Текст книги "Холоднее войны"

Чарльз Камминг
Холоднее войны

Охраняется законодательством РФ о защите интеллектуальных прав.

Воспроизведение всей книги или любой ее части воспрещается без письменного разрешения издателя.

Любые попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке.

CHARLES CUMMING

A COLDER WAR a novel

A COLDER WAR Copyright © Charles Cumming 2014

© Перевод и издание на русском языке, ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2016

© Художественное оформление, ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2016

Глава 1

Турция

Американец отошел от распахнутого окна, передал Уоллингеру бинокль и сказал:

– Я иду за сигаретами.

– Давай, – бросил Уоллингер.

Было без малого шесть. Тихий пыльный мартовский вечер. До наступления темноты оставался примерно час. Уоллингер навел бинокль на горы и нашел заброшенный дворец Исхака-паши. Он чуть подправил окуляры и сфокусировался на горной дороге – к западу до окраин Догубаязита. Дорога была пустынна. Последние такси с туристами уже вернулись в город, танков, патрулирующих долину, тоже не было видно, долмуши[1]1
  Долмуш – род маршрутного такси. (Здесь и далее примеч. пер.)


[Закрыть] давно отвезли пассажиров с гор в Догубаязит.

Дверь закрылась, мягко щелкнув замком, и Уоллингер обернулся. Ландау оставил свои солнечные очки на самой дальней из трех кроватей. Уоллингер подошел к комоду и взглянул на экран своего «блэкберри». Из Стамбула ничего. Из Лондона тоже. Какого черта, куда делся Хичкок? Предполагалось, что «мерседес» пересечет границу Турции не позднее двух часов; к этому времени они уже должны быть в Ване. Уоллингер вернулся к окну, снова схватил бинокль и взял чуть выше, поверх телеграфных столбов, колонн и обшарпанных городских многоэтажек. Высоко над горами, в безоблачном небе, появился самолет; он двигался на восток. Безмолвная белая звезда, летящая к Ирану.

Уоллингер взглянул на часы. Пять минут седьмого. Ландау пододвинул деревянный стол и стул к окну. Исцарапанная пепельница с логотипом Efes Pilsener была забита желтыми сигаретными фильтрами. Уоллингер выбросил окурки в окно и подумал, что было бы неплохо, если бы Ландау принес еще и какой-нибудь еды. Ему очень хотелось есть, и он невероятно устал от ожидания.

На комоде зажужжал «блэкберри» – его единственное средство связи с внешним миром. Он быстро прочитал сообщение.

«Вертиго, 1750. Возьми три билета».

Это были как раз те новости, которых он ждал. Хичкок и курьер пересекли границу в Гюрбулаке без десяти шесть. Если все пойдет согласно плану, в течение получаса Уоллингер сможет разглядеть в бинокль автомобиль, движущийся по горной дороге. Он достал из ящика комода британский паспорт, неделей раньше присланный дипломатическим багажом из Анкары. Это позволит Хичкоку перебраться через военные контрольно-пропускные пункты по дороге в Ван и сесть в самолет до Анкары.

Уоллингер сел на среднюю из трех кроватей. Матрас был таким мягким, что ему показалось, будто под ним прогибается каркас. Он устроился удобнее и вдруг подумал о Сесилии, о том, что совсем скоро сможет провести с ней несколько драгоценных дней. Он планировал добраться на «сессне» до Греции в среду, поприсутствовать на совете директоров, а потом переправиться на Хиос – как раз чтобы успеть поужинать с Сесилией в четверг вечером.

В двери хрустнул ключ. Вошел Ландау с двумя пачками сигарет Prestige и тарелкой с пиде.

– Я взял нам поесть, – сообщил он. – Новости есть?

От пиде соблазнительно пахло мягким сыром. Уоллингер взял белую тарелку с выщербленными краями и поставил ее на постель.

– Они проехали через Гюрбулак без десяти шесть.

– Все нормально, никаких неприятностей? – дежурно спросил Ландау, как будто на самом деле и не ожидал ответа.

Уоллингер с наслаждением вонзил зубы в теплое пышное тесто.

– Обожаю эту штуку, – заметил американец. – Похоже на пиццу, только в форме лодочки.

– Да, – согласился Уоллингер.

Ландау ему не нравился. И он не доверял этой операции. И Кузенам тоже больше не доверял. Интересно, стоит ли за сообщением Амелия, которая беспокоится о Шухури, подумал он. Опасности совместной операции. Уоллингер не любил сотрудничать с разведками других стран и всегда хотел, чтобы все действовали сами по себе.

