Текст книги "Искатель приключений Эмиас Лэй"

– Позаботьтесь о пушках. Они у вас скоро отвяжутся, – проворчал Эмиас.

– Мы позаботимся о пушках, когда погода позаботится о ветре, – огрызнулся Иео.

– Ну, к вечеру у нас будет достаточно ветра, – сказал Карри. – И гроза будет.

– Тем лучше, – заявил Эмиас. – По мне, пусть разверзаются небеса, лишь бы это не помешало мне выполнить мое дело.

– Ручаюсь, что он недалеко от нас, – сказал Карри. – Лишь только проглянет солнце, мы увидим его.

– С подветренной стороны? Это одинаково может и быть и не быть. Сам дьявол ему помогает. Шестнадцать дней идти по пятам и до сих пор не проткнуть его!

И Эмиас нетерпеливо потряс мечом.

За все утро англичане не видели ни единого живого существа, даже пролетающей чайки.

В полдень все спустились вниз обедать – все кроме Эмиаса. Но не прошло и пяти минут, как с палубы загремел его голос: «Вон они!» – и в одно мгновение все вскарабкались на решетчатый люк с наибольшей быстротой, какую допускала неистовая качка.

Да, вот «Святая Катарина». Тучи внезапно разорвались, и клочок голубого неба на юге позволил потоку солнечных лучей упасть на ее высокие мачты и величественный корпус, качающийся на расстоянии четырех-пяти миль к востоку. Но земли нигде не было видно.

– Она там, а мы здесь! – сказал Карри. – Но где это «здесь» и «там»?

– Не все ли равно, – ответил Эмиас, оглядывая корабль холодными и страшными голубыми глазами. – Можем мы добраться до нее?

– Только если кто-нибудь выскочит за борт и станет толкать нас сзади, – сказал Карри. – Я спустился бы вниз доесть мою макрель, если бы качка не сбросила ее под стол, на радость тараканам.

– Не шути, Билл! Я не могу этого вынести, – сказал Эмиас таким дрожащим голосом, что Карри посмотрел на него. Он весь трясся как осиновый лист. Карри взял его за руку и отвел в сторону.

– Дорогой старый друг, – сказал Билл, когда Эмиас прислонился к бульварку, – что это значит? Ты сам на себя не похож. И ты такой уже четыре дня.

– Да, потому что я – не Эмиас Лэй. Я – мститель. Не спорь со мной, Билл. Когда все будет кончено, я стану прежним веселым Эмиасом.

И Карри грустно ушел. Спускаясь в решетчатый люк, он оглянулся. Эмиас достал оселок из кармана и точил лезвие меча, как будто подчиняясь роковому приговору: вечно точить и точить.

Тягостный день кончался. Тучи снова заволокли голубое пятно, и стало темно, как прежде. С каждым мгновением делалось все более душно, и время от времени отдаленный рокот сотрясал воздух.

Нельзя было ничего сделать, чтобы уменьшить расстояние между двумя кораблями, так как на «Мести» осталась всего одна лодка, и та была слишком мала, чтобы взять корабль на буксир.

Около двух часов к Эмиасу подошел Иео.

– Теперь он наш, сэр. Прилив шел на восток эти два часа. Наш, как лисица в капкане. Сам Сатана не вырвет его у нас.

Пока он говорил, где-то на западе раздалось сердитое громыханье, все ближе и громче – и снова все стихло. Все посмотрели друг на друга.

Лишь Эмиас не шелохнулся.

– Надвигается шторм, – сказал он, – и вместе с ним ветер. На этот раз вперед на восток, мои веселые молодцы!

– Вперед на восток никогда не приносит счастья, – вполголоса сказал Джек. Но в это время все глаза обратились на северо-запад, где на горизонте появилась черная полоса между водой и небом, а затем все слилось в тумане.

– Это надвигается ветер…

– И буря…

Мачты заскрипели. Море покрылось рябью. Горячее дуновение пробежало по щекам, натянуло все снасти, надуло и поставило все паруса.

Радостный возглас вырвался у матросов, когда руль начал работать, и «Месть» двинулась по ветру прямо на испанца, все еще лежавшего неподвижно.

– Ветер усиливается, Эмиас, – сказал Карри. – Не убавить ли нам немного паруса?

– Нет. Ни одной тряпки, – ответил Эмиас. – Дай мне руль, молодец! Боцман, свисти к бою.

