робинс, известный аукционист. Аукционный зал Робинса находился на площади Ковент-Гарден и привлекал много состоятельных покупателей.


[Закрыть]; и непревзойденные таланты джентльменов-литераторов, связанных с его заведением, в настоящее время посвящены составлению предварительного объявления об аукционе. Оно обещает быть очень остроумным, и в нем будет содержаться семьдесят восемь слов, написанных заглавными буквами, и шесть цитат в кавычках.

Глава II
Мистер Минс и его двоюродный брат

Мистер Огастес Минс был холостяк; по его словам, ему стукнуло сорок лет, а по словам друзей – все сорок восемь. Мистер Минс был всегда чрезвычайно опрятен, точен и исполнителен, пожалуй – даже несколько педантичен, и застенчив до крайности. Одевался он всегда одинаково: коричневый сюртук, сидевший без единой морщинки, светлые невыразимые без малейшего пятнышка, аккуратный шейный платочек, завязанный аккуратнейшим узлом, и безупречные башмаки; следует добавить, что он всюду носил с собой коричневый шелковый зонтик с ручкой слоновой кости. Мистер Минс служил клерком в Сомерсет-Хаусе, или, как он выражался, «состоял на казенной службе в ответственной должности». Он получал недурное жалованье с постоянными прибавками, обладал, кроме того, капитальцем в десять тысяч фунтов, помещенных в процентные бумаги, и снимал второй этаж дома на Тэвисток-стрит, в Ковент-Гардене, где он прожил двадцать лет, непрерывно ссорясь с домовладельцем, – в первый день каждого квартала мистер Минс неизменно уведомлял его, что съезжает с квартиры, а на следующий день неизменно передумывал и оставался. Два рода живых существ внушали мистеру Минсу глубокую и непреодолимую ненависть – дети и собаки. Он вовсе не отличался жестокостью, но если бы на его глазах топили собаку или убивали ребенка, он наблюдал бы это зрелище с живейшим удовлетворением. Повадки детей и собак шли вразрез с его страстью к порядку; а страсть к порядку была в нем так же сильна, как инстинкт самосохранения. Ни в Лондоне, ни в его окрестностях у мистера Огастеса Минса не было родственников, кроме одного двоюродного брата, мистера Октавиуса Баддена; Минс дал согласие заочно крестить его сынишку, но своего крестника никогда не видел в глаза, так как терпеть не мог его папашу. Мистер Бадден нажил небольшое состояние на торговле зерном и, чувствуя склонность к сельской жизни, приобрел домик поблизости от Стэмфорд-Хилла, куда и удалился на покой вместе со своей драгоценной супругой и единственным сыном, Александером-Огастесом Бадден. Однажды вечером, когда мистер и миссис Бадден любовались своим отпрыском и, перебирая его многочисленные достоинства, обсуждали, какое дать ему образование и не следует ли предпочесть образование классическое, миссис Бадден принялась усердно доказывать своему супругу необходимость завязать дружбу с мистером Минсом ради их единственного чада, и Бадден в конце концов решил, что если он и его двоюродный брат не станут вскорости ближайшими друзьями, то уж никак не по его вине.

– Я сломаю лед, дорогая, – заявил он, размешивая сахар в стакане бренди с водой, и искоса поглядел на супругу, желая убедиться, произвела ли его решимость должное впечатление. – В это же воскресенье я позову Минса обедать!

– Тогда будь добр, Бадден, напиши ему сейчас же, – последовал ответ миссис Бадден. – Только бы залучить его к себе, а там – как знать, может он привяжется к нашему Александеру и оставит ему свое состояние? Алек, душенька, сними ноги с ручки кресла!

– Вполне вероятно, – задумчиво произнес мистер Бадден. – Вполне вероятно, дорогая.

На другое утро, когда мистер Минс сидел за завтраком, поочередно откусывая кусочек поджаренного хлеба и устремляя взгляд на столбцы утренней газеты, которую он имел обыкновение прочитывать от названия до подписи издателя, вдруг послышался громкий стук в парадную дверь. Вскоре затем вошел слуга и вручил Минсу крохотных размеров визитную карточку, на которой огромными буквами было напечатано: «М-р Октавиус Бадден, вилла „Амелия“ (Амелией звали супругу Баддена), Поплар-Уок, Стэмфорд-Хилл».

– Бадден! – воскликнул Минс. – Принесла же нелегкая этого неотесанного болвана!.. Скажите, что я сплю… что меня нет дома, что я ушел и никогда не вернусь!.. Скажите, что хотите, только не впускайте его!