– Как думаешь, долго нам придется ждать? – шумно жуя, спросил Ландау.

– Сколько придется, столько и придется.

Американец хмыкнул и распечатал пачку сигарет. Некоторое время оба молчали.

– Как думаешь, они будут придерживаться плана или свернут на сотую?

– Кто его знает.

Уоллингер в который раз подошел к окну и взглянул в бинокль на горы. Ничего. Только танк, ползущий через долину, – официальное заявление курдам и Ирану. Номер «мерседеса» Уоллингер помнил наизусть. У Шахури были жена, дочь и мать; все они сейчас сидели в квартире в Криклвуде, купленной МИ-6. Они, конечно, захотят знать, что с ним все в порядке. Как только Уоллингер увидит автомобиль, он тут же сообщит об этом в Лондон.

– Это все равно что постоянно нажимать на «Обновить страницу».

Уоллингер обернулся и нахмурился. Он не понял, что хотел сказать Ландау. Американец заметил его недоумение и ухмыльнулся – в густых каштановых усах и бороде сверкнули белые зубы.

– Я имею в виду все это ожидание. Как с компьютером. Когда ждешь новостей – письма, например, все время нажимаешь «Обновить страницу».

– А… ну да.

Ни с того ни с сего Уоллингер вдруг вспомнил Тома Келла и его любимую поговорку: «Работа шпиона – это ожидание». И вновь повернулся к окну.

Возможно, Хичкок уже в Догубаязите. Шоссе D100 в любое время дня и ночи было забито грузовиками и легковушками. Может быть, они решили не ехать по горной дороге, как было намечено, и выбрали это шоссе. На вершинах гор все еще лежал снег; всего две недели назад здесь сошел оползень. Согласно американским спутникам, переход в Беслере был чист, но Уоллингер уже привык подвергать сомнению всю информацию, что исходила от американцев. Как Амелия могла знать наверняка, кто именно находится в автомобиле? Как можно быть уверенным, что Хичкок действительно выбрался из Тегерана? Эвакуация была организована Кузенами.

– Покурить хочешь? – спросил Ландау.

– Нет, спасибо.

– Ваши сообщили что-нибудь еще?

– Ничего.

Американец порылся в кармане и вытащил телефон. Кажется, он прочитал какое-то сообщение, но вслух ничего не сказал. Среди шпионов это считалось оскорблением. Хичкок был человеком МИ-6, но курьер, эвакуация, план забрать Шахури в Догубаязете и организовать его вылет из Вана – все это исходило из Лэнгли[2]2
  Лэнгли, штат Виргиния, США – место, где расположена штаб-квартира ЦРУ.


[Закрыть]. Уоллингер с огромной радостью взял бы всю ответственность на себя и рискнул посадить Хичкока на самолет до Парижа в аэропорту Имама Хомейни. Щелкнула зажигалка, запахло табачным дымом. Уоллингер отвернулся и снова сосредоточился на горной дороге.

Танк теперь стоял на обочине, выполняя «тяньаньмыньский поворот». Башня поворачивалась в северо-восточном направлении, так что пушка была нацелена на гору Арарат.

– Может, они нашли там Ноев ковчег, – неожиданно «в строку» заметил американец. Но Уоллингер не был расположен шутить.

Нажать «Обновить страницу».

Наконец он увидел его. Крошечная зеленая точка, едва различимая на общем коричневатом фоне пейзажа. Настолько крошечная, что ее было почти не видно даже в бинокль. Уоллингер несколько раз моргнул и снова припал к окулярам.

– Они здесь.

Ландау подошел к окну.

– Где?

Уоллингер передал ему бинокль.

– Видишь танк?

– Да.

– Смотри на дорогу чуть выше.

– О’кей. Да, я их вижу.

Ландау положил бинокль и взял видеокамеру. Он поднял затвор и стал снимать приближающийся «мерседес» через окно. В течение минуты его уже можно было разглядеть невооруженным глазом. Уоллингер видел, как автомобиль движется через долину навстречу танку. Между ними было около пятисот метров. Триста метров. Двести.

Башня танка была все еще повернута в сторону Арарата. То, что случилось дальше, было абсолютно необъяснимо. Когда «мерседес» проехал мимо него, в задней его части вдруг как будто что-то взорвалось. Автомобиль занесло, и он закрутился на дороге. В мгновение ока его охватили клубы черного дыма, вспыхнул двигатель, и «мерседес», кувыркаясь, полетел с шоссе вниз. Тут же раздался второй взрыв, и автомобиль превратился в огромный шар пламени. Ландау тихо выругался. Уоллингер не мог поверить своим глазам.

