Текст книги "Дурная кровь"

Колючие ветки приближались, грозя выколоть глаза. Лошади невыносимо медленно плыли по сугробам, высоко подбрасывая крупы.

«Не успеем», – понял охотник, когда зелёные иголки хлестнули его по щекам.

* * *

Деревня у озера всё-таки была. А вот озера уже не было.

Безымянный автор карты, с которой сверялся охотник, не напортачил. Но ни запаха печного дыма, ни проторенной стёжки, ни любопытных шумных собак, что обозначили бы правильно выбранную дорогу, путникам не встретилось. Потому что не только некогда прозрачный, идеально круглый водоём покрылся слоем вонючей тины, но и саму деревню словно усыпила, заболотила неведомая сила.

За ёлками закончилась зима. Её изгнал в лес едкий зелёный туман, клоками ползающий меж опустевших домов с распахнутыми ставнями. Забытые, уже никому не нужные вёдра валялись у колодца рядом с брошенным коромыслом, покрытые поблескивающей от влаги плесенью. Она, точно ослабевшее, голодное существо, тянула плети ростков к селению, выбиралась из колодца молочными пенками, захватывала власть над местом, некогда кипящим жизнью.

Верд замахнулся подстегнуть остановившуюся в недоумении Каурку, но опустил руку: шварги замерли по ту сторону деревьев, в царстве снега и льда, поскуливая, но не решаясь преследовать дальше. Видно, шварги умнее людей.

Санни позволил Кляче подозрительно принюхаться к величаво проплывающей мимо кляксе тумана, но в последний момент та попятилась и прижала уши.

– Где это мы? – Талла высунулась из-под плаща Верда, в который успела замотаться на ходу, как в кокон.

– Тебя спросить надо! – рыкнул охотник. – Кто верещал, что нам направо?

– Но помогло же, – легкомысленно пожала плечами колдунья, расстёгивая полушубок.

В тёплой гнилостной сырости пустой деревни сразу стало невыносимо жарко.

Служитель мизинцем осторожно отодвинул одну из веток, отгородивших их от погони. Послышался характерный лязг челюстей, Санни торопливо отдёрнул палец и на всякий случай заставил Клячу пройти ещё немного вперёд.

– Действительно помогло, – подтвердил он. – Шварги не суются дальше ёлок.

– А мы теперь из них не высунемся, – хмуро поддакнул Верд. – Куда? Дурная!

Ухватить Таллу за косу он не успел, так что девчонка легко соскользнула на землю и двинулась к домам, по большой дуге обходя островки тумана и плесени. Охотник обернулся на Санни в поисках поддержки, но нашёл лишь поспешно спрятанную улыбку.

– Сам такую завёл. – Служитель поджал губы, дескать, ничего он здесь не может поделать, спешился и отправился за колдуньей. Всё лучше, чем стоять меж двух зол, не понимая, которое из них зубастее. Да и утробное урчание за спиной – весомый довод поторопиться.

– Обоих придушу, – пообещал сам себе наёмник, вытирая оружие от крови шваргов и догоняя спутников. Не слишком старательно, чтобы вдруг не решили, что он признал их решение разумным.

Избы походили на провалившиеся рты мертвецов. Страшно заглянуть в качающуюся на одной уцелевшей петле дверь: ну как покажется внутри кто-то, кому место по ту сторону? Ну как поймёт, что его заметили? Ну как протянет зеленоватые руки, чтобы поймать, утащить любопытного туда, где не выдают секретов…

Верд не опускал меча. Ясно, что деревня вымерла. Ни птицы не встретилось по пути, ни мыши не скользнуло из-под ног; жабы, извечные жильцы болот, и те не водились здесь. Лишь туман ползал у порогов, как брошенный пёс, не понимающий, куда мог пропасть верный хозяин. Вымерла… Но охотник всё равно сжимал рукоять крепче, чем посреди поля брани, когда клинок летает из ладони в ладонь, предугадывая желания бойца.

Осторожничала и колдунья. Талла двигалась медленно, часто останавливаясь и прислушиваясь, иногда ощупывая кочку перед собой носком сапога и только потом ступая. Она прошла мимо стонущих от одиночества изб, не повернувшись, не поддавшись соблазну заглянуть внутрь, проверить, есть ли кто живой. И без того знала: никого. Благо и мёртвых не встретилось. Пока что.

