Электронная библиотека » Чармен Крейг » » онлайн чтение - страница 5

Текст книги "Мисс Бирма"


  • Текст добавлен: 25 октября 2021, 09:20


Автор книги: Чармен Крейг


Жанр: Историческая литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Шрифт:
- 100% +

По мере того как узел их интимной близости мало-помалу ослабевал, Кхин стремительно поднималась в этом истинно демократическом сообществе и вскоре добралась почти до самого верха в своеобразной деревенской иерархии. Здесь старших почитали, а молодой человек должен заботиться о стариках или руководить – быть, к примеру, учителем, или проповедником, или военным советником. Поскольку за время жизни в Акьябе и Рангуне Кхин научилась основам гигиены, поняла важность дезинфекции, ее – отчасти и по причине того, что взялась наставлять девочек-подростков, как наводить чистоту в хижине или готовить ужин, – вскоре стали звать «учитель» (траму) и просить полечить приболевших детишек, а то и помочь при трудных родах. Иногда Кхин просыпалась среди ночи и бормотала названия трав, которые ей приснились, а утром, оставив спящую Луизу на Бенни, спешила нарвать лечебных растений. Когда Бенни спросил, занималась ли она этим раньше – лечила больных, разбиралась в травах, – она недоуменно уставилась на него, будто спрашивая в ответ: «А ты этим раньше занимался?» Их стремительное привыкание к новой жизни даже заставляло порой сомневаться, а было ли у них иное прошлое. (Вдобавок Бенни с изумлением узнал о немножко зловещей особенности каренского языка – отсутствии в нем прошедшего и будущего времени; «в период вчера», говорили они, «болезнь сердца забирает у меня жену».)

Но тем не менее прошлое все же вторгалось в их жизнь вместе с постоянно просачивающимися новостями: случайно появившийся каренский солдат, говоривший по-английски, рассказал об уничтожении четырехсот каренских деревень («не жителей, деревень!») армией Аун Сана всего за несколько дней. («Мужчина, женщина, ребенок – не имеет значения. Они расстреляли их и свалили тела в кучу – восемьсот человек только в одном месте».) Новости об ответных ударах каренов. О межнациональной войне. О полном отступлении британцев в Ассам. О тысячах вышедших из тюрем дакойтов, пополнивших армию Аун Сана. По временам какая-нибудь из подобных новостей прорывалась к окраинам сознания Бенни, и его кулаки почти сжимались (он даже чуть было не пустил их в ход, чтоб вздуть симпатичного парнишку, совсем ребенка еще, чей жадный взгляд застыл на набухшей груди Кхин, когда она игриво потрепала его по волосам). Иногда Бенни даже порывался действовать под влиянием слов Кхин, в которых слышалось едва уловимое разочарование в нем, пусть и звучали они одобрительно (Я рада, что ты не такой, как Со Лей, – он никогда не собирался посвятить себя в первую очередь семье). Но потом он смотрел, как Луиза мирно лепит пирожки из глины рядом с хижиной, видел округлившийся живот Кхин и вновь впадал в оцепенение, едва ли не транс.


В июне Кхин, так же бесшумно, родила их второго ребенка, образцово завопившего мальчика, назвали его Джонни. Бенни скакал по всей деревне, раздавал самодельные сигары, а соседи улыбались, радостно и озадаченно, потому что рождение ребенка было частью естественного порядка вещей. Их молчаливое принятие Джонни в общину эхом отозвалось в усталых, счастливых и одновременно встревоженных глазах Кхин и в уступчивости Луизы, претендовавшей на «ее» нового малыша. Даже настойчивые требования Джонни, чтобы его накормили, приласкали, дали срыгнуть, словно подтверждали, что это настоящее и есть их единственная реальность. Бенни почти поверил, что это навсегда.

