Текст книги "Неподражаемый доктор Дарвин"

СЕРДЦЕ АХУРАМАЗДЫ [11]11
  Ахурамазда – верховное божество в зороастризме. Имя его означает «Господь Мудрый».


[Закрыть]

Молодой человек в дорогом пальто небрежно прислонился к стене таверны, потягивая темный эль. Он украдкой прислушивался к разговору сидящей за столиком в углу троицы, но очень старался, чтобы объекты его любопытства ничего не заметили. Впрочем, мог бы и не стараться – они настолько увлеклись, что не обращали на окружающих никакого внимания.

Трудно было бы найти троих столь непохожих людей. Старшему уже давно перевалило за шестьдесят, однако его энергии и живости мог бы позавидовать человек и вдвое моложе. В пылу беседы он весь подался вперед и, дабы подчеркнуть свои слова и придать им выразительности, то постукивал ногтем по столу, то прищелкивал пальцами в воздухе. Вместо парика его высокую, совершенно лысую макушку венчала круглая меховая шапка.

Двое остальных являли собой отнюдь не столь радующее глаз зрелище. Джейкобу Поулу было около пятидесяти. Худоба его граничила с истощением, а желтоватый цвет кожи придавал лицу нездоровый вид. Сидел он прямо, точно кол проглотил. Эразм Дарвин, если это только возможно, производил еще более неприглядное впечатление. В свои сорок с небольшим он казался значительно старше из-за непомерной толщины, тройного подбородка и отсутствия передних зубов. Зато серые глаза глядели с одутловатого рябого лица терпеливо и мудро, а сейчас еще и лукаво поблескивали.

– Она очень умна. – Обладатель меховой шапки говорил с отчетливым, но трудно определимым акцентом. – Да и прехорошенькая. Любому было бы лестно пройтись с ней под ручку у всех на виду. Так что подумайте, Эразм, подумайте. Вы слишком давно вдовеете, возможно, пришла пора приискать себе новую жену.

– Л-легко вам судить – вы-то прочно женаты, пусть ваша супруга и проживает в другой стране. – Дарвин подал служанке знак принести еще горшочек бульона и блюдо копченостей. – Женитьба – серьезный шаг. Вот ответьте мне, Джозеф, а Джейкоба возьмем в свидетели: будь вы свободны, так ли уж мечтали бы связать себя с юной Мэри? Я сейчас не о постели, а о законном браке. Подумайте, Джозеф, подумайте. И месяца бы не прошло, как она вам всю жизнь вверх дном п-перевернула бы.

Легкое заикание свидетельствовало, что шутливая беседа весьма развлекает доктора.

– Боже упаси! – Энергичный пожилой джентльмен обвел собеседников взглядом. – Разумеется, уповаю на вас, Эразм, и на вас, Джейкоб, что до Мэри ни полслова об этом не долетит. Но в моем возрасте ты или уже как следует устроился в жизни – или вообще никогда толком не устроишься. К тому же Мэри Роулингс слишком молода для меня, – он вскинул руку, предупреждая возражения, – слишком молода в смысле женитьбы. Когда перевалишь за полвека, года становятся подобны поздним оранжерейным плодам, и услада их требует тщательного продумывания. Их так мало, что и покоиться им надлежит на подходящем блюде.

Он извлек из жилетного кармана прелюбопытнейшие очки, каждая линза которых была разделена горизонтальной чертой надвое, и глянул сквозь них на циферблат крошечных карманных часов.

– Мне чая больше не наливать. Еще пять минут – и все, пора уходить. Что же до Мэри, я слишком стар и слаб здоровьем, а у нее кровь молодая, горячая, мне за ней не угнаться.

Дородный доктор склонил голову набок и поглядел на него с новым выражением.

– А что вы, Джейкоб, думаете по этому поводу?

– Вы у нас эскулап, а не я, но все ж попробую. – Полковник Поул воззрился на старшего товарища так, словно видел его впервые. – Ну, Джозеф, с моей колокольни замечу, что вы кажетесь прямо-таки невероятно здоровым, крепким и энергичным.