И через десять минут все матросы были на своих местах, меж тем как гроза грохотала все громче, а ветер быстро свежел.

Прошло еще два часа, и четыре мили уменьшились до одной. Молния сверкала все ближе, и из громадной пасти черной тучи несся такой свирепый ветер, что Эмиас неохотно уступил намекам, грозившим перейти в открытый ропот, и приказал убавить паруса.

Они несутся вперед, едва замедлив ход. Черный свод несется за ними, подернутый плоской серой завесой проливного дождя.

Еще минута, и над их головами шквал разразился дождем, который хлестал как град, и ветром, который подхватил пену волн и слил все воды в сплошную белую бурлящую поверхность. А над ними, позади них и впереди них, сверкая и ослепляя, скакали и бегали молнии, меж тем как глухой рокот грома сменился треском.

– Накройте оружие и боевые припасы чехлами и заберите их с собой вниз! – крикнул Эмиас, не отходя от руля.

– И поддерживайте огонь на кухне, – сказал Иео, – чтобы быть наготове, если дождь испортит наши фитильные пальники. Я надеюсь, сэр, вы разрешите мне остаться подле вас на палубе, на случай…

– Кто-нибудь должен остаться со мной, а кто может быть лучше тебя?

Эмиас и его старый друг были теперь одни. Оба молчали. Каждый знал мысли другого. Шквал завывал все свирепее, дождь лил все сильнее. Где же испанец? Вот он качается с разорванными и болтающимися парусами.

– Он пробовал удрать и поймал удар молнии, – сказал Иео, потирая руки. – Что мы теперь будем делать?

– Станем с ним рядом, хотя бы из туч падали живые черти и ведьмы, и попытаем счастья еще раз. Паф! Как ослепляет молния!

И они продолжали плыть, быстро нагоняя испанца.

– Позови матросов наверх – и по местам! Через десять минут дождь пройдет.

Иео побежал вперед к шкафуту и бросился обратно с бледным лицом.

– Земля прямо перед нами! Лево руля, сэр! Бога ради, лево руля!

Эмиас с бычьей силой налег на руль, меж тем как Иео звал снизу матросов. «Месть» сделала резкий поворот, мачты согнулись, как прутья. С громким треском сломался фок-зейль. Что за беда? На расстоянии двухсот ярдов от них находился испанец. Прямо перед ними из густого мрака вырастал и сливался с облаками громадный темный риф.

– Что же это? Мора? Эартлэнд? Это могло быть все что угодно.

– Лэнди, – сказал Иео, – южный берег. Я вижу вершину Шэттера в бурунах. Еще сильнее налево и поставьте его в бейдевинд, если можете. Посмотрите на испанца.

– Да, посмотрите на испанца!

По левую руку от них, когда они вышли из ветра, отвесно спускалась из туч гранитная стена уединенного утеса в две сотни футов вышиной. Дальше бушевала сотня ярдов бурунов, ревущих над подводными камнями, сквозь которые неслось водопадом быстрое течение; затем среди столбов соленых брызг, как громадный черный коготь, готовый схватить добычу, возвышался Шэттер, а между Шэттером и землей мрачно чернел большой галеон.

Он тоже видел опасность и пытался выйти из ветра. Но его неуклюжая громада отказывалась подчиниться рулю. Наполовину скрытый пеной, одно мгновение он боролся, опять упал и ринулся навстречу своей судьбе.

– Потерян! Потерян! Потерян! – обезумев, кричал Эмиас и, подняв руки, выпустил румпель. Иео схватил его как раз вовремя.

– Сэр! Сэр! Что с вами? Мы еще благополучно минуем утес.

– Да! – закричал в бешенстве Эмиас. – Но он не минует!

Еще минута – галеон внезапно вздрогнул и остановился. Затем долгое напряжение и скачок, словно попытка освободиться, а затем его нос очутился над самым Шэттером. Страшная тишина воцарилась вокруг. Англичане не слышали рева ветра и волн, не видели ослепляющих вспышек молнии, – они слышали только один долгий пронзительный вопль пятисот человеческих глоток.

Они видели, как величественный корабль накренился и, открыв весь свой бок до самого киля, стремглав понесся вниз вместе с водопадом, пока совсем не опрокинулся и навеки не исчез.

– Позор! – крикнул Эмиас, бросая свой меч далеко в море. – Лишить меня моего права, когда оно уже было у меня в руках! Это безжалостно!

