Текст книги "Американха"

Глава 6

На неделе тетя Уджу спешила домой – ополоснуться в душе и ждать Генерала, а по выходным слонялась в ночнушке, читала, готовила или смотрела телевизор, потому что Генерал уезжал в Абуджу к жене и детям. Она избегала солнечных лучей и натиралась кремами из изящных флаконов, чтоб кожа у нее, и так-то от природы светлая, сделалась еще светлее, здоровее и блестела. Иногда, когда она раздавала указания своему шоферу Соле, или садовнику Бабе Цветику, или двум своим домработницам – уборщице Иньянг и кухарке Чикодили, – Ифемелу вспоминала тетю Уджу, деревенскую девушку, привезенную в Лагос много лет назад, на которую мать Ифемелу безобидно жаловалась, что та, дескать, слишком дремучая, все время стены трогает, – на ногах, что ли, эти деревенские люди стоять не могут, не повозив ладонями по стенке? Ифемелу размышляла, воспринимает ли себя тетя Уджу глазами той девочки, какой когда-то была. Вероятно, нет. Тетя Уджу обосновалась в своей новой жизни с легкостью, сам Генерал впитал ее в себя даже больше, чем ее новообретенное богатство.

Ифемелу, впервые посетив тетин дом в «Дельфине», не хотела уезжать оттуда. Ванная заворожила ее: кран с горячей водой, напор струи в душе, розовый кафель. Занавески в спальне из грубого шелка, и Ифемелу сказала тете Уджу:

– А, а, зряшная трата ткани – на занавески! Давай из них платье сошьем.

В гостиной стеклянные двери разъезжались и закрывались бесшумно. Даже в кухне кондиционер. Ифемелу хотела здесь жить. Друзья бы обалдели: она вообразила, как они сидят в маленькой комнате по соседству с гостиной, которую тетя Уджу называла «телекомнатой», и смотрят программы по спутниковому каналу. И она попросила родителей отпустить ее к тете Уджу пожить в будни.

– От нее до школы ближе, не придется ездить на двух автобусах. Я бы уезжала в понедельник и возвращалась в пятницу, – сказала Ифемелу. – Я бы тете Уджу по дому помогала.

– Насколько я понимаю, у тети Уджу достаточно помощников, – проговорил отец.

– Хорошая мысль, – сказала мама отцу. – Там ей будет удобно учиться, по крайней мере каждый день свет есть. Не придется домашние задания делать при керосине.

– Пусть навещает Уджу после школы и по выходным. Но жить там она не будет, – сказал отец.

Мама примолкла, оторопев от его решительности.

– Ладно, – сказала она, бросив на Ифемелу беспомощный взгляд.

Дулась Ифемелу долго. Отец часто баловал ее, потакая в ее капризах, но в этот раз он не обращал внимания на ее обиду, ее нарочитую молчанку за обеденным столом. Делал вид, что не заметил, когда тетя Уджу привезла им новый телевизор. Сидел на потрепанном диване, читал потрепанную книгу, пока шофер втаскивал бурую коробку «Сони». Мама Ифемелу запела церковную песню – «Господь подарил мне победу, вознесу его еще выше», ее часто пели при сборе денег после службы.

– Генерал привез больше, чем мне в доме нужно. Этот некуда было ставить, – пояснила тетя Уджу, не обращаясь ни к кому в отдельности, пытаясь отмахнуться от благодарностей. Мама открыла коробку, бережно вытащила пенопластовые прокладки.

– Наш старый-то уже ничего и не показывает, – сказала она, хотя все знали, что вполне еще показывает. – Ты посмотри, какой он тоненький! – добавила она. – Ты глянь!

Отец оторвался от книги.

– Да, верно, – сказал он и опустил взгляд.

* * *

Вновь заходил хозяин. Вломился в квартиру, проскочил мимо Ифемелу в кухню, добрался до щитка, выдернул провод и отрезал их от того немногого электричества, какое им перепадало.

Когда он ушел, отец проговорил:

– Вот же хамство. Требовать с нас плату за электричество за два года. Мы год оплатили.

– Но само жилье-то – нет, – сказала мама, в тоне – тончайший упрек.

– Я поговорил с Акунне о займе, – сказала папа. Акунне, папин почти двоюродный брат, ему не нравился. То был зажиточный человек из его родного города, к кому все таскались со своими бедами. Отец называл Акунне дремучим чурбаном, транжирой.

