Текст книги "Колодец с живой водой"

Глава 2

С самого раннего детства мною владело одно чувство, одна эмоция, которая поглощала все остальное. Сколько я себя помнил, я постоянно ощущал себя грязным. Что бы я ни делал, как бы ни пытался отмыться, у меня ничего не получалось. Я не мог очиститься.

Счета за электричество мама оплачивала отнюдь не регулярно, поэтому в нашем доме горячая вода была роскошью. А это означало, что каждый раз (довольно редко), когда я ее обнимал, мне в нос ударял исходящий от маминых волос застарелый запах сигарет и прокисшего пива. Моя одежда не часто бывала свежей, из-за чего в школе я чувствовал себя довольно неловко. Наша крохотная кухонька была завалена стопками немытых тарелок и сковородок, а дом кишел тараканами, которые по ночам частенько падали на меня с потолка. В гости к друзьям, особенно с ночевкой, меня почти не приглашали. Собственный внешний вид вызывал у меня острое чувство стыда, так что я старался держаться как можно скромнее и привлекать к себе минимум внимания. Внимания мне хотелось меньше всего, так что уже в детстве уютнее всего я чувствовал себя в темноте.

Должно быть, именно поэтому я сумел добиться многого – и многое сходило мне с рук.

Подростком я предпочитал проводить время на пляже города Джексонвилла во Флориде. Босой, светловолосый, худой, я допоздна бродил по песку, как какой-нибудь бездомный бродяга. Ни ответственности, ни обязанностей я не знал и знать не хотел. Порой я казался себе похожим на Гекльберри Финна, и, хотя моя фамилия не имела никакого отношения к этому литературному герою, я считал, что между нами есть связь. Я воображал себя Геком Финном – и вел себя соответственно. Жили мы с матерью буквально через улицу от пляжа, и я любил, взобравшись на чердак над нашим вторым этажом, смотреть в слуховое окошко, любуясь живописными океанскими восходами. Мне нравилось наблюдать игру красок над светлеющим горизонтом, и я часто думал, что маленький бродяга Гекльберри тоже оценил бы подобное зрелище.

Своего отца, водителя такси, я почти не помнил. Он разбился на своей машине, когда мне было три года. Маме не везло в жизни с двумя вещами: с мужчинами и с деньгами. Она знала этот свой недостаток, поэтому, получив отцовскую страховку, совершила, наверное, единственный за всю жизнь мудрый поступок, сполна расплатившись за дом. В глубине души мама всегда была склонна к авантюрам, чем, как она говаривала мне впоследствии, и объяснялся ее брак с моим отцом (что, если принять во внимание его любовь к джину, действительно было довольно рискованным предприятием). После того как мама полностью выплатила закладную за дом, он стал ее собственностью, а это означало, что теперь никто не сможет отнять его ни у нее, ни у меня. И пускай у нас не каждый день была еда, зато мы могли не бояться, что лишимся крыши над головой. Правда, в сильный дождь наша крыша протекала, но мама считала, что это дело десятое. Когда банк прислал нам документ, подтверждающий право собственности, она взяла меня двумя пальцами за подбородок и, поглядев в глаза, сказала: «Никогда не рискуй тем, что не можешь позволить себе потерять».

Когда мне исполнилось одиннадцать, я стал работать в ресторане, стоявшем на той же улице неподалеку от нашего дома. Работал я за чаевые, которые отдавал матери, чтобы ей было чем платить за коммунальные услуги. Когда она выкупила наш дом, ей стало казаться, что она полностью выполнила свой родительский долг, поэтому теперь после работы мама частенько заходила в зал игровых автоматов или покупала за пятьдесят долларов билет еженедельной лотереи. Из-за этого мы иногда сидели без еды, и мне потребовалось довольно много времени, чтобы понять: то были не безответственность или легкомыслие. На самом деле мама хотела дать нам обоим то, чего не хватало в нашей жизни, то, что было у нас отнято и чего нам хронически недоставало.

Я имею в виду надежду.

К сожалению, я не могу сказать, что мама преуспела в этом занятии, но она, по крайней мере, старалась, и за это я ее любил.