– Ах, но ведь ни вы, ни доктор Дарвин толком меня не обследовали, – ухмыльнулся пожилой джентльмен. – Видели бы вы мою разрушенную печень и бедное иссохшее тело…

– Компетентному врачу это вовсе не обязательно. Весь ваш облик, все поведение буквально пышут здоровьем. – Дарвин развернулся со стулом так, чтобы обозревать помещение таверны. – Оглянитесь по сторонам, прочтите Книгу Природы. Взгляните, что отпечатано на каждом лице и каждом теле. Вон там у двери мы с ходу обнаруживаем сразу и зоб, и рахит, бок о бок.

– Ну нет, Эразм, так дело не пойдет, – проворчал полковник. – Это, черт возьми, я и сам вижу.

– Терпение, друзья мои, терпение. Мы начали с простейших случаев. Теперь глядите дальше, вдоль стойки. Перечисляю по порядку. С первым опять-таки все проще некуда: чахотка, промежуточная стадия. Второй здоров. Возьмем следующего, того отставного моряка в драной куртке. Что скажете?

Джозеф Фолкнер водрузил очки на нос и вгляделся потщательней.

– Не видя лица… гм-гм. По крайней мере тут у нас результат неумеренного потребления спиртного.

– Браво. Конечно, на эту мысль вас могли навести и полпинты джина у него в руке, но мы, безусловно, признаем тлетворный эффект злоупотребления горячительным. Что дальше?

– Трясучка?

– Нет. – Дарвин удовлетворенно покачал покрытой париком головой. – Это симптом, а не причина. Обратите внимание на то, как шатко бедолага ставит ноги и как неуверенно тянется к стакану. Перед вами третья стадия сифилиса.

– Вы уверены? – Фолкнер по-новому взглянул на отставного моряка.

– Абсолютно. Запущенный случай. Если бы вы видели его лицо, разрушительное действие болезни было бы совсем очевидно. Теперь взгляните-ка на следующего. Вон тот, в фиолетовой фланелевой крутке, который как раз глядит сюда и собирается уходить. Как насчет него, полковник?

Джейкоб Поул пожал плечами.

– Физиономия румяная, глаза ясные, сам дюжий и крепкий. Волосы густые и черные.

– Вполне справедливо. Но загляните поглубже. Ну, Джозеф, а вы что скажете?

– Да на первый взгляд здоров как бык. Но… – Фолкнер остановился.

– Ага! Сформулируйте свое «но». У вас превосходное чутье, Джозеф, а вот конкретных знаний ему в подпору не хватает. Друзья мои, чтобы вынести полноценный диагноз, мы должны заглянуть за внешние признаки вроде волос или сложения. – Едва речь зашла о медицине, из голоса Дарвина пропал даже намек на заикание. – Лучше обратите внимание, какого цвета губы этого человека – нет ли там синевы? Взгляните хорошенько на проступающие на висках вены, на осанку, на щеки – они ведь слегка сероватого оттенка. Взгляните, как напряженно он двигается, взгляните на утолщенные пальцы. Он страдает от серьезного и острого сердечного заболевания.

Сотрапезники доктора проводили черноволосого мужчину взглядом. Джозеф Фолкнер покачал головой и снял очки.

– Ну и ну! Вы серьезно?

– Совершенно серьезно. Этому человеку жить осталось не больше года.

– Дьявольщина! Не знай я, что в Лондоне вы совсем недавно, непременно решил бы, будто все эти люди – ваши пациенты. – Фолкнер развернулся. – Разве что вы подсказали, полковник Поул?..

– Не виновен, – возразил тот. – В жизни не видел ни одного из них.

– Тогда, Эразм, вам крупно повезло, что мы живем в век разума. Двести лет назад вас неминуемо сожгли бы за колдовство. А признайтесь, когда вы сталкиваетесь с такими обреченными, вас не тянет сообщить им об их недуге?

– Тянет. Но я всегда спрашиваю себя: а зачем? Будь этот человек одним из моих пациентов в Личфилде, причем состоятельным, я бы непременно обсудил с ним методы лечения и предложил бы изменить образ жизни. Но у вышедшего отсюда бедолаги нет подобной возможности. Он беден – видели его башмаки? – у него нет денег на лекарства. Пусть лучше живет в счастливом неведении. Открою я ему горькую правду, не открою – не пройдет и года, как он покинет этот мир.

Фолкнер поднялся из-за стола.

