Текст книги "Октябрь"

Глава 2
Февраль: радостные слезы

Шел третий год войны. Ранним морозным утром невероятно холодной зимы еще стояла непроглядная мгла. Но в Петрограде, как и повсюду в бесчисленных городах России, в этот предрассветный час люди уже выходили на улицы и выстраивались в очереди за хлебом. Они стояли на холоде, стараясь хоть немного согреться, в надежде добыть хлеба. Однако получить его удавалось далеко не всегда. Уже были введены хлебные пайки, но из-за перебоев с топливом пекарни не могли выпечь достаточно хлеба, даже имея необходимые для этого продукты. Голодные люди часами ждали, стоя в длинных очередях. Они переминались с ноги на ногу, менялись местами, негромко переговаривались. И эти очереди становились стихийными митингами, на которых подспудно вызревало народное недовольство. Кроме того, хлеба часто не выдавали, и взбешенные напрасным ожиданием толпы голодных людей начинали тогда рыскать по округе в поисках хоть какой-нибудь пищи, швырять камни в витрины магазинов, колотить в двери домов.

Разговоры о политике звучали не только по-русски, но и на идише, польском, латышском, финском, на немецком (да, даже на нем) и на многих других языках – в Петрограде проживали люди различных национальностей. Центр города был для состоятельных жителей, а на окраинах селились рабочие. За годы войны их стало уже около 400 000 человек, среди них было достаточно большое число пролетариев, которые имели некоторое образование, по крайней мере сравнительно с пролетарским населением других городов. Кроме того, Петроград был городом, где было расквартировано большое количество военных. Только резервистов в Петрограде находилось 160 000 человек. Дисциплина в их рядах была и так слабой, а в той обстановке она становилась хуже день ото дня.

В январе царское правительство приказало командующему военным округом генералу Сергею Хабалову подавлять любые беспорядки в Петрограде. Для этого в его распоряжении было 12 000 человек из числа военных, полиции и казаков. Генерал Хабалов приказал на случай уличных столкновений установить пулеметные точки в стратегически важных местах города. Агенты охранки активизировали слежку, в том числе и за деморализованными представителями левых сил, многие руководители которых в то время находились в ссылке.

9 января, в двенадцатую годовщину Кровавого воскресенья, несмотря на репрессии, 150 тысяч петроградских рабочих вышли на демонстрацию. Это была для многих из них первая политическая акция со времен Кровавого воскресенья, в память о коем они и вышли на улицы. По сообщениям полиции, выставленные в оцепление солдаты радостными выкриками поддерживали демонстрантов с красными знаменами – это был первый знак будущего перехода солдат на сторону протестующих, на который пока немногие обратили внимание. С этого дня петроградский пролетариат вновь и вновь выходил на демонстрации и устраивал забастовки.

Каждый момент политической конфронтации рождал свой миф, каждый был по-своему пафосным и гротескным. Можно безо всякого преувеличения сказать, что с 1905 года значительно возросла сознательность пролетариата. Стихийные забастовки и другие акции протеста были реакцией рабочих – яростным возмущением экономическим принуждением, неприятием войны. Лишь незначительная часть, пролетарские активисты, выступала за права для своего класса.

Самые крупные акции протеста проходили, конечно, в столице, но и в других городах рабочие выходили на демонстрации и устраивали забастовки. В менее радикально настроенной Москве, где пролетарии были организованы хуже, а больше влияния имел средний класс, прекратили работу более 30 000 рабочих. То там, то здесь забастовки продолжались весь февраль, поэтому активисты рабочего движения находились под постоянной угрозой ареста. 26 января в Петрограде были арестованы за «революционную деятельность» одиннадцать представителей учрежденного промышленниками официального органа – Центрального комитета военной промышленности, призванного восполнить отсутствие со стороны правительства какой-либо координации деятельности промышленности.

Активизировались находившиеся в ссылке в Швейцарии Ленин и Крупская. В своем обращении к молодежи в Народном доме Цюриха Ленин категорически утверждал, что революция в России может стать детонатором, «прологом грядущей европейской революции»; что, несмотря на «гробовую тишину», в которой пребывала в то время Европа, она была «чревата революцией». «Мы, старики, – добавил он меланхолично, – может быть, не доживем до решающих битв грядущей» – европейской, социалистической – «революции».