– И что он сказал?

– Сказал, чтоб я заглянул в следующую пятницу. – Пальцы у папы дрожали – казалось, он подавляет в себе некий порыв. Ифемелу быстро отвела взгляд, надеясь, что он не видел, как она за ним наблюдает, и попросила объяснить один трудный вопрос из домашнего задания. Чтобы отвлечь его, чтобы показалось, будто жизнь еще могла состояться.

* * *

Отец не просил тетю Уджу о помощи, но если тетя Уджу предлагала деньги, то не отказывался. Все лучше, чем быть в долгу у Акунне. Ифемелу рассказала тете Уджу, как хозяин стучал к ним в квартиру – громко, даже чересчур, в угоду соседям – и швырялся оскорблениями в отца.

– Ты не мужик, что ли? А ну плати мои деньги. Я тебя вышвырну из квартиры, если до следующей недели не заплатишь!

Ифемелу изобразила хозяина, и по лицу тети Уджи скользнула призрачная печаль.

– Как этот никчемный человек может позорить моего брата? Я попрошу Огу дать мне денег.

Ифемелу замерла.

– У тебя нет денег?

– Мой счет почти пуст. Но Ога мне даст. Ты в курсе, что мне не платили зарплату с самого начала работы? Каждый день у бухгалтеров новая история. Все началось с того, что моей должности и не существует официально, хотя я ежедневно принимаю пациентов.

– Но врачи же бастуют, – возразила Ифемелу.

– Военные госпитали платят все равно. Хотя заработков моих на такой съем не хватило бы, ша.

– У тебя нет денег? – переспросила Ифемелу медленно, чтобы окончательно прояснить, чтобы убедиться. – А, а, тетя, но как так можно – без денег-то?

– Ога мне больших денег никогда не дает. Он платит по всем счетам и хочет, чтобы я просила все, что мне нужно. Некоторые мужчины – они такие.

Ифемелу вытаращилась. Тетя Уджу, у нее большой розовый дом с громадной спутниковой тарелкой, торчащей на крыше, у нее в генераторе дизтоплива под завязку, у нее холодильник забит мясом – и при этом никаких денег на счете.

– Ифем, не надо такое лицо, будто кто-то умер! – Тетя Уджу рассмеялась с обычной ехидцей. Посреди завалов этой ее новой жизни она вдруг показалась маленькой и растерянной – палевый ларчик для украшений на туалетном столике, шелковое платье, брошенное на постель, – и Ифемелу стало за нее боязно.

* * *

– Он дал мне даже больше, чем я попросила, – сказала тетя Уджу Ифемелу в следующие выходные, чуть улыбнувшись, будто позабавленная поступком Генерала. – После парикмахерской поедем домой, отдам брату.

Ифемелу оторопела, узнав, во сколько обходилось тете Уджу выпрямление волос в салоне; высокомерные парикмахерши примеривались к каждой входящей клиентке, скользили взглядами с макушки до пят, решая, сколько внимания уделить той или иной. Вокруг тети Уджу они увивались и суетились, присаживались в поклоне, приветствуя, воспевали ее сумочку и туфли. Ифемелу завороженно наблюдала. Здесь, в лагосской парикмахерской, разные чины имперской женственности проявлялись отчетливее всего.

– Ох уж эти девицы. Я все ждала, что они возденут руки и начнут умолять, чтоб ты погадила и позволила им поклоняться и этому, – сказала Ифемелу, когда они ушли из салона.

Тетя Уджу расхохоталась и огладила шелковистые накладные пряди, спадавшие ей на плечи, – китайские, последняя модель, блестящие, прямее некуда, и никогда не перепутываются.

– Знаешь, мы живем в подхалимской экономике. Величайшая беда этой страны – не коррупция. Беда в том, что есть много квалифицированных людей, занятых не тем, чем должны бы, потому что они никому не лижут задницу, или не знают, какую задницу лизнуть, или даже не знают, как это – лизать задницу. Мне повезло – я лижу правильную задницу. – Она улыбнулась. – Простая удача. Ога сказал, что я хорошо воспитана, что я не то что прочие лагосские девицы, которые спят с ним с первой же ночи, а наутро выдают список, что он им должен купить. Я тоже переспала с ним сразу, но ни о чем не попросила – вот дура, если вдуматься, – но спала я с ним не потому, что мне от него что-то надо. Ах эта штука под названием власть. Меня влекло к нему, хоть у него зубы, как у Дракулы. Меня притягивала его власть.