Грохот, который расколол небо и заставил камень звенеть и дрожать, яркая полоса пламени и затем пустота совершенной темноты, на которой выделяются раскаленные докрасна мачты, и паруса, и утес, и Сальвейшин Иео, стоящий перед Эмиасом с румпелем в руках… Все раскаленное докрасна превращается в пламя, а позади черная ночь…

Шепот, шорох совсем рядом с ним и тихий голос Браймблекомба:

– Дай ему еще вина, Билл. Его глаза открыты.

– Что это? – слабо спрашивает Эмиас. – Мы все еще не прошли Шэттера! Как долго мы боремся с ветром!

– Мы давно миновали Шэттер, Эмиас, – говорит Браймблекомб.

– С ума вы сошли? Что же, я не могу верить собственным глазам?

Никакого ответа, а затем:

– Конечно, мы давно прошли Шэттер, – очень ласково говорит Карри, – и стоим в бухте Лэнди.

– Вы хотите сказать, что это не Шэттер? Вот Чертова Печь и утес, – этот проклятый испанец только что исчез, – Иео стоит около меня, а Карри впереди. И, кстати, где же ты, Джек Браймблекомб, который говорит со мной в эту минуту?

– О, Лэй, дорогой Эмиас Лэй, – всхлипывает бедный Джек, – протяните руку, и вы почувствуете, где вы.

Великая дрожь охватила Эмиаса. Со страхом протянул он руку и убедился, что лежит на своей койке. Видение исчезло, как сон.

– Что такое? Я, должно быть, спал! Что случилось? Где я?

– В своей каюте, Эмиас, – сказал Карри.

– Что? А где Иео?

– Иео ушел туда, куда желал уйти, и так, как он желал. Тот же удар молнии, который попал в вас, поразил и его насмерть.

– Насмерть? Молния? Больше никаких повреждений? Я должен пойти посмотреть. Почему?.. Что это?.. – И Эмиас провел рукой по глазам. – Все темно, темно, клянусь жизнью! – И он снова провел рукой по глазам.

Вторично мертвое молчание. Эмиас прервал его:

– О, – вскричал он. – Я слеп! Слеп! Слеп!.. – И он в ужасе забился, умоляя Карри убить его и избавить от несчастья, а затем, рыдая, призывал мать, как будто вновь стал ребенком. И Браймблекомб, и Карри, и все матросы, столпившись за дверью каюты, рыдали.

Скоро приступ безумия прошел, и Эмиас, обессилев, откинулся на подушки. Товарищи перенесли его в их единственную лодку, привезли на берег, с трудом внесли на гору в старый замок и устроили ему постель на полу той самой комнаты, где дон Гузман и Рози Солтерн дали клятву друг другу пять бурных лет тому назад.

Прошло три горьких дня. Эмиас, совершенно разбитый своим несчастьем и чрезмерным напряжением последних недель, без конца бредил. А Карри, Браймблекомб и матросы ухаживали за ним так, как только умеют ухаживать моряки и женщины.

На четвертый день бред прекратился, но Эмиас был еще слишком слаб, чтобы двигаться. Тем не менее около полудня он попросил есть, поел немного и, казалось, ожил.

– Билл, – сказал он через некоторое время, – в этой комнате так же душно, как темно. Я чувствую, что выздоровел бы, если бы мог вдохнуть немножко морского воздуха.

Врач покачал головой, не считая возможным тревожить больного, но Эмиас настаивал.

– Я еще капитан, доктор Том, и если захочу – отправлюсь в Индию. Билл Карри, Джек Браймблекомб, будете вы слушать слепого адмирала?

– Какое вам нужно доказательство? – спросили оба в один голос.

– Тогда выведите меня отсюда, друзья мои, и поведите на дюну на южном берегу острова. Я должен попасть на самый край южного берега. Никакое другое место не годится. – И он твердо встал на ноги и оперся на их плечи.

– Куда? – спросил Карри.

– На скалу над Чертовой Печью. Никакое другое место не годится.

Джек издал какое-то восклицание и приостановился, как будто у него мелькнуло нехорошее подозрение.

– Это опасное место.

– Что ж из этого? – спросил Эмиас, который по голосу Джека уловил его мысль. – Не думаешь ли ты, что я собираюсь броситься со скалы? На это у меня не хватит мужества. Вперед, дети мои, и устройте меня поудобнее среди камней.

Медленно, с трудом подвигались они вперед, меж тем как Эмиас бормотал про себя:

– Нет, никакое другое место не годится. Оттуда я могу все видеть.