К 14 февраля бастовали более 100 000 работников шестидесяти фабрик Петрограда. В Таврическом дворце началось очередное заседание «совещательной» Четвертой Государственной думы. Выступавшие сразу же обрушились с критикой на царское правительство по поводу нехватки продовольствия. Проявляя открытое неповиновение полиции, сотни радикально настроенных студентов прошли демонстрацией по фешенебельному, полному модных магазинов Невскому проспекту, через самый центр города. Студеный воздух звенел от революционных песен, которые громко пели молодые демонстранты.

Через четыре дня рабочие Путиловского металлургического завода начали сидячую забастовку с требованием повысить их ничтожную заработную плату на пятьдесят процентов. Спустя трое суток забастовщики были уволены. Но эта мера наказания не смогла устрашить их товарищей, и вскоре забастовал уже весь огромный Путиловский завод.

22 февраля царь уехал из столицы в Могилев, в унылый провинциальный город в трехстах километрах к востоку от Петрограда. Там размещалась Ставка, высший штаб Вооруженных сил. В тот самый день, когда руководство Путиловского завода решило продемонстрировать свою силу, на заводе был объявлен локаут. Закрыв перед рабочими ворота своего предприятия, его владельцы тем самым отправили на улицы 30 000 воинственно настроенных рабочих. Это произошло накануне недавно введенного левыми праздника, Международного женского дня.

23 февраля по всей империи проходили торжественные мероприятия, посвященные этому дню, звучали требования предоставить женщинам равные права, превозносились их заслуги перед обществом. Радикально настроенные ораторы выступили с речами на фабриках Петрограда, говоря о положении женщин, о несправедливости войны, о скудных зарплатах при невероятной дороговизне. Но выступавшие и не предполагали, к чему приведут все эти усилия.

По мере окончания праздничных митингов на фабриках женщины стали массово покидать свои рабочие места, выходили на демонстрации с главным требованием – обеспечить народ хлебом. Демонстрантки прошли маршем по самым воинственно настроенным районам города – Выборгской стороне, Литейному, Рождественскому проспектам, выкрикивая призывы присоединяться собравшимся во дворах жилых домов, заполнив людской волной широкие улицы. А народ все прибывал и прибывал. На фабрики и заводы были отправлены представители, призывавшие мужчин присоединиться к демонстрациям. Шпик охранки сообщал:

«Около часа дня рабочие Выборгской стороны толпами повалили на улицы с криками: «Хлеба!» – и стали… неуправляемыми, … прихватывали по пути своих товарищей, которые оставались на своих рабочих местах, останавливали трамваи… Бастующих преследовала полиция и военные… их разгоняли в одном месте, но они тут же собирались в других».

В общем, по отзывам недовольных полицейских, протестующие были «исключительно упрямы».

«Долго еще будем мы молча терпеть это, лишь время от времени вымещая нашу тлеющую ярость на мелких лавочниках? – говорилось в листовке, выпущенной одной немногочисленной революционной группой, Межрайонным комитетом, межрайонцами. – В конце концов, они не виноваты в страданиях людей, они страдают и сами. Виновато правительство!»

Внезапно, безо всякой подготовки, почти 90 000 человек вышли с яростными протестами на улицы Петрограда. И теперь их требования были не только о хлебе, но и о прекращении войны. А также об отмене ненавистной монархии.

Ночь не принесла спокойствия. На следующий день поднялась новая волна протестов. Почти половина пролетариата города вышла на улицы. Они шли колоннами под красными знаменами, скандируя новый лозунг: «К Невскому!».

Новая столица была тщательно спланирована ее архитекторами. Юг Васильевского острова, левый берег Невы, вплоть до ее протоки, Фонтанки, занимали роскошные здания. Квартал Мариинского театра, впечатляющие Казанский и Исаакиевский соборы, дворцы знати и обширные кварталы, где селились представители среднего класса, различных видов деятельности и профессий, и, конечно, сам Невский проспект. Вокруг находились районы недавних переселенцев. К ним относились дальняя часть Васильевского острова, Выборгская сторона и Охта на правом берегу Невы, на левом – Александро-Невский, Московский районы и Нарвская застава. Здесь селились рабочие, было много крестьян, выходцев из аграрных областей России. Они жили в покосившихся кирпичных бараках, в убогих деревянных лачугах между шумными фабриками.