– Что это было? Какого х…? – спросил американец и медленно опустил камеру.

Уоллингер отвернулся от окна.

– Это ты мне скажи, – огрызнулся он.

Глава 2

Эбру Эльдем даже не помнила, когда в последний раз брала выходной. «Журналист всегда на работе», – сказал ей однажды отец. И он оказался абсолютно прав. Вся жизнь была одной большой статьей. Эбру всегда была настороже, боясь пропустить что-нибудь интересное. Она разговаривала с сапожником, который ставил ей набойки на каблуки в Арнавуткёй, и в голове у нее складывалась история о том, как умирает малый бизнес в Стамбуле. Болтая с симпатичным продавцом фруктов из Коньи на местном рынке, она мысленно сочиняла статью о сельском хозяйстве и экономической миграции в Центральной Анатолии. Каждый телефонный номер в ее записной книжке – а Эбру считала, что у нее больше контактов, чем у любого другого журналиста ее возраста и опыта, – означал историю, которую нужно было вскрыть и выбросить в мир. Энергия и настойчивость – вот и все, что для этого нужно.

Но сегодня Эбру решила забыть об амбициях и собственной неугомонности и буквально заставить себя отдохнуть. Хотя бы один день. Борясь с собой, она выключила мобильник и отложила в сторону всю незаконченную работу. Огромная жертва с ее стороны! С восьми утра (поваляться в постели было недопустимой роскошью) и до девяти вечера она не проверяла почту и не заглядывала в «Фейсбук», стараясь прожить этот день как обычная женщина двадцати девяти лет, не связанная работой и не имеющая никаких дел, кроме как предаваться удовольствиям и расслаблению. Правда, утро она все же провела за стиркой белья и уборкой квартиры – наконец-то ей удалось одолеть многодневный беспорядок, – зато потом последовал великолепный ланч с подругой Бану в ресторане в районе Бешикташ. Затем Эбру неторопливо прошлась по магазинам на улице Истикляль, купила себе новое платье, приобрела в книжном новый роман Элиф Шафак, заглянула в свою любимую кофейню в Джихангире и прочитала сразу девяносто страниц. Вечером она встретилась с Райаном в баре Bleu, чтобы выпить по бокалу мартини.

За те пять месяцев, что они встречались, отношения Эбру и Райана переросли из ничего не значащей интрижки без обязательств в нечто более серьезное. Когда они только познакомились, Райан почти всегда приводил ее в свою квартиру в Ферапии, в ту же самую спальню, куда – Эбру была в этом уверена – он водил и других девушек. Но ни с кем из них у него не было такой связи, как с ней, такого родства душ, ни с кем он не был настолько откровенным и искренним. Она чувствовала это. Не столько из-за слов, что он шептал ей на ухо, когда они занимались любовью… скорее из-за того, как он к ней прикасался и смотрел ей в глаза. Со временем они узнали друг друга ближе; много разговаривали о своих семьях, о турецкой политике, о войне в Сирии, о тупиковой ситуации в конгрессе – в общем, обо всем на свете. Эбру удивлял неподдельный интерес Райана к политике и его поразительная осведомленность в этом вопросе. Он познакомил ее со своими друзьями. Они начали поговаривать о совместном отпуске и даже о том, чтобы познакомиться с родителями друг друга.

Эбру знала, что она не красавица – во всяком случае, не такая красавица, как те девушки, что обычно сидели в баре Bleu в надежде подцепить богатенького жениха или папика, – но она была умной и страстной, и эти качества всегда привлекали к ней мужчин. Думая о Райане, она всегда отмечала разницу между ним и всеми другими. Ей нравился их жаркий секс – этот человек знал, как доставить ей удовольствие, но ничуть не меньше она обожала его ум, энергию и то, как он к ней относился – с нежностью и уважением.

Сегодня был типичный для их отношений день. Они выпили слишком много коктейлей в баре Bleu, затем отправились ужинать, говорили о безрассудстве ХАМАС и Нетаньяху. К полуночи, спотыкаясь, добрели до квартиры Райана и занялись сексом сразу же, как переступили порог. Первый раз это было в лаунже, второй – в спальне, где на полу лежали килимы, а возле кресла стоял торшер без абажура – Райан все никак не мог его починить. Потом Эбру лежала в его объятиях и думала, что никогда не захочет другого мужчину. Наконец-то она нашла того, кто ее понимает, с кем она действительно чувствует себя собой.

