Текст книги "Идеальная мишень"

За несколько дней до начала
Москва. 4 апреля

Он сидел на скамейке, наблюдая за зданием. Первый этаж шестнадцатиэтажного дома занимало частное агентство «Чагчаран». Вывеска оповещала, что в доме расположено акционерное общество «Чаран». Подъезжали машины, сновали люди, по виду – деловые, мужчины в основном до сорока, иногда – женщины. Дронго подумал, что Артемьев допускает ошибку, обычную для бывших сотрудников милиции. Он вызывает всех своих людей в агентство, вместо того чтобы видеться с ними на конспиративной квартире. Но Артемьев взял за правило встречаться нелегально только с агентами, а своих служащих вызывал, соответственно, в управление.

Дронго следил за агентством уже целый день, меняя место обзора. Артемьев приехал на работу утром. Днем отъехал куда-то по своим делам. Через час вернулся. Затем в четыре часа дня снова уехал, но уже на полтора часа, и вернулся к половине шестого. В семь часов свет почти во всех кабинетах погасили, и многие сотрудники заспешили домой. Перед зданием стояли только два автомобиля: «БМВ» темно-синего цвета, принадлежавший самому Артемьеву, и джип, на котором ездил кто-то из его служащих. Примерно к восьми часам вечера Артемьев вышел из своего офиса. Высокий худощавый человек лет пятидесяти. У него были редкие седые волосы и узкие, азиатские глаза.

С ним вместе вышли водитель и телохранитель. Водитель поспешил к автомобилю. Телохранитель открыл дверцу. Артемьев сел в свой «БМВ», телохранитель занял место на переднем сиденье, и автомобиль тронулся. Буквально через несколько минут вышли из здания еще два молодых человека, подошли к джипу, достали из него несколько целлофановых пакетов. Очевидно, это были дежурные, которые оставались в здании на всю ночь, и в пакетах находилась еда и бутылки с водой. Все окна в здании, выходившие на улицу, были темными. Только в одной комнате, рядом с входной дверью, горел свет. Очевидно, там находились дежурные.

Теперь у него уже был примерный план действий. Он встал, чувствуя, как затекли ноги. Пройдя на соседнюю улицу, он остановил такси и назвал адрес своей съемной квартиры. У его дома по-прежнему дежурили сотрудники агентства Артемьева. Приехав в свое временное жилище, Дронго шел вверх по грязной, заплеванной лестнице. Не дойдя нескольких пролетов, услышал звонок телефона в своей квартире. Он никогда не носил с собой на задание мобильный телефон, зная, что нельзя рисковать подобными вещами. Телефон мог зазвонить в самое неподходящее время. Или же выпасть в самый неудобный момент, став прекрасным ориентиром для тех, кто его ищет. И вообще Дронго считал, что в опасных ситуациях телефон может только помешать.

Кто мог звонить ему по городскому телефону? Кроме Романенко, номера не знал никто. Дронго быстро открыл дверь, вошел в комнату и снял трубку.

– Здравствуйте, – с явным облегчением сказал Романенко, – я уже думал, что с вами что-то случилось.

– Нет. Я оставил свой мобильный телефон дома.

– Слава богу. Я звоню уже несколько часов. Когда мне прислать своих людей?

– Вы им дали адрес?

– Конечно. Как вы и просили. Я собираюсь отправлять их по одному. Они ждут моего звонка. Кого первым?

– Давайте начнем с дамы. Все-таки достаточно поздно, а ей потом одной возвращаться домой.

– Это не такая дама, которая боится вечерних прогулок, – засмеялся Романенко. – Сейчас я ее к вам пошлю. Следующий сотрудник подойдет к десяти часам вечера. Вас устраивает такой график?

– Конечно. Они незнакомы друг с другом?

– Почти нет. Возможно, встречались, но вряд ли. Она из милиции, из группы сотрудников МВД, которые прикомандированы к нам, а он из технического отдела. Золотой специалист. Может сделать все, что вы скажете. Подключиться к любому телефону. Хотя я официально вас предупреждаю, что это незаконно, – полушутливо напомнил Романенко. – Нет, я не думаю, что они контактировали. Хотя наверняка слышали друг о друге. С нашей группой работает около сорока человек.