– А я должен покинуть эту таверну прямо сейчас. У меня назначена встреча за рекой, в Саутуорке. Итак, джентльмены, до вечера. Значит, в семь?

– Да, в семь мы вновь будем иметь удовольствие увидеться, – кивнул Дарвин, но не поднялся вслед своему другу. Тот застегнул плотное пальто и шагнул из таверны в промозглый сумрак февральского тумана, а доктор налил себе и Джейкобу Поулу еще бульона.

– Вы подразумеваете, – угрюмо вымолвил Поул, – что, будь я болен, вы бы мне ничего не сказали?

– В смысле, если бы не мог вам помочь? Тогда бы да, ничего не сказал. – Дарвин рассеянно проедал себе путь через целый поднос сыра и копченого окорока. – Много вам было бы радости знать, что вы стали жертвой какого-то неизлечимого недуга?

– Гм-м. Ну…

Полковника внезапно прервали. К столу подошел тот самый молодой человек, что все это время неуверенно мялся поодаль у стенки.

Похоже, Дарвин ничуть не удивился. Кивнув, он произнес с набитым ртом:

– А я все гадал, кто из нас троих вас так интересует. Правда, странно, что это оказался именно я, ведь я в этом городе почти ни с кем не знаком.

– Знаю, сэр. – Молодой человек вежливо поклонился Дарвину и Поулу, но явно чувствовал себя не в своей тарелке и нерешительно переминался с ноги на ногу. Он был без головного убора, русоволос и чисто выбрит, хотя, пожалуй, его цветущее свежее лицо еще не нуждалось в бритве. – И тем не менее я хочу поговорить именно с вами.

Он снова уныло покосился на Джейкоба Поула.

Дарвин оглядел его с головы до ног. Молодой человек был хорошо одет и ладно скроен, однако в нем ощущалась некоторая излишняя солидность, а открытая юношеская физиономия отнюдь не блистала умом.

– При полковнике Поуле можете говорить совершенно свободно, как наедине со мной. Я полностью ему доверяю. Полагаю, вас привела какая-то медицинская проблема?

– О нет, сэр. – Молодой человек смешался. – Или по крайней мере, сэр, не моя личная. Речь идет об… одном моем друге.

– Очень хорошо. – Дарвин поджал толстые губы и указал на место, освобожденное Джозефом Фолкнером. – Налейте себе бульона и расскажите мне об этом вашем друге. Только как можно подробнее, от начала и до конца. Подробности – основа любого диагноза.

– Да, сэр. – Молодой человек присел на краешек стула и откашлялся. – Меня зовут Джеми Мерчисон. Я родом из Шотландии. Приехал сюда изучать медицину под руководством доктора Уоррена.

– Мудрый выбор. Лучший врач в Лондоне. Вы сами избрали его в учителя?

– Нет, сэр. Мой отец.

– Понятно. Но если Уоррен не в состоянии разрешить вашу проблему, я убежден, что тоже ничем не смогу помочь.

– Сэр, у доктора Уоррена у самого со здоровьем неважно. Более того, он утверждает, что вы превосходите его, особенно в постановке диагнозов. В любом случае я не консультировался с ним и по другим, более личным причинам. Видите ли, леди, о которой идет речь…

– Леди!

– Да, сэр. – Мерчисон растерялся. – Это плохо?

– Нет. Но я должен извиниться. Девять из десяти людей, начинающих с того, что один их друг страдает от какой-то болезни, на самом деле описывают свою собственную проблему. Я предполагал, что и в вашем случае дело обстоит точно так. Пожалуйста, продолжайте.

– Да, сэр. Эта леди – Флоренс Траструм, троюродная сестра доктора Уоррена, я у него с ней и встретился. Она приехала с острова Мэн и сейчас находится в услужении в доме вашего друга, мистера Фолкнера. Это еще одна причина, по которой я решил довериться именно вам. Мы с Флоренс познакомились около четырех месяцев назад и стали друзьями. А две недели назад она пришла ко мне и призналась, что иногда испытывает очень странное физическое ощущение.

– А именно?

– В определенных условиях у нее по рукам и лицу начинают словно мурашки бегать.

– И все?

– Нет, сэр. При этом у нее еще волосы дыбом становятся, как будто она увидела призрак.

