Текст книги "Дженнифер Морг"

– Слюни пускает. Думаю, она спит.

– Хорошо. Свет.

На обратной стороне платы начинает мигать диод, и я краем глаза замечаю, что Брейн управляет им при помощи пульта от телевизора. Умно, успеваю подумать я, прежде чем он нажимает следующую кнопку.

– Кровь.

Что-то начинает течь из бокса, шипит на странном соединении на плате, которое вдруг вспыхивает серебристым светом. Я пытаюсь отвернуться, но сияние приковывает мой взгляд, как пузырек кипящей ртути, который вдруг надувается и заполняет весь мир. А потом, будто слепое пятно, растет, охватывает всю голову до затылка.

– Символическая связь установлена.

В нос мне бьет сильнейший запах фиалок, и по спине бежит целая орда мурашек, которые затем все забираются мне в живот, чтобы свить там гнездо.

«Привет, Боб».

Этот голос ласкает мне уши – как бархатный пух на сорванном неделю назад баклажане, знойном, но с гнильцой в глубине. Мне сводит кишки. Я ничего не вижу, только водоворот света, а фиалки разлагаются на что-то неописуемое.

«Ты меня слышишь?»

«Слышу».

Я прикусываю язык и чувствую вкус звука стальных гитар. Рассеянно отмечаю: синестезия. Я о таком читал: если бы ситуация не была такой опасной, это было бы захватывающе интересно. Тем временем моя правая рука напрягается и пытается разорвать изоленту – без моей воли. Я пытаюсь ее остановить, но не могу.

«Оставь мою руку в покое, будь ты проклята!»

«Я уже проклята», – легкомысленно отвечает она, но мои мускулы перестают сокращаться.

И тогда я понимаю, что не шевелил губами, а Рамона – что еще важнее – не говорила этого вслух.

«Как это контролировать?»

«Воля становится действием: если ты хочешь, чтобы я тебя услышала, я слышу».

«Ого».

Светомузыка замедляется, по краям начинает проступать реальность. Такое чувство, будто кто-то вогнал мне в голову железнодорожную шпалу.

«Меня тошнит».

«Не делай этого, Боб!»

Ее голос звучит – или ощущается? – тревожно.

«Ладно».

«Постарайся не думать о невидимых розовых слонах», – мрачно думаю я, и по коже бежит холодок, когда я осознаю последствия. Только что меня забросили в неуправляемый телепатический контакт с женщиной – или чем-то, что выглядит женщиной, – из Черной комнаты, а я такой ботан, что даже не подумал, что нужно бежать отсюда со всех ног.

Зачем это Энглтону? Он же создает гигантскую информационную утечку – если, конечно, мы оба выживем. Как же мне не пускать Рамону к себе в голову?..

«Эй, хватит меня во всем винить! – Я чувствую, что ее раздражает ход моих мыслей. – У меня тоже голова болит».

«Так почему ты не сбежала?» – вырывается у меня, прежде чем я успеваю заглушить эту мысль.

«Мне не дали такого шанса. – Я чувствую горький металлический привкус. – Я не совсем человек. На нелюдей конституционные права не распространяются. Скажу только, что этим ублюдкам лучше надеяться, что я никогда не освобожусь от этого зарока…»

Я чувствую, что сплевываю, и только потом понимаю, что теплые железы у нее в гортани – вовсе не слюнные протоки.

– Боб.

Я ошалело моргаю. Это Брейн. Смотрит на меня из своего заземленного пентакля.

– Ты меня слышишь?

– Да-да.

Я пытаюсь сглотнуть, и ощущение мешочков с ядом у меня за щекой ослабевает. Вздрагиваю. Чувствую след огорчения Рамоны и зловещее хихиканье: клыков у нее нет, просто очень хорошее соматическое воображение.

«Дай я приду в себя», – говорю я ей, а потом пытаюсь послать невидимого розового слона куда-то в ее сторону.

– Как ты себя чувствуешь? – с любопытством спрашивает Брейн.

– А как, мать твою, я себя должен чувствовать? – рычу я. – Господи Иисусе, дай мне ибупрофен или хорошую бритву. У меня голова раскалывается. – Потом я понимаю еще кое-что. – И освободи меня. Кто-то должен пойти в соседний номер и освободить Рамону, и я не думаю, что кто-то из вас, парни, захочет подойти к ней на расстояние плевка – без стула, хлыста и баллончика слезоточивого газа.