– Прекрасно. Тогда я жду вашу даму.

Он положил трубку и взглянул на часы. Девятый час вечера. Дронго с отвращением оглядел свое временное жилище. Привыкший к порядку, он с неудовольствием замечал плохо приклеенные обои, тусклый свет грязной люстры, старую, местами потертую и поцарапанную мебель. Его устраивало местоположение квартиры, район, но жить здесь долго он бы не смог. Главное, с чем он не мог примириться даже временно, – это постельное белье. Он сам купил себе комплект в итальянском магазине и пользовался только им. Посуда на кухне тоже была его, а не хозяйская.

Через двадцать минут в квартиру позвонили. В «глазок» двери он увидел женщину лет тридцати пяти, с коротко остриженными светлыми волосами, несколько длинноватым носом, маленькими темными глазами, щелкой узкогубого, неженского рта. Почему-то он ждал красавицу и в душе посмеялся над своим нелепым эстетизмом. Ведь ему нужен профессионал, а не фотомодель. За дверью стояла сотрудник милиции, и это чувствовалось в каждом ее движении, в манере держаться. И все же, решил он, можно было прислать сотрудника с более женскими чертами лица. Но, когда он открыл дверь, у него было непроницаемое лицо.

– Добрый вечер, – голос у женщины оказался под стать внешности – резкий, бьющий по нервам.

– Здравствуйте. – Он посторонился, чтобы пропустить даму в квартиру.

– Я пришла от вашего знакомого, – сказала она, и Дронго подсознательно отметил, что она не назвала фамилии. Это было явным плюсом в ее актив. Стоя на пороге, она ждала, что он ответит.

– Я вас жду, – коротко сказал Дронго, приглашая гостью войти.

Женщина вошла в коридор, сняла свой утепленный плащ, повесила на вешалку и прошла в комнату. Темный костюм – юбка сильно за колено – и темная же водолазка, как ни странно, шли ей. В довольно большой сумке, висящей через плечо, она наверняка хранила свое оружие.

– Я Галина Сиренко, – представилась женщина.

– Очень приятно. Вам, очевидно, сказали, что нам предстоит совместная работа? – начал Дронго.

– Сказали, – подтвердила она, оглядывая комнату. Обстановка ей явно не нравилась, и это отразилось на ее лице.

– Я здесь только снимаю квартиру, – пояснил он, – садитесь, пожалуйста, на стул. У меня к вам несколько предварительных вопросов.

Положив сумку рядом с собой, она приготовилась отвечать.

– Сколько вам лет?

– Тридцать четыре.

– Сколько времени вы работаете в милиции?

– Одиннадцать лет, – ответ прозвучал как некий вызов, и он это почувствовал.

– Все время на оперативной работе?

– Последние восемь лет – да.

– Давно вы работаете с группой Всеволода Борисовича?

– Больше десяти месяцев. – И снова в ее словах почувствовался то ли вызов, то ли намек на то, что его вопросы слишком примитивны.

– Приходилось стрелять?

– Два раза. Один раз я ранила убегавшего преступника, – сухо сообщила она. – Но мне кажется, вас должны были ознакомить с моим личным делом.

– Разумеется. Но мне интересно разговаривать непосредственно с человеком, с которым я буду работать. Вы замужем?

– Это тоже нужно для нашей работы? – Она не улыбнулась, просто спросила.

– Если бы не было нужно, я бы не спрашивал.

– Разведена. Шесть лет назад. Детей нет. Родители живут в Туле.

– Вы работали в уголовном розыске?

– Сначала в дежурной части, потом, после окончания института, меня взяли на работу в уголовный розыск. Больше приходилось встречаться с нелегалами. – Дронго знал, что так в милиции называют сотрудников, внедренных в среду преступников.

– Вы работали с агентурой?

– У нас не принято распространяться на этот счет. Но если вам нужно, я отвечу. Да, работала.

– Вы знаете, зачем вас сюда прислали?

– Меня проинформировали коротко. Я обязана вам помогать. Помогать во время ваших поисков Труфилова. Так сформулировал для меня задачу Всеволод Борисович.