А потом однажды оно и случилось. Тот июльский день ничем не отличался от любого другого в середине сезона дождей, начавшись с легкой мороси поутру, когда деревенские ребятишки семенили через площадь к школе; прояснилось к десяти утра, в этот час Бенни обычно выводил семейство на прогулку – до наступления дневной жары. Он получал огромное удовольствие, наблюдая, как Луиза изучает лесные лабиринты, с особыми приметами которых он тоже начинал знакомиться: ягодные конусы можжевельника, россыпи цветов рододендрона, поросль грибов, про которые Кхин сказала, что они съедобные; влажный горячий пар, которым исходила земля после дождя. А потом собирались грозовые тучи и дети стремглав бежали обратно через площадь, прежде чем хлынет послеобеденный ливень, а Бенни с Луизой сидели рядышком дома, пили чай вприкуску с чем-нибудь сладким, что умудрялась раздобыть Кхин. Сегодня это был золотисто-коричневый леденец из пальмового сахара, и Бенни вскоре пересел вслед за Луизой к самому краю помоста хижины, откуда они наблюдали, как намокает почва, как излишки воды собираются в ручьи, текущие через слегка покатую деревенскую площадь. Ручьи как будто толкают друг друга, правда же, сказал он Луизе.

– Смотри, каждый старается вырваться вперед, да?

– Папа, – Луиза вытянула кулачок с зажатым в нем мокрым леденцом, – а что это за дядя?

– Какой дядя? – Бенни был полностью поглощен ее нежными щечками, невозможно глубокими мудрыми глазами. Он не мог оторваться от этих глаз – и от захватывающей дух мысли, что в них отражается совсем другая душа, ничуть не похожая на его собственную.

И только через некоторое время Бенни проследил за взглядом дочери – в трех футах от их дома стоял японский солдат и смотрел прямо на него.

На миг Бенни оторопел, не веря глазам своим, он разглядывал солдатскую каску – купол с ярко-желтой звездой. Солдат вытянул из-за пояса меч и наставил его на Бенни. И Бенни вдруг осознал, как выглядит его лицо, концентрированная инородность – крупный нос, пухлые губы, приоткрывшиеся для вдоха, хотя он пытался изображать спокойствие. Последнее, что стоит делать, это бежать, подсказала интуиция. Если он сохранит хладнокровие, если будет честен с этим человеком – если объяснит, что он больше не британский офицер…

– Куро, – ледяным тоном скомандовал солдат, рассыпав стаккато звуков – ккуррро – и с отвращением глядя на Бенни.

И вдруг до Бенни дошло – очень простая и ясная мысль. Это солдат, обученный убивать.

– Ступай к маме, – спокойно велел он Луизе, понимая, что стоит ему только вскинуть руку, как это дитя, и ее брат, и их мать будут мертвы.

Медленно встал, спустился с помоста в грязь, поднял руки. Он заметил секундное замешательство солдата, а потом – будто издалека – увидел, как солдат опускает свой меч и резко бросается вперед, увидел, как собственное тело отражает волну внутренней ненависти и позволяет, чтобы его повалили, стиснули горло. Над ним возник еще один солдат – Бенни разглядел капли пота, стекающие по его щеке, сосредоточенно поджатую губу, желтоватые зубы, внимательный, озадаченный взгляд.

– Нет британский шпион, – услышал Бенни свой голос, говорящий по-бирмански, прежде чем задохнулся, когда рука, ухватившая за горло, поволокла его к деревьям.

Они орали друг на друга, эти чужаки, – и где-то далеко сквозь шум в голове Бенни расслышал, как в деревне поднимается шум, как кричит Кхин, умоляет о чем-то, перекрывая плач Луизы. Все, что он мог видеть, помимо собственных ног, бьющихся в попытке освободиться, это голубой просвет среди туч, над зеленым сплетением ветвей. И вот он уже за деревней, его волокут по тропе, швыряют спиной на что-то твердое – ствол дерева; сосновая кора, каждая неровность на ее поверхности напоминает его шее, запястьям и щеке, что он все еще жив. Они могли бы быть каренами, эти люди, приходит ему в голову. Такие обыкновенные, такие привычные, почти знакомые лица, искаженные напряжением и яростью. Но мысль мелькнула и исчезла. Они не люди. Они пересекли грань, отделяющую человеческое, обратились в нечто иное. Солдаты вытащили длинные мечи и принялись размахивать ими, выкрикивая не то оскорбления, не то вопросы, а магнолия за их спинами роняла дождевые капли, словно оплакивая жизнь Бенни, передавая ему последний привет.