Я вспоминаю, как она ненавидит свое начальство, и снова вздрагиваю. Работать с Рамоной – это как ехать в дамском седле на черной мамбе. И это только до того момента, когда мне придется сказать Мо: «Дорогая, они назначили мне в напарницы демоницу».

3: Запутались по уши

Ребята не отвязывают меня от кресла, пока не начинает действовать ибупрофен, – вот какие тщательные и осторожные.

– Ладно, – говорю я, откидываясь на спинку и глубоко вздыхая. – Борис, что вообще происходит?

– Это чтобы она тебя не убила, – мрачно сообщает Борис; он явно раздражен – как и я. – И чтобы создать неотслеживаемый канал связи для задания, о котором ты ничего не знаешь, потому что…

Он показывает на лэптоп, и я вдруг понимаю, почему он так раздражен: Энглтон не пошутил, когда написал, что инструкции самоуничтожатся.

– Вот твой билет на самолет, открытый, на ближайшее свободное место. Дальнейшие инструкции получишь на Сен-Мартене.

Он вручает мне книжечку с авиабилетами.

– Где? – я чуть их не роняю.

– Нас отправляют на Карибы! – радуется Пинки, даром что не кувыркается. – Солнышко! Песочек! И надувательство! И нам дали игрушки!

Брейн методично собирает оборудование, укладывая его по частям в большой чемодан на колесиках. Его явно что-то забавляет. Я пытаюсь перехватить взгляд Бориса: он смотрит на Пинки то ли с восхищением, то ли с жалостью, то ли и с тем, и с другим.

– А «на Карибы» – это куда именно? – спрашиваю я.

Борис встряхивается.

– Совместная операция, – объясняет он. – Европейская территория, франко-голландское правительство – нас туда пригласили. Но Карибское море – американское. Поэтому Черная комната прислала нам Рамону.

Я морщусь:

– Скажи мне, что ты шутишь.

Вмешивается другой голос, не слышный всем остальным:

«Эй, Боб! Я все еще тут. Девушку нельзя заставлять долго ждать».

У меня возникает ощущение, что заждавшаяся Рамона может вести себя очень плохо, так плохо, что последствия никакая страховка не покроет.

– Не шучу. Совместная операция. Много возни. – Он аккуратно берет свой мертвый ноутбук и прячет в портфель. – Завтра иди на комитет, возьми протоколы, потом езжай в аэропорт и улетай. Рапорт по итогам заседания подашь потом, когда спасешь мир.

– Уф. Лучше я сейчас пойду и выпущу Рамону из клетки.

«Уже иду», – телепатирую я ей.

– Насколько ей можно доверять?

Борис сухо улыбается:

– Насколько можно доверять гремучей змее?

Я выхожу в коридор, хотя голова у меня по-прежнему раскалывается, а мир слегка плывет по краям. Кажется, я теперь догадываюсь, что это была за вспышка энтропии. Я останавливаюсь у дверей своего номера, но ручка больше не покрыта жидким азотом, а просто холодная.

Рамона сидит в кресле напротив стены с дырками. Она мне улыбается, но в глазах нет и следа этой улыбки.

«Боб. Выпусти меня отсюда».

Вокруг кресла нарисован пентакль, подключенный к компактному синему генератору шума. Он по-прежнему работает – Брейн не подключил его к своему пульту.

«Минутку. – Я сажусь на кровать напротив нее, сбрасываю кроссовки и потираю виски. – Если я тебя выпущу, что ты собираешься сделать?»

Улыбка становится шире.

«Ну, лично… – она косится на дверь, – ничего особенного».

На миг у меня перед глазами встает очень неприятная картина, в которой фигурируют острые как бритва ножи и потоки артериальной крови, но потом она ее приглушает (почти с сожалением), и я понимаю, что она думала о ком-то другом, кто находится очень далеко отсюда.

«Честно».

«Второй вопрос. Кто твоя настоящая цель?»

«Ты меня выпустишь, когда мы доиграем в эти двадцать вопросов? Или у тебя что-то другое на уме?»

Она кладет ногу на ногу и внимательно следит за мной. «Все парни, с которыми я спала, умирали меньше чем за двадцать четыре часа», – вспоминаю я.