– Хорошо. – Дронго встал. – Хотите чаю?

– Что? – удивилась она.

– Вы ведь, наверно, еще не ужинали. У меня нет особых разносолов, но горячий чай и бутерброды я охотно сделаю.

Она чуть усмехнулась. Впервые с того момента, как вошла в эту квартиру.

– Спасибо.

– Можно мне называть вас Галиной? – спросил Дронго.

Она кивнула. Он прошел на кухню и, пока возился с бутербродами, вдруг обнаружил, что она смотрит на него.

– Я помогу вам?.. – предложила она.

– Сегодня вы у меня в гостях. А с завтрашнего дня я буду вас эксплуатировать, – усмехнулся Дронго.

Через десять минут они вновь сидели в комнате, и Дронго излагал ей свой план на завтрашний день. Галина внимательно слушала.

– Завтра я попытаюсь проникнуть в агентство «Чагчаран» и попытаюсь заставить Артемьева рассказать мне, кто именно поручил ему слежку за моим домом. Я почти наверняка убежден, что он не скажет всей правды или вообще не захочет говорить. Если точны сведения, которые мне передали о нем, этот человек упрям, вспыльчив и взбалмошен. Добавьте сюда его службу в Афганистане и работу в милиции. Полагаю, он не красная девица, которая при виде моего пистолета грохнется в обморок. Но именно на этом я и построил свой расчет… Он наверняка откажется говорить. Более того, попытается оказать сопротивление или вызвать охрану. Я продумал все до мелочей. Спасибо Всеволоду Борисовичу, он любезно снабдил меня картой местности вокруг здания. Поэтому моя задача – не столько получить сведения у Артемьева, сколько его разозлить. Устроить неудачную попытку шантажа и постараться уйти живым.

– Рискованный план, – пробормотала Галина, – вы серьезно рискуете.

– Зато очень действенный. Как только моя попытка сорвется, первое, что он должен сделать, – это позвонить и сообщить о нападении. Он обязательно должен сообщить о моей неудачной попытке узнать у него имя заказчика. Вот на этом и строится мой план. Мне нужно, чтобы вы завтра вытащили из его машины водителя и телохранителя. Хотя бы на несколько минут. Сумеете?

– Думаю, что да. Но мне понадобится машина.

– Я уже говорил с Романенко. Завтра утром они выделят вам служебные «Жигули» с частными номерами. Что-нибудь еще?

– Почему вы уверены, что он вам не скажет правды? Ведь у вас будет оружие?

– Нужно знать такой тип человека. Он скорее умрет, чем уступит силе. Я обратил внимание, что всех своих сотрудников он вызывает в агентство, предпочитая беседовать с ними лично. Этот человек верит только в свою силу. Он получил ранение в Афганистане, работал в милиции заместителем по политической части, привык иметь дело со своими подчиненными. Хитросплетения оперативной работы ему даются гораздо труднее. Когда он вынужден был заниматься оперативной работой, то проявлял гораздо меньше рвения, чем во время проверок вверенных отделов.

– А если он все-таки скажет правду? Человек может меняться под дулом пистолета.

– Тогда вообще нет никаких проблем. Я сразу узнаю то, для чего и придумал всю операцию. Но я уверен, что он не скажет. А если даже скажет, то соврет. Но если случится невероятное и он признается, то и тогда первым делом позвонит своим заказчикам. На этом строятся все варианты моего плана.

– Вы собираетесь подключиться к его мобильному телефону? – поняла Галина.

– Собираюсь. И думаю, что он обязательно позвонит, чтобы сообщить о случившемся.

– Я все поняла, – кивнула она, – давайте обговорим детали.

Он достал карту с подробным планом местности, и они склонились над ней. Через полчаса она ушла. Еще через полчаса к нему снова позвонили. На этот раз на пороге стоял невысокий крепыш лет двадцати пяти. У него были сильные рабочие руки, немного приплюснутый нос, широкая улыбка, большой покатый лоб, уже начинающий лысеть, короткая стрижка.

– Захар Лукин, прибыл в ваше распоряжение, – по-военному представился крепыш.

– Идемте, Захар, в комнату, – усмехнулся Дронго. – Ты ужинал? – с мужчинами он быстро переходил на «ты».