Бог любит каждого из нас так, будто каждый из нас – единственный.

Ему вдруг отчаянно захотелось покаяться – перед Кхин, перед Луизой, перед мамой, которая так умоляла его быть осторожным. Слишком поздно махать кулаками – они крепко связаны за спиной. И когда животный страх колкими мурашками расползся по коже, а сердце взвыло от дикого желания жить, острия мечей засвистели над его головой, и он закрыл глаза, и весь мир затопила скорбь.


– Это было так странно, эта внезапная тишина, – рассказывал он Со Лею шесть месяцев спустя, в феврале, когда вновь настали сухой сезон и жара, а его друг вернулся в Кхули перевести дух перед переброской на линию фронта.

Со Лей присоединился к каренским ополченцам, возглавлявшим борьбу против японцев в восточных горах, и исполнял обязанности временного командира их нерегулярного подразделения, которое ожидало помощи от британцев, – те со дня на день должны были сбросить им с самолета оружие.

– Я подумал: вот она, смертная тишина, – продолжал Бенни. – Или нет, не так. Подумал, это тишина предчувствия смерти, когда пропало все, кроме этого жуткого ожидания, когда понимаешь, что конец совсем близок.

Со Лей искоса глянул на него. Они опять сидели на берегу ручья, и опять был вечер, как перед уходом Со Лея в Мандалай, и вновь Бенни наблюдал, как друг скрывает свои чувства, перебирая пальцами камешки. Есть в нем какая-то застенчивость, робость, подумал Бенни. Сдержанность, нежелание говорить прямо, смотреть в глаза другому человеку. Может, именно поэтому его друг не решился завести семью?

– В какой момент ты понял, что они там? – спросил Со Лей. И запустил плоский камешек подпрыгивать по поверхности воды.

– Не знаю. Помню, подумал, что тишина стоит уж слишком долго. Боялся открыть глаза. А потом потрясение, когда увидел их, почти окруживших японцев и дерево, к которому я был привязан. Все карены – вся деревня. И Кхин с детьми впереди – Джонни на плече, Луиза прижалась к ноге, с этими ее роскошными локонами и бездонными глазами. И ужас на лице Кхин.

– Расскажи подробно.

Откровенность просьбы Со Лея заставила Бенни по-новому взглянуть на друга. Или ему лишь померещилось очень личное, давно дремлющее волнение в его тоне?

– У нее иногда такое лицо, – начал Бенни задумчиво, но при этом с отчаянной решимостью, будто, ухватив нить, он должен торопиться, чтобы выяснить, куда же она ведет, пока он эту нить не потерял. – Такое лицо, когда она понимает, что ты сейчас сделаешь что-то, что разобьет ей сердце. Она будто бросает вызов. Будто подзадоривает тебя, мол, вперед, сделай это. Или будто признается, что сердце ее давно разбито – давным-давно, вдребезги. Со стороны может показаться, что она в этот момент не чувствует ничего особенного, потому что лицо у нее такое спокойное. Но глаза… в них ярость и тоска. В тот момент я не мог сказать наверняка, она прощается со мной или умоляет быть бесстрашным.

Со Лей ласково улыбнулся, глядя на поблескивающие струи воды. А потом свет в его глазах погас, словно ему внезапно стало невыносимо грустно.

– Я бы погиб, если бы не ее отвага, – сказал Бенни, подтверждая свои права на Кхин – на то, как она заявила свое право на его жизнь, когда спасла его.

Только через несколько дней после инцидента с японцами он сумел воссоздать картину случившегося, узнав от соседей, что это Кхин собрала всех и повела в лес, где солдаты махали мечами, явно намереваясь снести Бенни голову. Когда Бенни открыл глаза и умоляюще посмотрел на нее, она вышла вперед и начала объяснять солдатам, что те совершают ошибку. Она говорила по-бирмански, и было неясно, поняли ли японцы хоть слово. Но солдаты затихли, слушая, а она все говорила – рассказывала, что этот человек вовсе не британский шпион. Что это ее мужчина, что она его жена.

– Как ты думаешь, почему они ее слушали? – спросил Со Лей.