– Волосы дыбом становятся. Каким медицинским термином это называется? Поскольку вы изучаете медицину, можем употреблять точное название, дабы просветить полковника Поула.

Мерчисон нахмурился и покачал головой.

– Что-то не припомню.

– Это состояние называется «формикация». Затвердите покрепче.

– Да, сэр. Но это не форме… форми.. формикации. Флоренс вовсе не покрывается гусиной кожей, да и вообще это с ней случается не из-за страха или холода. Она говорит, точно то же может произойти, когда она совершенно беззаботна, или отдыхает, или вообще думает о совсем других вещах. Потому-то я так и дивлюсь, сэр. У вас ведь огромная практика – вы уже сталкивались с подобными симптомами?

– Ни разу, – живо отозвался Дарвин, потирая небритый подбородок. – А вы когда-нибудь при этом присутствовали? Или еще кто-нибудь?

– Я – нет. Она говорила, что один раз с ней был мистер Фолкнер, а в другой раз – Ричард Кросс, который живет у мистера Фолкнера. Но ни один из них ничего такого не увидел и не почувствовал.

– А когда и где это происходит?

– Что до времени, то в самое разное. Что же до места, то в ее собственной комнате на первом этаже дома мистера Фолкнера в Сент-Мери-ле-Боу. Я и сам там бывал – и тоже ничего необычного не увидел и не ощутил.

– Значит, со своим учителем, доктором Уорреном, проконсультироваться вы не думали?

– Думал, сэр. Видите ли, если доктор Уоррен решит, что Флоренс больна, то сочтет своим долгом уведомить ее родителей. А они наверняка будут настаивать, чтобы она вернулась лечиться домой, – они не понимают, какие хорошие доктора могут лечить ее здесь. А если она уедет на остров Мэн, а мне придется остаться…

– Прекрасно понимаю. Но какую роль вы отводите мне?

– Сэр, я всего-навсего студент. Я о многих недугах и не слышал-то никогда. А Флоренс сказала, нынче вечером вы будете в гостях у мистера Фолкнера. Вот я и подумал, может, вы обнаружите у нее какой-нибудь симптом, который я не заметил. Если бы вы только взглянули на нее…

– Непременно взгляну, – виновато улыбнулся Дарвин. – Пока мой друг полковник Поул не вывел меня на чистую воду, уж лучше добровольно сознаюсь в собственной слабости. Я бы и без вашей просьбы взглянул, никуда бы не делся. Привычка ставить диагнозы в меня просто въелась, это для меня образ жизни.

– Благодарю вас, сэр. – Мерчисон заметно расслабился. – Видите ли, она вовсе не выглядит больной. Вы можете придумать еще какое-то объяснение ее состоянию?

– Никакого, – решительно покачал головой Дарвин. – Не знаю ни одного заболевания с подобными симптомами. Но я, разумеется, не истина в последней инстанции. В том, что касается постижения человеческого тела, даже лучшие из нас – дети, еще и ходить как следует не выучившиеся. Можете утешаться вот чем: хорошее самочувствие – лучшее известное мне доказательство доброго здоровья. Если у Флоренс и впредь не разовьется никаких симптомов, кроме тех, что вы описали, ей можно не тревожиться. Но, признаюсь, мне бы очень хотелось увидеть…

Договорить ему не дали. В таверну опрометью вбежал какой-то небритый мужчина с фонарем в руках. Невзирая на стужу, одет он был лишь в грязные штаны и тонкую синюю рубашку.

– Доктор Дарвин! – закричал мужчина, озираясь по сторонам. – Есть здесь доктор Дарвин?

– Вот он. – Дарвин приподнялся, нашаривая под столом тяжелую трость. – Черт возьми, Джейкоб, не выудите мне ее? Я не создан для нагибаний. – Он повернулся к человеку с фонарем. – Я доктор Дарвин. Что вам угодно?

– Беда, сэр! – Незнакомец тяжело дышал, ловя ртом воздух. – На выставке при таможне. Меня послали поискать вас и спросить, не сходите ли вы туда.

Дарвин бросил быстрый взгляд на Джеми Мерчисона. Тот покачал головой.

– Нет, сэр, я тут ни при чем.