– Да, – кивнул Лукин, – я успел заехать домой, сообщил жене, чтобы не волновалась. Заодно и перекусил.

– Ты женат?

– И есть ребенок, – улыбнулся Захар, – ему уже три года.

– Давно работаешь в техническом отделе?

– Не очень. Три года. Меня взяли сразу, как только я окончил институт. У меня заочное образование.

– А до этого работал на заводе?

– С чего вы взяли?

– Твои руки, – пояснил Дронго, – не похоже, чтобы ты был только студентом.

– Да кем я только не был, – засмеялся Захар, – и грузчиком, и чернорабочим. Последние годы оператором в электроцеху, научился разным премудростям. Даже думал одно время бросить завод и пойти на юридический. Но потом передумал. Инженеры везде нужны толковые. С Всеволодом Борисовичем работаю. Больше двух лет.

– Он говорил. Мне нужен твой совет, Захар. Можно подключиться к мобильному телефону достаточно быстро и незаметно?

– А номер вы знаете?

– Думаю, что завтра буду знать.

– Нет никаких проблем. Запросто. Можно прослушать любой разговор по мобильнику с помощью элементарной аппаратуры.

– Уверен?

– Абсолютно. Кого нужно прослушать? – деловито справился Лукин.

– А санкция прокуратуры? – спросил Дронго.

– Неужели вы думаете, что мы слушаем всех с особого разрешения прокурора? – хохотнул Захар. – Да если бы все делалось по закону, разве у нас в стране был бы такой бардак? И с другой стороны – если с каждым бандитом поступать по законам, ни одного подлеца за решетку не посадишь. Элементарно, сами знаете.

– Знаю. К сожалению, слишком хорошо знаю. Именно поэтому мне и нужна твоя помощь. Учти, никаких срывов быть не должно. Мне необходимо знать, кому он позвонит и о чем будет говорить.

– Я могу записать все его разговоры на пленку, – предложил Захар.

– Это совсем хорошо. И не забудь, что об операции ты не должен никому рассказывать. Никому, кроме Всеволода Борисовича.

– Не беспокойтесь, меня Романенко проинструктировал.

– Тогда договорились. Завтра начинаем действовать.

Дронго посмотрел на часы. Время близилось к полуночи. Возможно, завтра он уже будет иметь ответ на некоторые вопросы.

Начало
Амстердам. 12 апреля

Услышать в Амстердаме свою фамилию, да еще в таком месте! Я резко повернулся: на незнакомце, который окликнул меня, была клетчатая кепка и длинный кожаный плащ. В руках он держал зонтик. Узкое, несколько птичье лицо, капризно изогнутые губы, кривоватый нос, маленькие настороженные глазки. Никогда раньше не видел этого типа. Но я не ошибся – он обращался именно ко мне.

– Хорошо, что вы пришли, господин Вейдеманис, – повторил он. – Нам есть о чем поговорить.

– Откуда вы меня знаете? – настороженно спросил я. – Вы случайно не ошиблись?

– Нет, не ошибся, – негромко ответил незнакомец. – Но я подозреваю, что за нами могут следить.

– Не сегодня, – сказал я, – они бы не успели. Те, кто следит…

– Тогда пойдемте, – предложил незнакомец. – Здесь недалеко есть неплохой бар, нам там никто не помешает.

– А почему я должен, собственно, вам верить? – задал я резонный вопрос. – Может быть, по дороге вы меня убьете, и весь разговор.

– Если бы я хотел вас убить, то сделал бы это минуту назад, – успокоил меня незнакомец. – Речь идет действительно о разговоре.

В его словах был резон. Когда хотят убить, не просят пройти в бар, чтобы сделать это при свидетелях. Мы шли недолго. Территория вокруг вокзала – это почти сплошь маленькие ресторанчики и по-английски уютные бары. Мы вошли в один из таких полутемных баров, устроились в углу и для начала заказали по кружке пива.

– Итак, мы все знаем о вас, господин Вейдеманис, – повторил незнакомец. – Знаем, кто вы такой и зачем прилетели в Европу.

