Текст книги "Аир. Хозяин болота"

– Поднимай! – тут же заорал Нор. Ему, старосте, не хотелось, чтобы из реки вынули утопника, а значит, следовало поторопиться.

Потянули сразу же. Десяток дюжих мужиков единым махом вцепились в веревку, клетка пошла наверх… Для Брана же мгновения показались вечностью, а испытание пыткой.

Черные ленты скользнули сквозь прутья его клетушки, свились змеиными кольцами. Вот-вот укусят, пустят яд в кровь… Бран проломил бы рассохшееся дерево ловушки, да со страху так завизжал, что растерял весь запас воздуха. Он бездумно тянул к себе веревку с берега, а когда она кончилась, окончательно убедился: сейчас встанет пред Огненными вратами. Его бросили в реку, утопили и, насмехаясь, кинули следом спасительный колокольчик.

Так думал кузнец, с перепугу не соображая, что клетка уже идет вверх. Ему-то казалось, что приближающийся солнечный круг – это огненный вход на тот свет. А черные щупы оплетали его, разливая по телу холод куда страшнее того, которым встретила река. Ласковые убаюкивающие прикосновения сковывали, лишали рассудка.

«Глотни водицы, добрый молодец! Глотни да засыпай. Не будет ни боли, ни страха, одна тишина. Прорастешь ты зеленой травой, станешь смотреть в небо и любоваться далекими птицами… Это ли не счастье?»

Ужас уступал место тупому безволию. Кровь в жилах загустела, утратила ток, словно застоявшаяся, гнилая вода. Бран безразлично смотрел, как его оплетает страшное и черное, как оно захлестывает удавкой горло, как щупы червями заползают в уши и глаза.

– Подним-а-а-а-ай! – донесся издалека голос, вроде бы знакомый.

А следом другие:

– Сы́ночка! Родной!

– Живой!

– Тяни, тяни!

Когда кузнеца выволокли на сушу и под руки достали из клетушки, его колотила крупная дрожь. Бран молчал и ошалело оглядывался, не узнавая никого вокруг. Про вторую же клетку, с чужаком, вовсе забыли. Если бы не Ива, перекрывшая криком общий гомон и одна взявшаяся ее тянуть, могли бы и так бросить. Староста подозвал набольших, о чем-то негромко с ними перемолвился. Огладил седую бороду и нехотя прокряхтел:

– Боги свершили суд. Кузнец Бран, ты признан повинным в том, что надругался над дочерью торговца Крепа.

– Да будь ты проклята, девка! – заверещала Прина.

Она рванула бы выдирать Иве позеленевшие волосы, но не решалась выпустить из объятий обмякшего сына. Краска схлынула с лица женщины: эдакий позор! Сын – насильник! Да не пойманный с поличным, а обвиненный какой-то тварью! Луг смущенно топтался рядом, порываясь коснуться плеча жены. Он тоже косился на Иву недобро.

Староста вразвалочку приблизился к Брану, заглянул в обезумевшие глаза, пощупал ледяной лоб и смягчился:

– Однако ж покуда ты, Прина, сына не выходишь, мы его из деревни не погоним. Пущай отогреется, в себя придет… Соберется как подобает. А там ужо уходит за околицу.

Ежели несчастную мать его слова и утешили, виду она не подала. Она все так же баюкала сына и призывала отца Небо наказать клеветницу, да так, чтобы мать с отцом поклялись забыть имя Ивы.

Оправданная же девица стояла рядом, не в силах возразить: она и правда лишила мать любимого чада. Теперь кузнецу не место в деревне, теперь ждут его позор и изгнание. Не лучше ли было промолчать да покориться родительской воле? Ива размяла запястья, на которых прятала синяки после урожайной ночи, посмотрела на Аира, выпущенного из клетки и с молчаливым достоинством натягивавшего на мокрое тело одежу.

Нет, не лучше. Не только за себя она сегодня приняла позор, но и за всех тех девок, которых мог еще сневолить кузнец. За всех тех, кому задрали подол и у кого недостало мочи признаться.