– Прошу прощенья, сэр, но джентльмен уже идет сюда, – ответил слуга, и в подтверждение его слов на лестнице раздался ужасающий скрип сапог, сопровождаемый каким-то дробным стуком, но что это за стук – мистер Минс не мог бы угадать даже под страхом смерти.

– Гм… ну, ведите его сюда, – вымолвил несчастный холостяк.

Слуга вышел, и тотчас же появился Октавиус, а впереди него шел огромный белый пес с курчавой шерстью, розовыми глазами, большими ушами и без всякого намека на хвост. Происхождение дробного стука на лестнице сразу же стало ясным. При виде собаки потрясенный мистер Огастес Минс слегка пошатнулся.

– Дорогой дружище, как поживаете? – закричал Бадден, входя в комнату.

Бадден обладал громовым голосом и всегда повторял одно и то же по нескольку раз.

– «Как поживаете, душа моя?

– Здравствуйте, мистер Бадден… садитесь, пожалуйста, – пролепетал растерявшийся Минс, стараясь быть учтивым.

– Благодарю! Благодарю! Как поживаете, а?

– Очень хорошо, спасибо, – произнес Минс, бросив яростный взгляд на пса, который, став на задние лапы и положив передние на стол, стащил с тарелки ломоть хлеба и, прежде чем проглотить, бросил его на ковер намасленной стороной вниз.

– Ах ты мошенник! – крикнул Бадден на пса. – Смотрите-ка, Минс, он вроде меня – везде чувствует себя как дома, – правда, псина? Уф, черт, до чего я взмок и проголодался! Всю дорогу от Стэмфорд-Хилла шел пешком.

– Вы. уже завтракали? – осведомился Минс.

– Нет, зачем, – я решил позавтракать с вами, так что будьте добры, дорогой дружище, позвоните и пусть тащат сюда еще одну чашку да ветчины. Видите, я не церемонюсь, мы же люди свои, – продолжал Бадден, смахивая салфеткой пыль с сапог. – Га-га-га! Ей-богу, я голоден, как волк!

Минс позвонил в колокольчик и попытался изобразить на лице улыбку.

– Ну и жарища, будь она неладна, – продолжал Октавиус, вытирая лоб. – Так как же вы поживаете, Минс? Ей-богу, вид у вас хоть куда!

– В самом деле? – проговорил Минс, силясь еще раз улыбнуться.

– Ей-богу же правда!

– Миссис Бадден и… как бишь его зовут… надеюсь, здоровы?

– Алек, мой сын, вы хотите сказать? Здоровее некуда, здоровее некуда. Но в таком месте, как наш Поплар-Уок, нельзя заболеть, даже если очень стараться. Клянусь богом, когда я первый раз увидел наш домик, нарядный, как игрушечка, с садиком, с зеленым забором, медным молотком у двери и всем прочим, я даже сперва подумал, что он слишком для меня хорош.

– Вам не кажется, что ветчину будет есть приятнее, – перебил Минс, – если резать ее иначе? – С чувством, которое невозможно описать словами, он глядел, как его гость режет, вернее кромсает ветчину, грубо нарушая все установленные на этот счет правила.

– Нет, ничего, спасибо, – отозвался Бадден. – Так лучше – скорее прожуешь. Слушайте, Минс, когда же вы соберетесь нас навестить? Вы будете в восторге от нашего домика, ручаюсь головой. Вчера мы с Амелией вспоминали вас, и она говорит… дайте-ка еще кусочек сахару; спасибо… так вот, она говорит: и что бы тебе, душенька, не сказать по-дружески мистеру Минсу… куш на место! экая подлая псина, попортила ваши занавески, Минс, га-га-га!

Минс вскочил со стула, как от удара гальваническим током.

– Пшел! Пошел вон! Кыш! – завопил бедняга Огастес, держась, однако, на почтительном расстоянии от собаки, – он только что прочел в газете о случае заболевания водобоязнью. Ценою неимоверных усилий и криков, после бесконечного тыканья палкой и зонтиком под все столы, пса, наконец, выпроводили за дверь, на лестничную площадку, где тотчас же поднял страшный вой и принялся яростно соскребать краску с отполированных нижних панелей двери, так что они стали походить на доску для игры в трик-трак.

– В деревне это не собака, а золото, – преспокойно сказал Бадден окончательно вышедшему из себя Минсу. – Просто не привыкла сидеть взаперти. Ну, так как же, Минс, когда вы к Нам приедете? Не вздумайте отговариваться – слышать не хочу! Давайте-ка сообразим, – сегодня четверг. Приезжайте в воскресенье, ладно? Мы обедаем в пять. И никаких отказов – приезжайте непременно.