Этим вопросом Бенни и сам задавался. Потому что она держала на руках младенца? Потому что Луиза явно похожа на него – кудрявые волосы и евразийские глаза? Или пугающее сочетание кротости и силы в Кхин не позволило солдатам игнорировать ее? Ведь они могли привязать ее рядом с Бенни, изувечить их на глазах у всей деревни – показали бы, что на милосердие можно не рассчитывать.

– Она непредсказуема, – тихо произнес Со Лей, прежде чем Бенни ответил на его вопрос, и внезапно над их головами визгливо заорали попугаи.

Друзья запрокинули головы, глядя, как проносятся наверху шумные красные и синие пятна.

Бенни хотел еще что-то сказать – задать вопрос, который никак не мог вывести на передний план сознания. Но что-то в глазах друга, в его непреходящей печали заставило придержать язык. Со Лей был старше Бенни лет на пять-шесть, ему около тридцати, а то, через что ему недавно пришлось пройти, еще прибавило ему лет. Наблюдая за ним – сидит, поджав одну ногу, глаза сосредоточенно-серьезные, лоб поблескивает испариной, – Бенни подумал, что юность Со Лея закончилась в тот момент, когда главным его чувством стало чувство собственного достоинства. И тут же нахлынула теплая волна осознания, что никогда он не любил другого человека так, как любит Со Лея. Друг его выше любых человеческих стремлений – даже такого естественного, как стремление сохранить свою жизнь.

– Можно я задам вопрос, – произнес Бенни неожиданно для себя. – Если человек хочет стать евреем, для этого существует строго определенный порядок – нужно следовать определенным правилам, предпринять определенные действия…

Со Лей настороженно покосился на него.

– А если захочет стать христианином, – продолжал, запинаясь, Бенни, – ну, тогда крещение.

– И? – удивился Со Лей.

– А если… – заторопился Бенни, опасаясь, что друг может неправильно понять – вопросы веры определенно не особо интересовали его сейчас, – а если человек хочет стать кареном – частью этого народа, что тогда нужно сделать?

Теперь Со Лей смотрел на него с откровенным изумлением.

– Это вообще возможно?

– Стать кареном?

– Да.

Вопрос словно повис в воздухе перед удивленно вытаращенными глазами Со Лея. А потом вдруг лицо Со Лея съежилось, и он разразился таким оглушительным хохотом, что даже повалился в траву.

– Если кто-нибудь захочет стать кареном! – простонал Со Лей, с трудом выдавливая слова. – Если кто-нибудь по доброй воле… – И он снова зашелся в хохоте.

Бенни не выдержал и тоже рассмеялся, сначала нерешительно, а потом во весь голос, с облегчением, едва не рыдая, повалился рядом с другом, и теперь они хохотали вместе. Хохотали, пока смех не иссяк, и они просто улыбались, лежа бок о бок.

– Это самая простая вещь на свете, дружище, – выговорил наконец Со Лей.

Бенни слышал, как он глубоко вдохнул вечерний воздух.

– Все, что тебе нужно сделать, – это просто захотеть.

Часть вторая Революции 1944—1950

6
Купите мечту!

В апреле 1944-го – прошло больше года с тех пор, как Бенни смеялся с Со Леем на берегу ручья, – за ним пришла японская тайная полиция. Они с семьей недавно переехали к брату Со Лея в Таравади, город недалеко от Рангуна, в котором искали убежища многие карены. В первый раз тайная полиция забрала его в штаб-квартиру, расположенную в здании школы Американской баптистской миссии, его там привязали к колонне прямо в классе. Они брили ему мечом голову, еще и еще, так что кровь струилась по лицу, заливая глаза, они угрожали ему смертью и на ломаном англо-бирманском обвиняли в шпионаже – «шпионская деятельность», эти слова они повторяли раз за разом. Они раздели его догола, затолкали трубку в горло и лили в нее воду, пока – он давился, его рвало – живот не раздулся и вода не хлынула через ноздри. Тогда они вытащили трубку и засунули ее в анус, накачали водой его кишки и зажали пенис, когда он пытался помочиться. А когда они заменили трубку твердой палкой и мучения стали такими, что хотелось умереть прямо сейчас, произошло нечто странное – он вдруг услышал голос Оззи Нельсона, оркестр которого играл хит 1930-х «Надеюсь, в твоих снах найдется место для меня». Он что, спит? Этот голос, духовые, скрипка, доносящиеся откуда-то издалека… И звезды гаснут, но я не сплю, любимая, твои поцелуи сводят меня с ума… И откуда-то совсем из бесконечности перед ним явилась сестра Адела в белом наряде – вцепилась в свой апостольник, то ли намеревается его стянуть, то ли хочет удержать – и смотрит на него в упор своими страдальческими глазами. Пусть наконец придет рассвет, моя милая… Ему вдруг пришло в голову, что у Со Лея похожие глаза. И почудилось, что он видит, как Со Лей бросает украдкой взгляд на Кхин с другого конца кухни, а потом приобнимает ее и они начинают танцевать… Мне будет одиноко без тебя…