Тете Уджу нравилось говорить о Генерале, разные варианты одной и той же истории, повторенные, обсмакованные. Ее шофер донес ей – она завоевала его благодарность, организовав его жене дородовые осмотры и прививки ребенку, – что Генерал велел докладывать ему, подробно, сколько времени и где Уджу проводит, и всякий раз, когда рассказывала об этом, тетя Уджу вздыхала в конце:

– Неужели он думает, что я не смогу видеться с другим мужчиной втайне от него, если пожелаю? Я просто не желаю.

Они сидели в холодной утробе «мазды». Шофер выезжал с территории парикмахерской, тетя Уджу поманила привратника, выкрутила окно вниз и дала ему немного денег.

– Спасибо, мадам! – сказал он и козырнул.

Она совала найровые банкноты всем работникам салона, охранникам на входе, полицейским на перекрестках.

– С их зарплат и одному-то ребенку школу не оплатишь, – приговаривала тетя Уджу.

– Этих грошей, которые ты им подаешь, на школьную оплату не хватит, – возражала Ифемелу.

– Зато он позволит себе какую-нибудь мелочь, у него улучшится настроение, и он сегодня вечером жену не станет колотить, – возразила тетя Уджу. Посмотрела в окно и сказала: – Тормози, Сола, – захотела хорошенько рассмотреть аварию на Осборн-роуд[59]59
  Одна из центральных улиц о. Лагос.


[Закрыть]: автобус влетел в автомобиль, передок автобуса и зад машины всмятку, оба водителя верещат друг на друга, их разделяет растущая толпа. – Откуда эти люди? Откуда они берутся, когда авария? – Тетя Уджу откинулась на сиденье. – Знаешь, я уже и забыла, что такое ездить на автобусе. Так легко ко всему этому привыкаешь.

– Дойди до Фаломо[60]60
  Микрорайон на о. Лагос.


[Закрыть] да сядь в автобус, – сказала Ифемелу.

– Это не то же самое. И никогда уже не будет, раз есть другие варианты. – Тетя Уджу посмотрела на нее: – Ифем, брось тревожиться за меня.

– Я и не тревожусь.

– Ты тревожишься с тех пор, как я тебе сказала о своем счете.

– Если б так себя вел кто-то другой, ты бы сказала, что она дура.

– Я бы даже тебе не советовала так поступать. – Тетя Уджу отвернулась к окну. – Он изменится. Я заставлю его измениться. Нужно просто не торопиться.

Дома тетя Уджу вручила папе пластиковый пакет, набитый наличными.

– Плата за квартиру, за два года, брат, – сказала она со стеснительной небрежностью и пошутила на тему дырки у него на майке. В лицо ему она не смотрела, пока говорила, а он – ей, пока благодарил.

* * *

У Генерала были пожелтевшие глаза, что навело Ифемелу на мысль о его детстве впроголодь. Крепкое коренастое тело говорило о драках, которые он сам затевал и выигрывал, а торчавшие из-под губ зубы придавали ему смутно угрожающий вид. Его веселое мужланство Ифемелу удивило.

– Я деревенский мужик! – объявил он радостно, словно извиняясь за капли супа, летевшие ему на рубашку и на стол, когда он ел, или за громкую отрыжку после. Он приезжал вечерами, облаченный в зеленый мундир, при нем – один-два бульварных журнальчика, а его адъютант, услужливо семеня следом, нес чемоданчик и клал его на обеденный стол. Журнальчики Генерал забирал с собой редко, и экземпляры «Винтажных», «Первых людей» и «Лагосской жизни» захламляли квартиру тети Уджу, сплошь размытые фотоснимки и кричащие заголовки.