Широкая деревенская дорога, вдоль которой, как ожидающие очереди на тот свет воины, выстроились хатки, вела к мосткам у озера. По ним, как по сломанной лестнице, взбиралась вонючая тина. Талла прикрыла нос рукавицей, Верд же только поморщился: чуял он вонь и прежде, но эта если и не худшая на свете, то определённо где-то в самом верху списка.

– Фониша какая, – прогундосил Санторий, так и эдак пытающийся повернуться, чтобы ветер относил запах в сторону. Но ветра тоже не было.

– Оно гниёт.

Колдунья ступила на мостки. Верд едва сдержался, чтобы не кинуться следом и не выволочь дурную из опасного места. Не пристало дёргаться из-за каждой девки… Только что ж она, ненормальная, никак не застынет на месте, словно нарочно пытаясь поскользнуться?!

– Плюхнешься – вытаскивать не стану. Сама там гнить будешь, – предупредил он, тем не менее придвигаясь ближе. Нет-нет, Верд не собирался, если что, спасать дурную. Просто тоже интересно, отчего всегда прозрачное и свежее лесное озерцо за считаные месяцы превратилось в откровенную падаль. Даже лягушки побрезговали икру метать, и мух нету.

Вот только, если мух нету, откуда это едва чутное жужжание? На самом краю слуха, почти неразличимое. Никто и внимания не обратил, один лишь Верд вспомнил, как не любил всегда сидеть у воды именно из-за доставучих слепней. И звук этот, однажды услышанный, становился невыносимо назойливым.

– Дурная, – позвал Верд.

– А? – Талла обернулась, опасно покачнувшись на ослизлых досках.

Они встретились взглядами и замолчали.

«Слышишь?» – безмолвно спрашивал Верд.

«Слышу», – тишиной отвечала колдунья.

– Ну чего вы? – не выдержал Санни. – Чего вылупились?

Он мотал головой от одного к другой, всё больше беспокоясь и придумывая ужасы, которых и в помине нету.

Талла опустила веки, покачала подбородком из стороны в сторону, будто танцевала под неслышную песню. А потом подхватила юбку и бегом бросилась вокруг озера.

– Там! Туда! – спотыкаясь, повторяла она. – Оттуда!

– Мы догоняем или убегаем?! – озирался в поисках опасности Санторий, не забывая как можно скорее перебирать ногами.

Верд бы с удовольствием ответил. Если бы знал сам.

Если в чьей-то власти взять жизненные силы из одного места и вложить их в другое, этот таинственный некто так и поступил.

Поодаль от остальных домов, на противоположном краю озера, стоял храм. Он давненько пустовал: проезжая этой дорогой в прошлый раз, Верд видел развалины с провалившейся крышей, к которым и близко не подходил никто из живых тогда селян. Должность служителя в маленькой деревеньке, спрятавшейся в лесу, не слишком-то хлебная. Видимо, потому обитель богов давно заброшена. Но это было тогда.

Сейчас же храм гудел, жужжал и чирикал. Его, словно коконом, обволакивал рой мух; от одной покосившейся башенки к другой сновали быстрые синицы; на камнях, выпавших из кладки, деловито восседала сорока. Зелёный туман боязливо обходил руины стороной, как только что обходила его самого колдунья.

Но эти проклятые мухи!

Жужжание ввинчивалось в уши, щекотало под волосами. Ещё на подходе Верду начало казаться, что проклятые твари забрались в ноздри, под язык, лезут в глаза, а он, словно навечно выпучившийся на небо мертвец, даже не может согнать их.

Они гудели и переругивались, сплетая жужжание в похоронную песню, оплакивая деревню вместо людей.

Предрассветный час – самый тёмный. Он не даёт поверить, что до первых лучей солнца осталось совсем немного, из последних сил борется за царство темноты и пытается лишить надежды, удержать во мраке хоть кого-то, бьётся и визжит.

Как бьются и визжат шварги, обежавшие поляну с озерцом вдоль елового частокола, унюхавшие ускользнувшую добычу теперь уже с этой стороны. Их жёлтые глаза мелькали меж ветвей, но твари не могли переступить невидимую границу. Вот только и трём растерянным людям тоже деваться некуда.