«Я не шутила», – добавляет она.

«Я так и подумал. Я просто хочу знать, кто твоя настоящая цель».

Она фыркает.

«Эллис Биллингтон. Тебе что за дело?»

«Пока не знаю. Давай проведем еще один, последний эксперимент?»

«Какой?»

Она привстает, когда я поднимаюсь с кровати, но защитное поле не дает ей двинуться ко мне.

«Эй! Ай! Скотина!»

У меня слезы наворачиваются на глаза. Я хватаюсь за правую ногу и жду, пока стихнет боль от удара о ножку кровати.

Рамона тоже согнулась и держится за ногу.

«Ясно», – бурчу я, а потом становлюсь на колени и выключаю генератор.

Мне не очень хочется это делать: честно говоря, я себя чувствую намного безопаснее, когда Рамона сидит в пентаграмме, и от одной мысли, что ее придется выпустить, мурашки бегут по коже, но кое-что про это запутывание уже вполне понятно – помимо того, что мы можем говорить так, что нас не подслушают, есть и другие (куда менее приятные) побочные эффекты.

«Ты же не мазохист, правда?» – уточняет она, ковыляя в сторону ванной комнаты.

«Нет».

«Хорошо».

Она захлопывает за собой дверь. Через несколько секунд я в ужасе хватаюсь за промежность, потому что меня охватывает легко узнаваемое ощущение, с каким опорожняется полный мочевой пузырь. Секунды уходят на то, чтобы понять – не мой. Пальцы-то у меня сухие.

«Вот сука!»

Кажется, в эту игру могут играть двое.

«Сам виноват, что заставил меня ждать».

Я тяжело вздыхаю:

«Слушай. Это вообще не моя идея…»

«И не моя!»

«…поэтому давай заключим перемирие?»

Молчание, окрашенное острым нетерпением.

«Видишь, рано или поздно даже до тебя все доходит, обезьяныш».

«Да что ты заладила: „обезьяныш“ да „обезьяныш“?» – возмущаюсь я.

«А что там с нечеловеческой кровососущей демоницей? – ядовито парирует она. – Не лезь ко мне в голову со своим ханжеским религиозным бредом, и я оставлю твой мочевой пузырь в покое. По рукам?»

«По рукам. Но никакой я не религиозный ханжа. Я атеист!»

«Ага, а конь, на котором ты приехал, – член коллегии кардиналов».

Я слышу за дверью шум спускаемой воды и вспоминаю, что мы на самом деле не разговариваем вслух.

«В Бога ты, может, и не веруешь, зато веришь в Преисподнюю. И считаешь, что там место таким, как я».

«А ты разве не оттуда?..»

Дверь открывается. Чары на ней не ослабли: выглядит Рамона так, будто только на минуту отлучилась с модной вечеринки, чтобы припудрить носик.

«Об этом поговорим в другой раз, Боб. Ты можешь просто заказать еду, если проголодался, а мне необходимы более сложные приготовления. Увидимся завтра».

Она берет с прикроватного столика свою сумочку и уходит.

– Мо…

– Привет! А где… погоди минутку… Боб? Ты здесь? Я собиралась принять ванну. Как дела?

Я сглатываю.

– На меня только что упала примерно тонна конского навоза. Ты видела Энглтона на этой неделе?

– Нет. Меня опять поселили в отеле «Морской черт», тоска зеленая – ты же знаешь, в Данвиче вечером все вымирает. Так что опять задумал Энглтон?

– Я… кхм, ну, я приехал… в Дармштадт… и обнаружил… – Еще раз проверяю телефон, чтобы убедиться, что мы говорим в защищенном режиме. – …что меня ждут новые приказы, а также опека Бориса и двух чокнутых мышат. Чуть не слетел в кювет по дороге сюда и… ну…

– Попал в аварию?

– Вроде того. В общем, я отсюда полечу в другое место, а не домой. Не смогу вернуться на выходные.

– Вот черт.

– Ровно это я и подумал.

– А куда тебя отправляют?

– Сен-Мартен, Карибы.

– Что-о?

– Дальше хуже.

– А я хочу это слышать, любимый?

– Скорее всего, нет.

Пауза.

– Ладно. Я сажусь.

– Совместная операция. Они на меня повесили агента Черной комнаты.