– Знала бы ты, чем эти люди занимаются, э, – приговаривала тетя Уджу, постукивая наманикюренным ноготком по журнальной фотографии. – Их настоящие истории – они даже не в журналах. Ога – вот кто суть-то знает. – И она рассказывала о каком-нибудь мужчине, занимавшемся сексом с каким-то большим генералом, чтоб заполучить доступ к нефти, или о том, что к главе государства еженедельно возят самолетом заграничных проституток. Она пересказывала эти байки с восторженным весельем, словно думала, будто осведомленность Генерала о гнусных сплетнях – обаятельный и простительный каприз. – Ты знаешь, он боится уколов? Целый Генерал командования, а при виде иглы пугается! – сказала тетя Уджу тем же тоном. С ее точки зрения, это было очаровательно.

Ифемелу не в силах была усмотреть в Генерале очарование – с этими его шумными неотесанными манерами, в том, как он шлепал тетю Уджу по заду, когда они отправлялись наверх, приговаривая: «Это все мне? Это все мне?» И как он болтал и болтал, не обращая внимания ни на какие попытки его перебить, пока не досказывал до конца. Одна из его любимых баек, он часто повторял ее Ифемелу, попивая «Звезду»[61]61
  «Star» (1949) – одна из старейших марок нигерийского пива.


[Закрыть] после ужина, – о том, до чего тетя Уджу не такая, как все. Он излагал ее самодовольным тоном, словно эта ее отличность от других отражала его хороший вкус.

– Когда я впервые сказал ей, что собираюсь в Лондон, и спросил, чего она хочет, она выдала мне список. Я, не глядя, сказал, дескать, знаю, чего ей надо. Духи, туфли, сумочку, часы, тряпки небось? Видал я лагосских девушек. Но знаешь, что там было? Одни духи и четыре книги! Потрясающе. Чаи[62]62
  Ну и ну; вот это да; ух ты (нигер. пиджин).


[Закрыть]. Я битый час проторчал в книжной лавке на Пикадилли. Купил ей двадцать книжек! Ну какая еще лагосская лялька книжек попросит?

Тетя Уджу смеялась, ни с того ни с сего по-девчачьи податливо. Ифемелу прилежно улыбалась. Думала, что это недостойно и безответственно: этот старый женатый мужчина рассказывает истории про тетю Уджу – будто показывает нечистое нижнее белье. Она пыталась смотреть на него глазами тети Уджу – как на человека чудесного, человека, искушенного в земных удовольствиях, – но у нее не получалось. Ифемелу сознавала легкость бытия, радость тети Уджу по будням – сама она чувствовала себя так же, ожидая встречи с Обинзе после школы. Но с тетей Уджу и Генералом было иначе, неправильно, зря тетя Уджу чувствует такое к Генералу. Бывший возлюбленный тети Уджу, Олуджими, был совсем другой – пригожий, с приятным голосом, весь неброско лощеный. Они были вместе почти все университетские годы, видишь их рядом – и сразу понимаешь, почему они вместе.

– Я из него выросла, – сказала тетя Уджу.

– Разве когда вырастаешь вот так, не переходишь к чему-то лучшему? – спросила Ифемелу. Тетя Уджу рассмеялась, будто это и впрямь шутка.

В день переворота близкий друг Генерала позвонил тете Уджу и спросил, не с ней ли он. В верхах начались волнения: кое-кого из военных чинов уже арестовали. Генерала у тети Уджу не оказалось, она не знала, где он, забегала вверх-вниз по своей двухуровневой квартире, растревожилась, бросилась звонить, но все без толку. Вскоре начала задыхаться, дышала с трудом. Паника переросла в приступ астмы. Она хватала ртом воздух, тряслась, воткнула себе в руку шприц, попыталась вколоть лекарство, капли крови запятнали белье, Ифемелу вылетела на улицу и замолотила в дверь соседки, у которой сестра тоже была врачом. Наконец Генерал позвонил и сообщил, что с ним все в порядке, переворот не состоялся и с главой государства все хорошо; тетя Уджу перестала трястись.

* * *

В мусульманский праздник, один из тех двухдневных, когда немусульмане в Лагосе говорили любому, кого можно было счесть мусульманином, обычно привратникам – выходцам с севера, «Счастливой Саллы»[63]63
  Имеется в виду Ураза-байрам, праздник окончания поста в месяц Рамадан; Салла (Маленькая Салла) – название этого праздника на языке хауса, так его именуют, в частности, в Нигерии.