– Странно, что моя скромная персона вызвала чье-то любопытство, – пошутил я, прокашливаясь. – Не думал, что настолько популярен в Амстердаме.

– Бросьте, – сказал незнакомец, – для подполковника КГБ вы играете слишком ненатурально. Повторяю, нам известно о вас практически все. И о цели вашего задания, и о том, кто за вами здесь следит. Впрочем, вы это знаете не хуже нашего.

Я смолчал. Пиво здесь недурно, но немного горчит. А эти господа сработали неплохо. Мне остается только удивляться. Молодцы, ребята…

– Вы прилетели сюда, чтобы искать друзей господина Труфилова, – продолжал господин в кепке ровным, негромким голосом, словно читал лекцию.

– Предположим, – говорю я, снова закашлявшись. Значит, этот тип знает Труфилова. – Предположим, – продолжаю я, – что вы правы. И что из этого следует?

– Следует то, что вы пошли на весьма опасную акцию. Вы прекрасно знаете, что за вами следят. И все же дали согласие на подобную авантюру. Едва вы выйдете на Труфилова, они уберут его, чтобы тот ни при каких обстоятельствах не попал в Москву и не смог дать свидетельских показаний.

– Не понимаю, о чем вы говорите. – Я продолжал гнуть свою линию. Но на моего собеседника такая тактика не подействовала.

– Все вы прекрасно понимаете, – со вздохом сказал он. – Только учтите – зря вы подставляетесь, зря изображаете ходячую мишень. Труфилов, поймите вы это, не приедет в Москву ни при каких обстоятельствах.

– И вы знаете, кто именно за мной следит?

– Конечно знаю. Люди Чиряева. И они сделают все, чтобы вы нашли Труфилова. Только в Москву его не выпустят. Вы идете по следу, постоянно находясь на виду. Вы должны в открытую выходить на людей, у которых может прятаться Труфилов, чтобы ваши «наблюдатели» шли по этому следу. Ведь именно такая договоренность была у вас с Кочиевским?

– Не знаю, о ком и о чем вы говорите.

– Знаете, знаете. Прекрасно знаете. Может, он вам не представился? Но уж то, что он полковник ГРУ и раньше работал вместе с Труфиловым, вам не может быть неизвестно.

– Вы, кажется, хотели со мной поговорить, – напомнил я этому всезнайке, который словно бы присутствовал при всех наших разговорах с Кочиевским.

– Итак, полковник Кочиевский предложил вам найти Труфилова, – невозмутимо продолжал мой собеседник, заказав еще две кружки пива, – но он предупредил вас, что за вами будут следить люди Чиряева. Сказал при этом, что вы можете не обращать на них внимания, потому что они обеспокоены поисками других людей. Вероятнее всего, что он предложил вам крупную сумму за услуги. Но он не сказал вам главного. Не сказал, что сами вы не вернетесь живым ни при каких обстоятельствах. Вас уберут вместе с Труфиловым. Или без него. Независимо от успеха ваших поисков. Вот этого он вам тогда не сказал.

И здесь настал мой черед улыбаться. Мой собеседник испытующе смотрел на меня. Он явно смущен. Человеку сообщили, что он обречен, что его непременно убьют… В такой ситуации каждый должен насторожиться. А я улыбаюсь. Мне смешно. Если бы он знал всю правду, он бы понял, почему я улыбаюсь. Но он даже не подозревает, насколько я не опасаюсь своих преследователей. Он даже не может предположить, как глубоко мне наплевать на Кочиевского и на всех этих гнид. Моя поездка действительно может стать последней. Но не потому, что они идут за мной по следу и что это оговорено в нашем негласном контракте. Совсем не поэтому…

– Но кто вы такой, если рассчитываете меня испугать? Давайте уж говорить начистоту, – решил я изменить тактику. – Скажите, откуда вам все известно, и я постараюсь вам поверить.

– Я друг погибшего в самолете пассажира, – признался мне незнакомец. – Его убрали, чтобы он не успел с вами поговорить. Они не хотят оставлять вам ни единого шанса. Но мы собираемся им помешать. Если хотите, мы намерены помочь вам. Впрочем, это одно и то же.

– Кто это «мы» и кто «они»?