После долгих уговоров мистер Огастес Минс, доведенный до полного отчаянья, принял приглашение и обещал быть на Поплар-Уок в следующее воскресенье ровно без четверти пять.

– Запомните, как ехать, – принялся объяснять Бадден. – Дилижанс отходит от гостиницы «Цветочный горшок» на Бишопсгет-стрит каждые полчаса. Вы сойдете на остановке у «Лебедя» и прямо перед собой увидите белый домик.

– Понимаю, это и есть ваш дом, – сказал Минс, стремясь положить конец и визиту и разглагольствованиям Баддена.

– Ничего подобного, это дом Грогуса, известного торговца скобяным товаром. Так вот, вы огибаете белый дом и идете, пока не упретесь в тупичок – запомните! потом сворачиваете направо, идете мимо конюшен, – ну, и вскоре увидите забор, а на заборе крупными буквами написано: «Берегись – злая собака» (мистер Минс вздрогнул); вы пройдете вдоль забора примерно с четверть мили, а там уж всякий укажет вам, где я живу.

– Отлично… Благодарю вас… До свиданья.

– Смотрите же, не опаздывайте!

– Да, да, разумеется; до свиданья.

– В случае чего, Минс, у вас ведь есть моя визитная карточка.

– Да, совершенно верно, благодарю вас.

И мистер Октавиус Бадден отбыл, а его двоюродный брат ожидал будущего воскресенья с таким же чувством, с каким нищий поэт ожидает еженедельного появления своей квартирной хозяйки-шотландки.

Но вот наступило воскресенье; небо было чистым и ясным, целые толпы людей торопливо двигались по улицам, предвкушая самые разнообразные воскресные развлечения; и люди и всє вокруг, казалось, сияло от веселья и радости – всє, кроме мистера Огастеса Минса.

День был чудесный, но знойный, и мистер Минс, отдуваясь, шагал по теневой стороне Флит-стрит, Чипсайда и Трэднидл-стрит, весь в пыли и поту, и вдобавок ко всему явно опаздывал. Однако ему неслыханно повезло дилижанс еще стоял у «Цветочного горшка»; и мистер Огастес Минс влез в него под торжественные заверения кондуктора, что дилижанс тронется через три минуты, как только кончится предельный срок стоянки, установленный парламентским актом. Прошло четверть часа, а дилижанс и не думал трогаться с места. Минс шестой раз взглянул на часы.

– Кучер, мы поедем или нет? – крикнул он, до половины высунувшись из окна дилижанса.

– Сейчас, сэр, – откликнулся кучер, держа руки в карманах и всем своим видом нисколько не напоминая человека, который торопится. – Билл, снимай попоны!

Прошло еще пять минут, после чего кучер взобрался на козлы, откуда еще пять минут обозревал улицу, здороваясь со всеми прохожими.

– Кучер! Если вы не тронетесь сейчас же, я выйду! – с решимостью отчаяния заявил мистер Минс: время шло, и теперь уже, конечно, не попасть на Поплар-Уок к назначенному часу.

– Сию минуту едем, сэр, – последовал ответ; и в самом деле, колымага прокатила сотни две ярдов, но потом опять остановилась. Минс отдал себя на волю судьбы и, сгорбившись, забился в угол кареты, притиснутый маленьким ребенком, его мамашей, зонтиком и шляпной картонкой.

Ребенок оказался весьма приветливым и ласковым; милый крошка принял Минса за своего отца и с веселым визгом уцепился за него ручонками.

– Сиди смирно, миленький, – сказала мамаша, стараясь умерить резвость малютки, который от восторженного нетерпения брыкал пухлыми ножками и выделывал ими замысловатые кренделя. – Сиди смирненько, это не папа.

«Слава богу, нет!» – подумал Минс и впервые за все утро искорка радости, как метеор, озарила царивший в его душе мрак.

Живость нрава приятно сочеталась в этом младенце с общительностью. Узнав, что Минс – не его папаша, он пытался привлечь внимание этого почтенного джентльмена, возя грязными башмачками по его светло-коричневым панталонам, тыча ему в грудь маминым зонтиком и награждая другими ребячьими ласками в том же роде, чтобы скрасить томительный путь; словом, резвый малютка веселился от души.