[Закрыть], а по НТВ без конца показывали, как люди режут баранов, Генерал пообещал заехать – впервые собирался провести официальный выходной с тетей Уджу. Все утро она проторчала в кухне, надзирая за Чикодили, время от времени громко напевала, была с Чикодили несколько фамильярнее обыкновенного, чуточку слишком поспешно смеялась с нею вместе. Наконец готовка завершилась, дом пропах специями и соусами, и тетя Уджу отправилась наверх принять душ.

– Ифем, иди сюда, помоги, пожалуйста, убрать у меня там волосы. Ога сказал, они ему мешают! – проговорила тетя Уджу, смеясь, а затем улеглась на спину, раскинула и задрала ноги повыше, подложив под себя старый бульварный журнал, и Ифемелу взялась за мыло для бритья.

Тетя Уджу покрывала лицо отшелушивающей маской, но тут позвонил Генерал и сообщил, что приехать уже не сможет. Тетя Уджу, с лицом упыря – белым как мел, кроме кожи у глаз, – положила трубку, отправилась в кухню и принялась убирать еду в пластиковые контейнеры, прятать в холодильник. Чикодили взирала растерянно. Тетя Уджу возилась лихорадочно, дергала ручку холодильника, хлопала дверками буфета и, толкнув котелок с джоллофом, сбила кастрюлю с эгуси[64]64
  Джоллоф – рис, приготовленный с томатной пастой, распространенное блюдо в странах Западной Африки, исходно – с территории Сенегала. Суп эгуси – густой суп-пюре на основе сушеных и молотых семян тыквенных растений.


[Закрыть] с плиты. Воззрилась на желтовато-зеленую массу, растекшуюся по кухонному полу, словно не понимая, как это случилось. Повернулась к Чикодили и заорала:

– Чего уставилась, будто муму?[65]65
  Болван, тупица (нигер. пиджин).


[Закрыть] Давай убирай это все!

Ифемелу наблюдала за всем этим с порога кухни.

– Тетя, кричать тут надо на Генерала.

Тетя Уджу замерла, глаза выпучены от бешенства.

– Ты со мной, что ли, так разговариваешь? Я тебе ровесница, что ли?

Тетя Уджу бросилась на нее. Ифемелу не ожидала, что тетя Уджу ее стукнет, но когда удар ладонью наотмашь все же прилетел Ифемелу в лицо и на щеке проступили следы от пальцев, со звуком, что донесся словно бы издалека, – не удивилась. Они вытаращились друг на друга. Тетя Уджу открыла рот, будто собралась что-то сказать, но промолчала и ушла наверх. Обе понимали, что теперь между ними кое-что будет по-другому. Тетя Уджу не спустилась вплоть до самого вечера, когда явились в гости Адесува и Уче. Она именовала их «подругами в кавычках». «Собираюсь в парикмахерскую с моими подругами в кавычках», – говаривала она, в глазах – тень смеха. Она знала, что подруги они ей лишь потому, что она любовница Генерала. Но они ее веселили. В гости приходили настойчиво, сравнивали свои соображения о покупках и путешествиях, просили ее ходить с ними на вечеринки. Странно это – что́ тетя Уджу знала о них и чего не знала, сказала она как-то раз Ифемелу. Знала, что у Адесувы есть земля в Абудже, подаренная ей, когда она встречалась с главой государства, и что один известный состоятельный человек из хауса купил Уче бутик в Сурулере[66]66
  Район в континентальной части Лагоса.


[Закрыть], однако не знала, сколько у Адесувы или Уче братьев и сестер, где живут их родители, учились ли эти женщины в университетах.

Чикодили впустила их. На них были вышитые кафтаны, китайские накладные пряди струились по спинам, пряные духи, речь – сплошь матерая бывалость, смех отрывистый, ехидный. «Говорила я ему, покупал бы на мое имя-о. Знала ж, не даст он никаких денег, пока не скажешь, что кто-то заболел. Ну конечно, он не знает, что я счет в банке открыла». Они собирались на вечеринку Саллы на Виктории, зашли за тетей Уджу.

– Что-то мне не хочется, – сказала им тетя Уджу, пока Чикодили подавала апельсиновый сок, пакет на подносе, рядом два стакана.

– А, а. Чего это? – спросила Уче.

– Серьезные Большие Люди приедут, – сказала Адесува. – Когда с кем-нибудь познакомишься – не угадать.