– Тогда пойдемте со мной. Возможно, вам представится случай пополнить свою копилку медицинских познаний. – Дарвин повернулся к запыхавшемуся посланцу. – Полагаю, кому-то на выставке стало плохо?

– Нет, сэр. – Бедно одетый служитель уже проворно шагал к выходу, но тут обернулся с мрачною миной. – Кто-то умер.

Дарвин с Мерчисоном зашагали следом. Джейкоб Поул внезапно обнаружил, что остался за столом в полном одиночестве.

– Ах ты, дьявольщина, – пробормотал он, а потом обвел взглядом комнату. – Нет, ну вы видели? Сидят здесь, чешут языками и едят, едят, едят – да столько, что на дюжину нормальных людей хватит. Я сижу себе, слушаю. – Выудив из кармана несколько монет, он бросил их на опустевшее блюдо. – А потом как сорвутся с места – и догадайтесь, кому приходится платить по счету? Ни за что не доверяйте философу, друзья мои, – очистит ваши карманы не хуже любого жулика, да еще и объяснит, как вам повезло вообще при штанах-то остаться.

– Подагра, – скривился Дарвин, когда они с молодым студентом пробирались вслед за фонарем посыльного по окутанным туманом улицам Лондона.

Затяжные белесые сумерки февральского дня уже подходили к концу, и во всех домах зажигались огни. Накануне мело, но сегодня улицы расчистили, так что лишь кое-где серели курганы талого снега. Желтый свет, что сочился из высоких узких окон, не столько освещал тротуар и мостовую, сколько подчеркивал закругленные тени блеклых сугробов.

Трость Дарвина гулко стучала по мокрым камням.

– Гнусная подагра, и гнусная погода. Врачу, исцелися сам [12]12
  Евангелие от Луки, 4:23.


[Закрыть] – а этого-то я и не могу. Я диагностировал свое состояние и весьма неплохо врачую его при помощи банок и настойки на ивовой коре, однако до конца вылечить не могу. Воздержание и умеренность в еде весьма помогают, но от этого ползучего холода все начинается сызнова. Далеко еще?

– Несколько сотен ярдов. – Джеми Мерчисон с трудом сдержался, чтобы не поддержать Дарвина под руку. Доктор был непомерно тучен и слегка прихрамывал, хотя ковылял вперед весьма энергично и бойко. – По Истчип и Грейт-Тауэр-стрит, сэр, а потом на юг, к реке. Самое большее, с полмили. А вы еще не были на выставке, доктор Дарвин? Последние десять дней все в Лондоне только о ней и говорят.

– Я не был. Полковник Поул, вот кто по этой части – завтра он как раз собирается. Что же до меня, когда кто-нибудь начинает разглагольствовать о бесценных сокровищах, персидских демонах и тайнах Заратустры, я сразу же подозреваю просто-напросто попытку заинтриговать весь город.

– Но это совсем другое дело, сэр. Рубин защищен проклятием – и теперь вот, похоже, оно проявило свою силу.

– Посмотрим-посмотрим. В городе, где так и кишат всякие считающие свиньи, танцующие медведи, пожиратели огня, шпагоглотатели и продавцы всего на свете – от китайских афродизиаков до индийского опия и французских слабительных, – нетрудно утверждать что угодно. Насколько могу судить по своему опыту, Лондон притягивает к себе шарлатанов со всей Англии, точь-в-точь как припарка – отравленные соки тела. А сами вы были на выставке, мистер Мерчисон?

– Да, сэр. Дважды. – Мерчисон отвернулся, скрывая смущение. – Я ходил с Флоренс.

– Тогда расскажите, что там видели. Своим скептицизмом я подаю дурной пример. В жизни, как при обследовании нового пациента, всегда следует держать разум открытым – ради свежести восприятия. Расскажите мне все.

– Да через пару минут сами увидите – мы уже почти на месте. Но все очень просто. Две недели назад некий перс, Дариуш Шарани, снял зал, где проводится выставка, и теперь демонстрирует там священную реликвию, редкостный древний рубин. Он известен как Сердце Ахурамазды и очень велик – с кулак рослого мужчины. Однако более всего необычности выставке придает то, что, хотя сам Шарани неотлучно дежурит при сокровище, от всякой другой охраны он отказался. Перс утверждает, будто бы Сердце обладает собственной защитой – заключенным в камне проклятием. Оно пробуждает демона, что сковывает и лишает сил всякого, кто дерзнет прикоснуться к рубину. И если Дариуш Шарани как можно быстрее не изгонит демона, вор умрет.