– Но… Боб! Это же дурдом! Так не бывает! Никто даже не знает, как на самом деле называется Черная комната! «Такой организации не существует» помножить на «Перед прочтением сжечь». Ты что, хочешь сказать…

– Я не получил полный инструктаж. Но, похоже, будет все нехорошо, примерно в масштабах Амстердама нехорошо.

Невольно ежусь. Наша короткая поездка в Амстердам чуть не закончилась мировой катастрофой.

– Думаю, ты знаешь, что Черная комната специализируется на том, чтобы убрать человека из человеко-часов? Големы, удаленное наблюдение и тому подобное, никогда не отправляй живого агента на задание, с которым может справиться зомби? В общем, ко мне приставили агента, который, ну, с экзистенциально ограниченными возможностями. Повесили на меня демона.

– Господи, Боб.

– Ага. Но он не берет трубку.

– Поверить не могу. Вот уроды.

– Послушай, у меня такое чувство, что дело нечисто, и мне нужен человек, который прикроет мне спину, а не будет думать, как вонзить туда клыки. Можешь незаметно покопать, когда вернешься в контору? Спросить у Энди? Заведует всем, кстати, Энглтон.

– Энглтон. – Голос Мо звучит ровно и холодно, так что у меня волосы встают дыбом на загривке. У нее много поводов не любить Энглтона, и дело может обернуться плохо, если она решит дать своим чувствам ход. – Можно было догадаться. Давно пора показать этому ублюдку берега.

– Не трогай его! – решительно перебиваю я. – Ты вообще не должна этого знать. Не забывай, ты знаешь только, что меня отправили куда-то на задание.

– Но ты хочешь, чтобы я приложила ухо к земле и слушала, не сходит ли где-то с рельсов поезд.

– В общем, да. Я по тебе скучаю.

– Я тебя тоже люблю. – Пауза. – И что это за агент Черной комнаты, что ты так расстроился?

Ой-ой. Ничего от нее скрыть не получается.

– Во-первых, она чокнутая, как африканский хорек. Туча магии, постоянно в чарах – третьего уровня, как мне кажется. В рамках ее держит только гейс размером с Монтану. Она не по своей воле действует.

– Та-ак. Что еще?

Я облизываю губы:

– Борис, кхм, применил к нам какой-то протокол фатумной запутанности. Я не успел убежать.

– Фатумной… чего? Запутанности? Что это?

Я набираю полную грудь воздуха.

– Точно не знаю, но я бы хотел, чтобы ты это выяснила и рассказала мне. Потому что мне от него не по себе.

Вечер только начался, но происшествие с Рамоной меня потрясло, и я не очень хочу снова столкнуться с Пинки и Брейном (они, правда, уже, наверное, собрались и уехали – из-за стены соседнего номера слышен какой-то стук). Я решаю засесть у себя в номере, зализывая раненую гордость, поэтому заказываю картонный чизбургер, долго отмокаю под душем, смотрю совершенно незапоминающийся фильм по телевизору и ложусь спать.

Я обычно не запоминаю своих снов, потому что они, как правило, сюрреалистические или невразумительные: двухголовые верблюды крадут мой флаер, крылатые головоногие боги объясняют, почему я должен принять приглашение на работу от «Microsoft», и все в таком духе, но этот отличается убийственным, скребущим реализмом. Ничего страшного в том, чтобы быть во сне собой. И в том, чтобы мне снилось, будто я сотрудник большой международной компании-разработчика, проклятой и порабощенной древним злом. Но вот когда мне снится, что мне слегка за пятьдесят и я толстый немец из отдела продаж одной инженерной фирмы в Дюссельдорфе, это настолько не в порядке вещей, что впору себя ущипнуть. Я приехал на региональную конференцию по продажам, пью и гуляю на полную катушку. Я люблю такие конференции: можно сбежать от Хильды и победокурить, как в молодости. Официальный обед закончился, так что я ухожу с парой молодых ребят, которых едва знаю, и с ними попадаю в казино. Я обычно много не играю, но тут мне везет, а женщины обожают везунчиков; бренди, панателла и красотка, прижавшаяся к моему плечу, – девочка по вызову, natürlich, но шикарная. В общем, я счастлив. Она наклоняется ко мне и говорит, что уже можно обратить выигрыш в наличные, и это отличная идея. Если я продолжу играть, рано или поздно удача ведь мне изменит, верно? Вот на нее я выигрыш и потрачу.