– Не хочу я ни с кем знакомиться, – отозвалась тетя Уджу, и все примолкли, будто каждой нужно было перевести дух: слова тети Уджу – порыв ветра, разметавший их предубеждения. Тетя Уджу должна желать знакомств с мужчинами, ушки на макушке, а Генерала считать вариантом, который можно обменять на лучший. Наконец одна из них, то ли Адесува, то ли Уче, сказала:

– Этот твой апельсиновый сок дешевой марки-о! Ты «Просто сок»[67]67
  «Just Juice» – марка дорогого сока новозеландской компании «Фрукор» (осн. 1962).


[Закрыть] не покупаешь больше? – Тепловатая шуточка, но все рассмеялись – чтобы разрядить обстановку.

После того как они ушли, тетя Уджу подошла к обеденному столу, за которым Ифемелу читала.

– Ифем, я не знаю, что на меня нашло. Ндо[68]68
  Прости, извини (игбо).


[Закрыть]. – Она взяла Ифемелу за запястье, а затем провела рукой, едва ли не созерцательно, по тисненому заголовку романа Сидни Шелдона. – Должно быть, я спятила. У него пивное пузо, зубы, как у Дракулы, жена, дети – и он старый.

Впервые в жизни Ифемелу почувствовала себя старше тети Уджу, мудрее и сильнее тети Уджу и пожалела, что не может вырвать ее из всего этого, встряхнуть и вернуть к прежней, с ясным зрением, к той, что не возлагает надежд на Генерала, раболепствуя перед ним, бреясь для него, вечно готовой ретушировать его недостатки. Так не должно быть. Ифемелу слегка позлорадствовала, когда позднее подслушала, как тетя Уджу кричит в трубку:

– Чепуха! Ты с самого начала знал, что собираешься в Абуджу, зачем я тогда тратила время на приготовления!

У торта, который наутро доставил шофер, с надписью голубой глазурью «Прости меня, любовь моя», было горькое послевкусие, но тетя Уджу несколько месяцев хранила его в морозилке.

* * *

Беременность тети Уджу грянула, как внезапный звук в ночной тиши. Она приехала к ним домой в исшитом блестками бубу[69]69
  Один из вариантов названия просторного африканского одеяния в виде прямого платья до щиколоток с очень большими проймами, без вшитых рукавов.


[Закрыть], сверкавшем на свету, блестевшем, как струящееся небесное видение, и сказала, что хотела бы доложить обо всем родителям Ифемелу, пока они не узнают из сплетен сами.

– Ади м име[70]70
  Я беременна (игбо).


[Закрыть], – сказала она просто.

Мать Ифемелу расплакалась – громко, театрально навзрыд, оглядываясь по сторонам, словно видела вокруг себя осколки собственной личной истории.

– Боже, за что ты оставил меня?

– Я не планировала, само случилось, – сказала тетя Уджу. – Забеременела от Олуджими, еще в университете. Сделала тогда аборт, больше не буду. – Слово «аборт», грубое и прямое, рубануло воздух в комнате, потому что все знали, чего недоговаривает мама: уж конечно есть способы с бедой тети Уджу управиться. Отец Ифемелу отложил было книгу, но тут вновь взял ее в руки. Откашлялся. Утешил жену.

– Ну, спрашивать о намерениях этого мужчины я не могу, – сказал он наконец тете Уджу. – А потому следует спросить о твоих намерениях.

– Буду рожать.

Отец подождал, пока она скажет еще что-нибудь, но тетя Уджу умолкла, и отец откинулся на спинку дивана, потрясенный.

– Ты взрослый человек. Не такое я тебе прочил, Обиануджу, но ты взрослая.

Тетя Уджу подошла и присела на подлокотник. Заговорила тихо, примиряюще, тоном странным из-за его обыденности, однако без фальши – собранно.

– Брат, я и себе такого не прочила, но так вышло. Прости, что разочаровываю тебя после всего, что ты для меня сделал, и умоляю меня простить. Впрочем, я эти обстоятельства использую изо всех сил. Генерал – ответственный человек. Он о своем ребенке позаботится.

Отец Ифемелу безмолвно пожал плечами. Тетя Уджу обняла его, словно утешение сейчас нужно было ему.