Рано потеряв отца и живя с матерью, которая все время работала (как бы там ни было, домой она приходила довольно поздно), я довольно быстро приучился к самостоятельности и умел сам о себе позаботиться. Жизни моих сверстников вращались в основном вокруг требований, которые предъявляла школа, но я сосредоточился главным образом на фазах луны и погоде, приливах и отливах, направлении и силе ветра – словом, на всем том, от чего зависели период и высота волны. В восьмом классе на каждый день, проведенный в классе, у меня приходилось три или четыре дня на пляже, и меня это более чем устраивало. Школу я ненавидел. В конце концов, моя посещаемость, точнее отсутствие таковой, привело к тому, что директор вызвал в школу маму. Когда она пришла, он усадил нас в своем кабинете и достал откуда-то список моих прегрешений.

– Вам известно, мэм, сколько уроков ваш сын пропустил в этом году? По правде говоря, проще будет перечислить дни, когда он присутствовал на занятиях. – Директор усмехнулся и добавил: – Должно быть, в эти дни погода была неподходящей для серфинга.

Приподняв бровь, мама посмотрела на меня, потом потянулась к листку:

– Вы позволите?..

Директор протянул ей бумагу, и мама начала читать, машинально постукивая по полу ногой в стоптанной сандалии. Наконец она откинула волосы назад и подняла голову.

– Ну и что? – спросила она.

– Как это – что? – Директор даже слегка оторопел. – Ваш сын может остаться в восьмом классе на второй год, а вы спрашиваете – «что?»!

Мама промокнула уголки губ бумажной салфеткой.

– У вас все?

Директор побагровел:

– «Все»?!! Мэм, ваш сын чудовищно отстал, он не усвоил учебную программу, и… Разве вас не беспокоит его будущее?

С достоинством поднявшись, мама взяла меня за руку и повела к двери, что со стороны, должно быть, выглядело довольно странно, поскольку к этому времени я был уже на полголовы выше ее ростом. У дверей она остановилась и обернулась:

– Вот что я вам скажу, сэр… Сейчас мы с Чарли отправимся в «Макдоналдс» и съедим по чизбургеру, а потом я куплю ему новую доску для серфинга, который, несомненно, нравится моему сыну гораздо больше, чем все, чем вы тут занимаетесь.

Получив такую неожиданную поддержку, я улыбнулся и сделал директору ручкой.

– А к-как же… – Директор был настолько ошарашен, что даже начал заикаться. – Как же его будущее?!

Мама пристально посмотрела на меня, отвела в сторону мой выгоревший на солнце чуб, который постоянно лез мне в глаза, и сказала слова, запомнившиеся мне на всю жизнь:

– Будущее? От будущего не уйти, как ни старайся.

* * *

Мама умерла, когда я только перешел в старшую школу. Мне тогда было шестнадцать. Болезнь сердца вкупе с запойным курением (курить она начала после смерти отца) ее доконали, и я остался на свете один-одинешенек. И, хотя я больше ни перед кем не отвечал и ни перед кем не отчитывался, школу я все-таки окончил. Для этого мне, правда, пришлось работать – по вечерам я обслуживал столики все в том же ресторане, доставлял пиццу и вообще делал все, что могло принести хоть какие-то деньги. Это «все» включало и продажу марихуаны тем же самым серфингистам, завсегдатаям пляжей, которые заказывали пиццу. Лично для меня это было очень удобно – не нужно было искать дополнительную клиентуру. Что касалось марихуаны, то и с ней никаких проблем не возникало: ею снабжал меня мой босс Сэм, владелец пиццерии, использовавший свое заведение как прикрытие для торговли «травкой» и другими, не столь безобидными вещами. Довольно скоро Сэм сделал меня своего рода независимым подрядчиком – в том смысле, что продавал мне «травку» практически по той же цене, по которой покупал сам, я перепродавал ее серфингистам и всем желающим, а потом делился с ним прибылью. Ни он, ни я не слишком жадничали, назначая цену, однако благодаря значительным объемам продаж заколачивали мы довольно много. Только впоследствии я узнал, что Сэм хорошо знал многих «водяных» с нашего пляжа, знал, сколько «травы» они покупают, поэтому ему было точно известно, сколько я получал и, соответственно, сколько денег должен был отдавать ему. А поскольку раз за разом я отдавал ему именно ту сумму, на которую Сэм рассчитывал, он понял, что может мне доверять. В конце концов Сэм сам заговорил со мной об этом, и я ответил ему совершенно честно:

– Я не жадный, – сказал я. – Мне только не хочется, чтобы кто-нибудь вышвырнул меня из моего дома или отправил в государственный приют для несовершеннолетних.