Но нет… нет, пришел он в себя, моргая заплывшими от побоев глазами. Это все только сон. Все, за исключением двух японцев в пустой светлой комнате, примыкавшей к той, где его пытали. У него было дикое ощущение, что японцы танцевали, что за их спинами облезлый граммофон заунывно крутил старую мелодию, которая вновь и вновь возникала в его грезах. Он слышал шипение старой пластинки. Ритмичное вступление. Голос Оззи Нельсона. Сладких снов тебе до первых солнечных лучей. Сладкие сны прогонят все твои заботы. Неужели наяву? Он с трудом разлепил глаза, но да, ясно как день – его мучители танцевали, улыбаясь; руки бережно придерживали прильнувшие друг к другу тела, скользившие в утреннем свете.

Дверь ему открыла Кхин, когда несколько дней спустя он появился на пороге дома в Таравади. Дрожащими руками она втащила его в комнату, и четырехлетняя Луиза смотрела на него сначала с восторгом, а потом с ужасом, когда разглядела его лысую голову, испещренную порезами, а маленький Джонни просто спрятался за ногой Кхин. Потом брат Со Лея отвел его в заднюю комнату и уложил, бормоча что-то насчет того, что Со Лей только что ушел, что Со Лей вернулся в горы, что он расправится с ними со всеми, убьет всех до единого, собственными руками. Но Бенни к тому моменту отказался от слов, утратил желание облекать страдания в связные фразы. Осталось только чувство облегчения, что он больше не разлучен со своими родными, и новое, звериное чутье, что между ним и Кхин разверзлась бездна непонимания.

Он припоминал, как накануне недавнего его, Бенни, ареста Со Лей иногда заскакивал в этот дом, приносил новости с линии фронта о немногих выживших, о взрывающихся шимозах[12]12
  Японские артиллерийские снаряды, начиненные шимозой (пикриновая кислота или ее производные), впервые использовались во время Русско-японской войны.


[Закрыть]
, сожженных деревнях, о страданиях и героизме погибших. Припоминал, как во время этих коротких визитов глаза Со Лея все настойчивее ловили взгляд Кхин, а когда тот говорил, Кхин слушала с таким вниманием, которого больше не доставалось Бенни. Сколько вечеров Бенни провел, наблюдая, как она восторгается рассказами Со Лея, крутясь у плиты, как ее лицо заливает румянец испуга, благодарности – и чего-то большего?

А сейчас он лежит, весь дрожа, на циновке в задней комнате, и она расстегивает рваную рубаху, которую он умудрился все же натянуть, когда японцы неожиданно выпустили его (предупредив, что глаз с него не спустят, что он покойник, если посмеет связаться с англичанами). Она прижала ладони к нежной коже его живота, и он почувствовал ее тепло. Потом она приподняла его ягодицы, стягивая саронг. Кхин не вскрикнула, но исказившиеся черты лица дали понять, что именно она увидела: сочащиеся сукровицей рубцы на пенисе, кровь вперемешку с экскрементами, коркой застывшая между бедер, – и образы, которые вспыхивали в его сознании на протяжении семи дней, смешались с пронзительными предчувствиями насчет нее, насчет Со Лея. Он нащупал пальцами край одеяла, но Кхин удержала его руку, крепко сжала пальцы.

– Я не успокоюсь, пока ты не расскажешь мне все, – задыхаясь, выдавила она. – Что произошло, Бенни? Только не обманывай меня.

