Текст книги "Наставники"

Часть вторая
ОЖИДАНИЕ

13. Ректору становится хуже

Недели проходили за неделями, в парадной спальне Резиденции каждый вечер зажигался свет, и нам по-прежнему приходилось навещать ректора, чтобы разговаривать о распределении научно-исследовательских стипендий на будущий год или гадать вместе с ним, когда врачи разрешат ему отобедать в трапезной. Кристл больше не мог этого выносить и всякий раз под каким-нибудь предлогом отказывался идти к ректору, а извиняясь перед леди Мюриэл, с трудом подавлял раздражение. Леди Мюриэл превосходно понимала в чем дело и всячески показывала, что презирает его. «Я всегда знала, что он неотесанный грубиян», – говорила она Рою.

А Рой был теперь ее главной опорой в жизни. Только от него она и соглашалась принимать помощь. Ему приходилось часами сидеть у постели Ройса и слушать, как тот толкует о своем выздоровлении, – а потом спускаться в гостиную, чтобы утешить леди Мюриэл, которая ни с кем другим никогда не говорила про свои горести.

Рой любил и ректора и леди Мюриэл, его любовь помогала ему держаться, но он был страшно измучен. Такое испытание любому из нас вымотало бы нервы, а для Роя, с его приступами депрессии, это было просто опасно. Тем не менее именно ему приходилось чаще других наблюдать, как удивляется Ройс, обнаруживая, что после временных псевдоулучшений он продолжает катастрофически худеть и чувствует себя все хуже.

Мы понимали, что вскоре леди Мюриэл будет вынуждена сказать мужу правду. И многие ждали этого с большим нетерпением – нас очень угнетало постоянное притворство у постели умирающего. Даже такие добросердечные люди, как Пилброу или Браун, жаждали освободиться от этого тяжкого бремени, перевалив всю его мучительную тяжесть на Ройса и леди Мюриэл. Это был эгоизм здоровых людей, который защищает нас от страданий перед лицом чужой смерти. Человек, не отгораживающийся в мыслях от смерти – а сейчас так вел себя только Рой Калверт, – невыносимо страдает. Все, кроме Роя, смотрели на умирающего ректора сквозь призму своих собственных житейских забот, и даже Браун хотел, чтобы леди Мюриэл открыла мужу правду, избавив таким образом его, Брауна, от постоянного напряжения во время визитов к ректору. Да, даже Браун хотел, чтобы Ройс узнал правду – но только после праздника: ведь на праздник в колледж должен был приехать сэр Хорас Тимберлейк, и они с Кристлом тщательно подготовились к встрече. Браун, по-всегдашнему откровенно, сказал:

– Если праздник состоится, ректору хуже не будет. А если его отменят, то нам не удастся поговорить с сэром Хорасом, и, возможно, он никогда уже не приедет в колледж. Так что, надеюсь, леди Мюриэл немного повременит.

Праздник приближался, и наставники уже почти не скрывали, что очень хотят попраздновать. Некоторым из нас было стыдно: человеку иной раз легче признать, что он великий грешник, чем сознаться в мелком эгоизме. Мы стыдились – и все же очень хотели, чтобы праздник состоялся. Как бы с общего согласия – хотя ни слова не было сказано вслух, – в Резиденции мы обходили эту тему молчанием, считая, что при леди Мюриэл и Джоан неприлично упоминать о дате праздника или визите сэра Хораса. Нам было бы слишком стыдно сознаться в собственном эгоизме. Пусть леди Мюриэл сама решает, как ей поступить, думали мы.

Праздник был назначен на последний вторник перед великим постом, а в воскресенье я случайно встретился с Джоан: мы оба шли к Джего в гости. Джоан сразу же, с первых слов, нашла предлог, чтобы заговорить о Рое Калверте, а я лишний раз подивился, как одинаково ведут себя все влюбленные.

Джего каждое воскресенье приглашал коллег к себе на чан, но в тот день пришли только мы с Джоан. Миссис Джего встретила нас необычайно высокомерно: перед нашим приходом она, по-видимому, твердила себе, что никто к ним не придет, не придет именно из-за нее, – а поэтому приняла нас покровительственно и свысока.