Мы в лифте, поднимаемся в мой номер на четырнадцатом этаже, а она ко мне прижимается. Я такой гладкой кожи не касался… слишком давно. Хильда никогда такой не была, а после рождения детей из всего ее тела я только острый язык и видел, так что имею полное право слегка повеселиться. Крошка обвила меня руками под пиджаком, и я уже чувствую формы ее тела под платьем. Ух ты. Вот ведь незабываемый день выдался! Мы еще некоторое время обжимаемся, а потом я веду ее в свой номер – на цыпочках: она хихикает и советует не шуметь, чтобы не перебудить соседей. Я открываю дверь, а она говорит, мол, иди в ванную и жди, пока я приготовлюсь. Сколько хочешь? – спрашиваю я. Она качает головой и отвечает: Две сотни, но только если мне понравится. Ну как отказаться от такого предложения?

В ванной я снимаю ботинки, пиджак и галстук – хватит. Она зовет, говорит, что готова, и я открываю дверь. Она лежит на кровати в соблазнительной позе, но так, чтобы меня видеть. Она сняла платье: гладкие бедра в тугих чулках и водопад шелковистых маисовых волос, глаза голубые, как ледяные бриллианты, в них хочется упасть и утонуть.

Сердце у меня колотится так, будто я только что пробежал марафон или у меня сейчас будет инфаркт. Она улыбается мне – голодной, жадной улыбкой; я делаю шаг вперед. По спине бежит липкий холодный пот, а эрекция такая, что даже больно – будто стальной болт вбили в промежность. Я хочу ее так, как никогда не хотел ни одну женщину. Еще шаг. Еще.

Она улыбается и становится на колени передо мной, открывает рот, чтобы принять меня. Я до смерти боюсь ее прикосновения, хоть и жажду его. Как плясать на третьем рельсе, осоловело думаю я и пытаюсь заставить парализованные ребра впустить в грудь воздух, когда она прикасается ко мне.

– А-а!

Я открываю глаза. В номере темно, сердце колотится как бешеное, я лежу в луже холодного пота с дикой эрекцией и жутким чувством ужаса, сдавившим мне грудь.

– А!

Я могу только слабо стонать. Я брыкаюсь, но потом сдираю с себя мокрое покрывало.

У меня эрекция – и это не просто стояк от эротического сна, а такой, будто кто-то прицепил ко мне коровью автодоилку.

– Ух.

Я начинаю садиться, чтобы пойти в ванную и вытереть спину полотенцем, но тут же кончаю.

Жутко и чудесно, никогда у меня не было такого оргазма. Он все тянется и тянется, касается чего-то такого внутри меня, чего ничто никогда не касалось, но так сильно, что вскоре это становится невыносимо. Есть в нем что-то окончательное – неповторимое, финальная точка в жизни. Когда он начинает спадать, я тихонько всхлипываю и тянусь к промежности. Сюрприз: у меня по-прежнему эрекция – и кожа сухая.

Холодея, понимаю: это не я. Это Рамона! И я испуганно хватаюсь за свой член. Далекий смех.

«Давай, можешь подрочить».

У нее в животе собирается теплый комок удовлетворения.

«Ты же этого очень хочешь, да?» – думает она, облизывая губы и посылая мне вкус спермы; потом я чувствую, как она протягивает руку и накрывает покрывалом лицо мертвого бизнесмена.

Я успеваю добраться до ванной и поднять крышку унитаза, прежде чем сблевать. Желудок ходит ходуном и пытается выбраться через пищевод. Все парни, с которыми я спала, умирали меньше чем за двадцать четыре часа – так она сказала, и теперь я знаю почему. В одном она права: как бы меня ни тошнило, эрекция никуда не делась. Вопреки всему: вопреки ужасу, вопреки тайному чувству вины, – то, что сделала Рамона, принесло мне наслаждение. А теперь я себя неизбывно чувствую виноватым перед Мо, потому что я вообще-то не искал приключений на стороне, – и грязным, потому что это было восхитительно.