– Боги свидетели, я бы очень не хотел нести дурные вести… – начал Санторий, требовательно дёргая Верда за рукав.

– Я тоже их вижу. – Охотник, не отводя взгляда от зарослей, выдернул руку.

– Да, – замялся служитель, – и я вижу. Вот только весть, пожалуй, ещё хуже.

Хуже шваргов? Наёмник повернулся, чтобы лаконично предложить Санни провести с хищниками переговоры, чтобы убедиться в том, что весть дурнее придумать сложно. Но на этот раз едкие слова пришлось проглотить. Потому что почуявший Таллу туман поднимался из озера и, вытянувшись тонкой полосой, полз берегом по её следу. А за ним, у домов, клубилось огромное зеленоватое облако. Точно живая ненасытная плесень, оно бурлило, ворчало и двигалось, прижимая троицу к деревьям, за которыми замерла в ожидании стая.

– Опусти меч, – тихо попросила Талла, касаясь ладони охотника.

Треугольные метки, тщательно замотанные повязками после ночной беседы с колдуньей, вспыхнули и нагрелись. Верду на мгновение почудился запах палёной плоти. Он порывисто отодвинулся, не позволяя собой командовать. Ещё и сместился ближе к наступающему живому дыму. Вот ещё!

– Верд, – встрял Санторий.

Охотник молча покосился на них через плечо и одарил уничижительным взглядом.

– Пожалуйста… – Синие глаза колдуньи походили на чистые, незамутнённые озёра. Именно такой когда-то была ныне гниющая вонючая гладь. И Верду очень-очень не хотелось, чтобы одно соприкоснулось с другим. – Ты не можешь.

– Представь себе, дурная, я очень даже могу! – Наёмник демонстративно крутанул клинок.

– Милостивые боги, одарите этого неразумного… этого придурочного, – поправился Санторий, но, подумав, изменил молитву снова: – Одарите этого полного идиота хоть толикой рассудка! Он собрался сражаться с туманом, благодетели! Неужто, когда вы раздавали доблесть, этому мужу досталось так много, что на разум не хватило места?

– Шёл бы ты вместе со своими богами, – посоветовал охотник, но ругаться не стал и закончил деловито: – В храм.

– Шёл бы ты сам… – начал Санни полным смирения голосом, не успев перестроиться после обращения к небесным покровителям, но внезапно его осенило: – Шёл бы ты сам! Сам, Верд!

Первой осознав сказанное, Талла аж подпрыгнула от восторга:

– Точно! Верд, иди! Иди, куда Санни послал!

– Да ну вас! – обиделся охотник. Он тут, между прочим, на смертельную битву настраивается, а эти зубоскалы ещё и издеваются!

Одно наёмник усвоил точно: если колдунья что-то вбила в голову, она достанет всех вокруг, но от своего не отступится. Талла повисла на его плече, вторым завладел Санторий, и вместе они принялись теснить Верда в сторону развалин.

– Туман! Смотри, туман! – запыхавшись от приложенных усилий, пыталась объяснить девчонка.

Санторий перемежал ругательства с молитвами и тоже всё пытался указать охотнику на камни священного здания.

Дошло до Верда до обидного поздно. Туман обходил храм стороной! Заползающий с боков, облизывающий влажные кочки, оставляющий за собой тропу из плесени, он всё равно не касался развалин! Ни на едином камне не переливалась зелень, даже капли росы не появлялись на них!

Охотник в последний раз скривился, глядя на рой безостановочно жужжащих мух, сдержался, чтобы не протереть глаза, убеждаясь, что в них ещё не успели отложить личинки проклятые насекомые, зажмурился и позволил втолкнуть себя в остатки храмовых дверей.

Глава 7
Слуга богов

– Я, конечно, всегда верил в небесных покровителей, но сейчас думаю, что недостаточно…

Санторий в трепете остановился и всерьёз подумал, что не мешало бы упасть ниц. Из провалов в крыше тёк солнечный свет. Причём, вопреки всем возможным законам, не холодные зимние лучики, а медовые струи, какие ласково припекают макушки только в июле. По выщербленным стенам взбирались цветущие вьюнки, у которых мелькали пузатые пчёлы. Птицы щебетали с таким усердием, точно вломившаяся троица явилась проконтролировать качество их пения. Бессчётное количество насекомых, расправив крылышки, грелись на позолоченных солнцем камнях. И только арки многочисленных входов, заглатывающие друг друга, уводили взгляд в тёмное, таинственное и пустынное брюхо строения.