Городской бедноте приходилось вторгаться в центр города, чтобы заставить услышать свои протесты. Так они поступили в 1905 году. Так они сделали и теперь.

Петроградская полиция перекрыла мосты. Но небесная канцелярия проявила солидарность с беднотой, организовав суровую морозную зиму. Вдоль улиц стояли высокие сугробы, а Нева была скована льдом. Демонстранты тысячами переходили на другой берег по льду.

В своей телеграмме британскому правительству посол Джордж Бьюкенен не придал этим беспорядкам большого значения, он пренебрежительно написал, что не случилось «ничего серьезного». Почти никто в то время еще не понимал, что происходит и к чему это приведет.

Взобравшись по берегу реки, демонстранты оказались в другой, более благополучной и состоятельной части города и начали пробираться мимо величественных зданий к центру. Полиция настороженно наблюдала за ними. Обстановка накалялась.

Сначала нерешительно – то один, то другой, потом все уверенней, уже целыми толпами, демонстранты начали швырять палки, камни и осколки льда, по которому они только что перешли Неву, в ненавистных полицейских, в просторечии – «фараонов».

К рядовым солдатам демонстранты, наоборот, относились миролюбиво. Они собрались огромными толпами у казарм и госпиталей. Там они вступали в разговоры с любопытствующими и дружески настроенными солдатами.

Бо́льшая часть солдат Петрограда была призывниками, проходящими строевую подготовку новобранцами или скучающими, ожесточенными, недисциплинированными, деморализованными резервистами. В их рядах были также раненые или больные, эвакуированные с фронта.

А. Ф. Ильин-Женевский уже был убежденным большевиком, когда на поле боя получил отравление газами, а в результате контузии временно потерял память. Находясь на больничной койке под опекой медсестер, он наблюдал за политическим пробуждением раненых, за «стремительно революционизирующейся армией». «После всех кровавых ужасов войны люди, оказавшиеся в мирной тишине госпиталей, невольно начинали задумываться над тем, что стало причиной всего этого кровопролития и жертв». И он заметил, что подобные размышления переходили в «ненависть и ярость». Было хорошо известно, что раненые особенно ожесточенно относятся ко всему, связанному с военной жизнью, и в этом печальном факте нет ничего удивительного.

А что же двенадцатитысячное «надежное» войско, на которое возлагали свои надежды правители города?

А как насчет безжалостных казаков? Никогда не знавшие крепостничества казаки, говорившие на русском или украинском языках, они селились обособленными общинами на Дону. Эти общины изначально придерживались самоуправления, хоть и грубовато-военизированного толка. К девятнадцатому веку сложилось традиционное представление о казаках как о независимой, уважаемой и полной чувства собственного достоинства социальной группе, имеющей собственные обычаи и традиции, как об отдельном народе внутри русской нации, о коннице, которая временами вела оседлый образ жизни. Они были живыми символами России и традиционными исполнителями царских репрессий – двенадцать лет назад много было на снегу крови, пролитой их плетками и шашками.

Но казаки никогда не были монолитным сообществом. У них также имелись межклассовые различия. И многие из них устали и от войны, и от того, как их на этой войне использовали.

На Невском проспекте толпа демонстрантов уперлась в отряд конных казаков с блестевшими на солнце шашками. Наступил момент ужасающей нерешительности. Казалось, этот миг долго тянулся в звенящей ледяной тишине. Внезапно казаки развернулись и ускакали, оставив демонстрантов в радостном недоумении.

Другие демонстранты на Знаменской площади приветственно окликнули еще один отряд казацкой конницы, и на этот раз всадники улыбнулись в ответ демонстрантам вместо того, чтобы разгонять толпу. Когда в толпе раздались аплодисменты в адрес казаков, как возмущенно докладывала полиция, казаки раскланивались, сидя в седле.