– Вы знаете, кто вас послал и зачем. Поэтому на второй ваш вопрос я отвечать не стану. А на первый отвечу. «Мы» – это люди, способные помешать Чиряеву и его бандитам. И мы заинтересованы в том, чтобы вы нашли Труфилова и доставили его в Москву. Нам надо, чтобы Чиряева выдали Москве. Поэтому, господин Вейдеманис, мы и готовы вам помогать. Вы уже убедились, что мы многое знаем. У нас есть силы, деньги и возможности. И мы готовы постараться переправить Чиряева в Москву.

– Мне нужно подумать, – признался я, – ваше предложение достаточно неожиданно. Я, откровенно говоря, к нему не готов.

– Уверяю вас, в нем нет никакого подвоха. В отличие от Кочиевского мы вам не лжем. Он сказал, что использует вас как подсадную утку, как барана-провокатора, который ведет стадо на убой. Но он не сказал, что вы жертвенный баран. И в любом случае будете отданы на заклание.

– Вы родом не из Средней Азии? – довольно невежливо перебил я его.

– Да, – вздрогнул он, – из Киргизии, а почему вы спрашиваете?

В этот момент я снова закашлялся. Этот проклятый кашель не дает мне покоя. Я чуть успокоился, достал платок, вытер рот.

– У вас довольно образные сравнения. И есть легкий акцент, когда вы волнуетесь. Я сразу понял, что вы родом из Киргизии или Туркмении. Хотя по-русски вы говорите чисто.

– Спасибо. Так вы поняли, о чем я вам попытался рассказать?

– Чем вы докажете, что убитый пассажир был вашим другом?

Неизвестный достал из внутреннего кармана пиджака фотографию и протянул ее мне. На ней он и погибший в самолете сидят в каком-то ресторане и весело смеются. Я невольно вздрогнул, взглянув на эту карточку. Еще несколько часов назад этот человек был жив.

– Вы знаете, кто его убил? – спросил я, возвращая снимок.

– Один из ваших преследователей. Вместе с вами отправили профессиональных убийц. Это не «наблюдатели», Вейдеманис, это настоящие убийцы. Профессиональные киллеры, которые будут убивать всех, кто встанет на вашем пути или захочет с вами общаться.

– В таком случае вы сильно рискуете, – пробормотал я, снова закашлявшись. Хорошо, что я успел поднести платок ко рту и незаметно отхаркнуть кровь. Кажется, мой собеседник ничего не заметил. Он изрекает свои истины таким тоном, словно я ничего не знаю.

– Да, – соглашается он, – очень сильно рискую. Но я подумал, что мой друг обязан был перед смертью предупредить вас о нашей встрече. Он был очень обязательный человек. Видите, вы все-таки пришли на встречу.

– Чего вы от меня хотите?

– Пока ничего. Мы не можем постоянно следовать за вами, рискуя вызвать подозрение ваших преследователей. Но мы можем находиться рядом, чтобы помочь вам в случае необходимости. Если вы посчитаете нужным нам позвонить, мы сумеем вытащить вас из истории, в которую вас втянули.

Он все говорит правильно. Но мой собеседник и те, кто стоит за ним, не знают одного. Они не подозревают, что меня никто не втягивал. Я сам дал «добро» на подобную операцию. Сам согласился стать «идеальной мишенью». Я один, и никто больше. Впрочем, говорить об этом сейчас не имеет смысла. Очевидно, у меня есть кое-какие козыри, если мой собеседник не знает самого важного: почему я дал согласие на участие в этих поисках.

– Как мне вас называть? – Я еще не дал согласия, но по моим вопросам он должен почувствовать, что я колеблюсь.

– Самар. Самар Хашимов. Вот мой мобильный телефон, – он протянул мне карточку, – запомните? Телефон легкий для запоминания.

– И вы можете мне гарантировать защиту? – Я невольно улыбнулся. Самар смотрел на меня настороженно, даже неприязненно.

– Неужели вы еще ничего не поняли? Мы такие же профессионалы, как Кочиевский. Только из другого ведомства. И мы гораздо больше заинтересованы в успехе ваших поисков, чем они в неуспехе. Надеюсь, это вам ясно?