– Шварги тебя… – начал Верд, уронив челюсть, но вовремя вспомнил, что он невозмутим и циничен, и проглотил ругательства.

– Ой, смотрите! Солнышко! – Талла прильнула к стене и доложила: – Тёплая!

Санторий, не оборачиваясь, нащупал выступ у входа и опустился на него с видом человека, который мог бы рухнуть и прямо на землю.

– Снаружи солнце едва всходит, – слабым голосом проговорил он. – А здесь… – дрожащий палец указал на дыру в кровле, – здесь висит в том месте, где ему полагалось бы быть летом…

– И греет! – добавила Талла, по-кошачьи жмурясь и потягиваясь. Полушубок она скинула сразу же, так что свободные рукава рубахи соскользнули, обнажая хрупкие запястья. Верду стоило немалых усилий не стиснуть одно из них и не дёрнуть девку в тень, а то и накрыть сверху плащом: мало ли кто увидит?

Наёмник прикинул, как хорошо было бы оказаться в каком-нибудь привычном и спокойном месте. В дешёвой ночлежке, где засовы на двери скорее приглашение, чем запор от ушлых соседей, жадных до чужих кошельков; в тёмном переулке, где из-за угла может сначала показаться острие ножа, а потом уже фигура в неприметной одёже; посреди пьяной драки в харчевне, где невиновным прилетает едва ли не больше, чем зачинщикам; на поле брани, в конце концов! Лишь бы подальше от этого забытого людьми и богами храма, запертого в куске лета, как комар в смоле. И Верду совсем-совсем не хотелось думать, что глупой троице тоже не выбраться из вязкой липкой массы…

– Да иди ты, – отмахнулся он от Каурки, ткнувшейся мордой в ухо.

В отличие от людей, лошади восприняли внезапную смену времён года более чем благосклонно. Кляча уже вовсю жевала, наслаждаясь свежей зеленью и фыркая на встревоженно жужжащих мух, Каурка же ни с того ни с сего прониклась ответственностью боевого скакуна и норовила поддержать хозяина.

Санторий лепетал молитвы, перескакивая с благодарственной на обеденную и обратно:

– Всемогущие покровители, благословите неразумных детей своих, что оказались на этом столе…

– Санни! – не в первый раз гаркнул охотник. Служитель растерянно вскочил и сразу плюхнулся обратно. – Я сказал, надо проверить развалины. Наверняка какая-нибудь ещё дрянь… А ты куда?! Стой, дурная!

Перехватить Таллу удалось далеко не сразу. Девчонка сучила руками-ногами и порывалась первой отправиться на разведку.

– Интересно же! Ну чего ты? Верд, поставь меня! Если бы кто-то хотел нас скушать, он бы…

– Он бы подождал, пока сумасшедшая девка останется одна, и косточек бы от неё не оставил!

– А вот и оставил бы! Во мне костей много, всё сразу не съесть!

– Сиди смирно, сказал!

– Ты на лошадок погляди! Было б тут что страшное, они бы мигом почуяли! Правда, Каурушка?

Окликнутая лошадь повернулась на звук. Из угла её рта свисала гроздь вьюнка, подрагивающая в такт скрежету зубов.

– Да уж, сторож – лучше не придумать! Санни, чтоб тебя! Прекрати биться лбом о камни!

– О святые камни! – подметил служитель.

– И пригляди за этой ненормальной.

Извивающееся тело колдуньи перекочевало из крепких рук наёмника в менее крепкие руки служителя и сразу же ожидаемо освободилось.

– Я с тобой пойду!

– Сказал бы я, куда ты пойдёшь…

– Куда? – тут же заинтересовалась Талла. – Я схожу!