В Таврическом дворце уже несколько часов продолжались антиправительственные выступления депутатов Государственной думы. Они требовали, чтобы царь учредил министерство, которое находилось бы в непосредственном подчинении у Госдумы. Александр Керенский, хорошо известный представитель левых сил, трудовик, во многом заработавший известность благодаря многочисленным статьям, посвященным Ленскому расстрелу, с такой беспощадностью клеймил правительство, что царица была глубоко возмущена, узнав об этом, и в ярости писала мужу: Керенского нужно повесить. Наступил вечер, стало еще холоднее. На бурлящих улицах звучали революционные песни. Увидев, как рабочие с фабрики «Промет» шагали колонной под предводительством женщины, казачий офицер высмеял их за это: мол, идут за какой-то бабой, за ведьмой. Агриппина Круглова, большевичка, о которой шла речь, выкрикнула в ответ, что она свободная работница, жена и сестра солдат на фронте. Получив такую отповедь, целившиеся в нее казаки опустили свои ружья.

Две с половиной тысячи рабочих с Выборгской стороны, проходивших колонной по узкому Сампсониевскому проспекту, в ужасе остановились перед казацким кордоном. Их командиры с угрожающими лицами взялись за вожжи, пришпорили своих коней и с шашками наголо громко приказывали своим отрядам следовать за ними. На этот раз казаки подчинились, вызвав в толпе еще больший ужас.

Однако рядовые казаки выполнили приказ с абсолютной точностью. Как всадники на тренировке по верховой езде, они медленно и элегантно двигались строем друг за другом, их кони ступали по грязи аккуратно, высоко поднимая ноги. Проехав через всю толпу, никого не задев и не разогнав, казаки подмигнули ошеломленным рабочим.

Существует такой вид саботажа на производстве, как «итальянская забастовка»: медленное выполнение работы из-за преувеличенно точного следования инструкциям. Все распоряжения исполняются буквально, и тем самым подрывается их истинный смысл. В тот холодный вечер казаки не воспротивились приказу, но провели «итальянскую» кавалерийскую атаку.

Командиры были в ярости. Они отдали казакам приказ перекрыть улицу. И вновь отряд дисциплинированно подчинился. С виртуозным искусством они выстроили своих коней живым заслоном. Их кони стояли поперек улицы, в морозном воздухе от их дыхания струился легкий пар. И вновь в самой дисциплинированности отряда был протест. Им было приказано стоять смирно, именно так они и делали. Они стояли недвижимо, когда самые смелые демонстранты отважились подойти поближе. Казаки продолжали стоять не шелохнувшись, когда демонстранты подошли вплотную и с удивлением поняли, что недвижимость коней и всадников – это безмолвный сигнал проходить, не боясь. И тогда рабочие стали продвигаться вперед сквозь кордон, подныривая под животами неподвижных лошадей.

Это был изумительный и редкий пример того, как обученные реакционным правительством войска с большим изяществом применили полученные навыки против этого же правительства.

На следующий день, двадцать пятого февраля, забастовку объявили двести сорок тысяч человек. Они требовали хлеба, прекращения войны и отречения царя. Остановились трамваи, не вышли ежедневные газеты. Не открылись магазины и лавочки. Среди их владельцев было много тех, кто сочувствовал протестующим и устал от некомпетентности властей. Теперь в толпе среди рабочих можно было увидеть более состоятельных, хорошо одетых людей.

Напряжение нарастало с обеих сторон. Коренастый конь массивного и уродливого бронзового памятника Александру III со склоненной головой теперь выглядел так, будто стеснялся, что несет такого тирана. В этот день неподалеку от этого монумента конная полиция открыла огонь по приближающейся толпе. Но на этот раз, ошеломив демонстрантов не менее, чем их противников, наблюдавшие за всем происходящим казаки тоже начали стрелять, только не в рабочих, а в полицию.

На Знаменской площади полицейские безжалостно обрушились на демонстрантов с нагайками. Те сначала просто уворачивались от свистевших над головами плетей. Потом дрогнули и побежали туда, где в напряженном ожидании стоял отряд казаков, пока не принимая ничью сторону. Протестующие стали молить казаков о помощи.

Произошла небольшая заминка. Затем казаки двинулись.

На мгновение обе стороны замерли в нерешительности. Вдруг над головами стоящих пронесся вздох облегчения, взметнулся фонтан крови, и толпа, радостно крича, стала с воодушевлением качать на руках казака. Оказывается, он зарубил офицера полиции.