– Ну, сказать-то легко. А кто-нибудь проверял слова перса?

– Да, проверяли, когда выставка только открылась. Перед лицом более сотни зрителей четверо человек пытались взять камень, а Шарани преспокойно стоял рядом и улыбался. Они по очереди дотрагивались до сокровища – и по очереди застывали, не в силах пошевельнуться. Так и стояли, пока Шарани не коснулся Сердца Ахурамазды и не прошептал заклинания, усмиряющие демона. Тогда их всех отпустило. Выглядели они не очень-то бодро, но двигались вполне нормально.

До Мерчисона донеслось саркастическое хмыканье Дарвина.

– Я думал то же самое, сэр, – кивнул юноша. – Нетрудно заплатить какому-нибудь нищему оборванцу, чтобы он на несколько минут застыл, а потом всем рассказывал, будто его, мол, сковало проклятие. Но один из четырех был человеком знатным. Графа Марбери не подкупишь и не совратишь. И он клянется, что едва попробовал взять Сердце Ахурамазды, как тотчас же оказался в когтях демона и не мог даже пальцем пошевелить, пока Шарани не произнес отпускающего заклинания. А еще он говорит, что хватка демона – чистая пытка и не похожа ни на одну боль, какую ему пришлось испытывать когда-либо прежде.

Они добрались до места, где проводилась выставка, – прямоугольного здания из серого известняка в пятидесяти ярдах от реки. Обитые железом двойные двери сейчас стояли нараспашку, однако были снабжены двумя тяжелыми засовами. На левой створке висело объявление, что Сердце Ахурамазды будет выставляться здесь с 30 января по 25 апреля. На правой – цена за вход: по два пенса с человека.

Внутри с полдюжины масляных ламп освещали продолговатый зал. Посередине усыпанного песком пола размещалась большая металлическая пластина, на которой стоял серебряный пьедестал. На вершине его лежала черная бархатная подушка, накрытая стеклянной полусферой.

Посыльный с Мерчисоном заторопились к дальней стене, где несколько человек сбились в кучку вокруг распростертой неподвижной фигуры. Но Дарвин остановился в двух шагах от двери, озадаченно морща нос и втягивая воздух. Простояв так секунд десять, доктор двинулся к пьедесталу и внимательно осмотрел пустующую подушку. Потом с силой ударил тростью об пол, прислушался к гулкому отзвуку и только после этого присоединился к остальным.

Тело лежало навзничь. Глаза были открыты, руки раскинуты. Дарвин опустился на колени подле покойника и изумленно ахнул: это оказался тот самый черноволосый незнакомец из таверны «Голова вепря».

– А вы кто такой, сэр? – осведомился один из присутствующих, хорошо одетый джентльмен в тяжелом шерстяном пальто, из-под которого виднелись полы сутаны. – За магистратом уже послали.

– Я Эразм Дарвин, врач, – отозвался Дарвин, не поднимая головы. – Но боюсь, этому бедняге я уже помочь не в состоянии. Кто-нибудь его знает?

– Я знаю, сэр, – выступил вперед ночной сторож с жезлом и потайным фонарем в руках. – Последние два года он тут постоянно ошивался, особливо когда пропадало что-нибудь из драгоценностей. Только вот ни разу доказательств не хватало, чтобы отправить его поплясать в Тайберне. [13]13
  Место публичных казней в Лондоне, использовалось до 1783 г.


[Закрыть]

– Это вы послали за мной, обнаружив его?

– Никак нет, сэр, не я.

– Тогда кто же?

Все молчали. Дарвин повернулся к посыльному, но тот твердо покачал немытой головой.

– Ни один из этих джентльменов, сэр. Какой-то человек, я его никогда раньше не видел, дал мне флорин на Лауэр-Темз-стрит и сказал, мол, на выставке кто-то помирает, пускай я сбегаю в «Голову вепря» и приведу доктора Эразма Дарвина.