Охотник малодушно попытался присоединиться к битию головой о стену. В поисках путей отступления он осторожно высунулся за дверь. Холодный, мокрый, плесневелый туман сгущался в кольцо. Ни прорехи, ни щёлочки, чтобы мог проскочить человек или хотя бы тощая мелкая колдунья. Да и куда? Там, где туман таял и впитывался в землю болотистыми зеленоватыми каплями, начинался частокол из ёлок. С ближайших ветвей стекали мутные капли, дальние же гнулись под тяжестью снега. А белые комья то и дело срывались и падали вниз, задетые костлявым рыжеватым хвостом.

Никуда не деться. Никак не сбежать. Лишь сидеть в храме, по нелепой случайности отпугивающем неприятеля, и вторить молитве Санни.

– Ну как там? – Талла попыталась выглянуть из-за плеча охотника, но тот оттеснил её назад.

– Ждём, – кратко прокомментировал он ситуацию, хотя куда ближе к истине было бы «гадимся от страха» или «орём, призывая помощь».

Наёмник собирался в одиночку исследовать развалины в поисках того, что хочет их убить или может спасти. Шансы найти что первое, что второе не слишком-то велики, но чуйка не позволяла расслабиться и ждать, пока боги соизволят откликнуться. И хоть Верд очень не любил компанию, оставить спутников без присмотра тоже не мог. Поэтому побарабанил пальцами по рукояти клинка и скомандовал:

– Пошли. Да не беги ты вперёд, дурная!

Ни один из раскрывающих перед ними пасть залов не пустовал. В них шуршали мыши, сновали пичуги, один раз Верд хотел прижать сапогом наглого зайца, чтобы потом, если осада затянется, сварить похлёбку. Но Талла повисла у него на плече, категорично требуя «зайку не трогать». Охотник стиснул зубы, но ругаться не стал. В конце концов, если вся живность из окрестностей деревни, как и они втроём, спряталась внутри храма, она уже не убежит. Не съедят ушастого сегодня, съедят через неделю. И там уже сама колдунья небось, забыв про былую доброжелательность, вопьётся в зверя зубами.

Одним богам известно, сколько путникам здесь прятаться. Вон они, ухмыляются с остатков осыпавшихся фресок, подглядывают сквозь слои пыли с барельефов.

Смеются. А чего бы и не смеяться? Правда что, шутка – лучше не придумать!

Их – трое. Всемогущих покровителей рода людского. Бог с Ножом, Бог с Ключом и Богиня с Котлом. Их навечно заключили в этом храме, в рисунках на стенах, в лепнине и узоре камней. И они отомстили: заманили в ловушку троих проходимцев, точно в кривом зеркале отражающих три дара, что принесли благодетели на землю!

Верд с мечом. Не защитник, как завещал старший брат из благословенной Троицы. Не праведный и честный, готовый грудью встать за семью. А наёмник, лжец и убийца.

Санни, служитель Трёх Богов и одновременно насмешка над ними. Не хранитель обители, не радушный хозяин, каким предстал когда-то средний брат, принесший Ключ от первого дома. Нет, Санторий – разочаровавшийся, бросивший кров и предавший друзей… друга трус.

И Талла. Добрая, нежная, заботливая… Казалось бы, единственная, достойная божественного дара. Дара, что создала младшая из благодетелей, – Котла. Последователи Троих верят, что богиня одарила им первую семью, дабы голод более никогда не мучил людей. Людей… Но колдунья – не человек. Она – ошибка, существо, которого боги не создавали. Дар, которым не наделяли смертных. Случайность, свидетельство того, что даже Трое не всемогущи!

Боги ненавидят дурных. Колдовство неугодно, противно им. Так издревле повелось. А потому Талла тоже насмешка. Они втроём – плевок в лица Всемогущих. Так не для того ли высшие силы заперли их в храме, чтобы раз и навсегда вырвать занозу?

– Санни!

– Ась?

Служитель вздрогнул, словно кто-то огрел его по затылку. Палец его так и замер на щербатом куске мозаики, изображающей троицу покровителей, впервые спустившихся с небес. Узор заканчивался вытянутыми дланями богини, передающей Котёл оборванным, грязным и беспомощным смертным. Но в полной мере оценить творение искусника, посягнувшего на изображение ликов богов, не удавалось: часть фрески, изображающая людей, осыпалась туда, где и место выродкам земли – к ногам смотрящего. Санторий случайно ступил в кучку каменной крошки, принятую им за мусор, и теперь безучастно таращился вниз. Ну как сверкнёт молния, чтобы поразить святотатца в самое темя? Но тучи не сгущались, а лысинку идиллически припекало солнце.