Война сделала их обоих исключительно проницательными; то, через что он прошел, должно быть для нее очевидно. К чему эти слова про «обман»?

И, словно взращивая зерно ее сомнения в его честности, он вдруг солгал – самым неприкрытым образом солгал.

– Ничего, – сказал он голосом тихим и охрипшим из-за трубки, которую вталкивали ему в горло. Раздраженным голосом. Ничего.

А потом произнес вслух то, что крутилось в голове с самого возвращения домой, а может, с тех видений, которые преследовали его во время пыток:

– А что произошло с Со Леем?

Ее взгляд застыл, он почти физически ощущал, как обрастает жесткой коркой мягкий центр ее боли за него.

– Я приготовлю тебе суп, – сказала она и позвала детей посидеть рядом с отцом.

В следующие дни Кхин кормила его, мыла и спала рядом с ним, просыпаясь от его тихих стонов, перевязывая те раны, которых он позволял ей касаться. Бенни не смог бы вынести, если бы она узнала степень его унижения. Чтобы вновь заниматься любовью с нею, чтобы обрести вновь желание ею обладать (вот ведь, только что побывал на пороге жуткой смерти, а уже думает об обладании женой), он должен выздороветь, не становясь объектом ее материнской заботы, не посвящая ее в подробности пережитых пыток. Но и еще кое-что: даже когда он понял, что не хочет знать, считали ли они с Со Леем его мертвым и потому неизбежно обрели утешение друг в друге, он инстинктивно хотел наказать ее именно за то, чего не желал знать, – наказать, лишая близости, которая именно сейчас была ей так отчаянно нужна.

– Я понимаю, что ты хочешь побыть один, – сказала она примерно через неделю после его возвращения, когда он начал приподниматься и сам подкладывать себе судно. Она поставила завтрак на столик у кровати. Но, вместо того чтобы сесть рядом и покормить его, продолжила: – Брат Со Лея здесь, если тебе понадобится что-нибудь.

Ее жесты, интонации голоса побуждали задать вопрос, спросить, куда она собралась. Но он ответил лишь:

– Это будет замечательно.

Он сделал ей больно – это очевидно. Но выражение ее лица означало также, что она принимает его отказ от помощи.

– Значит, ты не будешь возражать, – тихо сказала она, – если я начну немного помогать в больнице. Я ходила туда за лекарствами для тебя, и им очень не хватает рук.

– Разумеется, – ответил он, изо всех сил стараясь прямо смотреть ей в глаза.

Одно твое слово, молил ее взгляд, только одно слово нежности, и я опять буду твоей.

– Бенни… – запнулась она. – Когда ты пропал, я пыталась…

– Я знаю, – перебил он.

Не мог он этого вынести – не мог вынести откровенного желания и раскаяния в ее глазах, в которых видел лишь отражение собственного бессилия. Он потянулся за плошкой риса с яйцом, как бы отпуская жену. Но в склонившемся к нему лице все еще отражались сомнения, надежда – в общем, то, что привело ее к нему в комнату.

– Давай никогда не будем об этом говорить, – пробормотал он.


Если с началом войны он просто отстранился от жизни, то сейчас, когда Кхин проводила часть времени вне дома, он стал еще и сторонним наблюдателем жизни домочадцев, увидев их новыми глазами. В миловидном личике Луизы проступила какая-то отчаянная решительность, точно малышка хранила страшную тайну или, наоборот, старалась забыть о чем-то.

– Мама просила тебя забыть, что случилось, пока меня не было? – как-то вечером, примерно через месяц после ареста, спросил Бенни девочку, когда та прибежала к нему пообниматься перед сном. – Может, мама велела забыть что-то про Со Лея?

Он не был уверен, о чем именно хочет узнать – что творится в душе его дочери или о том, способна ли на уловки его жена.

Луиза посмотрела на него в упор, глаза потемнели – от воспоминаний, решил он, или от стремления не вспоминать.

– Со Лей был грустный, – призналась она наконец.

– Правда?

– Он плакал.

– Понятно.

– Мама не велела мне забывать.

