Текст книги "Хороший сын, или Происхождение видов"

Есть вещи, которые никогда не меняются, независимо от времени и места. Именно к таким вещам относилась спальня мамы. Независимо от места проживания, она всегда оставалась одинаковый – и в доме в районе Панбэдон, где мы жили еще с папой и братом, и в здании с торговым центром в городе Инчхон, где в течение пятнадцати лет располагалась наша квартира, и в этом пентхаусе, куда мы переехали год назад. Сама мебель и ее расположение оставались неизменными. Старейшим предметом мебели было бюро, которое принадлежало ей еще до замужества.

Я остановился перед ним и посмотрел на статую Девы Марии, которая стояла глубоко внутри бюро. Богоматерь с воинствующим видом, совсем не вязавшимся с ее образом «Милосердная Божья Матерь», одной ногой попирала голову змея. Рядом были часы с подставкой под ручку, пенал с пишущими принадлежностями и две книги, которые, вполне возможно, мама принесла из кабинета.

Мама, даже после того, как уволилась с работы, очень много времени проводила за ним. Здесь она читала, писала, размышляла, молилась, пила чай или кофе. Для меня это было обыденно и привычно, как прием пищи три раза в день. Вчера ночью мама, наверно, также сидела за этим бюро и что-то писала – на краю стола лежала ручка. Стул стоял неровно, плед валялся на полу, значит, она, скорее всего, поспешно выбежала из комнаты.

Она что, выбежала позвонить? Или поторопилась выйти, услышав, как я вернулся? Во сколько точно она покинула комнату? Хотя неважно… во сколько бы это ни было, главное, что она сюда больше не вернулась. Мама была из тех людей, которые не выносят, если даже подушка на диване лежит небрежно. Вернись она в комнату назад, стул вряд ли бы стоял криво, плед не валялся бы на полу, а ручка не лежала бы брошенная где попало – все в комнате было бы в идеальном порядке.

Я поднял из-под стула коричневый плед и развернул его. Он оказался совсем небольшим. А одеяло на кровати было слишком толстым. Поэтому я открыл шкаф с аккуратно сложенными там постельными принадлежностями и достал темно-синий плед, который показался мне самым тонким из всех. Он был раза в три больше, чем плед для ног, и не толще полотенца. Я подумал, что он все-таки крупнее размером, чем нужно, но мне некогда было выбирать. К тому же не хотелось дольше топтаться у шкафа, оставляя свои кровавые следы. Мне не терпелось поскорее закончить со всем этим, после чего сразу помыться. Казалось, что и моя голова тогда прояснится.

Я в спешке вышел из спальни и расстелил плед около стойки на кухне. Стоило мне повернуться к маме, как мой взгляд сразу встретился с ее взглядом.

Что ты собираешься со мной делать? – спросили ее черные мокрые глаза, походившие на черные камни на дне реки. Я снова растерялся. Опять мне ужасно захотелось убежать или хотя бы избавиться от маминого взгляда, но я не смог отвернуться. Тело меня не слушалось. Мамины глаза загоняли меня в угол.

Ты что, больше ничего не чувствуешь, кроме желания меня закопать? Я же умерла, ты разве совсем ничего не чувствуешь? Ты не понимаешь, что это тебе не кофе пролить?

Знаю, конечно, знаю. Слишком хорошо знаю, вот и схожу теперь с ума! Замолчи! Или скажи что-нибудь дельное, например, объясни, почему ты пыталась меня убить. Или дай какую-нибудь зацепку, чтобы я догадался. На крайний случай, хотя бы намек на зацепку. Я покачал головой, тем самым прогоняя ненужные мысли. Я очень старался сконцентрироваться на перечне дел, которые нужно сделать, к тому же в определенной последовательности, чтобы покончить со всем этим наиболее эффективно и быстро. Для этого я не должен смотреть маме в глаза.

Я еле отвел взгляд от маминого лица и сфокусировался на ее груди. Затем сдвинул рукой запекшуюся на поверхности лужи кровь в сторону, чтобы мои ноги не скользили. Немного расчистив место, я присел рядом с мамой на одно колено на уровне ее плеча. Если бы не ее широко открытые глаза, можно было подумать, что она спит в своей привычной позе. Это тоже был один из моих нерешенных вопросов, которые я никак не мог разгадать. Почему я положил маму сюда и именно в такой позе? Почему пожелал ей тогда «спокойной ночи»?