Утечка от Рамоны завела меня во сне, но блюю я сейчас потому, что это был не секс: она пожирала сознание этого парня, и он умер, она от этого кончила, и мне это принесло наслаждение. Мне хочется отдраить свои мозги стальной щеткой, забиться в глубокую нору и повторить это еще раз… это все потому, надеюсь я, что мы с ней запутаны, но альтернатива хуже: есть такие вещи, которые я о себе знать не хочу, например постыдное пристрастие к извращенному демонскому сексу.

Очень надеюсь, что Мо выяснит, что это запутывание можно распутать обратно. Потому что иначе, когда мы в следующий раз окажемся в постели… лучше сейчас об этом не думать.

Я провожу беспокойную ночь, верчусь и кручусь в мокрой постели, хотя оставил ловец снов скринсейвером на планшете. К рассвету я довел себя почти до нервного срыва: и не потому, что пытался не думать о невидимых розовых слонах (подвида каннибалы), а потому, что гадал, зачем Энглтон бросает меня на Сен-Мартен. Я даже не знаю, где это.

При этом нужно еще пойти на заседание комитета. И как мне представлять свою организацию, если я даже засыпать боюсь?

Я чудом умудряюсь влезть в костюм – неудобно, но необходимо для зарубежных командировок, – а потом спуститься в ресторан на завтрак.

Кофе, мне нужен кофе! И свежий выпуск газеты «Индепендент», который прилетел из Лондона ночным рейсом. В ресторане все организовано по-немецки эффективно; персонал меня не трогает, за что я им благодарен. Без четверти девять я уже почти чувствую себя человеком. Заседание по оптимистичному плану должно начаться через пятнадцать минут, но я думаю, что половина делегатов в это время еще будет жевать завтрак. Поэтому я прихожу в холл, где раздают бесплатный Wi-Fi, чтобы посмотреть почту, и там сталкиваюсь с Францем.

– Боб? Это ты?

Я глупо моргаю.

– Франц?

– Боб!

Мы пожимаем друг другу руки, отставив в стороны свои кейсы и сместив центры тяжести, как пара взвинченных курочек, которые меряются хвостами во дворе.

Раньше я Франца в костюме не видел, да и он меня тоже. Мы с ним познакомились на обучающем семинаре полгода назад, когда он вернулся из Гааги. Он натуральный голландец – очень высокий и говорит на куда более правильном, бибисишном, английском, чем я.

– Не ждал тебя тут встретить.

– Ты, наверное, приехал на совместный комитет?

– Я тебе покажу свой, если ты мне покажешь свой, – шутит он. – Я хотел купить открытку, прежде чем подниматься наверх… подождешь?

– Конечно, – отвечаю я и слегка расслабляюсь. – Ты на таких заседаниях бывал уже?

– Нет. – Он рассеянно вращает стенд, разглядывая один за другим живописные пряничные замки. – А ты?

– На одном-единственном. О нем нельзя говорить вне школы, но какого черта.

Франц находит открытку с полногрудой немецкой фрау с парой внушительных кружек.

– Вот эту возьму.

Он подзывает ближайшего продавца и тарахтит что-то, видимо, на превосходном немецком. Мой планшет заканчивает проверять почту, сбрасывает в корзину спам и звенит, чтобы привлечь мое внимание. Я потираю висок и завистливо смотрю на Франца. У него-то небось не было бы никаких проблем с Рамоной: он пугающе умен, добродушен, проницателен, красив, воспитан и со всех сторон компетентен. Не говоря уж о том, что способен перепить меня и очаровать до розовых ушей кого угодно. Он явно далеко пойдет в оккультном подразделении ОСРБ, станет замдиректора, а я все еще буду Энглтону каталожные ящички полировать.

– Готов? – спрашивает он.

– Вроде да.

Мы поднимаемся на лифте и идем в конференц-зал. Он на четвертом этаже. Если вы думаете, что это слишком легкомысленный подход к секретному заседанию, учтите, что отель прошел все проверки безопасности, а местные спецслужбы выкупили соседние комнаты и номера под и над нашим залом. Да и вопросы национальной безопасности мы обсуждать не планируем.

Мы с Францем пришли слишком рано. На столике красуются кофейник и поднос с чашками, рядом с главным столом проектор и экран, а также удобные кожаные кресла, в которых можно уснуть. Я занимаю место с краю напротив окон, из которых открывается заманчивый вид на центр Дармштадта, и кладу свой планшет на кожаный коврик рядом с блокнотом от отеля.