Выйдя у «Лебедя», наш незадачливый джентльмен к ужасу своему обнаружил, что часы показывают четверть шестого. Белый дом, конюшни, «Берегись – злая собака» – все вехи он миновал с быстротой, свойственной человеку определенного возраста, опаздывающему к обеду. Через несколько минут мистер Минс очутился перед желтым кирпичным домиком с зеленой дверью, медным молотком и дощечкой, с зелеными наличниками и таким же забором, с «садиком» перед окнами, представлявшим собою небольшой, усыпанный гравием клочок земли с одной круглой и двумя треугольными клумбами, где росла елка, два-три десятка луковичных растений и несметное множество ноготков. О вкусах мистера и миссис Бадден свидетельствовали также два амура, восседавшие по обе стороны двери на куче гипсовых камней и розовых раковин. Минс постучал; дверь отворил коренастый малый в бурого цвета ливрее, нитяных чулках и полусапожках. Повесив шляпу гостя на один из дюжины медных крючков, которые украшали прихожую, пышно именуемую «вестибюлем», он ввел его в «парадную» гостиную, из окон которой открывался обширный вид на задворки соседних усадеб. Последовали обычные церемонии – представления и так далее, после чего мистер Минс уселся в кресло, немало смятенный тем, что явился позже всех, и стал предметом особого внимания десятка гостей, сидевших в маленькой гостиной и не знавших, как убить время до той минуты, когда позовут к столу.

– Итак, Брогсон, – обратился Бадден к пожилому гостю в черном фраке, серых штанах до колен и длинных гетрах, который, делая вид, будто рассматривает картинки в альманахе, поверх страниц бросал любопытные взгляды на Минса. – Итак, Брогсон, что же намерены делать министры? Подать в отставку или как?

– Э-Э… гм… я ведь человек маленький, откуда мне знать? Вот ваш кузен по своему положению должен быть в курсе всех дел.

Мистер Минс заверил его, что хотя и служит в Сомерсет-Хаусе, но все же не располагает официальными сведениями о намерениях министров его величества. Однако его слова были встречены с явным недоверием, и так как больше никто не отважился строить догадки по этому поводу, то наступила длинная пауза; гости покашливали и сморкались и с преувеличенной живостью вскочили с мест при появлении миссис Бадден.

После взаимных приветствий было объявлено, что кушать подано, и гости двинулись вниз по лестнице, – мистер Минс довел миссис Бадден до двери гостиной, но был вынужден ограничить свою галантность только этим, ибо лестница оказалась слишком узкой. Обед прошел так, как обычно проходят подобные обеды. Время от времени говор и стук ножей и вилок покрывал зычный голос Баддена, убеждавшего кого-нибудь из гостей выпить еще и объяснявшего, как он рад его видеть, а между миссис Бадден и слугами во время перемены блюд происходили немые сцены, причем лицо хозяйки, как барометр, отражало все состояния, от «бури» до «ясно».

Когда на столе появились десерт и вино, слуга, повинуясь многозначительному взгляду миссис Бадден, ввел в столовую Александера – белобрысого мальчугана, облаченного в небесно-голубой костюмчик с серебряными пуговицами совершенно под цвет волос. – Мать рассыпалась в похвалах по его адресу, отец прочел ему краткое наставление насчет того, как следует себя вести, после чего он был представлен своему крестному.

– Ну-с, мой юный друг, ты хороший мальчик, не так ли? – обратился к нему мистер Минс, чувствуя себя, как синица, попавшая в тенета.

– Да.

– А сколько тебе лет?

– В среду исполнится восемь. А вам сколько?

– Александер! – перебила мать. – Как ты смеешь задавать такие вопросы мистеру Минсу!

– А почему ему можно спрашивать, а мне нельзя? – возразил бойкий ребенок, и мистер Минс тут же решил про себя, что не оставит ему в наследство ни единого шиллинга. Как только стихло веселье, вызванное ответом юного Александера, какой-то щуплый, ухмыляющийся джентльмен с рыжими бакенбардами, который сидел в конце стола и в течение всего обеда тщетно пытался рассказать кому-нибудь парочку анекдотов о Шеридане, обратился к мальчику весьма покровительственным тоном:

– Алек, какая часть речи «быть»?

– Глагол.

– Умница, – с материнской гордостью произнесла миссис Бадден. – Ну, а что такое глагол?

– Глагол – это часть речи, обозначающая состояние, действие или ощущение, например, я семь, я управляю, я управляем. Дай мне яблоко, мама.

– Я дам тебе яблоко, – сказал джентльмен с рыжими бакенбардами, по всей видимости друг дома (иначе говоря, миссис Бадден постоянно приглашала его, независимо от того, нравилось это мистеру Баддену или нет), – если ты скажешь, что означает слово «быть».

– Бык? – сказал чудо-ребенок после некоторого колебания. – Это животное с рогами.