Помню, это произошло через несколько дней после смерти отца и брата, тогда мы еще жили в районе Панбэдон. По-моему, была суббота, потому что я не был в школе, а мама не пошла в костел. Весь день она занималась уборкой, а с наступлением вечера с бутылкой водки ушла в комнату брата. Она несколько часов оттуда не выходила. Иногда через щель из-под закрытой двери доносились всхлипы, время от времени слышалось бормотание, которое невозможно было разобрать.

В тот день я, закрыв глаза, лежал на кровати на животе и работал руками, мысленно представляя соревнования по плаванию. В своих мечтаниях я опередил одного пловца, надежду всей нашей страны, который занимался с трех лет. В то время я твердо верил, что моя мечта осуществится всего через несколько месяцев, хотя плавать я начал лишь два года назад. В тот момент, когда я раньше этого пловца-соперника коснулся бортика рукой, я услышал, как в комнате брата что-то вдребезги разбилось. Я замер и прислушался: все стихло. Но я встал, догадавшись, что́ это было.

Я правильно понял. Разбилась бутылка водки, которую мама взяла с собой. Остальное я и предположить себе не мог – мама лежала на спине, сжимая окровавленное запястье. На полу валялись семейный альбом, тапочки, заколки. Одеяло на кровати и стол брата были залиты кровью. Я невольно закричал:

– Мама!

Мама открыла глаза, но сразу их закрыла. Я побежал на нижний этаж и позвонил на номер 119.

– Мама лежит на полу.

Когда прибыли спасатели, я только закончил собираться. Надел куртку, в карман штанов положил кубик Рубика, купленный недавно, достал из маминой сумки кошелек и присел на диван в гостиной, чтобы сразу же открыть дверь, как только позвонят. Маму на «скорой» отвезли в близлежащую больницу. В отделении неотложной помощи медсестра задала мне несколько вопросов.

– Когда ты обнаружил маму?

– Папы нет?

– А другие взрослые?

У меня была тетя, но я покачал головой. Я уже тогда не любил этот бесчувственный сухарь.

– Мы живем вдвоем.

Мама очнулась только ближе к рассвету. Мне показалось, что за это время я раз тридцать собрал кубик. Как только она пришла в себя, то попросила ее выписать. И хотя медсестра ее отговаривала, она все равно встала с кровати. Босая, с распущенными волосами, она шатаясь вышла из больницы и поймала такси. Я сел в машину вслед за ней, но она не обращала на меня ни малейшего внимания. Когда мы приехали домой, уже совсем рассвело. Мама, не раздеваясь, сразу упала на кровать – откинутая назад голова, перебинтованная рука, которая свисала вниз. Я хотел выйти из спальни, но вернулся к ней, потому что вспомнил предупреждение медсестры: «Ты должен следить, чтобы ее рука находилась выше уровня груди».

Я положил ее руку на грудь, и мама открыла глаза. Когда я укрыл ее одеялом, кончик маминого носа покраснел. На глазах, уставившихся в потолок, навернулись слезы. Я расстроился, потому что ожидал, что мама скажет «спасибо» за то, что она выжила благодаря мне, и похвалит меня, а она плакала. Я подумал, что, наверно, она просто забыла, поэтому решил ей напомнить.

– Я испугался, думал, что ты умерла. Больше не делай так.

Мама шевельнула губами, будто желая что-то сказать. Я с нетерпением ждал, но она сильно стиснула зубы, так что подбородок выступил вперед, и под ним, словно воробей, забилась синяя вена. У нее был такой вид, словно она изо всех сил сдерживается, чтобы не ударить меня. Я не знал, в чем я виноват, но понял, что мне лучше уйти. Реалист тоже посоветовал мне ретироваться из комнаты мамы. Пока я пятился, добираясь до двери, я подобрал фразу, которая могла успокоить маму:

– Спокойной ночи!

В тот день я впервые использовал эти слова в качестве стратегии. После этого я регулярно пользовался ими, как пластырем. Когда маму нужно было успокоить, когда я хотел прекратить с ней разговор или хотел что-то скрыть, когда произносил их вместо просьбы «не вмешивайся», ограждая себя от маминого контроля. Возможно, накануне вечером я сказал «спокойной ночи» именно поэтому. Этим пожеланием я давал понять, что она должна меня подождать там, пока я не решу все проблемы и не закончу свое дело.