– Кофе будешь? – спрашивает Франц.

– Да. С молоком и без сахара, пожалуйста.

Я беру распечатку с повесткой дня и тащу с собой.

– Какой порядок? – спрашивает Франц, и, кажется, ему действительно интересно.

– Ну, сперва мы предъявляем друг другу карты, подтверждающие наши полномочия. Потом председатель приказывает закрыть двери. – Я показываю рукой на дальний конец зала. – Туалет там. Председательствует сегодня… – листаю страницы, – Италия, значит Анна, если только она не заболела и не прислала заместителя. Думаю, она тянуть резину не станет. А потом переходим к делу.

– Понятно. А протоколы?..

– Все стороны должны привезти свои экземпляры на CD-дисках. Принимающая организация[8]8
  Официально «Geheime Sicherheit Abteilung» – тайная служба безопасности, но все ее называют просто Фауст-Фронт.


[Закрыть] предоставляет секретаря, на этот раз этим занимается ГСА.

Франц хмурится:

– Прости, но все это звучит так, будто само заседание… ненужно? Мы могли бы все переслать по электронной почте.

– Ага, – пожимаю плечами, – но тогда мы бы не смогли заниматься настоящим делом за кофе с печеньем.

Его лицо проясняется.

– А! Теперь понятно…

Дверь открывается.

– Чао, ребята!

Это Анна, невысокая, полненькая и, судя по красным глазам, слегка похмельная.

– Голова трещит. Где все? Давайте не будем затягивать.

Она семенит к кофейнику.

– Передай Эндрю, что он ужасный, ужасный человек, – сурово говорит она мне.

– Что он натворил на этот раз? – спрашиваю я, готовясь к худшему.

– Перепутал, когда у меня день рождения! – она сверкает глазами и белозубой улыбкой. – Это, как говорится, ошибка на единицу.

– Ага, угу, м-да, понятно, – пожимаю плечами я.

Мне по-прежнему неуютно в таких ситуациях. Большинство людей здесь еще полгода назад были на несколько рангов выше меня, и половина из них все еще старше меня по званию. Я тут младший делегат и занял место Энди, который раньше был моим начальником.

– Когда я его видел в последний раз, он был немного занят. Упахался, пока занимался выбросом из… – Я прочищаю горло.

– Все понятно!

Анна похлопывает меня по руке и идет здороваться с другими делегатами, которые уже входят в зал. По идее у нас тут должен быть полный набор сотрудников безопасности из Испании, Брюсселя и восточных стран НАТО, но сегодня почему-то явка непривычно низкая.

Подходят все новые делегаты, поэтому я торопливо иду к своему месту.

– Кто это? – тихонько спрашивает Франц и кивает на дверь.

Я быстро оглядываюсь, а потом смотрю еще раз: это Рамона. Ее не узнать: в деловом костюме, волосы зачесаны назад, но все равно, как только я оказался так близко от нее, у меня мурашки бегут по спине.

– Это, кхм, мисс Рандом. Наблюдатель. Почетный гость.

У меня дергается щека, и Франц пристально глядит на меня поверх своих очков без оправы.

– Ясно. Мне не говорили, что мы ждем гостей такого рода.

У меня такое чувство, что он видит куда больше, чем я ему сказал, но я не могу сказать больше.

«Привет, милый, выспался?» – спрашивает Рамона.

Я вздрагиваю и только потом понимаю, что она все еще стоит на другом конце зала, спокойно наливает себе чашку кофе и улыбается Анне.

«А уж ты мне в этом как помогла!»

Я слышу звук отрыжки.

«Девушке нужно иногда есть».

«Да, но обжираться по ночам…»

Невидимые розовые слоники. Думай о невидимых розовых слониках, Боб. Думай о невидимых, розовых, подрагивающих слониках в ночи – нет, отставить дрожание! Я растерянно сажусь.

– Что-то случилось? – спрашивает Франц.

– Вчерашний ужин мне покоя не дает, – слабо отвечаю я.

Ужин Рамоны, если быть точным: pâté de gros ingénieur[9]9
  Паштет из толстого инженера (фр.) – прим. пер.


[Закрыть].

– Все будет в порядке, если я посижу.

Теперь по спине у меня разливается жар. Я смотрю на нее через зал, и Рамона совершенно спокойно встречает мой взгляд.