После двух Эбру тихонько выскользнула из квартиры. Райан крепко спал. От нее пахло его телом и сексом. Она поймала такси, доехала до своего дома в Арнавуткёй, приняла душ и легла в постель, намереваясь через четыре часа снова вернуться к работе.

Бюрак Тюран из турецкой полиции считал, что всех людей можно разделить на две категории: те, кто охотно вставал с утра пораньше, и те, кто нет. И это простое правило всю жизнь ему помогало. Люди, с которыми стоило иметь дело, не ложились в постель сразу после «Великолепного века» и не вскакивали в половине седьмого утра со счастливой улыбкой на лице. С первыми нужно было держаться поосторожнее. Обычно они оказывались ненормальными, контролирующими все и всех вокруг, или трудоголиками, или религиозными фанатиками. Представители второй категории – к ним принадлежал и сам Тюран – любили брать от жизни все самое лучшее, были щедры, креативны и хорошо чувствовали себя среди других людей. Тюран, например, любил после работы посидеть за чаем и приятной беседой в клубе неподалеку от участка. Обычно мать готовила ему ужин, а потом он шел в какой-нибудь бар и ложился спать часов в двенадцать, а то и в час. А когда еще найти время для удовольствий? Когда знакомиться с девушками? Если думать только о работе и беспокоиться о том, достаточно ли ты спишь, что остается от жизни? Бюрак знал, что он не самый трудолюбивый офицер в участке. Он топтался на одном месте, пока более амбициозные ребята получали повышения и становились его начальниками. Но ему было совершенно наплевать. Пока у него была работа и зарплата, пока он мог посещать по выходным Джансу и смотреть игры «Галатасарая» на канале Turk Telecom каждую вторую субботу, жизнь была прекрасна.

Однако были и неприятные моменты. Конечно же были. Становясь старше, Бюрак все меньше любил получать бесконечные приказы – особенно от ребят моложе себя. А это случалось все чаще и чаще. Подросло новое поколение, и оно постепенно теснило его на обочину. В Стамбуле было слишком много людей – чертов город был переполнен дальше некуда. И еще эти проклятые рейды на рассвете; дюжины и дюжины за последние два года. Как правило, связанные с курдской проблемой, но иногда и с чем-то другим. Как, например, сегодня утром. Сверху было спущено указание арестовать некую журналистку, которая написала что-то об Эргенеконе[3]3
  Эргенекон – ультранационалистическая организация в Турции, членами которой являются некоторые высокопоставленные руководители внутри вооруженных сил и органов безопасности Турции, обвиняемая в попытке госпереворота в Турции.


[Закрыть] или РПК[4]4
  РПК – Рабочая партия Курдистана.


[Закрыть], – Бюрак и сам не знал, в чем там было дело. Ребята говорили об этом в фургоне, пока ждали начала операции возле ее дома. Эльдем. Пишет для газеты Cumhuriyet. Лейтенант Метин, застегивая бронежилет, пробормотал что-то о «связях с террористами». У него был такой вид, как будто он не спал по меньшей мере три дня. Бюрак не поверил своим ушам. Неужели кто-то готов это проглотить? Разве Метин не знает, как работает система? Десять против одного, что эта Эльдем разозлила кого-то в ПСР[5]5
  ПСР – Партия справедливости и развития; правящая политическая партия в Турции.


[Закрыть] и кто-то из лакеев Эрдогана решил проявить бдительность и в очередной раз напомнить всем, как обстоят дела. Так всегда действуют люди из правительства. С этими надо быть начеку – все они из тех, кто обожает рано вставать.

В группе было три человека, включая Бюрака и Метина. Им было приказано арестовать Эльдем в пять утра, и они прекрасно понимали, что от них требуется. Побольше шума, перебудить соседей, напугать журналистку до смерти, протащить ее по лестнице и втолкнуть в фургон. Несколько недель назад, тоже во время ареста, Метин взял фотографию в рамке, которая стояла в гостиной какого-то несчастного мерзавца, и бросил ее на пол. Видимо, он хотел быть похожим на копа из американских фильмов. Но черт возьми, зачем делать это среди ночи? Этого Бюрак никогда не понимал. Почему нельзя взять ее по дороге на работу или нанести визит в редакцию Cumhuriyet? Вместо этого он должен был поставить свой гребаный будильник на полчетвертого утра, прибыть в участок в четыре, а потом еще час сидеть в фургоне, разбитый и измотанный, с тяжелой от недосыпа головой. И тело, и мозг были какими-то размягченными и заторможенными. В таком состоянии Бюрак становился раздражительным и вспыльчивым. Все вокруг его бесили, говорили глупости; если возникала какая-нибудь задержка или другая проблема, он готов был загрызть кого-нибудь насмерть. Не помогали ни еда, ни чай. Потому что дело было не в недостатке глюкозы. Он просто ненавидел вытаскивать свою задницу из постели в то время, когда весь Стамбул еще спокойно спит.