– Что замер истуканом?

Санни вздрогнул, отнял палец от фрески, а потом вдруг уронил голову и беспомощно прижался к мозаике лбом.

– Это всё из-за меня, Верд, – прошептал он.

Охотник закатил глаза и, не тратя даром время, влепил приятелю подзатыльник. От удара отлетело ещё несколько деталей панно, но Санторий и не подумал приходить в себя. Напротив, войдя во вкус, ещё разок тюкнулся, уже добровольно, и горестно повторил:

– Это моя вина, понимаете? Из-за меня вы здесь оказались!

Колдунья открыла рот, чтобы успокоить служителя, но не сумела сразу найти слов, поэтому всунула ладонь между челом Санни и стенкой, временно назначенной пыточным инструментом. Бросила на Верда вопросительный взгляд, но тот лишь скривился, отчего перечёркивающий губы шрам стал напоминать едкую усмешку:

– У него бывает. Пострадает маленько и дальше пойдёт.

Служитель осуждающе всхлипнул, но прерывать экзекуцию не стал.

– Он же череп расквасит! – обеспокоилась Талла. – И картинку испортит. А она красивая…

Последнее убедило Сантория больше, чем могли бы уговоры и утешения. Он оценил свежие повреждения и сдвинулся чуть правее, но лишь для того, чтобы гулко боднуть камни, имеющие чуть меньшую культурную ценность.

– Покарайте же меня, о справедливые боги!

– Их пока дождёшься… Давай лучше я тебя покараю. Прямо сейчас, а? – предложил Верд, ударяя кулаком по ладони и едва заметно ухмыляясь.

Санни воспринял предложение буквально. Он рванул кожух на груди и с готовностью плюхнулся на колени перед наёмником. Чтобы не возникло недоразумений, направил остриё меча себе в основание шеи:

– Давай! Я заслужил, друг мой! Мы оба знаем, что заслужил! Так окончи же мои страдания и принеси жертву благодетелям!

Санторий зажмурился, но, ощутив, что клинок ослабляет нажим, приоткрыл один глаз и вцепился в оружие, норовя нанизаться на него самостоятельно, если приятель не проявит инициативу.

– Лучше я тебе просто в морду дам! – скрывая беспокойство, буркнул Верд.

– Окончи мои мучения, друг! Давай же!

Не понимая, кого от кого спасать, Талла вопросительно подняла руку:

– Простите, пожалуйста, а нам обязательно кого-то убивать?

– Да! – возопил служитель.

– Нет, – брякнул охотник. – Но, если продолжит нарываться, я передумаю.

– Не смей убирать меч, Верд! Я знаю, ты давно хочешь мне отомстить, так сделай это наконец! Верд! Верд!!!

– Да пошёл ты!

На всякий случай он отодвинулся, озираясь в поисках колонны, за которой можно было бы спрятаться от полоумного. Но Санторий не отставал, на четвереньках загоняя палача:

– Это моя вина! Я лицемер! Столько лет выдавал себя за праведного служителя, а сам лишь искал хлебную должность и тёплое местечко! Боги разгневались на меня!

– А не слишком ли много ты о себе мнишь, друже? Боги разгневались на одного придурка и устроили целое представление, – охотник обвёл своды волшебного храма, – вместо того чтобы просто уронить тебе на голову ночной горшок?

Санни заколебался, но продолжил с ещё большим энтузиазмом:

– Они хотели, чтобы я осознал! Во мне не осталось веры, а я смел оправдывать свои поступки их именем! Теперь из-за меня все в беде! Убей же глупца и освободи себя и невинную девочку…

Прозвучал глухой удар. Санторий расплылся в блаженной улыбке и завалился навзничь.

– Простите, пожалуйста, – смутилась Талла, пряча камень за спину.

Верд молча поднял ладонь, позволяя колдунье шлёпнуть по ней.

– Санни у нас очень впечатлительный, – пояснил охотник странное поведение служителя.

– Очень, – подтвердила дурная. – Помоги устроить его поудобнее. Надо полечить, а то вдруг я слишком сильно стукнула. Да и шварги Санни, бедного, совсем исцарапали.