Делегаты подходят к столу, кажется, следуя моему примеру. Проклятая Рамона просачивается ближе и занимает кресло рядом со мной, а потом решительно смотрит на другой конец стола, где сидит Анна.

– Чао, ребята. Сегодня у нас много пустых мест и новых лиц! Начинаем заседание. Прошу положить значки на стол.

Анна твердо обводит взглядом собравшихся, и разговоры стихают. Я лезу в карман и кладу на стол свое удостоверение из Прачечной. Все остальные тоже предъявляют свои документы: воздух дрожит и звенит от магии.

– Excuse moi, – наклоняется через стол к Рамоне Франсуа. – У вас есть документы?

Рамона просто смотрит на него.

– Нет. В нашей организации не принято выдавать удостоверения.

Теперь к Рамоне повернулись уже все. Я откашливаюсь.

– Я за нее ручаюсь, – слышу я собственный голос. – Рамона Рандом… – Слова сами возникают у меня в мозгу: –…Директорат зарубежных операций, Аркхэм.

«Спасибо, – беззвучно говорю я ей, – а теперь пошла вон из моей головы».

– Она здесь по прямому приглашению моего отдела в качестве полноправного наблюдателя в соответствии с четвертой статьей Договора о бентосе.

Рамона сухо улыбается. По столу бежит шепоток.

– Тише! – приказывает Анна. – Я рада приветствовать… нашего наблюдателя. – Она выглядит взволнованной. – Было бы хорошо, если бы в будущем вы все же могли представить какие-то документы, но… – она с надеждой смотрит на меня, – я уверена, что на этот раз со всем разберется начальство Роберта.

Я киваю. Сам я ничего не могу сделать, но тут во всем виноват проклятый Энглтон, а он вхож на Красный ковер. Пусть сами там и разбираются.

– Отлично! – Анна хлопает в ладоши. – Тогда перейдем к делу! С первым пунктом, я полагаю, мы закончили. Закрываем двери. Второй пункт: командировочные расходы на совместных операциях, ордера на иностранной территории по запросу неассоциированных правительств. Арбитраж по возмещению затрат среди стран-участниц – обычно он осуществлялся ситуативно, но после прошлогодней забастовки австрийских служащих госсектора стала очевидна необходимость формально выверенной процедуры…

Следующий час обходится без особых происшествий. По сути, мы обсуждаем бюрократические механизмы, чтобы европейские спецслужбы не наступали друг другу на ноги, работая на чужой территории. Предлагается разрешить агентам требовать возмещения затрат на чистку, когда дела другой страны-участницы решены и переданы наверх для утверждения. Выдвигаются идеи по стандартизации различных форматов удостоверений, которыми мы пользуемся, но в конце концов все они проваливаются, потому что удостоверения служат разным целям, а некоторые из них наделены силами, которые считаются совершенно противозаконными или просто аморальными в других юрисдикциях. Я делаю заметки на планшете и подумываю запустить «Сапера», но все-таки отказываюсь от этой мысли – а то еще засекут – и наконец полностью посвящаю себя отчаянной борьбе со сном, чтобы не захрапеть и не опозориться.

Я оглядываюсь и вижу, что за столом дела обстоят примерно так же. Все, кто не выступает и не записывает что-то, активно бьют баклуши, пялятся в окно, разглядывают других делегатов или тихо рисуют цветочки в подарочных блокнотах. Ах, умильные радости высокоуровневых переговоров. Я смотрю на Рамону и выясняю, что она из братства рисовальщиков: вычерчивает что-то черное и страшное в блокноте – геометрические линии, дуги, повторяющиеся узоры, которые самоподобно переходят друг в друга. Потом она косится на меня и демонстративно переворачивает страницу.

Я встряхиваюсь, нужно сосредоточиться. Мы уже добрались до четвертого пункта повестки дня и зарылись в детали управления программными ресурсами и предложения принять совместную систему лицензирования и ревизии, которую разрабатывает сторонняя компания – «TLA»… и тут я чуть не вскакиваю. Софи из Берлина убаюкивающим голосом рассказывает нам, какую процедуру придумали в Фауст-Фронте: до боли политкорректное сочетание открытых рыночных тендеров и закрытых аукционов, призванных оценить конкурентные предложения и выбрать лучшую из лучших систем для всеобщей имплементации.