С тех пор каждый раз, когда я вручал Сэму его долю, он только качал головой и бормотал себе под нос:

– Это надо же! Честный наркоторговец! Куда катится мир?..

Куда катится этот бессмысленный мир, я не знал, но мне почему-то хотелось стать в нем хоть кем-то, вот я и ухватился за первую же подвернувшуюся мне возможность, хотя и понимал, что занимаюсь мерзкими вещами.

В перерывах между доставками пиццы и «травки» Сэм учил меня играть в покер. Довольно скоро выяснилось, что у меня к этому делу очень неплохие способности. Ничего удивительного в этом, однако, не было: меня всегда привлекали рискованные операции и не привлекало то, что хотя бы отдаленно напоминало тяжелый труд, приносящий прибыль кому-то, кроме меня. Иными словами, если кто-то оказывался настолько туп, что готов был рисковать деньгами в карточной игре, то я был достаточно умен, чтобы эти деньги забрать. Правда, в процессе игры мне тоже приходилось рисковать деньгами, однако выигрывал я куда чаще, чем проигрывал, поэтому я и говорил себе, что играю не с людьми, а с чужой наличностью. Как бы там ни было, я постоянно совершенствовал свои покерные навыки, что очень пригодилось мне впоследствии.

Помимо всего прочего, в покере мне нравилось, что выигрыш и проигрыш в этой игре зависели исключительно от меня. Командные виды спорта я всегда терпеть не мог – мне казалось, что они посягают на мою независимость. Игра в команде означает, что вы добровольно становитесь членом группы совершенно посторонних людей, которые впредь будут зависеть от ваших действий и поступков. А главное, вы и сами будете зависеть от них – от того, что и как они будут делать. Торжественные заявления типа «Я приложу все силы!», «Я буду выкладываться на тренировках!» и «Я готов участвовать во всех матчах!» самым решительным образом противоречили моему характеру, который звал меня на берег – поглядеть, какая сегодня волна. Нет, состязательный дух не был мне чужд, а конкуренция, соперничество нисколько меня не пугали. Напротив, мне нравилось доказывать окружающим, что я лучше, сильнее, ловчее, но я был глубоко убежден, что куда лучше для этого подходят индивидуальные виды спорта. Тот же бег, к примеру, или борьба… В этих и им подобных дисциплинах результат зависел исключительно от меня – я, во всяком случае, мог не бояться, что на последней минуте все мои усилия сведет на нет какой-нибудь раззява-полузащитник или криворукий квотербек.

Только не думайте, будто в старшей школе я вдруг решил серьезно заняться спортом и отдал себя в добровольное рабство придурку со свистком и блокнотом в натянутых до подмышек шортах. Ничего подобного. На тренировках я принципиально появлялся крайне нерегулярно, доводя моих тренеров до белого каления. Выручало меня то, что я очень не любил проигрывать и поэтому проигрывал крайне редко, так что они, скрепя сердце, были вынуждены включать меня в школьную спортивную команду. Членство в команде, однако, было мне абсолютно до лампочки. И на треке, и на ковре я побеждал вовсе не ради этого, а просто потому, что так мне больше нравилось.

Точно так же я относился и к школьным занятиям. На уроках мне рассказывают, что́ я должен знать, а потом дают тесты, чтобы я механически повторил то, что усвоил, – примерно так представлялся мне основной принцип обучения. А поскольку я с первого раза запоминал все, что слышал или читал, мне не было необходимости готовить домашнее задание: тесты я всегда писал легко, зарабатывая самые высокие оценки. В своих отчетах преподаватели так и писали: «отличные способности, но не хватает усидчивости», «значительный потенциал», «недостаточная мотивация» или мое любимое: «искрометный талант». Все это было обо мне, и все это было правдой.