Так дошли они до того места, где циклопическая стена гранитного утеса, образующая западный берег Лэнди, резко обрывается трехсотфутовой пропастью. Несколько минут все трое молчали.

Глубокий вздох Эмиаса прервал молчание.

– Я здесь все знаю… Дорогое старое море, где я хотел бы жить и умереть… Усадите меня среди камней так, чтобы я мог отдохнуть, не боясь упасть, потому что жизнь сладостна даже без глаз, друзья, и дайте мне побыть немного одному.

– Ты сможешь сидеть здесь как в кресле, – сказал Карри, помогая Эмиасу опуститься на одно из естественных четырехугольных сидений, часто встречающихся в гранитных скалах.

– Хорошо! Теперь поверни меня лицом к Шэттеру. Так. Я смотрю прямо на него?

– Совершенно прямо, – ответил Карри.

– Тогда мне не нужно глаз, чтобы видеть все, что передо мной, – с грустной улыбкой сказал Эмиас. – Я знаю каждый камень, каждый выступ и каждую волну на пространстве гораздо большем, чем может охватить глаз. Теперь уходите и оставьте меня одного.

Они отошли на небольшое расстояние и стали стеречь его. Эмиас несколько минут не шевелился, затем оперся локтями о колени, положил голову на руки и снова замер.

В таком положении он оставался так долго, что его друзья начали беспокоиться и подошли к нему. Он спал и дышал быстро и тяжело.

– Он схватит лихорадку, – сказал Браймблекомб, – если будет еще спать на солнце.

– Мы должны осторожно разбудить его, если мы вообще сможем его разбудить. – И Карри приблизился к спящему. В то же время Эмиас поднял голову и, повернув ее направо и налево, посмотрел вокруг себя невидящими глазами.

– Ты заснул, Эмиас?

– Правда? Значит, сон не вернул мне глаз. Возьмите этот большой ненужный остов и поведите меня домой. Я куплю себе собаку, когда приеду в Бэруфф, и заставлю ее таскать меня на буксире. Так! Дай руку! Теперь марш!

Его спутники с удивлением слушали веселый голос.

– Слава Богу, что у тебя стало легко на сердце, – сказал добрый Джек. – Я чувствую, как будто и я сразу ожил от этого.

– У меня есть основание стать веселым, Джон. Я сбросил с себя тяжкий груз. Я был диким заносчивым глупцом. Я раздулся от чванства и жестокости. Я думал, что месть – великое и правое дело, и только теперь я наконец понял, что на самом деле я давно уже был слеп и только теперь прозрел.

– Но ты не раскаиваешься, что дрался с испанцами?

– В этом нет, но раскаиваюсь в том, что ненавидел даже самых достойных из них – раскаиваюсь. Слушайте меня, Билл и Джек. Этот человек причинил мне зло, но и я ему причинил не меньше. Но я понял свою вину перед ним, и мы помирились.

– Помирились?

– Да, помирились. Но я устал. Дайте мне посидеть немного – я расскажу вам, как это произошло.

Удивленные, они посадили его на траву. Вокруг жужжали на солнце пчелы. Эмиас нащупал руки своих друзей, соединил их в своей и начал:

– Когда вы оставили меня там, на скале, ребята, я стал смотреть на море, чтобы в последний раз почувствовать дыхание веселого морского ветра, который никогда уж не возьмет меня с собой. И, уверяю вас, я видел воду и море так же ясно, как всегда, и я стал думать, что зрение вернулось ко мне. Но скоро я понял, что это не так, ибо я увидел больше, чем может увидеть человек. Передо мною открылся весь океан, клянусь жизнью, и все Испанское море. Я видел Барбадос и Гренаду и все острова, мимо которых нам случалось плавать, и Ла-Гвайру на Каракасе, и тот дом, где жила она. И я видел, как он гулял с ней в саду, и тогда он любил ее. И я говорю вам: он все еще любит ее. Потом увидел внизу скалы и утес Гэлль, и Шэттер, и Лэдж. Я видел их, Вильям Карри, и я видел траву на дне веселого голубого моря. И я видел большой старый галеон, Билл; прилив выпрямил его. Он лежит на глубине в девяносто футов, на песке, около самой скалы; и все его матросы лежат вокруг и спят беспробудным сном.