В тот день погибло еще несколько человек. В Гостином дворе войска открыли по демонстрантам огонь и убили троих, десять человек было ранено. Толпы протестующих начали громить полицейские участки по всему городу. Они забрасывали их камнями, вламывались внутрь и захватывали там оружие. Многие полицейские, опасаясь за жизнь, переодевались в гражданскую одежду.

В коридорах власти наконец появилось ощущение (пока еще неясное), что происходит что-то серьезное.

Первым позывом властей, как всегда, было подавить протесты. Когда над городом сгустились сумерки и закружила вьюга, генерал Хабалов получил от царя телеграмму: «Повелеваю вам прекратить с завтрашнего дня всякие беспорядки на улицах, недопустимые в то время, когда отечество ведет тяжелую войну с Германией». Как будто в другое время он счел бы их допустимыми. В тот день, когда войска по приказу властей стреляли в демонстрантов, правящая верхушка была в панике, в гневе, полная мстительности, она прибегла к неоправданной жестокости. Отныне именно так она и будет поступать в ответ на неповиновение толпы. И саму войну, «Вторую Отечественную», власти стали использовать как еще одно средство устрашения. По приказу генерала Хабалова все, кто в течение трех дней не вернется на свои рабочие места, будут отправлены на фронт, станут пушечным мясом.

Наряды полиции в ту ночь провели несколько облав. Около 100 подозреваемых в организации беспорядков были арестованы, в том числе пять членов петербургского комитета большевиков. Однако не революционеры были инициаторами протестов. Даже сейчас они лишь изо всех сил старались поспевать за народными массами. И аресты революционеров, конечно, не помогли остановить эту лавину.

«В городе царит спокойствие», – телеграфировала царица своему супругу с деланым оптимизмом в воскресенье, 26 февраля. Но лишь только солнце озарило широкую ленту Невы, сверкающую льдом между набережными, рабочие снова стали переходить по льду на другую сторону реки. На сей раз, однако, на улицах было полно полицейских.

И далеко не всегда в тот день призывы демонстрантов не стрелять бывали услышаны.

Пролилось много крови. В морозном воздухе гулко звучал стрекот пулеметов и ружейные выстрелы, их перекрывали людские крики и топот множества ног. Спасаясь от уличных столкновений с полицией и войсками, люди бросались врассыпную и метались между соборов и дворцов. Солдаты в то воскресенье снова и снова выполняли приказы своих командиров и стреляли по толпе, но при этом то и дело происходили «неполадки» с оружием, промедления, намеренные промахи. О каждом случае такой скрытой солидарности сразу же становилось известно благодаря слухам, которые распространялись с невероятной скоростью.

Не все в тот день складывалось в пользу властей. С утра рабочие стали стекаться к казармам Павловского полка. Они отчаянно просили солдат о помощи, кричали им, что отряд новобранцев их полка стрелял в демонстрантов. Солдаты не вышли к ним (во всяком случае, не сразу). Их сдерживала привычка уважать приказы и подчиняться им. Но в полку все же начался долгий митинг. Солдаты громко спорили, перекрикивая грохот перестрелки и уличных стычек. Взволнованные и напуганные происходящим в городе выступавшие обсуждали, как им следует поступать. В шесть часов вечера четвертая рота Павловского полка направилась наконец на Невский проспект. Павловцы собирались пристыдить своих однополчан, стрелявших в толпу. Навстречу им выехал отряд конной полиции. У павловцев вскипела в жилах кровь, им стало стыдно за свою прежнюю нерешительность.

Они не отступили, а стали отстреливаться. Один человек был убит. Когда павловцы возвращались в свои казармы, зачинщики были арестованы. Их отвели через Неву в знаменитую Петропавловскую крепость с длинными низкими стенами и торчащим, как острый шип, шпилем.

В то воскресенье погибло сорок человек. Их гибель подорвала моральный дух протестующих. Даже на Выборгской стороне, воинственно настроенном северном районе Петрограда, местные большевики подумывали о прекращении забастовки. Самодержавное правительство, в свою очередь, прекратило вяло протекавшие переговоры с главой Государственной думы Михаилом Родзянко и объявило о роспуске Думы, к которой испытывало презрение.