* * *

Позднее эта беременность стала видеться Ифемелу символической. Она воплотила начало конца, из-за нее все далее казалось стремительным, месяцы спешили, время неслось вперед. Тетя Уджу, вся в ямочках от жизнелюбия, лицо сияет, ум занят планами, живот выпирает. Раз в несколько дней она придумывала новое имя девочке.

– Ога счастлив, – говорила она. – Счастлив, что даже в его возрасте способен забить гол, хоть и старик!

Генерал стал заезжать чаще, иногда и по выходным, привозил ей грелки, травяные пилюли, всякое, что, по слухам, было полезно при беременности. Сказал ей:

– Конечно, рожать будешь за границей, – и спросил, где она предпочитает – в Америке или в Англии? Он хотел, чтоб в Англии, и тогда сможет поехать с ней: американцы запретили въезд высокопоставленным чинам из военного правительства. Но тетя Уджу выбрала Америку, чтобы ее ребенок мог получить там гражданство. Планы составлены, больница выбрана, меблированный кондоминиум в Атланте снят.

– Что такое «кондоминиум» вообще? – спросила Ифемелу.

Тетя Уджу пожала плечами.

– Кто его знает, что американцы имеют в виду? Лучше у Обинзе спроси, он-то знает. Во всяком случае, это жилье. И у Оги там люди, они мне помогут.

Узнав от своего шофера, что жена Генерала прослышала о беременности и пришла в ярость, тетя Уджу несколько сдулась; похоже, произошла напряженная встреча его и ее родственников. Генерал о жене почти не говорил, но тетя Уджу знала достаточно: супруга Генерала, юрист, бросила работу, чтобы растить четверых его детей в Абудже, на газетных фотографиях смотрелась женщиной дородной и приятной.

– Знать бы, что она думает… – сказала тетя Уджу созерцательно.

Пока она была в Америке, Генерал велел выкрасить одну спальню в сияющий белоснежный. Приобрел детскую кроватку с ножками, словно изящные свечи. Накупил мягких игрушек и с избытком плюшевых мишек. Иньянг усадила их в ряд на кроватке, нескольких пристроила на полку и, решив, что никто не заметит, одного забрала к себе в комнату. У тети Уджу родился мальчик. По телефону голос у нее был хмельной, восторженный:

– Ифем, он такой лохматый! Представляешь? Какая жалость!

Она назвала его Дике в честь своего отца и дала ему свою фамилию, из-за чего мама Ифемелу рассердилась и взъелась.

– У ребенка должна быть фамилия отца, или этот человек собирается отказаться от своего ребенка? – вопрошала мама, пока они все сидели в гостиной и усваивали новость об этом рождении.

– Тетя Уджу сказала, что проще дать ребенку ее фамилию, – сказала Ифемелу. – И он разве похож на человека, который отказывается от ребенка? Тетя Уджу сказала, что он даже поговаривал, будто придет платить за нее невестин выкуп.

– Не приведи Господи, – сказала мама, чуть ли не выплевывая слова, и Ифемелу вспомнила о жарких молитвах за наставника тети Уджу.

Мама, когда тетя Уджу вернулась, некоторое время пожила в «Дельфине» – мыла и кормила лепетавшее гладкокожее дитя, но с Генералом общалась холодно и официально. Отвечала ему односложно, будто он предал ее, нарушив правила ее притворства. Отношения тети Уджу приемлемы, а вот такое вопиющее их доказательство – нет. Дом пропах детской присыпкой. Тетя Уджу была счастлива. Генерал часто держал Дике на руках и то намекал, что ребенка надо еще раз покормить, то говорил, что надо бы вызвать врача – по поводу какой-нибудь сыпи на шее.

* * *

На праздник в первый день рождения Дике Генерал заказал живой оркестр. Всё устроили в саду, рядом с генераторной будкой, праздник длился до последнего гостя, все приглашенные – неспешные, объевшиеся, а еду им выдали и с собой, в фольге. Пришли и друзья тети Уджу, и друзья Генерала, лица у последних решительные, словно бы говорившие: к черту подробности, ребенок друга есть ребенок друга. Дике, недавно начавший ходить, ковылял между гостями в костюме и красном галстуке-бабочке, тетя Уджу – следом, все пыталась успокоить его на несколько секунд, чтобы сфотографироваться. Наконец он устал и расплакался, дергая себя за бабочку, Генерал взял его на руки и дальше ходил с ним. Именно образ Генерала и засел у Ифемелу в уме, Дике обнимает его за шею, лицо у Генерала сияет, зубы торчат в улыбке, а сам он приговаривает: «Так на меня похож-о, но, слава богу, зубы у него в маму».