Джего, передавая нам чашки, мягко – чересчур, на мой взгляд, терпимо и мягко – подтрунивал над ней. Чай у них всегда был замечательный, сервировка – как и все, чем окружала себя миссис Джего, – лучшая в колледже: вкус у этой женщины был не менее тонкий, чем у Брауна, хотя она и уступала Брауну в изобретательности. Джоан, которая не отличалась особой домовитостью, но любила хорошо поесть, спросила, как миссис Джего делает домашнее печенье. Однако та была слишком разобижена, чтобы увидеть в этом вопросе комплимент. Зато потом Джоан восхитилась фарфоровым сервизом, и миссис Джего немного оттаяла.

– Нам подарили его к свадьбе, – весело сказала она.

– Я думаю, что венчание в церкви вовсе не пустой обряд, – раздумчиво проговорила Джоан.

Миссис Джего, окончательно забыв про свои обиды, деловито воскликнула:

– Еще бы! Вам не следует даже думать ни о чем Другом!

– Она имеет в виду, что при церковной свадьбе вы получите гораздо больше подарков, – вставил Джего.

Миссис Джего счастливо рассмеялась.

– Что ж, они нам очень пригодились, и ты не можешь этого отрицать, – сказала она.

– Я, признаться, целиком и полностью согласна с вами, – поддержала ее Джоан.

Во взгляде Джего засветилась издевка.

– Ох уж эти женщины! – воскликнул он. – Вы обе притворяетесь, что любите книги, по вам никогда не избавиться от вашего природного естества. Жутчайшая практичность – вот непременное свойство любой женщины.

Им обеим это понравилось. Им нравилось, когда их объединяли – пожилую разочарованную женщину и пылкую, искреннюю девушку. Да, он сумел угодить им обеим: его обаяние подействовало даже на сварливую миссис Джего, а Джоан улыбнулась ему, как она обыкновенно улыбалась только Рою.

Все еще улыбаясь, девушка посмотрела на миссис Джего, и та, ответив ей такой же приветливой улыбкой, с непритворным участием спросила ее об отце:

– Он мучается?

– К счастью, нет. Только чувствует иногда общее недомогание.

– Слава богу, – проговорила миссис Джего.

Джоан сказала:

– Он очень похудел и ослаб. Мама понимает, что больше нельзя скрывать от пего правду.

– Когда же она ему скажет?

– Буквально на днях.

Мы с Джего переглянулись. Мы не поняли, а спросить не решились, подождет ли она до среды.

– Ей, наверно, будет очень тяжело, – проговорила миссис Джего.

– Им обоим было бы сейчас гораздо легче, если бы отец узнал все с самого начала, – сказала Джоан. – И он имел на это право, я уверена. Да-да, я уверена, что от человека нельзя скрывать ничего жизненно важного – мы не такие мудрые, чтобы брать это на себя, вот в чем дело.

– Для молоденькой девушки вы рассуждаете удивительно разумно, – сказал Джего. – Мне в двадцать лет казалось, что я знаю все на свете.

– Ничего не поделаешь, ведь вы мужчина, – проговорила Джоан. Это был реванш за отзыв Джего о женщинах. – А мужчины поздно взрослеют.

– Очень поздно, согласен, – улыбнувшись отозвался Джего. – Но сейчас я уже достаточно взрослый, чтобы понять, насколько правильно вы оцениваете… ошибку леди Мюриэл. Да, она должна была сразу же открыть ему правду.

– Надеюсь, мне никогда не пришлось бы скрывать от тебя правду! – воскликнула миссис Джего.

– А я думаю, что мое бесстрашие ничего но стоит в сравнении с твоим, – заметил ее муж.

– Надеюсь, мне удалось бы сделать именно то, что необходимо, – простодушно улыбаясь, сказала миссис Джего.

Возможно, она всю жизнь будет готовиться к величайшим испытаниям, подумалось мне. Я все еще размышлял об этом, когда Джоан, поспешно распрощавшись, убежала на какую-то вечеринку, и миссис Джего опять почувствовала себя оскорбленной. После ухода Джоан Джего сказал:

– Какая милая и умная девушка. Жаль, что она держится такой букой. Да, удивительно достойная девушка.

– Может быть, ты и прав, – проговорила миссис Джего. – Но она могла бы не показывать, что ей непереносимо скучно, когда ее пытаются развлечь.

– Эта вечеринка наверняка интересует ее только потому, что она надеется встретить там Роя Калверта, – сказал я.

– Дай им бог, чтобы у них все сладилось, – заметил Джего. – Она поможет ему преодолевать его неуравновешенность.

