Текст книги "Американха"

Глава 9

Мариама вернулась с запятнанными маслом бурыми бумажными пакетами из китайского ресторана, таща за собой в душную парикмахерскую запах жира и специй.

– Кино кончилось? – Она глянула на пустой экран телевизора, покопалась в стопке дисков и извлекла еще один.

– Извините, пожалуйста, поем, – сказала Аиша Ифемелу. Присела на краешек стула в углу и принялась есть руками жареные куриные крылышки, уперев взгляд в телевизор. Новый фильм начался с трейлеров – грубо нарезанных сцен, перемежавшихся вспышками света. Каждой вдогонку звучал мужской голос нигерийца, нарочитый и громкий: «Срочно берите себе!» Мариама ела стоя. Сказала что-то Халиме.

– Я сначала закончу и ем, – ответила Халима по-английски.

– Если хотите – поешьте, – сказала клиентка Халимы, молодая женщина с высоким голосом и приятными манерами.

– Нет, я закончу. Мало-мало еще, – сказала Халима. На голове ее клиентки остался лишь клочок волос спереди, торчал, как звериный мех, а все остальное уже было заплетено опрятными микрокосичками, что ниспадали по шее.

– У меня еще час, а потом надо ехать за дочками, – сказала клиентка.

– У вас сколько? – спросила Халима.

– Две, – ответила клиентка. На вид – лет семнадцать. – Две красотки.

Началось новое кино. Экран заняло широко улыбавшееся лицо актрисы средних лет.

– О-о, да! Мне нравится она! – сказала Халима. – Погоди! С ней шуток плохо!

– Вы ее знаете? – спросила Мариама у Ифемелу, показывая на экран.

– Нет, – ответила Ифемелу. Чего они заладили спрашивать, знает ли она нолливудских актрис? В парикмахерской слишком воняло едой. Душный воздух смердел жиром, и все же из-за этого Ифемелу немного захотелось есть. Она погрызла свою морковку.

Клиентка Халимы покрутила головой перед зеркалом и сказала:

– Большое вам спасибо, роскошно!

Когда она ушла, Мариама сказала:

– Очень маленькая девочка, и уже двое детей.

– Ой-ой-ой эти люди, – сказала Халима. – Когда девочке тринадцать, она уже все позы знает. То ли дело в Африкь!

– То ли дело! – согласилась Мариама.

Обе обратились взглядами к Ифемелу – за согласием, одобрением. Ждали его, в этом общем пространстве африканскости, но Ифемелу ничего не сказала и перелистнула страницу своего романа. Они и ее обсудят, несомненно, когда она уйдет. Эта нигерийская девица вся из себя важная из-за Принстона. Гляньте на ее пищевой батончик, настоящую еду уже не употребляет. Посмеются ехидно – однако насмешка будет мягкой: она же все равно им сестра-африканка, пусть и чуть заблудшая. Новая волна жирной вони затопила зал: Халима открыла свой пластиковый контейнер с едой. Она ела и разговаривала с телевизором:

– Ох, тупой человек! Она заберет твои деньги!

Ифемелу смахнула с шеи липкие волоски. В зале кипел жар.

– Можно дверь не закрывать? – спросила она.

Мариама открыла дверь, подперла ее стулом.

– Жара эта ужас дурная.

* * *

Каждый приход жары напоминал Ифемелу тот, первый, в лето ее приезда. В Америке лето, Ифемелу про это было известно, однако всю свою жизнь она думала, что «за рубежом» – холодное место шерстяных пальто и снега, а раз Америка – это «за рубежом», а заблуждения Ифемелу – сильнее некуда, никаким здравым смыслом их не развеешь, и потому она купила в поездку самую толстую кофту, какую смогла найти в «Теджуошо-маркете»[83]83
  Ультрасовременный торговый центр, расположенный в Йабе, небольшом городе в предместьях материковой части Лагоса.


[Закрыть]. Надела ее в дорогу и, под гул моторов, застегнула ее в салоне самолета до самого горла, а расстегнула, когда они с тетей Уджу выбрались из здания аэропорта. Раскаленный зной смутил ее – смутила и старая пятидверная «тойота» тети Уджу с пятном ржавчины на боку и полопавшейся тканью сидений. Ифемелу таращилась по сторонам, мимо летели дома, автомобили и рекламные щиты, все блеклые, разочаровывающе блеклые: в пейзажах ее воображения все будничное в Америке было покрыто глянцевым лаком. Но больше всего ее потрясло, когда она увидела у кирпичной стены подростка в бейсболке – голова склонена, тело подалось вперед, руки между ног. Обернулась глянуть еще раз.

– Ты видела того мальчишку! – воскликнула она. – Я не знала, что в Америке люди так делают.

– Ты не знала, что люди в Америке писают? – переспросила тетя Уджу, едва покосившись на мальчика, и продолжила смотреть на светофор.

– А, а, тетя! В смысле, что они на улице это делают. Вот так.

– Нет, не делают. Тут не как у нас дома, где все так поступают. Его за это арестовать могут, но тут и район не лучший, – коротко пояснила тетя Уджу.

Что-то в ней было иначе. Ифемелу заметила это сразу, еще в аэропорту: грубо заплетенные волосы, в ушах никаких серег, объятия быстрые, между делом, словно с их расставания не годы прошли, а неделя.

– Мне надо срочно к книгам, – сказала тетя Уджу, уперев взгляд в дорогу. – Экзамены на носу, сама понимаешь.

Ифемелу не знала, что впереди еще один экзамен, – думала, что тетя Уджу ждет результатов. Но сказала:

– Да, понимаю.

Их молчание весило немало. Ифемелу казалось, что ей надо извиниться, хотя не вполне понимала за что. Быть может, тетя Уджу жалела, что Ифемелу уже здесь, у нее в машине, приехала.

У тети зазвонил телефон.

– Да, это Юджу. – Она произнесла свое имя так, а не «Уджу».

– Ты теперь так себя называешь? – спросила Ифемелу погодя.

– Они меня так называют.

Ифемелу проглотила слова «Ну так это же не твое имя». Сказала вместо этого на игбо:

– Я не знала, что здесь так жарко.

– У нас волна жары, первая за лето, – сказала тетя Уджу, будто Ифемелу должно быть понятно, что это такое – «волна жары».

Никогда прежде зной не казался ей таким жарким. Обволакивающий, безжалостный зной. Ручка двери, когда они прибыли на место, оказалась теплой на ощупь. Дике вскочил с ковра в гостиной, заваленного игрушечными машинками и солдатиками, и обнял ее, будто помнил.

– Альма, это моя двоюродная сестра! – сказал он нянечке, бледнокожей женщине с усталым лицом, черные волосы стянуты в хвост на затылке.

Если б Ифемелу повстречала Альму в Лагосе, решила бы, что та белая, но позднее узнала, что Альма – из латиноамериканцев, что в Америке, как ни странно, одновременно есть и этническая, и расовая принадлежность, и через много лет она вспомнила Альму, когда сочиняла для своего блога текст под названием «Как черному неамериканцу понять Америку: что такое “латиноамериканец”».

Латиноамериканцы – частые спутники черных американцев в рейтингах нищеты; они чуть выше черных американцев на расовой лестнице Америки. Это шоколаднокожая женщина из Перу, коренной житель Мексики. Это народ из Доминиканской Республики, на вид – принадлежащий к двум расам сразу. Это люди из Пуэрто-Рико, посветлее. Это и светлый голубоглазый парень из Аргентины. Достаточно быть испаноговорящим, но не из Испании, – и вуаля, твоя раса называется «латиноамериканец».

Но в тот вечер она почти не заметила ни Альму, ни гостиную, меблированную лишь диваном и телевизором, ни велосипед, прислоненный в углу, – ее захватил Дике. Последний раз она видела его в день поспешного отбытия тети Уджу из Лагоса, он тогда был годовалым малышом, беспрестанно ревел в аэропорту, словно понимал, какой переворот только что произошел в его жизни, и вот он, первоклассник, с безукоризненным американским выговором, бодрый донельзя: такой ребенок не усидит спокойно и минуты – и ему никогда не грустно.

– А чего ты в кофте? Тут слишком жарко! – сказал он, хихикнув, все еще держа ее в объятиях.

Она рассмеялась. Он такой кроха, такой невинный, и все же была в нем и зрелость не по годам, пусть и солнечная: никаких темных замыслов против взрослых в его мире он не вынашивал. В ту ночь, после того как он с тетей Уджу отправился спать, а Ифемелу устроилась на одеяле на полу, он сказал:

– Почему она спит на полу, мам? Мы все тут поместимся, – будто чувствовал, каково ей. Ничего плохого в такой договоренности не было – спала же Ифемелу на циновках, когда навещала бабушку в деревне, – но здесь наконец-то Америка, достославная Америка наконец-то, и Ифемелу не ожидала, что спать будет на полу.

– Все в порядке, Дике, – сказала она.

Он встал и принес ей свою подушку:

– Вот. Она мягкая и удобная.

Тетя Уджу сказала:

– Дике, иди сюда, ложись. Дай тете поспать.

Но Ифемелу не спалось, ум слишком бодрила новизна всего, и она дождалась, пока тетя Уджу не засопела, после чего выскользнула из комнаты и включила свет в кухне. Толстый таракан сидел на стене рядом со шкафчиками и слегка подрагивал, точно переводил дух. Будь она в кухне у них дома в Лагосе, она бы нашла веник и прибила его, но американского таракана трогать не стала, замерла у кухонного окна. Эта часть Бруклина называлась Флэтлендз, сказала тетя Уджу. Улицы внизу скверно освещены, по обочинам не деревья с густой листвой, а близко наставленные машины, совсем не как миленькие улочки в «Шоу Козби». Ифемелу простояла долго, тело не уверено в себе, напитано новизной. Но ощутила Ифемелу и трепет предвкушения, жажду открыть Америку.

* * *

– Думаю, лучше всего будет, если ты присмотришь летом за Дике и побережешь мне деньги на няню, а потом начнешь искать работу – когда окажешься в Филадельфии, – объявила тетя Уджу наутро. Она разбудила Ифемелу, по-быстрому объяснила, что к чему с Дике, и сказала, что после работы пойдет в библиотеку заниматься. Слова сыпались горохом. Ифемелу хотелось, чтобы тетя слегка сбавила обороты. – Со студенческой визой ты работать не сможешь, а «работать и учиться» – это чушь, заработок никакой, и тебе придется платить за жилье и покрывать разницу в стоимости учебы. Я потолковала кое с кем из друзей, не знаю, помнишь ли ты ее, – Нгози Оконкво? Она теперь американская гражданка и уехала ненадолго в Нигерию, начать свое дело. Я ее упросила – она тебе даст поработать по своей карточке соцобеспечения.

– Как? Я буду под ее именем? – спросила Ифемелу.

– Ну естественно, – сказала тетя Уджу, вскинув брови, будто едва не спросила Ифемелу, не дура ли она. У нее в волосах застряла белая капелька крема для лица, у самого основания одной косы, и Ифемелу собралась сказать ей об этом, но раздумала, промолчала, наблюдая, как тетя Уджу устремляется к двери. Упрек тети Уджу уязвил ее. Словно меж ними внезапно исчезла былая близость. Из-за раздраженности тети, из-за этой ее новообретенной колючести Ифемелу чудилось, будто есть много чего, что ей полагается уже знать, а она из-за каких-то личных промахов все никак не освоит. – Есть солонина, можешь сделать сэндвичи на обед, – сказала тетя Уджу, будто это в порядке вещей и не требовало шутливой присказки, что американцы едят хлеб на обед.

Но Дике не хотел сэндвич. Он показал Ифемелу все свои игрушки, они посмотрели несколько серий «Тома и Джерри», он хохотал от восторга, потому что она их все смотрела еще в Нигерии и рассказывала ему, что случится дальше, а потом Дике открыл холодильник и сказал, что́ нужно приготовить.

– Хот-доги.

Ифемелу осмотрела интересные длинные колбаски и принялась заглядывать в буфет в поисках масла.

– Мамочка говорит, чтоб я звал тебя тетя Ифем. Но ты же мне не тетя. Ты мне двоюродная сестра.

– Ну и зови меня кузиной.

– Ок, куз, – сказал Дике и рассмеялся. Смех у него был такой задушевный, такой открытый. Ифемелу обнаружила растительное масло. – Масла не надо. Просто свари хот-дог в воде.

– В воде? Как это – готовить колбаску в воде?

– Это хот-дог, а не колбаска.

Разумеется, это колбаска, хоть зови ее этим нелепым «хот-дог», хоть нет, и она поджарила две штуки на той же капле подсолнечного масла, какой хватало когда-то на жарку сосисок «Сатиз»[84]84
  Популярная в Нигерии марка мясных продуктов и полуфабрикатов.


[Закрыть]. Дике смотрел на это с ужасом. Она выключила плиту. Дике сдал назад и сказал: «Буэ». Они глядели друг на друга, между ними – тарелка с булочкой и два сморщенных хот-дога. Тут-то она и поняла, что надо было послушать Дике.

– Можно мне сэндвич с джемом и арахисовым маслом тогда? – спросил Дике. Она последовала его указаниям: сначала намазала на хлеб арахисовое масло, давясь смехом от того, как он пристально за нею наблюдал, будто она того и гляди решит и сэндвич поджарить.

Когда вечером Ифемелу рассказала тете Уджу историю с хот-догом, тетя Уджу проговорила без всякого веселья, какое ожидала Ифемелу:

– Это не колбаски, это хот-доги.

– Все равно что говорить, будто бикини – это не нательная одежда. Гость из космоса разницу заметит?

Тетя Уджу пожала плечами; она сидела за кухонным столом, ела гамбургер из мятого бумажного пакета, перед глазами – медицинский учебник. Кожа сухая, вокруг глаз тени, настроение обесцвеченное. Казалось, она смотрит на книгу, а не читает ее.

* * *

В продуктовой лавке тетя Уджу не покупала ничего из того, что хотела, – только то, что распродавали, и заставляла себя это хотеть. Взяла пеструю листовку при входе в «Ки-Фуд» и отправилась искать продукты, включенные в распродажу, прочесывала ряд за рядом. Ифемелу катила тележку, Дике шел рядом.

– Мамочка, мне эти не нравятся. Возьми синюю, – сказал Дике, когда тетя Уджу клала в тележку упаковки овсяных хлопьев.

– Эту можно купить одну, а вторую получить в подарок, – сказала тетя Уджу.

– Они невкусные.

– Они по вкусу такие же, как обычные хлопья, Дике.

– Нет. – Дике снял с полки синюю коробку и поспешил к кассе.

– Эй, мальчуган! – Кассирша была дебелая и радушная, щеки красные, шелушившиеся от солнца. – Помогаешь мамочке?

– Дике, положи на место, – сказала тетя Уджу с гнусавым скользящим акцентом, какой она применяла в разговорах с белыми американцами, в присутствии белых американцев, заслышав белых американцев. «Па-ажи на-а-места». И с этим акцентом проступала и новая личина – виноватая и застенчивая. С кассиршей она вела себя чрезмерно подобострастно. – Простите, простите, – сказала она, копаясь в поисках дебетовой карты в кошельке.

Поскольку кассирша наблюдала за ними, тетя Уджу разрешила Дике взять ту коробку с хлопьями, но в машине схватила его за левое ухо, крутнула, дернула.

– Я тебе говорила никогда ничего в продуктовом не брать? Ты меня слышишь? Или хочешь, чтоб я тебя шлепнула, и тогда услышишь?

Дике прижал ухо рукой.

Тетя Уджу обратилась к Ифемелу:

– Вот как в этой стране плохо ведут себя дети. Джейн даже говорила мне, что ее дочка угрожает позвонить в полицию, когда Джейн ее бьет. Вообрази. Девочка не виновата, ее привезли в Америку, и ее тут научили, что можно звонить в полицию.

Ифемелу погладила Дике по коленке. Он не посмотрел на нее. Тетя Уджу вела машину чуточку слишком быстро.

* * *

Дике позвал из ванной, куда его отправили чистить зубы.

– Дике, и мечаго?[85]85
  Ты закончил? (игбо)


[Закрыть] – спросила Ифемелу.

– Прошу тебя, не разговаривай с ним на игбо, – сказала тетя Уджу. – Он в двух языках запутается.

– Ты о чем вообще, тетя Уджу? Мы росли на двух языках.

– Тут Америка. Другое дело.

Ифемелу промолчала. Тетя Уджу закрыла учебник и уставилась в пустоту перед собой. Телевизор выключили, из ванной доносился звук бегущей воды.

– Тетя, что такое? – спросила Ифемелу. – Что стряслось?

– В смысле? Ничего не стряслось. – Тетя Уджу вздохнула. – Я провалила последний экзамен. Результаты получила как раз перед твоим приездом.

– Ох.

– Ни единого экзамена за всю жизнь не провалила. Но они не знания проверяли, а способность отвечать на хитрые вопросы с тремя вариантами ответов, которые не имеют никакого отношения к врачебным знаниям. – Она встала и ушла в кухню. – Я устала. Я так устала. Думала, что теперь-то все для нас с Дике станет получше. Мне тут никто не помогал, а деньги кончились так быстро, уму не постижимо. Я училась и пахала на трех работах. И продавщицей в магазине, и лаборанткой, даже в «Бургер Кинге» по нескольку часов.

– Все наладится, – беспомощно проговорила Ифемелу. И понимала, насколько это пустые слова. Все незнакомое. Она не могла утешить тетю Уджу, потому что не знала как. Когда тетя Уджу заговорила о своих подругах, приехавших в Америку раньше и сдавших экзамены, – Нкечи из Мэриленда прислала ей обеденный сервиз, Кеми из Индианы купила для нее кровать, Озависа из Хартфорда собрала для нее посуду и одежду, – Ифемелу произнесла «Боже, благослови их», но и эти слова показались неуклюжими и бестолковыми у нее во рту.

По разговорам с тетей Уджу по телефону Ифемелу решила, что тут все неплохо, но теперь осознала, до чего расплывчато тетя Уджу всегда говорила о «работе» и «экзаменах», без всяких подробностей. Или, может, потому что Ифемелу и не спрашивала о подробностях, считая, что ничего в них не поймет. И подумала, глядя на тетю Уджу, что прежняя тетя Уджу никогда бы не стала носить такие неопрятные косы. Никогда б не потерпела вросших волос, торчавших теперь у нее на подбородке, или затасканных брюк, что мешком висели у нее между ног. Америка усмирила ее.

Глава 10

То первое лето оказалось для Ифемелу летом ожидания: она чувствовала, что настоящая Америка – сразу за углом, осталось свернуть. Казалось, чего-то ждут даже дни, соскальзывавшие один в другой, вялые и прозрачные, с долгим вечерним солнцем. У жизни Ифемелу появилось это свойство оголенности, тлеющей пустоты, ни родителей, ни друзей, ни дома, ни знакомых предметов пейзажа, делавших ее тем, что она есть. И она ждала, писала Обинзе длинные, подробные письма, время от времени звонила – звонки, впрочем, были кратки, поскольку тетя Уджу предупредила, что тратиться на телефонные карточки не может, – и сидела с Дике. Он всего лишь ребенок, но с ним она чувствовала родство, близкое к дружбе. Они вместе смотрели его любимые мультсериалы – «Спиногрызов» и «Фрэнклина»[86]86
  «Rugrats» (рус. прокатное название «Ох уж эти детки!», «Неугомонные детки», 1991–2004) – мультсериал на телеканале Nickelodeon. «Franklin» (1997–2004) – квебекский мультипликационный сериал, основанный на книгах Полетт Буржуа, на телеканале Nickelodeon.


[Закрыть], вместе читали книги, и она приглядывала за ним, пока он играл с детьми Джейн. Джейн жила в соседней квартире. Они с мужем Марлоном происходили из Гренады и говорили с лирическим акцентом, словно того и гляди запоют.

– Они – как мы: у него хорошая работа, он целеустремленный – и они своих детей шлепают, – одобрительно сказала тетя Уджу.

Ифемелу с Джейн посмеялись, когда обнаружили, до чего похоже сложилось у них детство в Гренаде и в Нигерии, с книгами Энид Блайтон[87]87
  Энид Мэри Блайтон (1897–1968) – британская писательница, автор множества книг для детей и юношества.


[Закрыть], учителями и отцами-англофилами, боготворившими «Всемирную службу Би-би-си». Джейн была старше Ифемелу всего на несколько лет.

– Я очень рано вышла замуж. Марлона все хотели, как тут откажешь? – рассказала она полушутя.

Они сидели на крыльце их дома, смотрели, как Дике и дети Джейн, Элизабет и Джуниор, катаются по улице на велосипедах туда-сюда, Ифемелу покрикивала Дике не уезжать дальше, дети вопили, бетонные тротуары сияли на жарком солнце, а летнюю тишь прерывали лишь всплески музыки из проезжавших машин.

– Тебе все тут, должно быть, пока еще чужое, – сказала Джейн.

Ифемелу кивнула.

– Да.

На улицу выкатился фургон мороженщика, а с ним – бубенцы мелодийки.

– Знаешь, я тут уже десятый год, а все равно будто обживаюсь только, – продолжила Джейн. – Самое трудное – растить детей. Ты посмотри на Элизабет, с ней приходится очень осторожно. Если в этой стране не осторожничать, дети становятся невесть кем. Дома все иначе, над ними там власть имеешь. А тут – нет. – У Джейн был безобидный вид, лицо простое, руки тряские, но под легко возникавшей улыбкой таилась льдистая бдительность.

– Сколько ей? Десять? – спросила Ифемелу.

– Девять, а она уже пытается изображать истеричку. Мы платим приличные деньги, чтобы она ходила в частную школу, потому что от государственных тут никакого проку. Марлон говорит, что скоро переедем в пригород, чтобы дети ходили в школу получше. Иначе она начнет вести себя как черные американцы.

– В смысле?

– Не волнуйся, со временем поймешь, – сказала Джейн и встала – сходить за деньгами, детям на мороженое.

Ифемелу с радостью ждала таких посиделок с Джейн на крыльце, пока однажды вечером Марлон не явился с работы и не сказал Ифемелу торопливым шепотом, после того как Джейн ушла за лимонадом для детворы:

– Я думаю о тебе. Хочу поговорить.

Джейн она ничего не сказала. Та считать виноватым Марлона не станет ни в какую – ее светлокожего Марлона со светло-карими глазами, которого все хотели, и Ифемелу стала избегать их обоих, придумывать затейливые настольные игры, в которые они с Дике могли играть дома.

Как-то раз она спросила у Дике, чем он занимался в школе до лета, и он ответил:

– Кругами.

Их усаживали на пол в круг, и они рассказывали друг другу про то, что кому нравится.

Ифемелу ужаснулась.

– А ты делить умеешь?

Он посмотрел на нее странно:

– Я в первом классе, куз.

– Когда мне было как тебе, я уже знала простое деление.

У нее в уме засело убеждение, что американские дети в начальной школе ничему не учатся, и оно закрепилось, когда Дике рассказал ей, что их учитель иногда раздавал купоны на домашнюю работу: если тебе достался такой купон, можно в этот день домашку не делать. Круги, купоны на домашку – о каких еще глупостях она услышит? И Ифемелу взялась учить его математике – она именовала ее «матема», Дике говорил «мат», и они решили, что сокращать это слово не будут. Теперь она и не могла представить себе то лето, не вспоминая деление в столбик, наморщенный от растерянности лоб Дике, когда они сидели рядышком за обеденным столом, о своих колебаниях – подкупить его или наорать. Ладно, давай еще раз – и будет тебе мороженое. Не пойдешь играть, пока не сделаешь все без ошибок. Позднее, когда подрос, Дике сказал ей, что математика далась ему легко из-за того лета, в которое Ифемелу его мучила.

– Ты хочешь сказать – учила, – откликалась она, и это стало постоянной шуткой, к которой они время от времени прибегали как к лакомству.

То было и лето еды. Ифемелу привлекало незнакомое: гамбургеры в «Макдоналдсе» с отрывистым кислым хрустом огурчиков, этот новый вкус, который ей нынче нравился, а завтра – нет, рапы, которые тетя Уджу притаскивала домой, мокрые от острого соуса, вареная колбаса и пеперони, от которых во рту оставалась соленая пленка. Она терялась от пресности фруктов, словно природа забыла приправить покрепче апельсины и бананы, но было приятно на них смотреть, трогать их. Бананы такие здоровенные, такие равномерно желтые, что она прощала им травянистость. Однажды Дике сказал:

– А ты почему так делаешь? Ешь бананы с арахисом?

– Так едят в Нигерии. Хочешь попробовать?

– Нет, – ответил он решительно. – По-моему, Нигерия мне не нравится, куз.

Мороженое, к счастью, – неизменный вкус. Ифемелу загребала прямо из громадных лоханок «купи-одну-получи-вторую-даром» в морозилке, плюхи ванильного и шоколадного, и таращилась в телевизор. Она смотрела те же сериалы, что и в Нигерии, – «Новоявленного принца из Бель-Эйра», «Другой мир»[88]88
  «A Different World» (1987–1993) – американский комедийный телесериал на телеканале NBC, спин-офф «Шоу Козби».


[Закрыть], и обнаружила новые, неведомые – «Друзья», «Симпсоны», но завораживала ее реклама. Она тосковала по жизни, которую там показывали, жизни, полной блаженства, где любой беде находился блестящий ответ в виде шампуней, автомобилей и полуфабрикатов, и у нее в голове они стали настоящей Америкой, – Америкой, которую она увидит, лишь когда осенью отправится учиться. Вечерние новости – этот поток пожаров и перестрелок – поначалу ошарашивали: она привыкла к новостям НТВ, где самодовольные военные перерезали ленточки или произносили речи. Но Ифемелу смотрела новости день за днем, на мужчин, уводимых прочь в наручниках, на несчастные семьи перед обугленными дымящимися домами, на обломки машин, разбитых в полицейских погонях, размытые записи магазинных ограблений, и тревога ее крепла. Она запаниковала из-за какого-то звука у окна, когда Дике укатился на велосипеде слишком далеко. Перестала выносить мусор в темноте – потому что снаружи мог притаиться человек с пистолетом. Тетя Уджу сказала, хохотнув:

– Будешь и дальше смотреть телевизор – решишь, что такое происходит постоянно. Ты знаешь, какая преступность в Нигерии? Может, потому, что мы не докладываем о ней так, как они тут?