Карри и Джек посмотрели на Эмиаса, а затем друг на друга. Его глаза были ясны и светлы и полны мысли; и все же они знали, что он слеп. Его голос звучал почти как пение. Что это: вдохновение или безумие? И они напряженно слушали, а великан продолжал, устремив глаза в голубую глубь далеко внизу.

– И я увидел, что он сидит в своей каюте; вокруг него сидят все его офицеры и пьют вино; их мечи лежат на столе. А рыбы и креветки и речные раки плавают взад и вперед над их головами. Потом дон Гузман говорил со мной, Билл. Он обратился ко мне прямо через морскую траву и воду: «У нас была славная ссора, сеньор. Теперь время стать снова друзьями. Моя жена и ваш брат простили меня; поэтому ваша честь не пострадает». И я ответил: «Мы – друзья, дон Гузман». Тогда он протянул мне руку, Карри, а я нагнулся, чтобы взять ее, и проснулся. Он кончил. Друзья снова посмотрели на его лицо. Оно было измученное, но ясное и кроткое, как у новорожденного младенца. Постепенно его голова вновь склонилась на грудь. Он был в обмороке или спал, и они с большим трудом доставили его домой. Он проспал сорок восемь часов, затем внезапно поднялся, попросил есть, плотно поел, и, казалось, исключая зрения, прежнее здоровье и силы вернулись к нему.

Глава XXIX
Как Эмиас уронил яблоко

Первое октября. Ясное и спокойное утро. Небо покрыто нежно-серыми осенними облаками. И небо и земля как будто отдыхают после тревожного лета битвы и бури. В полном молчании, словно пристыженная и грустная, «Месть» проскользнула через заграждения, миновала уснувшие песчаные холмы и бросила якорь у Аппельдора. Ее флаг был наполовину спущен, так как на борту находилось тело Сальвейшина Иео. От корабля отошла лодка и направилась к западному берегу. Карри и Браймблекомб помогли выйти из нее Эмиасу Лэю и медленно повели его наверх, к его дому.

Вокруг него столпился народ. Раздавались радостные возгласы и всхлипывания добросердечных женщин: весь Аппельдор и Байдфорд знали уже, что с ним случилось.

– Пощадите меня, мои добрые друзья, – сказал Эмиас. – Я высадился здесь, чтобы иметь возможность спокойно дойти до дому, не проходя через город и не становясь предметом общего внимания. Не думайте и не говорите обо мне, добрые люди. Идите за мной и проводите к могиле тело более достойного человека, чем я.

В это время к берегу пристала вторая лодка и в ней покрытые английским флагом останки Сальвейшина Иео.

Народ внял словам Эмиаса. В Бэруфф послали человека сообщить миссис Лэй, что ее сын прибыл. Когда выгрузили и подняли гроб, Эмиас и его друзья заняли место позади него, во главе погребального шествия; за ними выстроилась команда, а позади двигалась толпа, возраставшая с каждой минутой, так что уже на полпути до Норшэма за гробом шло не менее пятисот человек.

Миссис Лэй оставалась дома. У нее не было сил видеть людей, и хотя ее сердце было полно скорби за сына, все же она была довольна (когда не была она довольна?), что он отдает последний долг своему старому и верному другу. Она сидела в нише окна, и рядом с ней сидела Эйаканора.

– Эйаканора, – сказала миссис Лэй, – они хоронят старого мистера Иео, который любил тебя и искал тебя по всему свету. Разве ты не жалеешь о нем, дитя, что ты так весела сегодня?

Эйаканора покраснела и повесила голову. Бедное дитя, она не думала ни о чем и ни о ком, кроме Эмиаса.

Иео похоронили. Опираясь на руки своих товарищей, Эмиас медленно вышел с церковного двора, прошел деревню и поднялся по тропинке к воротам Бэруффа. Казалось, он великолепно знал, когда они подошли к воротам. Он сам отворил калитку и храбро пошел вперед по усыпанной гравием дорожке, меж тем как Карри и Браймблекомб, дрожа, следовали за ним. Они ждали бурного взрыва чувств со стороны Эмиаса или его матери, и сердца славных парней трепетали, как девичьи.

Эмиас подошел к двери, как будто видел ее. Нащупав порог, переступил и спокойно позвал: «Мама».

В одно мгновение мать очутилась на его груди. Некоторое время оба молчали. Она внутренне рыдала, но глаза ее были сухи. Он стоял твердо и бодро, обняв ее своими большими руками.