– А я надеюсь, что его не заполучит ни одна женщина! – воскликнула миссис Джего. – Он слишком мил и обаятелен для семейной жизни.

Джего нахмурился, и на минутку она развеселилась. А потом принялась брюзжать. На нас выплеснулось все ее скопившееся за вечер раздражение. Ей невыносимо видеть, восклицала она, снобизм этой так называемой леди, которая считает, что женам наставников незачем бывать в Резиденции.

Ей, разумеется, неудобно было спросить Джоан – но как, на взгляд Джего, сумеет она подготовить Резиденцию к их въезду, когда он станет ректором?

Тут я опять подумал, что она всю жизнь будет готовиться к величайшим свершениям.

– Неужели ты думаешь, – выговаривала она мужу, – что мне удастся наладить нормальную жизнь в Резиденции за каких-нибудь полгода? Я понимаю, что мне там вовсе не место, и хочу только благоустроить твое жилище. Хоть это-то я могу для тебя сделать.

Будет очень неловко, если она начнет заводить такие разговоры и при других, думал я, возвращаясь к себе. Более оскорбительного и грубого нарушения общепринятых в нашем колледже норм нельзя было и придумать; я решил, что Браун как глава нашей партии должен узнать об этом немедленно.

– Ну и ведьма! – вспыхнув от возмущения, буркнул он, когда я передал ему речи миссис Джего. На этот раз он был по-настоящему раздражен. Джего обязательно следовало предостеречь – однако с ним было очень трудно говорить об его жене. – Да, все это весьма опасно, – проворчал Браун.

Когда они с Кристлом зашли ко мне после обеда, Браун уже успокоился.

– Мы не станем докучать вам разговорами о выборах, – приветливо сказал он. – Нам просто надо как можно лучше подготовиться к встрече сэра Хораса.

– Вы знаете его вкусы? – спросил меня Кристл.

– В прошлый раз нам показалось, что он гурман, – объяснил мне Браун. – И мы подумали, что вам, может быть, известны какие-нибудь особые его пристрастья.

Они готовились к встрече тщательно и умело – так же тщательно и умело, как вели предвыборную кампанию. Для них не существовало незначительных и маловажных деталей. Однако я ничем не мог им помочь: все, что было известно мне, они уже узнали и учли. Кристл попросил меня пригласить в среду сэра Хораса на завтрак.

– К тому времени мы уже успеем ему надоесть, – сказал он. – Нельзя ему показывать, что мы постоянно его опекаем. – Кристл холодновато улыбнулся. – Но и совсем выпускать его из-под нашей опеки тоже нельзя.

– Винслоу интересовался, – сказал Браун, – по делу ли приедет в колледж сэр Хорас. И если нет, то почему мы хотим рассадить всех не так, как обычно. Он утверждал, что мы переоцениваем влиятельность нашего гостя.

– Винслоу меня поражает, – проговорил Кристл, вложив в эту фразу странно зловещий оттенок. – Ну, а мы, на мой взгляд, очень неплохо подготовились к встрече.

– Остается только пожелать нам, чтобы встреча состоялась, – заметил Браун. – До праздника еще сорок восемь часов, а из Резиденции сообщают не очень-то утешительные вести.

Я повторил им слова Джоан, сказанные ею у Джего.

– Я поверю, что мы встретились с сэром Хорасом, только когда усажу его за праздничный стол, – проговорил Браун.

– Да, все это весьма прискорбно, – сказал Кристл.

Послышался негромкий стук в дверь, и я с удивлением увидел Найтингейла. Мне показалось, что он чем-то встревожен, но его бледное лицо было необычайно решительным. Он поздоровался со мной – чтобы не нарушать элементарных правил вежливости, – спросил, не возражаю ли я против его вторжения, и сразу же обратился к Брауну:

– Я заходил к вам и вчера вечером, и сегодня, да все не мог застать и решил, что вы у кого-нибудь из ваших друзей.

– Как видите, меня не так уж трудно найти, – сказал Браун.

– У вас личный разговор? – спросил я Найтингейла. – Тогда мы с Кристлом можем посидеть в спальне.

– Пожалуй, личный, – ответил Найтингейл. – Но я вполне могу говорить и при вас.

Он сел в кресло, перегнулся через подлокотник к Брауну с Кристлом и спросил:

– Как будут перераспределяться административные должности, если Джего пройдет в ректоры?