Последнее заявление прозвучало так, словно она хотела пристыдить отца. Со следующего дня Луиза завела привычку убегать из дома с маленьким Джонни, будто сторонилась чего-то неприятного. В окно спальни Бенни наблюдал, как дети скрываются в густых зарослях, а потом появляются, измазанные в грязи, с совершенно отстраненным взглядом. Словно они беседовали с деревьями или их коснулся божественный свет искупления.

– Где твоя обувь? – строго спросила Кхин у Луизы однажды вечером, когда дочь и Джонни вернулись домой после очередного долгого дня, а Бенни собрался с силами и приковылял в кухню поздороваться с ними.

Луиза стояла в дверях босиком, крепко держа за руку Джонни.

– Я отдала девочке, у которой не было ботинок, – ответила она, да так дерзко, что Кхин даже шлепнула ее по щеке.

Но Луиза не заплакала, она не раскаивалась в своем великодушии. Джонни поочередно приподнял ножки, демонстрируя, что его-то башмачки никуда не делись. Луиза так сверкала глазами, на лице у нее было такое уязвленное выражение, что у Бенни разнылось сердце.

Впрочем, к июню все они более-менее оправились. Кхин продала одно из своих колец, и они с Бенни решили купить участок земли под огород в ближайшей долине. И вот, вместе с Луизой и Джонни, они сажали горох, старательно прячась от войны и взглядов друг друга. И прикосновений друг к другу. Только когда Кхин пришла к нему как-то ночью и попыталась примоститься сверху на его ослабевших бедрах, он заметил, что тело ее снова преобразилось, уплотнилось пониже пупка, округлилось, и это открытие мешало ему отвердеть и набухнуть в ней.

Ребенок родился в январе, когда они начали убирать щедрый урожай и сушить горы гороха, часть которого продали присмиревшим японцам, потихоньку просачивавшимся в Таравади; один даже поведал со смешком, что теперь японская тайная полиция считает Бенни отчасти негром – немножко черным, немножко куро, поправил его приятель, показывая на вьющиеся волосы (почему куро? – удивился Бенни, этим словом его называли солдаты, схватившие его в Кхули). Родившуюся девочку назвали Грейс[13]13
  Благословение, благодать (англ.).


[Закрыть]
, потому что даже самая мучительная жизнь – все равно непостижимое благословенное чудо. И они никогда не говорили о том, как она появилась на свет. Бенни полюбил малышку. У нее были кроткие глаза Со Лея. Со Лея, который растворился где-то в горах, оставив им часть себя, и, насколько они знали, вскоре после этого погиб.


Верноподданные вполне способны на обман. Так сказал себе Бенни четыре месяца спустя, в мае 1945-го, после того как последние японцы покинули Рангун, а больше двенадцати тысяч японских солдат были перебиты партизанами-каренами, получившими оружие от британцев. Карены – больше шестнадцати тысяч к концу войны – были не единственными партизанскими силами сопротивления, как узнал Бенни. Среди разведывательных и вооруженных формирований, действовавших в Бирме на стороне Союзников, были качинские рейнджеры, китайские рекруты, члены коммунистической партии, социалисты и даже, на заключительном этапе военных действий, Национальная армия Бирмы Аун Сана. Бенни слышал, что когда британский командующий саркастически заметил, что Аун Сан сменил сторону только потому, что Союзники побеждают, Аун Сан ответил: «Но в противном случае от перехода на вашу сторону не было бы никакой пользы, а?» Они все вместе сражались против общего врага, но вот за что они сражались – здесь начинались принципиальные расхождения. И после исхода японцев альянсы и обещания, которые были даны или приняты (альянсы и обещания, основанные на конкретных личных интересах, без уточнения каких-либо подробностей будущего), не могли не распасться. Бенни с тревогой узнал, что те самые британские и американские офицеры, которые в самые тяжелые моменты войны гарантировали «верным каренам» создание собственного государства или заверяли качинских лидеров в своей поддержке освобождения Бирмы, оказались гораздо менее заинтересованы в стране и ее людях сейчас, когда вновь заработала Бирманская дорога и, следовательно, было восстановлено сообщение с Китаем. И Бенни лишь качал головой, когда Аун Сан начал готовиться к войне с британцами, как только те помогли ему изгнать других врагов-империалистов. Взаимные усилия привели к взаимному хаосу и растущим подозрениям еще до официального объявления войны.