Признаться, Верд думал, что, напротив, можно было и посильнее приложить. Но спорить не стал. Лишь недовольно сопел и всматривался в темноту, свернувшуюся клубком за аркой, что вела в соседний зал.

Колдунья знала своё дело. Её бледные пальцы сияли звёздным светом, касаясь укусов и ссадин. Санторий в чувство не приходил, но всё больше напоминал спящего, а не вырубленного метким ударом. Морщины на его высоком лбу разгладились, а мука, кривившая губы в истерике, совсем стёрлась. Серьёзных ранений у служителя не нашлось, хоть девушка и очень внимательно искала. Верд даже ревниво рыкнул, когда она принялась расстёгивать на больном рубашку.

– Теперь ты, – повернулась она наконец к охотнику.

– Я в порядке, – заупрямился тот.

– Ага, и именно поэтому левую руку баюкаешь и плащом прикрываешь. Давай уже. Санни всё равно не видит.

Глупая колдунья! Решила, что Верд прячет распоротый локоть от Сантория! В былые годы служитель и не такие раны презрительно звал «больками». А вот девчонка могла перепугаться. Потому Верд втихаря замотался обрывком рукава в надежде, что чудесное событие вытеснит из белокурой головки алую пасть шварга, готовую сомкнуться на её бедре. Хорошо бы сначала пройти целиком храм, а потом уже устраивать привал и врачеваться. Но что уж… Санни наделал столько шуму, что, прячься кто-то в развалинах, уже сотню раз бы заметил гостей.

Охотник попытался развязать грубый узел на повязке, но тот намок от крови и не поддавался.

– Дай.

Талла заставила его присесть рядом с похрапывающим телом слуги богов. Верд заранее закатил глаза: вот увидит девка кровь, сразу заохает, заахает. Ещё её и откачивать придётся. Но колдунья и бровью не повела. Наклонилась к ране, низко-низко. Вот диво! В храме теплынь, какая не каждое лето случается, а по коже от лёгкого дыхания мурашки побежали… Да какие, к шваргам, мурашки, когда огрубевшие руки порезов не замечают! Вон, от запястья до плеча исполосованы шрамами… Ан нет, чутно. Щекотно. И сладко до боли. Она зубами подцепила узел и распустила повязки.

– Говорил же, в порядке, – глядя в сторону, проворчал наёмник.

– Всё одно Санни без присмотра не оставим. Так что ж не поправить, пока ждём. – Губы колдуньи дрогнули невесть из-за чего, синие глаза-озёра сверкнули хитрецой ледяного омута. Она легко, словно пёрышком, провела пальцем по предплечью охотника, повторяя узор выпирающей жилы.

– Ну чего копаешься? – попытался Верд отнять руку, но колдунья держала крепко. – Перетянуть тряпицей, и ладно.

Кожу точно кололи. Ледяными, тонкими, крошащимися иглами, ныряющими сквозь плоть в самую кровь. Должно быть больно. Всегда должно быть больно: наёмник привык к этому. За крепкие мышцы платишь дрожью в коленях; за хорошую драку – ноющей челюстью; за ночь с продажной бабой – отвращением к себе и опустошением.

В этот раз боли не было. Ледяные иглы щекотали, сновали туда-сюда. Они собирались в стайки прозрачных рыбок, живой нитью оплетали руку, от кости и до кончиков вставших дыбом волосков.

Дурная! Ну точно дурная! Потому не любят их люди, потому не знаются соседи. Бросишь один случайный взгляд – и не отвернуться уже. Обманет, закружит, вонзит жало под ребро, ровно паучиха, и выпьет до капли всё, чем был ты когда-то, вытянет по серебряной нити, что обвила десницу, вместе с болью и хворью, прошлое, каким бы оно ни было, и настоящее. А то и будущее захватит, заколдует так, что жизнь станет не мила без колдуньи…

Кокон серебряного света оплёл локоть, сделав похожим на окуклившуюся гусеницу. И из него, как нить из пряжи, тянулась к тонким пальцам звёздная дорожка, наматывалась, как на веретено, отражалась в синих очах-озёрах и таяла. Исчезала, забирая с собой увечье.