Кристл посмотрел ему в глаза, потом перевел взгляд на Брауна и, немного помолчав, ответил:

– Вы знаете то же, что и мы, Найтингейл.

– Знаю, да по все, – возразил тот.

– Вы знаете то же, что и мы, – повторил Кристл. – Если Джего выберут в ректоры, освободится одна-единственная административная должность – та, которую он занимает сейчас. И вам известно не хуже, чем нам, что кандидата на эту должность выбирает сам ректор.

– Не надо цитировать мне Устав, – сказал Найтингейл, – я и сам могу его прочитать.

– Я просто ответил на ваш вопрос.

– Я знаю Устав, – повторил Найтингейл. – А сейчас мне нужно выяснить, как у вас распределены роли. – Он улыбнулся. Это была улыбка бесконечно наивного человека, которому за каждым событием чудятся хорошо организованные злокозненные махинации.

– Должен вам заметить… – начал Кристл, но Браун, перебив его, торопливо сказал:

– Если Джего, как мы надеемся, станет ректором, то он, я думаю, без всякой предубежденности рассмотрит любые разумные предложения. Но мы еще ни разу не разговаривали с ним об этом.

– Именно так и будет, – поддержал друга Кристл. – Ректор всегда советуется с коллегами…

– Это-то мне известно, – опять повторил Найтингейл.

– …хотя он и не обязан следовать их советам, – закончил Кристл, едва сдерживая раздражение. – И я знаю немало случаев, когда ректоры действовали вопреки советам своих коллег. Если вы спрашиваете нас, как поступит Джего, мы можем высказать вам только свои предположения. Но знаем мы не больше вашего. Лично я уверен, что старшим наставником он назначит Брауна. Тут у меня нет ни малейших сомнений. А на должность, которую сейчас занимает Браун, ему надо будет подыскать кого-то еще.

– Вы правы, сомневаться тут не приходится, – посмотрев на Брауна, заметил Найтингейл.

– А если б вы усомнились, это было бы прямым оскорблением, – зло вставил я. – Всякий нормальный человек при первой же возможности назначил бы Брауна на эту должность.

Найтингейл помолчал.

– Стало быть, если я вас правильно понял, кандидата на должность наставника еще не подобрали? Вот я и пришел сказать вам, что рассчитываю получить эту должность.

Мы молча смотрели на него. А он продолжал:

– Я старше всех других членов Совета, которые не занимают административных должностей. Есть, правда, еще Кроуфорд, он старше меня, но ему не нужны административные должности. С тех пор как я работаю в колледже, меня неизменно обходили, если освобождалась какая-нибудь должность. И я должен знать, что теперь уж этого не случится.

Браун, понимая, что надо говорить помягче, сказал:

– Мне совершенно очевидно, что Джего со всей серьезностью рассмотрит вашу кандидатуру. Или, говоря иначе, он попросту обязан рассмотреть вашу кандидатуру в первую очередь. Так что у вас, на мой взгляд, нет сейчас никаких оснований для беспокойства.

– Все это звучит слишком туманно, – сказал Найтингейл. – Мне много раз давали туманные обещания, а потом напрочь забывали про них.

– Ничего более определенного вы ни от кого сейчас не услышите, – твердо сказал Кристл.

– Значит, вы ничего не можете мне пообещать? – полупросительно, полуугрожающе проговорил Найтингейл.

– Не можем, – отрезал Кристл.

– Именно не можем, – мягко сказал Браун. – Мы не имеем никакого права давать обещания за будущего ректора. Вы и сами должны с этим согласиться. Если он решит попросить у нас совета – а мне кажется, что такая мысль должна бы прийти ему в голову, – то мы, конечно, не забудем сегодняшнего разговора, тут уж вы можете не сомневаться. Мы гарантируем вам, что ваша кандидатура будет рассмотрена совершенно беспристрастно.

– Мне этого мало, – сказал Найтингейл.

– Весьма прискорбно, – буркнул Кристл.

– Это и в самом деле весьма прискорбно, – проговорил Браун. – Мы не имеем права давать обещаний. И я просто не представляю себе, что тут можно сделать.

– Я знаю, что я могу сделать, – сказал Найтингейл.

– Что вы можете сделать?

– Я сам пойду к Джего и спрошу его напрямик.

Было уже очень поздно – слишком поздно для визитов, с облегчением подумал я, – по Найтингейл немедленно распрощался и ушел.