Даже не знаю, что на меня повлияло больше: два выигранных первенства штата по борьбе, 4:25 в беге на милю, смерть обоих родителей до того, как мне исполнилось семнадцать, блестящий результат в академическом оценочном тесте (из всего перечня вопросов я не ответил всего на три)[7]7
  «Академический оценочный тест» – стандартизованный тест для приема в высшие учебные заведения в США. Оценивает те навыки грамотности и письма, которые необходимы для успешного обучения в университете, и показывает, как хорошо экзаменуемые справляются с задачами, которые были изучены ими в школе и которые потребуются им дальше. Обычно экзамен сдается 8-, 10– или 12-классниками.


[Закрыть] или настойчивость моего школьного методиста-консультанта, которому непременно хотелось, чтобы я поступил в колледж. Как бы там ни было, школу я закончил с отличными оценками по всем предметам и получил несколько писем из престижных университетов, которые приглашали меня учиться и предлагали полную стипендию.

Мой преподаватель английского языка считал, что мне следует поступить в Корпус морской пехоты. Я подумал и выбрал Гарвард.

На выпускной вечеринке мои одноклассники зачитали шуточный гороскоп, в котором утверждалось, что я, скорее всего, стану первым президентом США, имеющим за плечами тюремный срок.

Преподаватель английского обожал строить планы, рассчитывать, кто и что будет делать, чем заниматься. «В жизни все должно быть спланировано заранее!» Именно таким был наш последний учебный проект: «Ваш план на будущее Номер Один, план Номер Два, запасной план, резервный план…» Лично мне всегда казалось, что парню необходимо расслабиться, отпустить волосы, что ли, ослабить галстук и перестать пить так много сливового сока. Работа должна была быть объемом не меньше десяти-двенадцати листов на компьютере и включать не только сами планы А, В и С, но и многочисленные аргументы в пользу того или другого выбора. Мой проект уместился на половинке листа и состоял из одного-единственного, не слишком длинного абзаца. «Мой план номер один состоит в том, чтобы не строить никаких планов на будущее, – написал я. – А это означает, что никаких планов номер два, три и так далее быть не может. Что касается будущего, то от него все равно не уйти, как ни старайся». В общем, проект я завалил; когда же я объявил, где намерен учиться, преподаватель мне просто не поверил. Больше того, он не на шутку разозлился и сказал, что учиться в Гарварде я просто не достоин. Ну а когда я добавил, что учиться буду бесплатно, он едва не лопнул от злости.

На выпускном, когда я вышел на сцену, чтобы получить свой аттестат с «отличием», преподаватель нехотя пожал мне руку и пробормотал что-то неразборчивое. В ответ я широко улыбнулся и осведомился как можно вежливее:

– Вам, должно быть, очень жарко под этим париком, да? И голова небось чешется?

Преподаватель испуганно покосился в одну сторону, в другую и машинально пригладил свою накладку ладонью.

– Чертовски чешется, – неожиданно признался он.

Мой выбор университета объяснялся весьма просто. Учеба в Гарварде стоила дорого, но и образование, которое там давали, тоже ценилось весьма высоко. И если тамошняя администрация была настолько наивна, чтобы предложить мне бесплатный курс, я не собирался отказываться, поскольку это было бы глупостью уже с моей стороны. Глупцом я не был; мне, во всяком случае, достало ума, чтобы понять: в Корпусе морской пехоты, где на меня каждый день будут орать и где все делается по свистку, мне ничего не светит. Одним словом, армейский командно-штабной колледж в Форт-Ливенворте, штат Канзас, меня нисколько не прельщал.

Кроме того, я еще никогда не бывал в Бостоне.

* * *

Гарвард я пережил так же, как пережил школу. Следуя привычной тактике «необходимого минимума», я старался только, чтобы меня не выгнали, – и не более того. Особое внимание я обращал лишь на то, чтобы ненароком не увлечься каким-нибудь предметом и не осложнить себе жизнь. С цифрами я всегда обращался свободно, поэтому, когда пришла пора выбирать профилирующую дисциплину, «Финансы» показались мне достаточно неплохим вариантом.