Родзянко телеграфировал царю: «Положение серьезное». Его предупреждение полетело по проводам вдоль линий железной дороги, через всю страну в Могилев. «В столице анархия. Правительство парализовано. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство. Всякое промедление смерти подобно. Молю Бога, чтобы в этот час ответственность не пала на венценосца».

Николай II ничего не ответил.

На следующее утро Михаил Родзянко предпринял еще одну попытку. «Ситуация усугубляется. Необходимо принять срочные меры, поскольку завтра будет уже поздно. Пришел последний час, когда решается судьба Отечества и династии».

В штабе верховного командования граф Владимир Фредерикс, министр Императорского двора Российской империи при Николае II, вежливо ждал, пока его хозяин прочитает телеграмму, которая, извиваясь, выползала из аппарата. «Опять этот толстяк Родзянко мне написал разный вздор, – сказал наконец царь, – на который я ему не буду даже отвечать».

Убийства, происходившие в столице в течение предыдущего дня, тяжким грузом легли на совесть некоторых солдат, которые получили приказы стрелять по толпе. Отряд новобранцев Волынского полка, как и Павловского, стрелял в демонстрантов, а затем всю ночь в казарме солдаты отряда обсуждали произошедшее и горько корили себя за то, что послушались приказа. Солдаты обратились к своему командиру, капитану Лашкевичу, и заявили ему, что начинают мятеж, чтобы искупить свою вину, а стрелять по бастующим впредь не будут.

Капитан Лашкевич в ответ зачитал царский приказ о восстановлении порядка и велел солдатам выполнять его. Раньше это, может быть, на них и повлияло бы, заставило подчиниться, однако теперь было воспринято ими как явная провокация. Началась потасовка, раздались крики, возник переполох. Кто-то из солдат направил на офицера винтовку. Есть даже предположение, что сам Лашкевич в панике схватился за свое оружие, но случайно направил его на себя. Как бы там ни было, внезапно раздался выстрел. Капитан упал замертво на глазах у изумленных солдат.

Смерть командира положила конец и сомнениям солдат.

Волынцы склонили к участию в мятеже солдат Литовского и Преображенского полков, чьи казармы находились поблизости. Офицеры Московского полка изо всех сил пытались удержать командование своей части, но силы были слишком неравны, мятежных солдат было значительно больше, они подавили сопротивление офицеров и направились на Выборгскую сторону. Теперь уже солдаты хотели брататься с рабочими.

Под свинцово-серым небом Петрограда на улицах города стали собираться разъяренные толпы народа.

Ошеломленный генерал Хабалов попытался мобилизовать шесть рот, сохранивших верность властям. Кроме того, оставались верны властям и некоторые отдельные офицеры и солдаты, а также стихийно собравшиеся воинские группы. Они пытались противостоять с оружием в руках набиравшему обороты мятежу. Но в массе своей войска отказывались подавлять беспорядки, какова бы ни была причина такого решения: по политическим убеждениям или из трусости, из-за крайней усталости или вследствие непонимания цели такого приказа. Те солдаты, которые не стали присоединяться к рабочим, возглавляемым оказавшимися у власти по воле случая и благодаря своим способностям лидерами, просто исчезли, разошлись кто куда. По свидетельству очевидцев тех событий, «растворились» даже те подразделения, которые до последнего времени, казалось, сохраняли верность правительству.

Толпы рабочих и солдат врывались в правительственные здания, опустошали арсеналы полиции. Захваченное там оружие они обращали против полицейских, преследуя и убивая их повсюду. Они жгли полицейские участки, превращая в пепел все полицейские архивы, стреляли в любого «фараона», которого только встречали, в том числе и в полицейских снайперов, которые прятались на крышах и лишь временами выглядывали, чтобы прицелиться. Восставшие обыскивали церкви в поисках тайных складов оружия, солдаты и рабочие вместе обшаривали храмы в напряженном и почтительном молчании. Они брали приступом тюрьмы, открывали настежь ворота и освобождали сбитых с толку заключенных. Они подожгли здание Окружного суда и стояли, любуясь на разгоревшееся пламя, будто отмечался какой-то новый зимний праздник. Не встречая никакого противодействия, ниспровергатели увлеченно и беспорядочно крушили все, что напоминало о прежней власти.