– Время? – спросил Аднан. Он сидел за рулем, и ему было лень самому посмотреть на часы.

– Пять, – ответил Бюрак. Ему хотелось побыстрее с этим разделаться.

– Без десяти, – поправил Метин.

Бюрак бросил на него злобный взгляд.

– К черту, – сказал Аднан. – Пошли.

Сначала Эбру услышала очень громкий шум. Потом осознала, что это полицейские выбили дверь. Она резко села в постели, совершенно голая, и завизжала – ей показалось, что люди, ворвавшиеся в спальню, собираются ее изнасиловать. Только что она видела во сне отца и троих своих маленьких племянников – и вот в ее тесной, забитой мебелью спальне стоят трое мужчин, орут на нее, называют «б… террористкой», бросают ей одежду и приказывают немедленно одеваться.

Конечно, она все поняла. Этого-то она и боялась – как и все журналисты. Они тщательно выбирали слова, осторожничали с темами, потому что одного двусмысленного предложения, опрометчивого вывода, необдуманного предположения было достаточно, чтобы оказаться в тюремной камере. Современная Турция. Демократическая Турция. Полицейское государство – было, есть и будет.

Один из полицейских грубо потащил ее с кровати, крича, что она слишком медленно двигается. К своему стыду, Эбру вдруг расплакалась. Что она сделала не так? Что неправильного написала? Она надела трусики, застегнула джинсы, и тут ей пришло в голову, что Райан может помочь. У Райана есть деньги и влияние, и он сделает все возможное, чтобы вытащить ее.

Она взяла телефон.

– Положи на место! – рявкнул один из полицейских. Она прочитала его фамилию на бейдже: ТЮРАН.

– Мне нужен адвокат! – в отчаянии выкрикнула Эбру.

Бюрак покачал головой:

– Никакой адвокат тебе не поможет. Надевай свою чертову рубашку!

Глава 3

Лондон, три недели спустя

Стоило только Томасу Келлу подойти к стойке, как барменша обернулась и подмигнула ему.

– Как обычно, Том? – спросила она.

Как обычно. Дурной знак. Четыре вечера из семи он проводил в Ladbroke Arms, выпивая пинту за пинтой эля в компании кроссворда из The Times и пачкой Winston Light. Вероятно, для дискредитированных шпионов альтернативы быть не могло. Отстраненный от дел Секретной разведывательной службой восемнадцать месяцев назад, Келл все это время пребывал в состоянии томительного, раздражающего ожидания. Его не уволили, но в то же время он и не работал. О его участии в операции по спасению сына Амелии Левен, Франсуа Мало, было известно только избранной группе первосвященников с Воксхолл-Кросс. Для всех остальных сотрудников МИ-6 Томас Келл все еще оставался «свидетелем Х», офицером, который присутствовал при агрессивном допросе ЦРУ гражданина Великобритании в Кабуле и который не воспрепятствовал переводу вышеупомянутого гражданина, подозреваемого в терроризме, в тюрьму в Каире, а позже – в печально известный лагерь Гуантанамо.

– Спасибо, Кейти, – сказал Том и положил на стойку пятифунтовую купюру.

Рядом с ним стоял явно состоятельный немец. Он листал Weekend и рассеянно кидал в рот горошек в глазури из васаби. Том забрал сдачу, вышел наружу и уселся за столиком на террасе, прямо рядом с источающим невыносимый жар газовым камином. В этот сырой воскресный вечер – к тому же сегодня была Пасха – паб, как и почти весь Ноттинг-Хилл, был пуст, и терраса целиком оказалась в распоряжении Тома. Большинство местных жителей, судя по всему, отсутствовали – конечно же они проводили выходные в загородных домах в Глостершире или катались на лыжах в швейцарских Альпах. Даже аккуратный, ухоженный полицейский участок на другой стороне улицы выглядел сонным. Том вытащил пачку сигарет Winston и пошарил по карманам в поисках зажигалки. Золотой «Данхилл» с гравировкой P.M.[6]6
  От англ. private memento, то есть в память об особом случае, касающемся только двоих.