– Я видел несчастного в этой самой таверне живым менее часа назад. – Склонившись над покойником, Дарвин пощупал ему запястье, потом прикоснулся к виску, губам и впадинке на шее. Расстегнув фланелевую куртку, наскоро обследовал грудь и живот. И наконец встал. – Он мертв не более тридцати минут. Кто его нашел?

– Да вот я и нашел. – Сторож приподнял жезл. – На первом же обходе. Вижу – окно с задней стороны открыто, дай, думаю, погляжу, что там такое. Ну, открыл дверь, – он встряхнул тяжелой связкой ключей, – ими вот. Захожу. А он тут, мертв-мертвехонек. И рубина нет.

– Лежал точно так же, как сейчас?

– Да, сэр. Наверное, ковылял сюда, к окну, да так и не добрался, помер.

Дарвин покачал головой, указывая на пол. В свете фонаря отчетливо выделялись две извилистые полосы, что вели от металлической пластины к мокрым, стоптанным подошвам покойника.

– Нет, его сюда отволокли волоком. Вы уверены, что никто из присутствующих этого не делал?

– Совершенно исключено, сэр, – снова подал голос священник. – Я как раз проходил мимо и вошел сразу же за сторожем. Этот несчастный лежал ровно так, как вы сейчас видите.

– Ровно так, как швырнул его демон, – негромко заметил оборванец-посыльный.

Кучка собравшихся вокруг тела людей нервно поежилась, с беспокойством оглядывая полутемный зал.

– Но-но, только без богохульства, – кротко пожурил священник. – Не след призывать демонов, когда здесь только что умер человек. Уверен, доктор сумеет назвать нам вполне естественную причину смерти.

Все взоры обратились на Дарвина. Тот пожал плечами и раздраженно встряхнул головой.

– Диагноз напрашивается сам собой – внезапный сердечный приступ. Однако не могу с чистой совестью сказать, что тем все и объясняется. Ведь я видел этого человека совсем недавно, причем разглядывал его весьма тщательно. И он вовсе не стоял на краю могилы. Тут что-то другое.

Нагнувшись, доктор приподнял вялую правую руку мертвеца и перевернул ее. На ладони отчетливо выделялся зловещий отпечаток в форме сердца: белый внутри и пылающий, кроваво-красный по краям.

– Метка Зверя!

Все, кроме Дарвина и Джеми Мерчисона, попятились.

– Вздор! – Голос священника звучал куда менее уверенно, чем слова. – Обычная рана – ожог. Разве не так, сэр?

– Нет, не так. – Дарвин поманил Мерчисона, и юноша опустился на колени, чтобы разглядеть след повнимательнее. – Ни один студент-медик не согласился бы с подобным заключением, вздумай я его высказать. Что же до шрама… – Он замолчал, а потом вдруг поднял взгляд. – Хотелось бы мне провести более полный осмотр тела. За двадцать лет практики я не видел ничего подобного.

Доктор выпрямился, снова подошел к пьедесталу и поднял стеклянную сферу.

– Берегитесь! – испуганно вскрикнул Джеми Мерчисон.

– Беречься – чего? – Дарвин разглядывал пустующее гнездышко среди черного бархата и посеребренный пьедестал. – Если никакого демона, охраняющего Сердце Ахурамазды, не существует, то мне ничего не грозит. А если такой демон и есть, то я опять-таки могу не бояться, поскольку он несет стражу при рубине, а рубина здесь нет.

– Так вы и в самом деле верите, что мы имеем дело с… с… – не в силах произнести слово «демон», священник закончил иначе: – …с великой тайной?

– Нет, сэр. – Круглое лицо Дарвина выражало живейшее любопытство. – Мы столкнулись не с тайной, а по крайней мере с пятью тайнами сразу. Как умер этот несчастный? Кто его убил – или же что его убило? Где Сердце Ахурамазды сейчас? Где его верный страж Дариуш Шарани и почему он сбежал? И наконец – загадка, пожалуй, самая незначительная, но и самая странная, – кто призвал меня сюда на помощь мертвецу, когда мое призвание – помогать живым?