Бенни был настолько подавлен вероломством ближних и дальних, что отчаялся разобраться во всем этом. Но с исчезновением угрозы японской оккупации он неожиданно начал заглядывать в будущее – будущее, в котором ему не придется быть жертвой чьего-то предательства, или эгоизма, или злобы, но стать силой, с которой придется считаться, бойцом – да, вновь бойцом! Человеком, готовым сражаться за свою часть мечты в новой преображенной Бирме, – готовым доказать, что он все еще тот парень, который может противостоять жизненным бурям и достичь цели.

Итак, пока по всей стране с мая по август Союзники перегруппировывались, создавая объединенные подразделения британской армии и Национальной армии Бирмы для «зачистки территории» и установления мира, Бенни предпочел игнорировать это безумие (кто может быть менее приспособлен к мирному урегулированию, чем Национальная армия Бирмы, чьи командиры прислуживали японцам, чьи банды дакойтов насиловали, грабили и зверски убивали именно тех, кто был верен британским властям?). Он предпочел не концентрироваться на том, чем каждый из участников процесса обязан каренам, которые нанесли японцам ущерб больший, чем любое другое партизанское формирование. Вместо этого Бенни сосредоточился на том, чтобы получить от британской армии нечто конкретное и существенное – контракт на поставку продовольствия. Продав первый урожай гороха джапам, он удвоил размеры своего участка и нанял нескольких каренов помочь засеять поле заново. В этой послевоенной свистопляске оказалось нетрудно убедить английского квартирмейстера, что будущий урожай будет превосходным.

Проблема заключалась только в том, как доставить англичанам этот урожай, оказавшийся почти неприлично огромным, – и эта проблема сослужила Бенни добрую службу, когда те же самые англичане решили отправить в утиль свои старые грузовики; тут-то он пустил в ход бухгалтерские навыки, обретенные в конторе Б. Майера. На деньги от продажи гороха Бенни купил целый парк из трехсот развалюх, в основном трех– и пятитонных грузовиков, которые могли проработать еще не один год, после того как их полностью перебрали толковые механики-карены из Таравади. За следующие несколько месяцев он продал половину грузовиков – в основном гражданским, которые собирались завести свое дело, – и, получив умопомрачительную прибыль, нанял флотилию барж, чтобы перевозить не только жалкий горох, но вообще любое продовольствие и снаряжение, необходимое армейским базам, – даже в Китай и Индию. Китайцы, конечно, вскоре тоже влезли в эту аферу, но Бенни, поделившись прибылью с работниками, добился того, что хорошо оплачиваемые добросовестные водители превратили его предприятие в крупнейшую транспортную компанию в послевоенной Юго-Восточной Азии.

И спустя всего десять месяцев после отступления японцев Бенни уже не только снабжал британскую армию, он доставлял тик и рис ожившим экспортным компаниям в Рангунский порт (как славный старик Б. Майер когда-то). Этот сектор бизнеса развивался так бурно, что он с ним едва справлялся: купил еще один парк грузовиков и участок земли в восьми милях от порта, где на холме над каренской деревней Тамаинг выстроил просторный дом, несколько коттеджей для прислуги, бензоколонку, чтобы заправлять свои грузовики, гараж и мастерскую, чтобы было где держать и ремонтировать их. Но многие из его новых грузовиков, направлявшихся в Рангун под завязку набитыми товарами на экспорт, обратно следовали порожняком. И в один прекрасный день Бенни вспомнил, как Э. Соломон, у которого его отец работал кассиром, снабжал льдом британский флот. Бенни как раз находился в порту, приглядывая, как рабочие разгружают один из его грузовиков, когда ему пришло в голову, что почти на этом месте отец впервые рассказал ему о концепции спроса и предложения, указывая на британское военное судно. (А что, по-твоему, приносит морякам облегчение от этой гнетущей жары? Наш лед! Наши газированные напитки!) Разве не стонали его водители, что если существует продукт, одинаково необходимый и гражданским, и военным на дальних базах, то это лед, сохраняющий продукты от гниения?


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации