Текст книги "Забытый сон"

– Наверное, справедливо, – заметил Дронго.

– Тогда нельзя было такое говорить, – убежденно заявила Ингрида, – и сейчас нельзя.

– Ну, это не совсем враги. Это скорее люди, расходящиеся с ним в своих политических взглядах. А других врагов не было? Может, вы кому-то еще были должны или вам были должны?

– Таких врагов не было, – твердо ответила Ингрида.

– Вы видели записку, которую он написал?

– Да, она лежала на столе, и я ее прочла.

– Что там было написано?

– «Мне очень жаль». Я и сейчас это помню.

– Это был его почерк?

– Конечно. Они потом отправили записку на экспертизу. Это был его почерк.

– Где на листе были написаны эти слова? Сверху, в середине, внизу, где?

– Сверху. На самом верху. У него был очень хороший почерк, я его сразу узнала.

– На большом листе фраза была написана на самом верху? – уточнил Дронго.

– Да. Он написал «Мне очень жаль». И поставил точку. Я сама это видела.

– Вы должны были знать манеру его письма. Как обычно он писал письма? Сразу начинал сверху или чуть отступал?

– Сразу сверху, – ответила Ингрида.

– Вы видели это письмо. Вспомните, может, он хотел еще что-то дописать. Может, он собирался написать большое письмо?

– Но там была точка.

– Забудьте про точку. Скажите – такое могло быть?

– Да. Но он больше ничего не написал.

«Упрямый нордический народ эти латыши», – подумал Дронго с некоторым сарказмом. Они верят только фактам и не хотят допускать никаких предположений. Может, так и нужно? Ведь он сам тоже исповедовал принцип Оккама: «Не умножай сущее без необходимости».

– У него могли быть связи на стороне?

– В какой стороне? – не поняла Ингрида.

– У него могли быть любовницы?

– Нет, – она испуганно всплеснула руками, – нет, нет, никогда. Он так любил свою жену. Вы знаете, он очень нравился женщинам, но никогда не изменял своей Лилии. Нет, такого не могло быть.

– Все ясно. Какая у него была машина, вы не помните?

– Конечно, помню. Две машины. «Мерседес» и «Рено». Но этих машин у Лилии нет. Она отдала их дочери Арманда Лайме.

– Вы были знакомы с Лаймой? Она приходила к отцу?

– Только один раз. Что-то просила. Я слышала, как они разговаривали.

– Он выполнил ее просьбу?

– Не знаю. Но она ушла очень довольная.

– И еще один вопрос. Вы поднялись на второй этаж вместе с Рябовым. У него был протез на ноге? Ему ведь трудно было быстро подниматься?

– Не быстро, – согласилась Ингрида, – очень медленно.

– А сам Рябов мог убить вашего бывшего шефа?

– Нет, – ответила она, снова испугавшись. – Он совсем старик был. Нет, нет! И он не справился бы с Армандом. Такого не могло быть.

– Понятно. – Дронго еще раз посмотрел на ее фотографию в молодости. Неужели и сам он также сильно изменился за последние годы? Или сами мы не замечаем этих изменений? – Спасибо вам, Ингрида, – поднялся Дронго, – простите, что вас побеспокоил.

– Ничего, – легонько вздохнув, ответила она. – Я слышала, что Лилия тяжело больна. Мне ее так жалко! Они так любили друг друга. И она никогда не верила в его самоубийство.

Дронго вышел из дома, вернулся на станцию. Его наблюдателя нигде не было. Он сел в электричку, направляющуюся в Ригу, и почти весь путь обратно переходил из вагона в вагон и даже сменил электричку, выйдя на одной из промежуточных станций. Все было в порядке, никаких наблюдателей нигде не было. «Старею, – подумал Дронго, мрачно вспоминая портрет молодой Ингриды. – Наверное, показалось».

Он даже не мог предположить, какие события ждали его впереди.

Глава 4

Пообедав в отеле, Дронго решил, что может поехать на встречу с Интом Пиесисом. На часах было уже около пяти. Достав телефон, он набрал уже знакомый номер Лилии Краулинь. На этот раз ему ответил незнакомый мужской голос, говоривший по-латышски. Дронго нахмурился, неужели она ему что-то не сказала? И поинтересовался, с кем говорит.

– Вы меня не узнали, – перешел на русский племянник Лилии. – Она сейчас спит, а мы приехали с моей матерью ее навестить. Подождите, моя мама хочет с вами поговорить.

Трубку взяла старшая сестра Лилии.

– Здравствуйте, – сказала она по-русски. Очевидно, в семье Лилии одинаково хорошо знали оба языка. – Это говорит ее сестра Дорика. Мне Лилия говорила о вашем приезде. Мы не хотели ее отговаривать, раз она так решила. Но вы понимаете, что это ненужное расследование. Оно закончилось много лет назад. Бедный Арманд, наверное, не сумел выдержать давления, которое на него оказывали. И поэтому принял такое решение.

– Какое давление?

– Он был бывший комсомольский секретарь, а у нас после девяносто первого таких людей не очень любили. Вы меня понимаете? Ему постоянно напоминали, что он был в партии и комсомольским секретарем. Это немножко неправильно, но так у нас было. А Лилия не хочет примириться с его смертью. Она очень больна. Очень сильно. И не сможет с вами никуда ходить. Вы ее не мучайте. Скажите, что будете вести ваше расследование – как это по-русски? – самостоятельно. Без нее. Ей лучше не выходить из дома.

– Я это и собирался сказать, – пробормотал Дронго. – Вы не знаете, как мне найти Инта Пиесиса?

– Знаю. Но вам не нужно ему звонить. Никто не виноват, что так случилось. У нас была такая обстановка. Не нужно беспокоить людей.

– Извините, – возразил Дронго, – я приехал сюда не для того, чтобы гулять по Риге. Я дал слово.

– Это не обязательно.

– Обязательно. У меня есть некоторые факты, которые кажутся мне подозрительными. И я обязан их проверить.

– Проверяйте, – согласилась Дорика, – но не мучайте мою сестру. Я вас очень прошу. Ей так мало осталось жить.

– Хорошо, дайте мне телефон и адрес Пиесиса.

– Они переехали. Раньше они занимали большой офис на улице Гертрудес. Вы записываете их номер телефона?

– Да, – ответил Дронго, хотя предпочитал запоминать. Почти все номера телефонов он запоминал мгновенно и часто помнил их много лет. Когда Дорика продиктовала ему номер телефон, он поблагодарил ее и перезвонил Инту Пиесису. Трубку взяла девушка. Он попросил позвать Пиесиса. Девушка уточнила, кто говорит и по какому вопросу.

– Скажите, что я приехал в Ригу по просьбе Лилии Краулинь, – ответил Дронго, – и мне нужно с ним срочно встретиться.

– Как вас представить?

– Дронго. Меня обычно так называют.

Девушка переключила аппарат на другую линию, очевидно, для того, чтобы поговорить со своим руководителем. И через минуту включилась снова:

– Господин Дронго, мы будем вас ждать сегодня ровно в шесть часов вечера. Вы успеете приехать?

– Спасибо.

Он положил трубку. На сегодня достаточно встреч. Завтра ему предстоит еще поговорить с Рябовым и найти следователя Айварса Брейкша, успевшего сделать головокружительную карьеру – стать депутатом парламента. Если завтрашние разговоры тоже не дадут результата, он сможет со спокойной совестью доложить Лилии Краулинь, что это было действительно самоубийство и он не сумел найти никаких фактов, опровергающих эту версию следователей. Никаких, кроме случайно попавшей в стену запонки и неизвестного мужчины, который так настойчиво пытался проследить его путь в Юрмалу. В первом случае возможна случайность, во втором… его собственная подозрительность. Нужно будет убедить самого себя в том, что ничего особенного не произошло.

Около шести часов вечера он вошел в офис бывшей компании Арманда Краулиня, занимающей целый этаж в новом пятиэтажном доме. Инт Пиесис принял его в своем кабинете. Это был мужчина средних лет и среднего роста. Он был одет в серый, неброский костюм, и его кабинет выглядел довольно скромно. На столе не было привычных фотографий жены и детей, на стенах – дипломов и почетных свидетельств. И сам хозяин кабинета имел удивительно невыразительную внешность: коротко остриженные волосы, прижатые к черепу уши, прямой ровный нос и глубоко посаженные глаза. Идеальный портрет маленького чиновника или бухгалтера. Он спокойно пожал руку Дронго и указал ему на стул, оставаясь в своем кресле хозяина.

– Чем я могу вам помочь? – спросил Пиесис. По-русски он говорил с очень сильным акцентом.

– Я хотел поговорить с вами о бывшем руководителе вашей фирмы, – пояснил Дронго. – Кстати, почему вы переехали?

– Тот офис был слишком большой. Мы не могли оплачивать такую площадь, – пояснил Пиесис и тут же сам задал вопрос: – А вы журналист?

– Нет. Я эксперт по вопросам преступности. Меня попросили еще раз рассмотреть случившееся и внимательно разобраться.

– Попросила Лилия Краулинь? – усмехнулся Пиесис.

– Не вижу смысла скрывать. Да.

– Она одержима этой идеей. Уже много лет пытается всем доказать, что ее мужа убили. Сама верит в это и пытается убедить всех нас.

– А вы не верите?

– Раньше не верил, сейчас верю. Вы будете кофе?

– Нет, если можно чай.

– Рита, – позвонил Пиесис, – принеси мне кофе, а нашему гостю чай. Так что же конкретно вы от меня хотите?

– Ваших объяснений. Почему вы сказали, что раньше не верили, а теперь верите?

– Я знал Арманда еще с семьдесят девятого года. Это был сильный, решительный, волевой человек. Он позвал меня работать в нашу фирму, и я с радостью пришел. Мы очень неплохо работали, хотя у нас тогда были большие проблемы. А у кого их не было? Менялись валюты, менялись государства. И эта история с банком… Но с другой стороны, он всех нас заряжал своим оптимизмом, заряжал своей верой. И мы ему верили. Его вообще многие знали в республике, он ведь был секретарем ЦК комсомола, все думали, что он пойдет дальше по партийной линии, а он уехал работать в Швецию на не очень высокую должность. И знаете почему? Он поспорил тогда с партийными бонзами и решил уехать из республики. Ему не нравилась косность их мышления, однообразные подходы. Он хотел перестройки, еще когда о ней никто не говорил. А потом в Швеции и в Финляндии ему стало тесно, очень тесно. Он не мог по-настоящему развернуться. И все время рвался домой. Ему предлагали перевестись в Москву, перейти на дипломатическую работу, а он рвался в Ригу, считал, что будет полезнее здесь. Когда же наконец вернулся в Латвию, здесь уже произошли большие перемены. Он и тогда не смирялся. Считал, что нам нужны конфедеративные отношения. Говорил, что весь мир объединяется, а мы решили развестись. Особенно болезненно воспринимал, когда говорили об «оккупации». Бабушка у него была еврейка, и в их роду сразу несколько человек погибли в Освенциме. Можете себе представить, как он относился к любым проявлениям национализма? Его отец был известный врач, человек широких взглядов, настоящий космополит, хотя в некоторые времена это слово вызывало отторжение. Я знал Арманда и не верил в его самоубийство, не хотел верить, может, так будет точнее.

– А потом поверили?

– Не сразу. Но поверил. И даже не из-за фактов, которые собрали работники полиции и прокуратуры. Консьерж, сидевший внизу, в подъезде, никого не видел. Рядом стояла машина с двумя офицерами полиции. Никого в доме не было, наша сотрудница Ингрида Петерсен сама открыла дверь, взяв запасные ключи у консьержа. Кажется, его фамилия была Рябов. Точно, Рябов. Все факты были против Арманда.

– Вы упомянули про историю с банком?..

– Она тоже. Вы знаете, как возникали банки в начале девяностых? Собирались несколько человек и открывали банк. Не было нормальной законодательной базы, не было никаких законов, не было общих правил. Они появлялись потом. И этот банк, у которого мы взяли большую ссуду, решил поправить свои дела за наш счет. Они выставили немыслимые проценты, как это обычно бывает. И еще угрожали подать в суд. Арманд очень сильно переживал. Потом эта история со списками…

– Какая история? – насторожился Дронго.

– Мне об этом рассказывал сам Арманд. Еще в девяностом году было принято решение вывезти из республик весь архив тогдашнего КГБ. Его, конечно, вывезли, но кое-какие документы остались, самые незначительные, было понятно, что агентурных сведений там быть не может. Их бы просто уничтожили. Эти списки долго искали, но ничего не нашли. А потом всплыли какие-то списки, где был указан резерв на замещение некоторых должностей, в том числе и в аппарате КГБ. Если помните, это была тогдашняя практика партийных властей, на каждое место должен быть свой «резерв» из подобранных сотрудников. И в списках стояло имя Арманда на пост куратора правоохранительных служб. Тогда были административные отделы, которые курировали КГБ, прокуратуру, милицию. В общем, ничего страшного, но газеты стали упорно муссировать слухи, что Арманд бывший офицер КГБ. Вспомнили и его работу за рубежом. Его это очень обижало. Он всем говорил, что не стал бы скрывать свою работу в этой организации и не стал бы прятаться. Те, кто его знал, ему верили. Те, кто не знал, верили слухам. Это на него очень сильно давило. В газетах начали появляться статьи против него. Он их прятал от жены, не давал ей читать. Я даже думаю, что, может, в какой-то момент он просто сорвался. Пришел в дом своего отца и решил на все махнуть рукой. Возможно и такое объяснение. Знаете почему? Арманд даже газеты и письма стал уносить домой, чтобы их никто не читал. И то письмо из банка, которое принесла ему Ингрида, он попросил ее взять домой.

– Я встречался с ней. Она говорит, что он хотел поехать в банк, чтобы разобраться с этими проблемами.

– Я так не думаю. Арманд считал их проходимцами и говорил, что нужно подавать на них в суд. Но все это, вместе взятое, могло привести к нервному срыву. Сейчас, спустя столько лет, я даже лучше его понимаю, чем раньше.

Секретарь внесла чай и кофе. Это была высокая девушка с длинными светлыми волосами.

– Спасибо, – поблагодарил Дронго.

– Вас ждут, – сказала секретарь, обращаясь к Пиесису.

– Я помню, – кивнул тот.

Пиесис взял чайную ложечку, бросил в кофе два кусочка сахара и размешал их. Дронго от сахара отказался.

– Лилия рассказала мне, что был какой-то странный звонок, – вспомнил Дронго, – говорили насчет каких-то карточек…

– Наверное, насчет кредитных карточек, – согласился Пиесис. – Банк открывал новую линию и должен был выдать нам новые карточки. Но Арманд действительно нервничал. Не знаю почему. И вообще у нас менялась обстановка каждый месяц.

Дронго ждал, что скажет дальше его собеседник.

– Кто мог подумать, что все так закончится? – словно раздумывая, спросил Пиесис. – Я уже в двадцать четыре года работал инструктором райкома партии. Мы тогда верили в наши идеалы, нам казалось, что у нас впереди целая жизнь. А потом мы все больше и больше разочаровывались. В девяностом году я вышел из партии. Мы в нее уже не верили, никто не верил. Оставались только самые стойкие, самые убежденные, как Арманд. Сейчас я думаю, что он просто не хотел признаваться, что вся его жизнь оказалась напрасной. Он был таким «идейным», как раньше говорили. А оказалось, что положил свою жизнь за никому не нужную идею. Потом всплыли факты расстрелов, депортаций, высылки латышских семей. О многом мы не знали, о многом только догадывались. В общем, я был с Армандом согласен, у нас в прошлом было много хорошего, но и много плохого. Однако тогда, при отделении от СССР, начали вспоминать только плохое. Все, что у людей накопилось за эти годы.

– Я хотел у вас спросить, – вспомнил Дронго, – вы знали такую Яковлеву Сюзанну Силивесторовну? Она, наверное, давно умерла, но, может, вы знали, где она жила в последние годы? Я звонил ей несколько раз, но телефон не отвечает.

– Яковлеву? – переспросил Пиесис. – Конечно, знал. Между прочим, она героическая женщина. Такая энергичная и целеустремленная. А разве она умерла?

– Мне говорили, что да. По моим расчетам, ей должно быть за восемьдесят.

– Правильно. Но она жива. Она живет с семьей своей дочери на улице Рупницибас. Это в самом центре города. Там находится здание бывших сотрудников партийного аппарата. Очень большой и красивый дом. Многие оттуда уже выехали, продав свои квартиры. Но она живет именно там.

– Спасибо, – поблагодарил его Дронго, – я обязательно к ней зайду. И спасибо, что вы меня приняли.

– Вы хорошо сделали, что приехали, – вдруг сказал Пиесис. – Лилия все еще живет надеждой, что сможет узнать правду. Она не хочет верить фактам. Или не может. Извините, что я тороплюсь. У меня в приемной сидит журналистка, которая недавно написала о смерти Арманда. Она собирала о нем материал. Если хотите, я ее позову.

– Конечно, – кивнул Дронго.

Пиесис поднялся и вышел из комнаты. Через несколько секунд он вернулся с девушкой, у которой были светло-каштановые волосы, постриженные каре, красивые голубые глаза, фигурка спортсменки. Она была чуть выше среднего роста и удивительно прямо держала спину, словно гимнастка на подиуме. Девушка была в джинсах и шерстяном сером пуловере.

– Знакомьтесь, – представил журналистку Пиесис. – Это Марианна Делчева, а это господин Дронго.

– Не может быть! – ахнула гостья. – Вы тот самый Дронго?

– Не знаю, о ком вы говорите, – улыбнулся он, пожимая руку Делчевой.

– Я про вас писала, – восторженно сообщила она, глядя на Дронго, – вы один из самых известных экспертов по вопросам преступности. Вы знаете, сколько у вас поклонников в Риге? Ведь о вас слагают самые настоящие легенды.

– Вот уж не знал, что я так популярен, – мрачно проворчал Дронго. Его совсем не устраивала такая широкая известность. Работе эксперта не нужна реклама.

– Вы очень популярны, – заявила Делчева, усаживаясь за стол. – Если позволите, я приеду к вам и возьму интервью. Мне очень интересно с вами побеседовать. Говорят, для вас нет неразрешимых задач. Говорят…

– Это всего лишь слухи, – прервал ее Дронго, – и не «всегда проверенные. Вы писали об Арманде Краулине?

– Да, – кивнула журналистка, – мне было интересно написать портрет человека ушедшей эпохи.

– «Ушедшей эпохи», – повторил Дронго, – в этом слове есть нечто обидное. Вам не кажется?

– Ничуть. Вы же не будете отрицать, что та эпоха закончилась. В ней были свои герои, но и антиподы им. Вот мне и было интересно об этом написать.

– Ему сейчас было бы только пятьдесят пять лет, – вспомнил Дронго. – Вы считаете, что это возраст человека ушедшей эпохи?

– Наверное, – рассмеялась она, – мне трудно об этом судить.

– Сколько вам лет?

– Двадцать пять. – Она тряхнула головой. – Вы считаете меня слишком молодой?

– Нет. Я вам немного завидую. В девяносто первом вам было только двенадцать. Значит, многие недостатки той эпохи вы уже не застали.

– Зато успела стать пионеркой, – рассмеялась девушка, обнажая мелкие острые зубы.

У молодых людей бывают красивые зубы, и как-то сразу заметно, что они свои, в отличие от безупречных улыбок любых кумиров шоу-бизнеса. «Нужно посоветовать стоматологам делать не столь безупречные зубы, чтобы они были больше похожи на настоящие», – подумал Дронго.

– Рад был с вами познакомиться, – поднялся он еще раз и протянул ей руку.

– Где вы остановились? – спросила Делчева с настырностью хорошего журналиста. – Я бы хотела с вами еще раз увидеться.

– В отеле «Радиссон». Спасибо за ваши слова. До свидания. До свидания, господин Пиесис. Вы мне очень помогли. Благодарю вас.

Он вышел из здания. Начинался сильный дождь. Дронго поднял руку над головой и вспомнил про улицу Рупницибас. Кажется, отсюда недалеко. Можно поймать такси, иначе сам он не найдет эту улицу.

Глава 5

Остановив машину, Дронго уселся на заднее сиденье и попросил отвезти его по указанному адресу. Водитель согласно кивнул. И едва они отъехали, спросил:

– Вы там живете или едете в гости?

– Еду в гости, – ответил Дронго. Он обратил внимание на русский язык водителя. Тот говорил с южным акцентом.

– Вы, наверное, не местный, – предположил водитель, – я уже тридцать лет работаю в такси и сразу узнаю, когда человек местный, а когда – нет. А на Рупницибаса это самый известный дом бывших сотрудников партийного аппарата. Вам нужен именно этот дом?

– Да, этот.

– Известное место. Тогда в Риге еще не строили столько домов, сколько сейчас. И таких богачей не было. Посмотрите, какие виллы они построили на нашем побережье.

Дронго не ответил, он смотрел в окно, на спешащих под дождем прохожих.

– Мы приехали сюда в Ригу тридцать лет назад, – продолжал между тем словоохотливый водитель, – у меня мать русская, а отец – азербайджанец. Нас четверо детей и двое разных отцов. Мой отец умер, когда я был совсем маленьким, и мать вышла замуж за туркмена. Она потом шутила, что имела сразу двух мужей мусульман. Как гарем наоборот. Мы жили в Небит-Даге, затем в Ашхабаде, потом решили переехать сюда. Тридцать лет назад. Тогда здесь было совсем по-другому. Я здесь женился, у меня выросли дети, появились внуки…

Дронго повернул голову и посмотрел на водителя.

– А теперь мне не дают гражданства, – с ожесточением сообщил тот. – А таких, как я, половина Латвии. Они говорят, что мне нужно сдавать специальный экзамен. А я не собираюсь этого делать. Не пойду сдавать никакого экзамена. Я прожил здесь тридцать лет, всегда честно работал, никого не убивал и не грабил, ни разу не был под судом. Почему мне не дают гражданства? Почему они считают меня человеком второго сорта?

Дронго молчал.

– Мы приезжали сюда жить и работать, – горько сказал водитель, – а теперь выяснилось, что все мы оккупанты. И я тоже оккупант. Говорят, что нужно было в свое время уехать в Россию. А кто меня там ждал? Кому я там был нужен? И как мне уехать, бросив дом, семью, детей, внуков? Куда ехать и на какие шиши? Кто мог уехать, уже давно в Англии или в Германии. И молодежь наша уезжает, не может устроиться здесь на приличную работу.

– У вас нет паспорта? – поинтересовался Дронго.

– У меня есть паспорт, что я не гражданин, – ответил водитель. – Вот такая петрушка. – Он повернул налево и мягко затормозил. Затем обернулся к Дронго: – Вас подождать?

– Спасибо, не нужно. – Дронго расплатился и вылез из машины. – Удачи вам, – пожелал он водителю.

– И вам, – ответил тот, довольный оставленными чаевыми.

Когда машина отъехала, Дронго подошел к дому и нашел нужный подъезд. Дверь оказалась с кодом. Он оглянулся по сторонам. Как попасть в этот дом? Рядом никого. Нужно подождать кого-нибудь из соседей безо всякой уверенности, что здесь появится какой-нибудь прохожий в такое время суток. Черт возьми, как все это обидно! Часы показывали половину девятого. Он достал телефон и набрал номер Яковлевых. Никто по-прежнему не отвечал. Но если он правильно помнит, то они жили на первом этаже с правой стороны. И там сейчас горел свет в окнах, выходящих на балкон. Может, попытаться пройти по газону и бросить какой-нибудь камешек на их балкон? А если они не услышат? И вообще, где гарантия, что они по-прежнему живут в этом доме? Ведь прошло столько лет… Пиесис говорил, что Яковлева еще жива. Неужели жива? Она ведь тяжело болела в конце восьмидесятых.

Влезать на балкон, конечно, нельзя. Его просто не поймут и в лучшем случае сдадут в полицию. Он услышал чьи-то шаги и обернулся. К нему подходил молодой человек лет восемнадцати с пакетом в руках. Очевидно, парень ходил в магазин. Было видно, что он несет хлеб, кефир, какие-то продукты. Незнакомец подошел к дверям подъезда, собираясь набрать код.

– Извините, – шагнул к нему Дронго, – вы не знаете, здесь живут Яковлевы?

– Какие Яковлевы? – насторожился молодой человек.

– Они жили на первом этаже с правой стороны, – показал Дронго.

– Это наша квартира, – ответил молодой человек, вглядываясь в гостя, – а кто вы такой?

– Здесь живет Сюзанна Силивесторовна? – уточнил Дронго.

– Вы из Баку? – вдруг спросил молодой человек. – Я, кажется, вас узнаю. Но мне было тогда четыре года. Я Юрис, ее внук. Вы меня помните?

– Помню, – кивнул Дронго. – А ваша бабушка еще жива? – Он не надеялся услышать положительный ответ.

– Она очень болеет, – ответил Юрис. – Она болеет уже много лет.

– Она в больнице?

– Нет. Сейчас дома.

В такую удачу невозможно было поверить. Юрис открыл дверь, и они вошли в большой светлый подъезд. Поднялись по лестнице и свернули направо. Юрис позвонил, дверь открыла молодая женщина, очевидно, его старшая сестра.

– Это из Баку, – сказал Юрис, называя Дронго по фамилии. Молодая женщина улыбнулась и приветливо кивнула.

– Заходите, пожалуйста. Как вы нас нашли? – Она говорила с заметным латышским акцентом.

– Мне помог Юрис, – улыбнулся Дронго, снимая куртку. Он сильно волновался. В девяносто пятом Дронго пролетал через Ригу и уже тогда был уверен, что подруги его матери нет в живых. Досадуя на себя, что не успел взять цветы или конфеты, он вошел в большую гостиную с балконом. На диване лежала Сюзанна Силивесторовна. Рядом стоял стул с лекарствами, водой, лежали коробочки с таблетками, в общем, обычный набор тяжелобольного и пожилого человека. Но глаза! У нее были прежние глаза – умные, наблюдательные, внимательные, добрые, энергичные. Увидев Дронго, она всплеснула руками.

– Не может быть! – и даже попыталась приподняться на локте. – Вы приехали к нам в Ригу? Как давно я вас не видела!

Дронго подошел и обнял пожилую женщину. Было такое впечатление, словно он увидел мертвеца, неожиданно появившегося из прошлого. Он уселся на стул рядом с диваном, и они начали вспоминать ушедшее время, словно хотели перенестись в прошлое. Было заметно, с каким трудом произносит слова эта пожилая женщина. Он грустно смотрел на нее и думал о ее невероятной судьбе, вобравшей в себя всю историю Латвии в двадцатом веке.

Она родилась еще в царской России, когда империя начала разваливаться, а на ее обломках создаваться независимое латышское государство. В конце Первой мировой войны власть в Латвии несколько раз переходила из рук в руки. Затем здесь установилась республика во главе с Ульманисом, которая продержалась два десятка лет. За это время маленькая девочка в сельской местности выросла. Чтобы помочь семье, она пасла коров у богатого помещика и благодаря местному учителю выучилась читать и писать. А затем вступила в комсомол, который был запрещен в Латвии. В тридцатые годы коммунистов и комсомольцев преследовали и сажали в тюрьму. Ее дважды арестовывали и отпускали на свободу, учитывая ее юный возраст. А затем вместе с друзьями она приветствовала вступление Советской армии в Латвию. Некоторые уже тогда считали этот шаг большого соседа оккупацией маленькой страны. А некоторые искренне верили, что это шаг к светлому будущему. Но светлого будущего не получилось. Уже через год в страну вторглись немецкие войска.

Среди латышей были и те, кто приветствовал фашистов, полагая, что они несут свободу от большевизма, и те, кто боролся против фашизма, сделав свой однозначный выбор. Были и такие, которые не могли выбрать ни одну из сторон, полагая, что идеальный выбор – это независимая Латвия в послевоенных условиях. Эти латыши уходили в леса и боролись против обеих армий. Но силы были слишком неравны. К середине пятидесятых в республике были истреблены последние вооруженные отряды.

Сюзанна Яковлева, латышка по происхождению, воевала на стороне Советской армии. В сороковые годы она бесстрашно ездила по сельским районам и дважды чудом избежала смерти, а однажды ее даже схватили. На вопрос командира «лесных братьев», кто она такая, Яковлева честно ответила, что является секретарем райкома комсомола. Ей повезло, лесные люди решили, что она является техническим секретарем. И ее не убили. Потом была напряженная работа, когда она честно трудилась во имя своей страны, пытаясь приносить максимальную пользу своему народу. А потом началась «перестройка». Одиннадцатого ноября восемьдесят восьмого года на башне Святого Духа Рижского замка был поднят латышский флаг. Двадцать третьего августа восемьдесят девятого года тысячи людей взялись за руки, образовав единую цепь балтийских государств. Стремление людей к свободе нельзя было остановить. Всем казалось, что обретение независимости сразу сделает людей лучше, свободнее, чище. Это была новая революция. Четвертого мая девяностого года Латвия провозгласила свою независимость. Тысячи русских, украинцев, белорусов, почти все латыши поддерживали это стремление к свободе. Но последующие события оказались гораздо более прозаичными.

Новая власть принялась переписывать историю последних пятидесяти лет. Все выставлялось в искаженном виде. Почти половина населения не получила элементарных прав, им было отказано в гражданстве. Многие ветераны правоохранительных служб были изгнаны с работы, привлечены к уголовной ответственности за свою безупречную службу. Дронго думал о том, как история совершила полный оборот в судьбе этой женщины. Родившаяся и выросшая в ином мире, она приняла новый мир с радостью и революционным энтузиазмом. А он оказался во многом пародией на тот светлый мир, о котором они мечтали. Сталинский социализм был страшен, брежневский – пародиен. Идеалы оказались развенчанными, и вся судьба казалась одной большой ошибкой. И в конце жизни снова вернулся тот самый иной мир, как забытый страшный кошмар из детства.

Слушая свою собеседницу и отвечая на ее вопросы, Дронго подсознательно искал ответа на самый важный для себя вопрос. Самый главный вопрос – не сожалеет ли она о своей судьбе? Он не решался его задать прямо, ему было неудобно, неловко. Но, глядя на нее, он пытался найти ответ на этот вопрос, чтобы помочь и самому себе. Правильно ли он жил? Может, вся его жизнь тоже одна сплошная ошибка? Может, ему не нужно было рисковать, недосыпать, ошибаться, мучиться, получать выстрелы в спину, терять друзей и любимых женщин?

– Я все время вам звонил, но у вас не отвечал телефон, – сказал Дронго.

– У нас отключен телефон за неуплату долгов, – сообщила внучка Яковлевой, незаметно вошедшая в комнату.

Он достал свой аппарат. И набрал номер телефона родителей. Ему ответил отец.

– Здравствуй, – сказал Дронго, – как ты себя чувствуешь?

– Спасибо, хорошо. А у тебя как дела?

– Нормально. Я хотел поговорить с мамой.

– Ее нет дома. Она ушла принимать зачеты. – Дронго улыбнулся, услышав эту весть, матери шел девятый десяток лет, и она по-прежнему преподавала, не собираясь уходить на заслуженный отдых.

– Жаль. Ты знаешь, я в гостях у Сюзанны Силивесторовны, – сообщил Дронго, – может, ты с ней поговоришь?

– Конечно, – обрадовался отец, – я сообщу об этом матери.

Дронго передал трубку Яковлевой, увидев, как она обрадовалась. Разговор был коротким, всего лишь несколько общих фраз. Дронго забрал мобильник. Нужно было прощаться. Он поднялся.

– Извините, что я вас побеспокоил, – сказал он на прощание.

– Мне так приятно, что вы пришли, – она всегда называла его на «вы», – спасибо, что вы нас вспомнили. Вы знаете, все эти годы у нас была самая главная проблема, как сохранить эту квартиру и не продать ее. Моя дочь вышла замуж второй раз, и у нас появилось еще двое внуков. Но ее супруг умер в прошлом году. И осталось пятеро внуков. Двое со мной, а трое сейчас в гостях вместе с дочкой у матери ее мужа. Моя дочь работает в библиотеке. Хорошо, что она смогла найти себе эту работу.