Я просунул одну руку маме под спину, а другую – под колени. Чтобы не поскользнуться в крови, я напряг ноги и, выпрямляя их, встал. В какой-то момент я пошатнулся, выгибаясь назад. Мама показалась мне очень тяжелой, хотя телосложение у нее всегда было как у школьницы. Более того, я не мог контролировать ситуацию. Мамина голова свисала с моей руки, согнутый локоть ударил меня в живот, и рука скользнула вниз. Корки засохшей крови, покрывавшие все ее тело, отскакивали и падали на пол. Казалось, ее волосы окутали мои бедра. Когда я сделал шаг в сторону пледа, я пяткой наступил на запекшуюся кровь и поскользнулся. Из-за этого мне пришлось сбросить тело мамы на плед.

Я присел и перевел дыхание. Ноги сильно дрожали, поэтому я стоял с трудом. А всего-то какой-то метр пронес тело, которое было вполовину меньше меня. Просто, когда я делаю то, что мне совсем не хочется делать, я оказываюсь хуже муравья или пчелы. Неделю назад мама решила разобрать и вымыть холодильник. Тогда она сказала, желая поддеть меня, что муравей может переносить предметы в пятьдесят раз тяжелее, чем он сам, а пчела – и раз в триста. Услышь это Хэджин, он понял бы намек и без слов. Но в тот день дома был только я, ничего не понимавший. Мама добавила:

– Если соотнести это с мужчиной ростом 184 сантиметра и весом 78 килограмм, то он способен протащить на себе трейлер весом в девять тонн.

Отличный способ заставить меня отодвинуть холодильник. К сожалению, теперь она не могла воспользоваться этим талантом. Она больше ничего не могла, кроме как лежать на старом пледе. Наверно, это и есть смерть.

Я закрыл ей глаза. С силой разогнул ее согнутые в локтях руки. Когда я выпрямил ей шею, послышался звук ломающихся костей. Чтобы закрыть ее рот, я оттянул подбородок, из-за чего чуть не сломал ей челюсть. Отдернув полу ее платья, задравшуюся кверху, я понял, что́ это было за платье.

Не платье, а ночная рубашка, которую прошлой весной я купил маме в подарок на пятидесятилетие. Я отчетливо помню, как она рассердилась и вместо того, чтобы меня поблагодарить, назвала ее «ночнушкой для бабушки». После этого я не видел, чтобы мама ее надевала, поэтому решил, что она эту рубашку выбросила. По правде говоря, я вообще забыл про свой подарок. Но теперь у меня возник еще один вопрос. Почему мама была именно в ней?

Я заметил, что в кармане ночнушки что-то лежит – длинное, похожее на зажигалку. Моя находка была совсем неожиданной – ключ от машины. Все вещи мама обычно клала на место, значит, этот ключ должен был быть в ящике стола. А ночная рубашка была тут совсем «не пришей кобыле хвост». Вряд ли мама поздно вечером собиралась куда-то поехать в одной ночнушке. Мама, конечно, несмотря на свой возраст, носила узкие джинсы и у нее были прямые длинные волосы, но она была не настолько «современна», чтобы отправиться куда-то на машине в ночной рубашке. Тем более, после девяти вечера она обычно вообще не выходила из дома – не то что на улицу, даже в садик на крыше, который она очень любила. Такие уж были мамины правила. Именно благодаря им я мог спокойно выходить на улицу через дверь на крыше.

Я положил ключ на место в ящик стола и завернул тело мамы в плед. Веревка, чтобы завязать плед, была бы как нельзя кстати, но желания и времени искать ее не было. Да и оставлять повсюду кровавые следы совсем не хотелось. Головной боли и без того хватало – следы пестрели повсюду.

Я подсунул руки под завернутое в плед тело и глубоко вздохнул. Затем уперся пятками в пол и разом встал. Кровеносное давление тут же подскочило, на лбу вздулись вены. Мама казалась еще тяжелее, чем когда я поднимал ее из лужи крови, будто тело было завернуто не в плед, а лежало в деревянном гробу.

Стараясь не наступать на пятна крови, я осторожно, словно по заледеневшему озеру, двигался к лестнице. Как только я поднялся на первую ступеньку, весь мир моментально затих, на вторую – заложило уши. К третьей ступеньке я весь вспотел, у меня закружилась голова. Под ногами раздалось хлюпанье – клейкая и скользкая подсохшая кровь просачивалась между пальцами ног. А в голове бесконечно повторялся голос мамы.

Ючжин.

Голос был низкий и дрожащий, словно плач. Четвертая ступенька.

Ючжин!