Генерал погиб неделю спустя, при крушении военного самолета.

– В тот же день, в тот же самый день фотограф принес снимки с дня рождения Дике, – частенько повторяла тетя Уджу, рассказывая эту историю, словно в этом был некий особый смысл.

Был субботний вечер, Обинзе с Ифемелу сидели в телекомнате, Иньянг – наверху с Дике, тетя Уджу – на кухне с Чикодили, и тут зазвонил телефон. Ифемелу сняла трубку. Голос на том конце адъютанта Генерала, плохая трескучая связь, но ему все равно удалось разъяснить: авиакатастрофа случилась в нескольких милях от Джоса[71]71
  Сравнительно небольшой город в Средней Нигерии (в глубине страны).


[Закрыть], тела обуглило, уже ходили слухи, что это глава государства подстроил, чтобы избавиться от военных, собравшихся, как он боялся, устроить переворот. Ифемелу оторопело сжала трубку изо всех сил. Обинзе пришел в кухню вместе с ней и стоял рядом с тетей Уджу, пока Ифемелу повторяла слова адъютанта.

– Ты врешь, – сказала тетя Уджу. – Это ложь.

Она ринулась к телефону, словно не веря и ему тоже, а затем сползла на пол, бескостно, горестно, и заплакала. Ифемелу обнимала ее, укачивала, никто не понимал, что делать, и тишина между ее всхлипами казалась слишком тихой. Иньянг с Дике спустилась к ним.

– Мама? – произнес Дике растерянно.

– Унеси Дике наверх, – сказал Обинзе Иньянг.

В ворота замолотили. Двое мужчин и три женщины, родственники Генерала, вынудили Адаму открыть ворота и теперь стояли у входа и орали.

– Уджу! Пакуй вещички и выметайся сейчас же! И ключи от машины отдай!

Одна из женщин, костлявая, распаленная, красноглазая, визжала:

– Шлюха обыкновенная! Не дай бог тебе трогать собственность нашего брата! Проститутка! Не жить тебе спокойно в Лагосе! – С этими словами она стащила с головы шарф и повязала его на поясе, изготовившись к драке.

Поначалу тетя Уджу молча смотрела на них, замерев у порога. А затем попросила их уйти – хриплым от слез голосом, но вопли родственников лишь усилились, и тогда тетя Уджу собралась вернуться внутрь.

– Ладно, не уходите, – сказала она. – Стойте где стоите. Стойте, а я пойду позову своих ребят из казарм.

И лишь тогда они ушли, приговаривая: «Мы со своими ребятами вернемся».

Тетя Уджу продолжила плакать.

– У меня ничего нет. Все на его имя. Куда я с сыном подамся теперь?

Она сняла трубку и уставилась на нее, не понимая, кому бы ей позвонить.

– Позвони Уче и Адесуве, – сказала Ифемелу. – Уж они-то знают, что делать.

Тетя Уджу так и сделала, нажав на кнопку громкой связи, оперлась о стену.

– Уезжай немедленно. Забери из дома все подчистую, – сказала Уче. – Быстро-быстро, пока его люди не вернулись. Вызови кран и забери генератор. Особенно генератор надо забрать.

– Я не знаю, где найти кран, – промямлила тетя Уджу с несвойственной ей беспомощностью.

– Мы тебе его устроим, быстро-быстро. Генератор надо забрать. Обеспечит тебе жизнь, пока не возьмешь себя в руки. Придется куда-нибудь уехать ненадолго, чтоб они тебе хлопот не наделали. Езжай в Лондон или в Америку. У тебя есть американская виза?

– Да.

Последние мгновения пролетели для Ифемелу как в тумане: Адаму говорит, что у ворот репортер из газеты «Горожане», Ифемелу и Чикодили запихивают вещи в чемоданы, Обинзе выносит все в фургон, Дике болтается под ногами и фыркает. В комнатах наверху невыносимо жарко: внезапно перестали работать кондиционеры, словно вместе решили воздать должное концу всего.