14. Поминовение основателей

Проснувшись на следующее утро довольно рано, я долго лежал в кровати, слушая, как часы отбивают четверти, и размышляя о расстановке сил в противоборствующих партиях. После первых совещании никто не изменил своих намерений, и партии остались прежними, хотя Винслоу с Гетлифом попытались перетащить на свою сторону Юстаса Пилброу. Это была единственная попытка открытой предвыборной агитации. Мы с Роем Калвертом собирались сходить к старику Гею, но Браун попросил нас подождать. Обе партии придерживались тактики пассивного ожидания; всем было известно, что в каждой из них есть колеблющиеся, но переубеждать их было пока что рано. Браун даже обрадовался, узнав, что Винслоу и Гетлиф так поторопились.

В нашей партии самым ненадежным членом был, конечно же, Найтингейл. Поджидая ритуального бидведловского «уже девять, сэр», я думал, что Найтингейл, вероятней всего, переметнется к нашим противникам. В его нынешнем состоянии он просто не слышал никаких разумных доводов. Вчера он потребовал прямого обещания. И на меньшее вряд ли согласится.

Выглянув после завтрака во дворик, я увидел Джего и решил, что его надо предупредить о притязаниях Найтингейла. Я спустился по лестнице; Джего сказал мне, что ни вчера, ни сегодня он не встречался с Найтингейлом, и спросил, почему меня это интересует.

– Он собирался поговорить с вами.

– О чем?

– Ему хочется получить обещание, что, став ректором, вы назначите его на должность наставника.

Лицо Джего потемнело от гнева, он выругался, но в эту секунду мы услышали, как кто-то постучал изнутри в окно первого этажа. Это был Браун; он поманил нас в дом, и мы вошли в спальню одной из квартир для гостей.

Спальню уже приготовили к приему гостя, в камине пылал огонь, а на столик возле кровати Браун положил несколько книг, я заметил большую Историю нашего колледжа и томик мемуаров о Кембридже восемнадцатого столетия.

– Что это вы тут делаете, Браун? – спросил Джего.

– Проверяю, все ли у нас готово к приему сэра Хораса.

Джего удивился.

– Надо, чтобы здесь было не слишком роскошно, – объяснил ему Браун. – А то вдруг у сэра Хораса сложится неверное представление о колледже? Вдруг он не заметит нашей бедности? Предусмотрительность иногда, знаете ли, очень полезна. Однако позаботиться о благопристойном уюте для нашего гостя тоже не вредно.

– Вам вовсе не пристало заниматься этим, Браун, – резко сказал Джего: уязвленная домогательствами Найтингейла гордость сделала его безрассудно раздражительным. – Нельзя превращать колледж в экзотическую гостиницу для богатеев. Они не достойны того, чтобы мы им прислуживали!

– Только ради бога не разговаривайте так с Кристлом! – торопливо, взволнованно и озабоченно воскликнул Браун. – Я-то человек не обидчивый. Я всегда готов прислушаться к чужому мнению. Но ведь люди бывают разные. Меня не обижают ваши мысли о сэре Хорасе, хотя я уверен, что вы ошибаетесь. Однако, даже если бы вы были правы, я все равно посчитал бы себя обязанным воспользоваться теми возможностями, которые предоставляет нам судьба. – Он дружески улыбнулся Джего. – Кстати, мне хотелось поговорить с вами о других наших возможностях – я имею в виду Найтингейла.

– Мы как раз о нем и говорили, – вставил я.

– Поразительный наглец, – зло сказал Джего.

– Вам надо вести себя очень осмотрительно, – заметил Браун.

– Вот уж кого я ни за что не назначу наставником! – воскликнул Джего.

– Надеюсь, вы не считаете, что ему надо сообщить об этом?

– С удовольствием сообщил бы, – ответил Джего.

– Нельзя, – сказал Браун. – Ваша порядочность не должна его отпугнуть. Помните, что сейчас возмущение, пусть даже и справедливое, – непозволительная для нас роскошь.

– К несчастью, большинство из нас далеко не так благоразумны, как вы, мой дорогой друг, – сказал Джего. Он уже почти успокоился и через несколько минут спросил, кого, на наш взгляд, следует назначить наставником. – Я-то думаю, что если мне посчастливится пройти в ректоры, то эту должность надо будет предоставить Гетлифу, – скатал он. Браун предположил, что Гетлиф откажется работать наставником (он всегда необычайно убедительно объяснял, почему люди отказываются от официальных должностей): он «буквально завален» научной работой, и его с огромным трудом уговорили стать экономом.