– Почему Санни сказал, что ты хочешь отомстить? – нахмурилась Талла. Руки её порхали, как птицы по заброшенному храму, а Верд и уйти не мог, захваченный волшебным искрящимся поводком.

– Потому что у нас было прошлое.

Санни вздрогнул во сне, перебрал ногами, как если бы пытался убежать от невидимого врага.

– И поэтому вы больше не друзья?

– Не думаю, что мы были ими когда-то…

Были. Лучшими друзьями были! Но выдавить это Верд не мог. Потому что «были» – это и правда о прошлом.

– Ему очень стыдно. Прошлое гложет Сантория не меньше, чем тебя. – Лёгкие пальцы успокаивающе скользили по коже, гладили, баюкали. Оттого охотник не сразу понял, что девка лезет куда не следует.

– Не твоего ума дело.

– А что же тогда моего?

– Бабы, – раздражённо буркнул Верд, отгоняя сонное наваждение магии. – Носки бы вязала. Или что там вас заботит…

Талла покатилась со смеху, взметнув сноп серебристых искр из ладоней.

– Носки-и-и-и?! Верд, а ты свяжешь мне носки? Вот если я, например, кого-нибудь мечом, – она щёлкнула ногтем по округлой рукояти и тут же болезненно ойкнула, точно ошпарилась, – порубаю, ты мне носки свяжешь?

Охотник необычайно ярко представил эту картину. И мягкое кресло, и кота на коленях (как же без кота?!), и камин, как в благородных домах, и себя самого: в съехавших на кончик носа очках, прикусившего язык от усердия и наматывающего пряжу на заржавевшие от безделья ножны.

– Отстань, – только и сумел выдавить он, чтобы ненароком не присоединиться к веселью.

Но очаровательное мелодичное хихиканье Таллы прекратилось и без строгого приказа. Колдунья нахмурилась и поднесла к глазам истончающуюся серебристую нить, что тянулась от руки Верда. Волшебство сделало своё дело, залечило рану, а потому тускнело, таяло весенней паутинкой и осыпалось звёздной пылью. Однако дурной что-то не нравилось. Она понюхала, поймала на язык последние затухающие искры и задумчиво хмыкнула.

Охотник проверил, работают ли мышцы: ни рези, ни крови. Рука сгибалась-разгибалась, словно он дал ей неделю отдыха, от раны не осталось и следа. Но колдунья недовольно пыхтела.

– Получилось, – осторожно заметил Верд.

Талла равнодушно отозвалась:

– Я знаю.

И то правда. Не впервой колдунья призывает магию. Это для наёмника волшебство – неземное чудо, о каком вспоминаешь до глубокой старости. Дурная небось через день забудет, как сверкающие дорожки света соединяли их, как щекотали кожу ледяные иголки, как добегали до самого сердца мурашки от её дыхания… Она и не вспомнит. Она и не заметила.

– Там. – Талла поднялась во весь рост и указала в темноту соседнего зала. Не отрывая взгляда, перешагнула через Сантория и пошла.

– Что там? Да стой ты! Дурная!

На ходу поправляя остатки оборванного рукава и обнажая меч, Верд поспешил за ней. А спешить пришлось о-го-го как! Колдунья шла по ямам и корягам, по камням и обломкам досок, аки по ровному мраморному полу. Ни разу не запнулась, не посмотрела под ноги, не повернулась на пролетающих у самого лица птиц.

Верд же, напротив, успевал и спотыкаться, и ругаться на мельтешащих насекомых, и озираться в поисках неприятеля. Колдунья всё шла, словно рядом не было никого. Словно никто, кто был рядом, не имел значения.

Один зал, заполненный гулким жужжанием, второй, в котором каменные своды всё больше уступали молодой поросли, успевшей подняться выше колена.

Алтарь. Маленькая комнатушка в дальней части храма и вместе с тем его сердце. Талла остановилась у покосившейся дверцы, беспомощно обернулась на охотника:

– Там что-то есть, – и потянулась к ручке.

– Не трожь!

Верд успел перехватить дурную, дёрнуть в сторону, чтобы не совалась куда ни попадя. Если уж кому и проверять, что за неведомый враг затаился в тёмном углу, то ему, а не глупой наивной девчонке. Тяжёлая мозолистая ладонь толкнула створку, сверкнуло отражение серебра на клинке…