[Закрыть], подарок Амелии Левен, которая была назначена главой МИ-6 в прошлом сентябре.

– Каждый раз, закуривая сигарету, ты будешь думать обо мне, – со смехом сказала она, положив зажигалку ему на ладонь. Классическая тактика Амелии – вроде бы интимный и сердечный жест, но в то же время отрицающий все личное. Просто платонический подарок другу.

По правде говоря, Том никогда не был заядлым курильщиком, но теперь сигареты казались ему необходимыми знаками препинания, хоть как-то разделявшими его неотличимые друг от друга дни. Все двадцать лет своей шпионской работы он носил их с собой для пользы дела: с их помощью можно было завязать разговор; закурив предложенную сигарету, агент расслаблялся и чувствовал себя в своей тарелке. Сейчас они стали неотъемлемой частью его одинокой жизни. Как следствие, он чувствовал себя не в форме и тратил больше денег. Почти каждое утро Том просыпался с диким кашлем, который выворачивал его наизнанку, – и тут же тянулся за новой порцией никотина, без которой не мог начать день. Вскоре он обнаружил, что не может существовать без сигарет.

Том находился в том возрасте, который один из его коллег как-то назвал «ничейной полосой» – начало «средних лет». Он все еще переживал последствия большого взрыва, которым окончилась его карьера, и развалившегося в конце концов брака. На Рождество его жена Клэр все же подала на развод и начала новую жизнь со своим любовником Ричардом Куинном, дважды разведенным инвестором хедж-фонда, Питером Пэном с домом за четырнадцать миллионов в Примроуз-Хилл и тремя сыновьями-подростками. Том не жалел о разрыве и не завидовал Клэр, которая существенно улучшила свое социальное и материальное положение; он скорее чувствовал облегчение, что освободился от отношений, не приносивших особой радости ни ей, ни ему. Он надеялся, что Дик-Супершланг – так он любовно называл про себя Ричарда – даст Клэр то счастье, о котором она так мечтала. Быть замужем за шпионом, сказала она как-то раз, – это все равно что быть замужем за половиной человека. В ее глазах Том и физически, и эмоционально отделился от нее много лет назад.

Еще глоток эля. Это была вторая пинта за вечер, и, в отличие от первой, она вызвала в нем приступ сентиментальности. Том выкинул окурок на улицу и достал свой айфон. Зеленый значок «Сообщения» не показывал ничего нового – как и значок «Почта». Кроссворд из The Times был окончен полчаса назад, а книгу, которую он в данный момент читал – Джулиан Барнс, «Предчувствие конца», – Том оставил дома на кухонном столе. Делать было нечего – только пить эль и глазеть на пустую улицу. Иногда мимо проезжала машина или неторопливо проходил какой-нибудь местный с собачкой на поводке, но в целом Лондон был как-то на удивление тих. Это было все равно что слушать шум города в наушниках. Странная тишина только усиливала беспокойство Тома. Он не любил жалеть себя и не имел к этому склонности, но ему ужасно не хотелось проводить вечер за вечером в дорогом пабе в Вест-Энде, попивая эль на террасе в полном одиночестве и ожидая, когда же Амелия Левен вернет его на работу. Расследование по делу «свидетеля Х» серьезно затянулось; Том находился в подвешенном состоянии уже два года, не зная, снимут ли с него все обвинения или сделают козлом отпущения. Не считая трехнедельной операции по спасению сына Амелии, Франсуа, прошлым летом и месячного контракта с фирмой в Мейфэре, специализирующейся на промышленном шпионаже, все это время он был вне игры. И это было слишком долго. Том хотел вернуться к работе. Он хотел снова быть шпионом.

Экран телефона – о чудо – вдруг засветился. «Амелия Л3». Это был словно знак от Бога, в которого Том пока еще время от времени верил. Он ответил сразу же:

– Вспомни о черте…

– Том?

Он сразу же понял: что-то случилось. Вместо привычного уверенного властного голоса – растерянный дрожащий полушепот. Амелия позвонила со своего личного телефона, а не с городского или зашифрованного служебного. Значит, дело было частное. Сначала Том решил, что происшествие связано с Франсуа или что муж Амелии Жиль погиб в автокатастрофе.

– Пол…

Он ощутил мгновенный прилив раздражения. Амелия могла иметь в виду только Пола Уоллингера.

– Что случилось? С ним все в порядке?

– Его убили.