– Тогда я предложу эту должность вам, Элиот, – решил Джего.

– Я не могу пока бросить мою юридическую практику в Лондоне, – возразил я, – а чтобы работать наставником, мне пришлось бы от нее отказаться.

– Просто беда с этими назначениями, – удрученно сказал Джего.

– Не кручиньтесь о бедах, пока их нету, – посоветовал ему немного успокоившийся Браун. – У нас еще будет время оглядеться. И надеюсь, вы поймете меня правильно, если я скажу вам о некоторых своих опасениях. Мы не должны показывать людям, что считаем выборы предрешенными – это очень, очень опасно.

– Вы правы. Я веду себя неблагоразумно, – с виноватой улыбкой проговорил Джего.

– И надеюсь, вы не обидитесь, если я спрошу у вас, уверены ли вы в благоразумии… ваших близких?

Джего тотчас перестал улыбаться и с высокомерной враждебностью ответил:

– Совершенно уверен.

Когда он ушел, Браун озабоченно посмотрел на меня и сказал:

– Будь она трижды проклята, эта ведьма. Неужели он не решится поговорить с ней? До чего же часто люди сами создают себе трудности! Я вот сказал ему о возможностях, которые порой предоставляет нам судьба… но, знаете, когда я думаю об его жене, о нем самом, о Найтингейле, мне приходит в голову, что судьба могла бы предоставить нам и побольше возможностей. Да, нелегкую мы выбрали дорожку. – Он оглядел комнату и подравнял стопку книг.

– Ну, да ладно, – проговорил он. – Зато к приезду сэра Хораса мы подготовились неплохо. Я думаю, он захочет познакомиться с историей нашего колледжа. Если, конечно, приедет. Вы не слышали, в Резиденции все по-прежнему?

В Резиденции все пока оставалось по-прежнему. Утром во вторник Ройс все еще не знал правды о своей судьбе. Вечером, когда я одевался к обеду, Браун сказал мне по телефону, что сэр Хорас уже приехал.

– Кажется, все в порядке, – проговорил он в трубку. – Теперь, пожалуй, можно считать, что праздник состоится.

Он добавил, что Найтингейлу так до сих пор и не удалось поймать Джего.

В четверть седьмого начал бить церковный колокол. Ярко освещенные ворота церкви были хорошо видны из моего окна. Через дворик двигались темные фигуры членов Совета – сегодня совершалась служба поминовения основателей, а только эта служба, единственная в году, и собирала в церкви почти весь Совет колледжа.

Таких изменений – совершенно очевидных, однако не афишируемых – было в колледже много. Когда начиналась карьера Гея, все члены Совета получали священнический сан, и никому из них даже в голову не приходило уклоняться от церковных служб: церковь так же естественно вписывалась в их жизнь, как, например, трапезная. А сейчас большинство из них были агностиками, все церковные службы отправлял Деспард-Смит, ректор посещал церковь регулярно, Браун с Кристлом – иногда, а остальные – только раз в год, когда совершалась служба поминовения основателей… Я надел поверх фрака мантию и отправился в церковь.

Сегодня здесь собрались все, кроме ярых атеистов Винслоу и Гетлифа. Рядом с Роем Калвертом стоял Льюк, который с удовольствием провел бы время как-нибудь иначе и явился сюда, только чтобы никого не оскорбить. Вслед за мной в церковь неспешно вошел Кроуфорд, под галстуком у него поблескивал орден Британской империи. Когда члены Совета распахивали мантии, у многих из них я видел ордена и медали, полученные во время войны четырнадцатого – восемнадцатого годов. Удивительное все же это явление – храбрость, подумалось мне. У Найтингейла я заметил ордена «За безупречную службу» и «Военный крест», у Пилброу – множество медалей, заработанных на Балканах. Оба были по-настоящему храбрыми людьми – однако, если бы я не знал об их воинских заслугах, мне едва ли пришло бы это в голову.

Браун с Кристлом ввели в церковь сэра Хораса. Они считали, что ему будет полезно услышать, как поминают жертвователей. Он один среди нас был без мантии, в вечернем костюме – откормленный, ухоженный, цветущий, со свежим открытым лицом и большими голубыми глазами, которые казались искренними и бесхитростными; он был старше Кристла и Джего, но лицо его прорезала одна-единственная морщинка – вертикальная морщинка сосредоточенного внимания между прихмуренными бровями. Сегодня в церкви собралось много народу – студенты, члены Совета, кое-кто из гостей; по витражам стрельчатых окон барабанили капли дождя, из-за вечернего сумрака цветные стекла казались черными, а переполненная людьми церковь – маленькой, тесной и очень уютной.