Теперь это был резкий вскрик, пронзивший мои уши. Пятая ступенька.

Ючжин!!!

Голос будто обладал силой притяжения и давил мне на плечи. С каждой новой ступенькой мне казалось, что мои ноги проваливаются под лестницу. Когда я поднимал ногу вверх, вся лестница поднималась вместе с ней. Добравшись до лестничной площадки, я остановился передохнуть и прислонился к стене. Мое плечо скользнуло чуть вниз по окровавленной стене. Я тихо сдавленно крикнул, и голос мамы исчез. А ее тело сделалось необыкновенно легким.

Когда я пришел в себя, то увидел, что сижу с расставленными коленями на полу в луже крови. У меня между ног лежала мама, плед полностью раскрылся. Я ужасно растерялся. Делалось невыносимо от мысли, что я должен встать на ноги и подняться по лестнице, перед этим снова завернув маму в плед. Четвертый раз за это утро я испытал желание все бросить. Я, наверно, так бы и сделал, если бы в голове не раздался возглас. Приближается поезд «Хэчжин».

Я поднялся. Кое-как обернул маму пледом и взял ее на руки. Помня о приближающемся поезде, я поднялся по лестнице и добрался до двери на крышу. Пальцем я нажал на ручку, толчком ноги открыл саму дверь и вышел на террасу. Прямо в лицо дул колючий декабрьский ветер. В тумане раздавался крик чаек. Садовые качели, стоявшие под навесом, раскачивались от ветра и скрипели. Они переезжали с нами с места на место со времен Панбэдона. Мама часто сидела в них, делая передышки, когда ухаживала за садом на крыше. Иногда она притворялась, что пьет там чай, а на самом деле подглядывала за мной в моей комнате.

Я прошел по выложенной камнями дорожке к навесу и положил тело мамы спиной на сиденье качелей. Под весом мамы они остановились и перестали скрипеть.

Рядом стояли две скамейки без спинок, стол и гриль для барбекю на длинных ножках. Я встал перед столом, изготовленным по маминому дизайну. Он представлял собой ящик из прочного дерева и был рассчитан на восемь человек. Когда сдвигали его верхнюю крышку, под ним открывалось большое пространство, куда мог бы поместиться я. Мама хранила там необходимые для работы в саду вещи – синий брезент, прозрачною пластиковую пленку, мешок с удобрением, мотыгу, садовые ножницы, лопату, пилу, пустые горшки и резиновый шланг для полива…

Я вынул их и положил на пол. Освобожденное место я застелил пластиковой пленкой. Получилось место погребения, куда я и уложил тело мамы. Я почувствовал себя потерянным. Похороны папы и брата были еще в детстве, и я совсем ничего не помнил. Как рассказала мне позже мама, в день похорон я крепко спал. Да и помни я что-нибудь, чем бы мне это помогло? Даже если бы я попытался сделать на ее похоронах что-нибудь особенное, ей бы все равно, скорее всего, это не понравилось, как обычно не нравилось все, что я делал. Еще и сказала бы сердито. Сам убил, а теперь пытаешься мне угодить.

Я накрыл ее брезентом, а сверху положил вещи, которые достал из этого стола-ящика. В ногах разложил пустые горшки и инструменты, на голове пристроил прозрачный пластик и мешки с удобрением. Шлангом замотал край брезента и как следует его закрепил. Когда я поднял пилу, в ушах снова раздался голос мамы:

Надо было покончить тогда.

Весь пот сразу испарился, лицо покраснело, словно раскаленная печь в сауне. Подбородок горел, будто от удара кулаком. В глубине рта появилась кисловатая слюна.

Ты должен был умереть тогда. Ты должен был умереть, и я тоже…

Когда «тогда»? Что же я натворил «тогда»? Что я такого сделал, что я должен был умереть? Я и не подозревал этого – мама, оказывается, до такой степени меня ненавидела, что хотела убить; она только притворялась, что растила меня с любовью. У меня подскочило давление. Казалось, все волосы на голове встали дыбом. Я резко бросил пилу в ящик и сердито закрыл крышку стола. Тут же, не оборачиваясь, я поспешил уйти оттуда, опасаясь, что начну трясти мертвое тело мамы и из-за этого забуду о прибытии «поезда».