К середине второго курса университетский тренер по легкой атлетике, пытавшийся заставить меня тренироваться исключительно по его методике, настолько меня достал, что, пробежав милю за 4:07, я предложил ему засунуть свой свисток туда же, куда несколько раньше я посоветовал ему засунуть секундомер.

Гарвардская стипендия обеспечивала мне бесплатное обучение, жилье и питание. Кроме того, я каждый месяц получал небольшое денежное пособие – как считалось, на учебники и исследовательские материалы. Никаких учебников я не покупал, однако пособия все равно не хватало, поэтому не было ничего удивительного в том, что бо́льшую часть своих вечеров и ночей я проводил за карточным столом.

Играл я честно, однако довольно скоро до меня стало доходить, что покер – игра жесткая и что удача может в любой момент отвернуться от меня. Кроме того, я терпеть не мог проигрывать, поэтому начал потихоньку изыскивать способы качнуть шансы в свою сторону. Проще всего было, разумеется, начать жульничать (способы были мне хорошо известны), однако я знал, что подобный стиль игры трудно поддерживать долго, а если тебя уличат, это может скверно отразиться на твоей репутации. Но однажды вечером я оказался за одним столом с людьми, которых впоследствии стал называть «золотыми мальчиками». В абсолютном большинстве это были наследники гигантских состояний, которые смотрели на покер как на развлечение. Им было все равно, выигрывают они или проигрывают, куда важнее для них было, что́ станут говорить о них окружающие, да и сам процесс они находили достаточно увлекательным. Видя подобное безрассудство, я просто не мог не ухватиться за представившуюся возможность. Они хотели играть – я готов был предложить им свои услуги. В результате к концу второго курса я стал обладателем и собственного счета в банке, и репутации заядлого игрока.

Как игрока меня отличали два качества, которыми не обладало большинство моих карточных партнеров. Во-первых, я не боялся рисковать. Я не ценил деньги, точнее, они значили для меня достаточно мало, поэтому, в отличие от остальных, проигрыш не выбивал меня из колеи. Во-вторых, я обнаружил, что язык тела зачастую бывает даже красноречивее, чем любые слова. Я читал лица, как слепые читают шрифт Брайля. По-моему, это свойство нельзя воспитать, оно либо есть у тебя с рождения, либо нет. Мне повезло: природная наблюдательность и способность к анализу соединились во мне с талантом покериста, сделав меня опасным противником.

Самые высокие ставки были за столом, куда можно было попасть только по приглашению, а всеми делами там заправлял отпрыск крупного воротилы из Силиконовой долины. Однажды вечером меня позвали за этот стол, и я сорвал банк. Это был удачный вечер – мой выигрыш составил несколько тысяч. Один из сидевших за столом, досадуя на мой успех, обвинил меня в мошенничестве и даже представил фальшивые доказательства того, что я якобы передергивал. Приглашения за столы с большими ставками сразу прекратились, и на какое-то время я оказался в довольно двусмысленном положении. Я был никто, а моя репутация была еще недостаточно прочной, чтобы я мог оправдаться. На мое счастье, мой соперник – пятикурсник, пользовавшийся в колледже если не авторитетом, то определенного рода известностью, – начал трепать языком. Я воспользовался этим, чтобы вызвать его на открытую покерную дуэль: победитель получает все. Пятикурсник с его внушительным траст-фондом проводил немало времени то в Вегасе, то в Атлантик-Сити, пытаясь доказать окружающим, что не вчера родился. Насколько мне было известно, он любил называть себя профессиональным игроком, однако у меня были на этот счет определенные сомнения. Мне, во всяком случае, казалось, что ни один покерист, который действительно был бы настолько хорош, не стал бы болтать об этом на каждом углу. А если бы и стал, то не столь самозабвенно. Покер – совершенно особая игра, которая рано или поздно учит смирению любого.

Я был уверен, что с пятикурсником это произойдет скорее рано, чем поздно.

Выиграть в покер достаточно легко, если знаешь, на какую комбинацию делать ставку, а на какую – не сто́ит. Кажется, все просто, верно?.. А вот и нет, неверно. Желая запугать меня и заставить нервничать, пятикурсник уже на третьей сдаче сделал ставку на все свои фишки, но его блеф оказался крайне несвоевременным. Я не дрогнул и удвоил сумму, уравняв игру. Когда дилер[8]8
  Дилер (в покере) человек, который держит и раздает карты, следит за игрой и выдает выигрыш.