Мы пропели псалом и гимн. Ликующий голос Гея, сидевшего на скамье для почетных прихожан, звонко выделялся из общего хора. Стареющий Деспард-Смит в накинутом на плечи стихаре, торжественный и мрачный, монотонно прочитал несколько молитв, а потом, нисколько не изменив манеры чтения, – список пожертвований. Это была странная мешанина из самых разнообразных даров, восходящих по времени к основанию колледжа и перечисляемых не в порядке их ценности, а хронологически. Завещание шестого ректора колледжа выделять на ежегодном празднике по пять шиллингов каждому члену Совета описывалось так же подробно, как пожертвование огромного земельного участка и самый большой в истории колледжа денежный вклад. Было очень странно сознавать, что кое-кто из жертвователей слышал в свое время начало этого весьма пестрого перечня и тоже захотел вписать в него свое имя. А потом я подумал, как сильно должно впечатлить Джего упоминание о двенадцатом ректоре, завещавшем колледжу «пятьсот фунтов стерлингов, а также коллекцию столового серебра», и какой взрыв досады он должен испытать, вспомнив при этом об угрозах Найтингейла.

Но по окончании службы свои впечатления высказал только Гей – когда мы проходили через притвор, он звонко воскликнул:

– Примите мои поздравления, Деспард! Великолепная служба, просто великолепная! Особенно мне поправилось «Воздадим же хвалу преславным человекам…». По-моему, в наши дни слишком часто восхваляют самых обычных людей. Их, конечно, нельзя назвать никчемными, но все-таки на их долю приходится чересчур много восхвалений.

Дождь еще не кончился; разбившись на небольшие группки, мы поспешили в профессорскую. Многие гости уже ждали нас там, и, когда мы пришли, они забросали нас вопросами о здоровье ректора – смертельная болезнь Ройса и подготовка к выборам его преемника часто обсуждались в замкнутом, однако весьма болтливом мирке Кембриджа.

– Никаких перемен, – резко объявил Кристл. – Он еще ни о чем не догадывается. Но на днях его домашним придется сказать ему правду.

В профессорской становилось тесно; гости с бокалами в руках протискивались к плану, на котором было указано, как надо рассаживаться за столом в трапезной. Я уже видел этот план – Кристл потребовал изменить всегдашний порядок только потому, что хотел посадить сэра Хораса за стол членов Совета. Винслоу тоже его видел; но сейчас опять угрюмо рассматривал непривычное расположение фамилий.

Кристл потянул его за рукав мантии.

– Винслоу, я хочу представить вас сэру Хорасу Тимберлейку.

– Вы чрезвычайно любезны, декан. Чрезвычайно любезны.

Сэра Хораса немного ошеломила ядовитая вежливость Винслоу. Беседа у них явно не клеилась. Тогда гость заговорил о поминовении основателей.

– Ваша церковная служба произвела на меня глубочайшее впечатление, мистер Винслоу, – сказал он. – Она совершается очень естественно и органично.

– Неужели?

– Мне очень понравилась ваша церковь, – быстро перестроился сэр Хорас. – У вас там замечательные панели восемнадцатого века – это ведь, если не ошибаюсь, именно восемнадцатый век?

– Вы наверняка правы, сэр Хорас, – отозвался Винслоу. – Тем более что я в этом ничего не понимаю. Я хожу в церковь только на выборы ректора.

Потом он извинился, сказав, что ему нужно встретить своего гостя – тот пришел вместе с Пилброу и французским писателем. Сэр Хорас, слегка растерянный, остался один.

Джего появился в профессорской только около восьми часов. И хотя он привел с собой гостя – ректора одного из колледжей, – к нему немедленно подошел Найтингейл. Я слышал, как он сказал:

– Мне обязательно надо поговорить с вами, сегодня же.

– Я бы с удовольствием, Найтингейл! – чрезмерно огорчаясь, преувеличенно дружески и задушевно воскликнул Джего. – Но у меня, к несчастью, нет ни одной – буквально ни единой! – свободной минутки. – Он помолчал и неохотно добавил: – Давайте попробуем встретиться завтра.