Я с силой захлопнул дверь на крыше. Воцарилась тишина, как перед надвигающейся бурей. Голос мамы тоже затих. Спускаясь по лестнице, я выключил в голове всякие мысли о ней. Я думал только о том, что должен был сделать в тот момент. Сперва я решил открыть все окна, но передумал и изменил последовательность – откроешь проветрить, и в дом, как буря, ворвется морской ветер. Запах крови, конечно, быстро развеется, но весь дом будет в беспорядке. Мелкие легкие вещи попадают в лужи крови и начнут кататься по полу. Тогда кровь будет вообще повсюду, и работы у меня только прибавится.

Первым делом я решил удалить следы крови. Сперва я снял окровавленные свитер и штаны. Нагишом я пошел на кухню, отыскал там резиновые перчатки и надел их. В ящике я нашел пакеты для мусора и тряпки, затем с веранды на кухне принес моющие средства и два ведра – маленькое и большое. Из кладовки в гостиной я принес веник с совком, половую тряпку и стимер. Все это я положил у стойки и, как профессиональный уборщик, принялся убирать поле боя, рассчитывая каждое свое движение.

Веником лужу крови, где лежала мама, я собрал в совок, вылил в ведро, а затем смыл в туалете у спальни мамы. Таким же способом я убрал и кровь на лестнице. После этого я принялся мыть пол тряпкой. Мраморные полы в коридоре на втором этаже и в гостиной отмылись без труда. Намного сложнее дело обстояло с коричневой деревянной лестницей. Кровь затекла в щели между досками, и ее трудно было полностью оттуда удалить. Для этого надо было взять длинный шланг, присоединенный к крану на крыше, и, пустив струю воды на лестницу, смыть следы крови. Но времени у меня было в обрез, поэтому я решил этого не делать. Оставалось надеяться, что Хэчжин не заметит въевшуюся кровь, хотя зрение у него было, как у орла.

Помыв пол, я надел тапочки, чтобы нигде не наследить своими перепачканными кровью ногами, и стал вытирать стены и перила. Я налил в ведро воду, добавил моющее средство и мокрой тряпкой начал мыть второй этаж – дверную ручку своей комнаты, кровавые пятна, разбрызганные повсюду на лестничной площадке и перилах, словно кого-то расстреляли из пулемета. Удалил кровавые отпечатки пальцев на дверной ручке в спальне мамы. Завершая уборку, я повсюду прошелся стимером.

10:30. Я прислонил стимер к стене и начал приводить в порядок вещи после уборки. Тряпки, тапочки и резиновые перчатки я выбросил в пакет для мусора. Одежду с носками, веник, совок и щетку я положил в ведро и спрятал в своей комнате. Бритву и ключ от машины отнес к себе и оставил на столе. Мокрые кроссовки убрал в шкаф для обуви. И, наконец, открыл все окна, чтобы создать сквозняк. Свирепый зимний ветер, который словно только этого и ждал, накинулся на гостиную. Из-за входной двери послышался бездушный женский голос.

– Двери открываются.

Кто-то поднялся на наш этаж на лифте. Для меня это было очевиднее, чем наличие X– и Y-хромосом в геноме, – сейчас на двадцать пятом этаже мог выйти только один пассажир – Хэчжин. Соседняя квартира на нашем этаже пока пустовала, а коммивояжеры вряд ли могли зайти в подъезд. Я посмотрел на часы —10:55.

У входной двери раздалось пиканье кнопок кодового замка. Еще секунд пять, и Хэджин откроет дверь, пройдет через прихожую и окажется перед дверью в гостиную. Я быстро окинул взглядом квартиру. Все двери распахнуты, моя комната и мамина спальня еще не убраны, а на крыше наверняка остались следы крови после того, как я переносил маму. Более того, я был голым. Пяти секунд было явно недостаточно, чтобы решить все эти проблемы и встретить Хэчжина с обычным выражением лица.

Я схватил стимер, который оставил у стены, и быстро вбежал в спальню мамы. В момент, когда я беззвучно закрыл за собой дверь, хлопнула входная дверь, послышались шаги, а затем все стихло. Наверно, Хэчжин остановился перед стойкой и удивленно осматривал дом. Я очень ясно представил выражение его лица. Он же съездил на остров Ёнчжондо, чтобы забрать мой сотовый, но уехал оттуда ни с чем. Человек, отправивший его туда, исчез. Все окна открыты, словно в дом вломилась толпа воров. Вся квартира сильно пропахла моющими средствами, запах которых, возможно, еще не до конца перебил запах крови. Я начал сожалеть, что не начал уборку с проветривания. Надо было поставить его под номером один. Из прихожей раздался настороженный голос Хэчжина.

– Ючжин!