[Закрыть] сдал последнюю карту, пятикурсник понял, что «фул хаус» всегда бьет «тройку»[9]9
  Тройка (в покере) – комбинация из трех карт одинакового достоинства.


[Закрыть], и побледнел. В банке на этот момент было семнадцать тысяч долларов, и половина этой суммы принадлежала ему. Секунду спустя девица, которая весь вечер не отходила от пятикурсника, пробормотала что-то про дамскую комнату и испарилась, друзья-прихлебатели тоже отодвинулись, не желая находиться рядом с проигравшим. Пятикурсник тем временем посмотрел на меня, и взгляд у него был такой, что… Бог свидетель, я чуть было не сказал ему, чтобы он не делал того, что задумал. С другой стороны, если парень достаточно глуп…

Стараясь «сохранить лицо», пятикурсник с улыбкой оглядел зал.

– Предлагаю ва-банк. Условия прежние – все или ничего.

Я придвинул к себе выигрыш.

– Ну, допустим. А твоя ставка?

Пятикурсник картинным жестом бросил на стол ключи от своей «Ауди».

Со всех сторон послышались восхищенные «охи» и «ахи». Друзья снова принялись хлопать парня по плечам, и даже девица, вернувшись из туалета, снова уселась подле него.

Машины у меня не было, поэтому предложение пришлось как нельзя кстати. Я даже почувствовал легкое воодушевление и кивнул дилеру, чтобы он снова раздал карты.

Но в тот вечер удача окончательно отвернулась от пятикурсника. Из-за стола я встал не только с его восемью с половиной тысячами в кармане, но и с ключами от новенькой машины, а главное, я сумел не только отвести от себя все обвинения в шулерстве, но и значительно укрепить свою покерную репутацию. Впоследствии выяснилось, что «Ауди» принадлежала отцу пятикурсника, который позвонил мне на следующее утро и предложил обменять машину на ее полную стоимость. Я не возражал, и он выписал мне чек еще на шестьдесят четыре тысячи.

Тот вечер был едва ли не самым удачным в моей жизни, и дело было вовсе не в деньгах. Сидя за карточным столом, я окончательно понял: мне по силам добиться всего, чего я только захочу, и никто не может указывать мне, что я могу, а что – нет.

Слухи о моей дуэли с пятикурсником распространились быстро, и меня стали приглашать играть в самые разные места. Проблема, однако, заключалась в том, что теперь меня приглашали люди, которые занимались тем же, что и я, а именно – охотились на парней с деньгами. Я читал это в их жестах, в выражениях их лиц, слышал в интонациях и смехе. Несколько партий я все же сыграл и даже сумел выиграть, однако мне было очевидно: это просто подготовка. Новичку всегда дают выиграть, чтобы потом ободрать как липку. Вот и эти ребята не спешили, надеясь впоследствии не только вернуть свои потери, но и забрать мои деньги до последнего гроша, да только я не собирался давать им такую возможность. Как-то раз, когда я сорвал особенно крупный куш, выиграв за несколько часов столько денег, что на них можно было безбедно прожить по меньшей мере год, я понял по их улыбкам, что шутки кончились и что больше мне выиграть не дадут. Разумеется, никто не собирался сообщать мне об этом открыто, но я не сомневался, что не ошибся: их лица и глаза сказали мне куда больше, чем им хотелось. И тогда я сделал то, чего эти акулы никак не ожидали. Я завязал. Эти ребята были профессионалами, и у них в голове не укладывалось, что человек, которому так сказочно везет и который почти сделал себе имя в покере, способен вот так запросто бросить игру. Но я именно так и поступил. Я забрал выигранные деньги и ушел.

Конечно, им это не понравилось. А поскольку эти ребята имели в городе кое-какой вес, они позаботились о том, чтобы мое имя внесли в черные списки игорных домов не только Бостона, но и всего северо-востока, однако для меня это уже не имело значения. Я устал от покера и устал от Бостона; мне хотелось сменить обстановку, а заодно найти себе новую игру.

И я ее нашел.

В Лондоне.