Слухи об их действиях разошлись далеко за пределами Петрограда. Так, в Москве представители органов власти попытались, но не смогли заглушить распространение новостей о нарастающих беспорядках в столице. Информация об этом просочилась и во второй город страны. Московские рабочие стали покидать свои рабочие места, некоторые просто уходили домой, другие шли в центр города в поисках новостей и каких-либо руководящих указаний.

27 февраля после полудня царь, как обычно, невозмутимо продолжил обсуждение намеченных военных действий со своими военными, обретающимися в Ставке. Его спокойствие разделяли и другие. Военный министр Михаил Беляев телеграфировал царю, сообщая ему с непередаваемой беспечностью, что в некоторых военных подразделениях Петрограда произошло несколько незначительных нарушений, что с этим сейчас разбираются и что вскоре все успокоится.

Между тем на улицах восставшего города в толпах стояли бок о бок представители политических течений всех мастей, от эсеров до озлобленных кадетов, и они вовсе не были спокойны. Их объединяла уверенность в том, что перемены необходимы и неотвратимы. Они находились уже в новом городе, в момент рождения нового порядка, в «кровавый понедельник». Старая власть умирала, а новая еще не оформилась.

Под темнеющим небом, под звуки бьющихся оконных стекол, в зыбком свете пожаров бесцельно сновали люди, группами и поодиночке. Были среди них и рабочие, и только что освобожденные преступники, и радикально настроенные политагитаторы, и солдаты, и шайки хулиганов, и шпионы, и пьяницы. Все они были вооружены тем, что смогли раздобыть. Вот кто-то одетый в шинель размахивает офицерской саблей и незаряженным револьвером. Вот молоденький парнишка хвалится кухонным ножом в руках. Вот студент, опоясанный пулеметными лентами, держит винтовки в обеих руках. Вот человек несет наперевес ломик, как пику.

Многотысячная толпа скопилась на Шпалерной улице, направляясь к распростертым каменным крыльям Таврического дворца, месту заседания Государственной думы. Какой бы слабой, разобщенной и недальновидной ни была Госдума, для многих в создавшейся ситуации она оставалась единственным легитимным органом власти. Было тем более прискорбно, что сама Госдума даже сейчас не хотела идти против воли государя, несмотря на его указ о ее роспуске.

В соответствии с этим распоряжением думцы закрыли свое официальное заседание, проявив трусливую верность – или верноподданническую трусость. Они покорно покинули зал заседаний, беспрекословно выполняя царский указ. Затем они переместились немного дальше по высоким коридорам дворца и собрались в другом зале, организовав, таким образом, новое заседание уже в качестве частных лиц. Стремясь найти какой-нибудь выход из сложившейся ситуации, этот остаток Государственной думы принял решение остаться в Петрограде и попытаться установить контроль над городом. Принимавшие участие в этом заседании создали Совет для избрания Временного комитета из числа представителей всех фракций Госдумы, за исключением крайне правых и большевиков.

Однако еще до избрания Совета очередную попытку нарушить упрямую царскую безмятежность сделал Родзянко, на этот раз вместе с братом Николая II, великим князем Михаилом Александровичем. Родзянко выразил твердую уверенность, что лишь переход к конституционной монархии сможет утихомирить страну, а великий князь, в принципе, был не против принять бразды правления в таком государстве.

Они вновь попытались донести до царя, что ситуация становится все более катастрофичной. Никого не удивило, очевидно, что Николай II ответил на это с холодной вежливостью, что он и сам в состоянии разобраться с делами в своей стране.

С поистине титаническим упорством царь отказывался смотреть на вещи реально, в то время как в его столице ширилось восстание, полиция дезертировала, войска поднимали мятежи, а правительственные чиновники и даже собственный брат умоляли его сделать хоть что-нибудь. Вскоре после обращения Михаила Родзянко и великого князя Михаила Александровича настал черед премьер-министра, который в смятении умолял царя освободить его от должности. Николай II сухо проинформировал князя Голицына, что изменений в кабинете министров производить не собирается, и вновь потребовал принять «энергичные меры» для подавления беспорядков.

С достоинством и уверенностью в своей правоте царь продолжал держаться за кормило власти, устремив взгляд вдаль, но ведомый им корабль-государство уже затягивало течением в смертельный водоворот.