– Но почему я должен помогать именно вам? – продолжал недоумевать я.

– Потому что на кон поставлена ваша жизнь, – довольно буднично сказал Самар. – Цена достаточно высокая. Или вы так не считаете?

Мне осталось только согласно кивнуть и придвинуть к себе третью кружку пива, которую любезно принес нам официант. Пусть Самар и дальше остается в неведении, почему я согласился на предложение Кочиевского. Пусть он даже не подозревает об истинных причинах.

В начале восьмидесятых я начал выезжать за рубеж. Под видом журналиста работал в странах Западной Европы. Почему-то ко мне относились с симпатией и западные журналисты. Они видели во мне не только советского коллегу, но и представителя «оккупированной» Латвии. У них не возникало подозрений, что я могу быть сотрудником КГБ, что в своих анализах-отчетах я передаю в Москву все сведения, которые от них получаю.

Меня за это поощряли, и я довольно быстро рос по службе. В восемьдесят четвертом я женился. Тогда мне исполнилось тридцать пять лет. Холостяцкая жизнь вообще-то меня устраивала, но дальше тянуть было нельзя. Тем более что на этом настаивала не только моя семья – мама и сестра, но и мои руководители. В то время я отправился на учебу в Москву, чтобы получить назначение на дипломатическую службу в одну из африканских стран. И подразумевалось, что туда я отправлюсь уже женатым человеком. Может быть, поэтому я совершил ошибку. Поторопился и сломал жизнь сразу нескольким людям – себе, Вилме, Илзе. Вилме тогда было всего двадцать два года. Тринадцать лет – это большая разница. Разные мировоззрения, разный подход к людям, несхожие характеры. Она была живым, непосредственным человеком. Любила шумное общество, своих институтских друзей.

Мне казалось, что я не был ханжой. Во всяком случае, не хотел им быть. Я довольно спокойно относился к ее друзьям, к ее прежним знакомым. Конечно, она не была наивной девочкой, я не был непорочным девственником. У каждого из нас имелся некоторый опыт общения с лицами противоположного пола, и мы полагали, что в итоге нам удастся достичь некоторой гармонии.

До какого-то времени мне даже казалось, что мы любим друг друга. Худшие черты ее характера, которые потом развились и усугубились, еще не были так заметны. Но через несколько лет я с ужасом стал замечать ее истерические срывы, все чаще она устраивала скандалы по пустякам. И что ужасно – появилась патологическая лживость. Она умела врать, что говорится, не моргнув глазом, «честно» глядя собеседнику в лицо. Она просто классически врала. И, даже пойманная на своем вранье, продолжала отпираться с выражением невинной овечки на лице.

В восемьдесят пятом у нас родилась Илзе, и мы снова переехали в Москву. Я учился около двух лет, после чего меня направили на работу в наше посольство. Это случилось в конце восемьдесят седьмого. Наша совместная жизнь в Москве уже не была той идиллией, какой она начиналась в Риге. Здесь было куда меньше друзей и знакомых. Вилме приходилось сидеть с маленьким ребенком, и это ее бесило. Начались скандалы. К тому же Илзе часто болела. Наверное, московский климат не очень подходил девочке.

Мы уехали из страны в конце восемьдесят седьмого года, два года пробыли в Африке. Другой климат, другие люди, новый круг общения. На какое-то время наши отношения наладились. Потом начались обычные скандалы, ссоры. Скука была страшная. В колонии все пили по-черному, и единственное, чем можно было себя занять, – накачаться дешевым местным ромом, от которого воняло какой-то дрянью. Наверное, в упреках Вилмы была даже некоторая доля справедливости. Мне ведь было уже под сорок, а ей только двадцать шесть. Лучший возраст, который она должна была проводить в африканской жаре, в стране, где высшее достижение культуры – пляски на раскаленных углях и обрезание половых губ у женщин, чтобы те не получали эротического удовольствия от общения с мужчинами.