Званый ужин в доме Джозефа Фолкнера принял самый что ни на есть диковинный оборот. Еще изначально гостям – было их около полудюжины – посулили захватывающую научную и литературную беседу с выдающимся врачом и изобретателем из Средней Англии. Однако вместо обещанного остроумца взорам гостей предстал крайне задумчивый и неразговорчивый Дарвин. Он добросовестно уничтожил причитающуюся ему порцию йоркширского пудинга и ростбифа с петрушкой и хреном, не побрезговал и добавкой, но как ни в чем не бывало переложил на плечи остальных сотрапезников все труды по поддержанию светской беседы. Лишь когда подали десерт – фрукты в коньяке со взбитыми сливками, – доктор поднялся, поковырял пальцем во рту, вытаскивая застрявший меж задних зубов кусочек мяса, и произнес:

– Джентльмены… и, разумеется, дамы. С вашего позволения мне хотелось бы сыграть в одну игру. Если не возражаете, я поделюсь с вами некой загадкой и был бы крайне рад услышать любые мнения или мысли по этому поводу.

– Ну наконец! – взмахнул рукой Джозеф Фолкнер. – Говорите же, Эразм! Признаюсь, ваше молчание меня изрядно беспокоило. Остальные уже наговорились вволю, однако мои друзья сошлись сюда послушать именно вас.

Гости дружно закивали – все, кроме престарелой тетушки Джейкоба Поула. Старушка была туга на ухо, но, коротая время за винцом, ничуть не расстраивалась, что пропускает беседу.

– Всем, кто пришел меня послушать, предстоит разочарование, – предупредил Дарвин. – У меня нет ответов, одни только вопросы. – Он обвел взглядами комнату, залитую светом настенных канделябров и подвесных ламп, и убедился, что полностью завладел вниманием слушателей. – Позвольте для начала описать кое-какие события, произошедшие со мной сегодня.

Он тщательно и в подробностях изложил все, начиная с появления в таверне «Голова вепря» оборванного посланца и кончая своим уходом из выставочного зала на ужин к Фолкнеру. Рассказывая, доктор внимательно разглядывал сидящих за столом.

Общество собралось довольно любопытное и разношерстное. Домашний уклад Джозефа Фолкнера был пронизан духом своеобразного равенства, а потому званые на ужин гости сидели вперемежку со слугами.

Место Дарвина находилось во главе стола. Напротив него располагался сам хозяин, а слева от Фолкнера – Мэри Роулингс, рыжеволосая тридцатилетняя красотка с молочно-белой кожей и очень решительными голубыми глазами. Она то и дело собственническим жестом накрывала ладонью руку пожилого джентльмена. Дарвин мысленно пожал плечами – он придерживался весьма либеральных взглядов. Во-первых, мисс Мэри наверняка знает, что по ту сторону Атлантики у Фолкнера имеется законная супруга, а во-вторых, она уже не маленькая, прекрасно может сама принимать решения.

Кресло посередине стола пустовало. Оно предназначалось для владельца фабрики по производству сельскохозяйственного оборудования, но его задержали дела в Норвиче. Он прислал записку с извинениями, и в конце ужина на свободное место тихонько скользнула протеже молодого Мерчисона, синеглазая и русоволосая Флоренс Траструм. Она налила себе кофе и положила глазированных слив. Джозеф Фолкнер не почитал традиционного классового деления, так что ее переход из прислуги в участницу трапезы не вызвал никакого удивления.

Дарвин успел уже присмотреться к Флоренс, пока та руководила подающими на стол лакеями, и пришел к выводу: второй такой здоровой, энергичной и непосредственной девушки во всем Лондоне еще поискать. Любые воображаемые недуги были от нее далеки, как от луны, что делало рассказ Джеми Мерчисона еще менее правдоподобным.

Напротив Флоренс, между полковником Поулом и его глухой тетушкой, сидел Ричард Кросс, молодой человек лет двадцати пяти. По словам Мерчисона, он тоже заходил в комнату девушки и не обнаружил там ничего необычного. Кросс был худощав, нервен и заметно сутуловат. В доме он занимал положение промежуточное между платным жильцом и просто гостем. На протяжении всего ужина Кросс не отрывал черных умных глаз от тарелки и лишь сейчас обратил взгляд на Дарвина.

Когда доктор закончил рассказ, наступило почтительное молчание.

– Как видите, – подытожил Дарвин, – пред нами встает пять загадок, на которые надо дать пять ответов. Имеются ли у вас какие-нибудь мысли на этот счет?

Ответом стала очередная долгая пауза.