– Мама! – сказал наконец Эмиас. – Я вернулся домой, вы видите, потому что я должен был вернуться. Хотите вы принять меня и смотреть за этим беспомощным остовом? Я не буду причинять вам слишком много хлопот. Или буду? – Он склонил голову, улыбнулся и поцеловал ее в лоб.

Она не ответила ни слова, лишь ласково обняла его талию и повела.

– Береги голову, дорогое дитя, дверь низкая. – И они вместе вошли.

– Билл, Джек! – поворачиваясь во все стороны, звал Эмиас, но оба друга быстро удирали.

– Я рад, что мы ушли, – сказал Карри. – Еще минута, и я превратился бы в младенца, глядя на эту женщину. Как дергалось ее лицо! И как она держала себя в руках!

– Да, – сказал Джек. – Море лишилось славного искателя приключений, не совершившего и четверти того, что он мог бы сделать. Ох, теперь я должен зайти домой повидать моего старика отца, а затем…

– А затем домой ко мне, – сказал Карри. – Ты от меня никуда не уйдешь. Мы слишком долго скитались вместе, Джек, и я не позволю тебе растратить призовые деньги на распутную жизнь. Я должен буду присматривать за тобой на берегу, старый Джек, иначе ты целую неделю станешь угощать в таверне полгорода.

– О Билл! – воскликнул возмущенный Джек.

– Пойдем со мной домой. Давай отравим пастора, и мой отец сделает тебя ректором.

– О Билл! – простонал Джек.

И в тот же день они вместе отправились в Кловелли.

А Эмиас сидел совершенно один. Его мать вышла на несколько минут поговорить с матросами, принесшими багаж Эмиаса. Эмиас сидел в старой нише, где сиживал, когда был совсем крошечным мальчуганом, читая «Короля Артура», «Мучеников» Фокса и другие увлекательные книги. Он протянул руку и попробовал их найти. Вот они лежат одна подле другой, точно так же, как лежали двадцать лет тому назад. Окно было отворено, и прохладный ветерок доносил, как встарь, аромат поздних роз, розмарина и осенних левкоев. А на столе блюдо с яблоками, – он знал это по запаху. Такие же самые старые яблоки, какие он собирал, когда был мальчиком. Он протянул руку, взял яблоки и играл ими, и гладил их, как будто вовсе не прошло этих двадцати лет. Но вдруг одно из них выскользнуло из его пальцев и упало на пол. Он нагнулся и хотел поднять его, но не мог найти. Досадно! Он быстро повернулся, чтобы поискать с другой стороны, и больно ударился головой о стол.

Была ли это боль или маленькое разочарование? Или это смешное и ничтожное происшествие напомнило ему о его слепоте и о всех связанных с нею унижениях? Или это была внезапная реакция напряженных нервов, вызванная незначительным раздражением? Или он в самом деле стал ребенком?

Но он сердито затопал ногами, а затем, опомнившись, горько заплакал.

Быстрый шорох – яблоко вернулось на место, и голос Эйаканоры прорыдал:

– Вот! Вот оно! Не плачьте! О, не плачьте! Я этого не вынесу. Я достану все, что вы хотите! Только позвольте мне ухаживать за вами, кормить вас, водить вас. Скажите, что мне можно быть всегда с вами! – И, упав к его ногам, она схватила его руки и стала покрывать их поцелуями. – Да! – кричала она. – Я хочу быть всегда с вами! Я должна быть с вами! Вы не можете помешать мне! Теперь вы не сможете убежать от меня! Вы не можете уйти в море! Вы не можете отвернуться от меня, несчастной! Теперь вы весь мой! Весь!

И она торжествующе сжимала его руки.

– Ах, какая я негодная, что радуюсь этому! Что дразню его его слепотой! О, простите меня! Я только бедная дикарка, дикая индийская девушка… вы знаете… Но… но… – И она разрыдалась.

Великое волнение потрясло тело и душу Эмиаса Лэя. Он минуту молчал, а затем торжественно сказал:

– Так это еще возможно?

Эйаканора вопросительно взглянула вверх на его лицо, но прежде, чем она успела что-либо сказать, он наклонился, схватил ее, прижал к своей груди и покрыл ее лицо поцелуями.

С той минуты дар песен вернулся к Эйаканоре. День за днем, год за годом раздавался ее голос в этом счастливом доме и уносил безмятежные мысли слепого великана в леса далекого Запада вслед за искателями приключений, которые держали курс «Вперед, на запад!».