Так мы прожили примерно два года, в конце восемьдесят девятого меня наконец отозвали обратно в Союз. И тут выяснилось, что мы прилетели совсем в другую страну. И в другую эпоху. Конец восемьдесят девятого – это начало крушения не только одного государства, но всего социалистического лагеря – все его страны «посыпались», как костяшки домино. Летом восемьдесят девятого состоялись выборы в Польше, на которых победила «Солидарность». Осенью восемьдесят девятого рухнула Берлинская стена. В Венгрии и Чехословакии началось сильное брожение. А в Румынии произошел переворот, в результате которого семью Чаушеску просто расстреляли. Нельзя же серьезно назвать судом заседание военного трибунала, когда за несколько часов решили судьбу бывшего президента страны и его супруги.

Но были и другие варианты. В апреле восемьдесят девятого в Тбилиси власти жестоко подавили народные выступления. А через несколько месяцев, уже в Пекине, против восставших студентов двинулись танки. Система пыталась защищаться, но уже тогда было ясно, что она трещит по швам.

В конце восемьдесят девятого вся страна жила событиями в Баку, где власть переходила к Народному фронту. Противостояние между властями и оппозицией носило ожесточенный характер, а закончилось оно в январе девяностого года армянскими погромами. Тогда мне говорили, что имела место провокация. Но на каждого провокатора нашелся подонок, готовый подхватить его начинание.

К концу января выяснилось, что румынский сценарий повторяется в Азербайджане в самых худших его вариантах. На площади уже стояли три виселицы для руководителей республики, составлялись списки коммунистических функционеров, их семей. Нужно было срочно наводить порядок. Но то, что произошло потом, стало истинной бедой. Вместо наведения элементарного порядка в город ввели воинские части, да не просто части, а резервистов. О результатах знает весь мир. Тысячи раненых – стариков, женщин, детей. Это были люди разных национальностей. Мир содрогнулся. Но Советский Союз был спасен. Вернее, была получена отсрочка на один год. Впрочем, республики Прибалтики явно уходили, их почти невозможно было остановить.

Всех прибалтов из структур КГБ срочно перебросили в свои республики для работы на местах. Труднее всего было в Литве, где президент взял открытый курс на конфронтацию с Центром. Летом девяностого меня перевели в Ригу, в распоряжение республиканского Комитета государственной безопасности.

В Риге я узнал о болезни матери. К этому времени большая часть архивов латышского КГБ перекочевала из Риги в Москву. В январе девяносто первого разразилась трагедия в Вильнюсе. В Риге также происходили столкновения, погибли люди.

Возмутил цинизм верховной власти, которая заявила о своей непричастности к событиям, свалив все на местное партийное руководство и комитеты государственной безопасности. Мы вполголоса обсуждали эти события в коридорах, чувствуя свое бессилие. Объяснить что-то людям было невозможно. На улицах мы ловили на себе косые взгляды рижан. Случалось, что это были не просто взгляды. На подходе к нашему зданию мне встретилась пожилая женщина. На ней было белое пальто, в руках белая сумочка. Женщина поравнялась со мной. Она явно видела, что я собираюсь войти в здание Комитета. И тут, сделав шаг ко мне, она пошатнулась. Я попытался поддержать ее. Но женщина плюнула мне в лицо. В эту секунду мне показалось, что земля уходит из-под ног.

– Предатель, – прошептала женщина, проходя дальше.

До конца своей жизни не забуду выражения ее лица и этот плевок. Я вытер лицо платком и, ни слова не говоря, вошел в здание. Целый день у меня было подавленное настроение. Еще много дней я ощущал на лице этот плевок. За что? Ведь я не имел никакого отношения к смерти несчастных граждан. Ведь я работал в Первом управлении, занимался внешней разведкой и никогда не был ни стукачом, ни жандармом, ни карателем. Но разве можно было объяснить пожилой женщине, чем именно я занимался в этом доме? Может, среди погибших был ее сын или муж. Но ведь не объяснишь ей, что не все офицеры КГБ были сукиными детьми. Впрочем, по-своему она, возможно, и права. Для многих латышей КГБ стал символом тоталитарного режима, символом несчастья, приходившего в разные годы в их семьи. Работая в разведке, я твердо уяснил одну истину – госпожа Истина ко всем поворачивается своим лицом. Как у великого режиссера Куросавы – каждый из рассказчиков имеет свою версию смерти самурая. У каждого свой взгляд и свое право на истину.