Ива до крови закусила губу, чтобы не пустить горькие слезы. Теперь и ей проходу не дадут, и матери с отцом. Но пока деревенские, шумя и переговариваясь, не покинули берег, пока Прина и Луг не увели сына, пока Лелея и Креп, укоризненно покачав головами, не последовали за толпой, Ива стояла, гордо выпрямившись. И только после того, как клюквинчане скрылись из виду, села и заплакала.

* * *

После осуждающих перешептываний, все еще шуршавших в ушах, его голос показался ласковым. Ива подняла голову: она и забыла, что осталась на берегу не одна! Чужак… Тот, кто назвался Аиром, не отправился обратно в деревню. Он все так же стоял рядом, небрежно закинув на плечо рубаху в расплывающихся пятнах влаги.

– Что?

– Спрашиваю, долго ли рыдать будешь, – повторил заступник.

Спохватившись, девушка вскочила и отвесила низкий поклон, мазнув кончиками пальцев по мосткам.

– Спасибо тебе, Аир. Ты за меня заступился, не побоявшись ни людей, ни богов…

– Людей я не боюсь уже очень давно. А богам и подавно никогда не уступал.

Ива не спешила разгибаться. И не потому только, что честь честью благодарила молодца, еще и оттого, что глядеть ему в лицо страшилась.

– Чем могу отплатить тебе?

Смех снова показался карканьем. Так смеется тот, кто давно забыл, как это делать. Аир присел на корточки, подцепил пальцами ее подбородок и встал, заставляя и девушку выпрямиться.

– Подумай хорошенько, какой подарок пришелся бы мне по нраву.

Ива смотрела в зеленые глаза – и узнавала. Узнавала – и не верила. Не могло такого случиться, чтобы Хозяин болота обратился человеком и явился за нею в деревню! Или может?

– Того не ведаю…

Узкие губы искривились в ядовитой ухмылке.

– Не ведаешь. Ну что же, тогда отблагодари…

Он вроде и задумался, но все казалось, заранее знает ответ.

– Чем?

Горло у девушки сдавило: какой награды может пожелать чужой человек? Уж не той ли, какую обычно шутливо требуют парни с девок? Однако ж Аир на клюквинчанских молодцев походил меньше, чем ворон на петуха. Он и попросил не того, о чем не преминул бы любой другой на его месте:

– Сшей мне рубаху.

– Рубаху?

– Рубаху, – кивнул заступник. – С вышивкой. Такую, чтоб на свадьбу не стыдно надеть.

Ива невольно засмотрелась на его обнаженные плечи, на грудь, на впалый живот… Рубаху… И внезапно робко, пока еще сама не уверенная, что имеет на то право, улыбнулась:

– Будет тебе рубаха. Только если…

Угольная бровь изогнулась: неужто ты, девка, условия ставить вздумала?

– Только если скажешь, какого ты роду-племени, – торопливо закончила девушка. – Как же вышивку делать, если не знать?

– Нет у меня ни роду, ни племени, – бессильно развел руками чужак. – Вышей свои родовые знаки, девица. Небось в том беды не будет.

Что ж, беды в том и правда не будет. На рубахах женихов невесты испокон веку чередовали вышивку своего рода и рода милого. В семье Ивы то были лягушки. Их она могла бы вписать в узор с изображением молота, принятого в роду Брана. Когда-то она представляла этот рисунок со сладким трепетом, переносила угольком на лоскуток ткани. Ныне же…

– Пригласишь мерки-то снять? – со странным трепетом спросил тот, кто назвался Аиром.

– Отчего же не пригласить. Придешь?

Он медленно и глубоко втянул воздух, ноздри хищно шевельнулись.

– Приду.

Со стороны леса потянуло холодом. Верно, ветер донес… Ива поежилась и, решившись, спросила:

– Кто ты, чужой человек?

Хитрец нипочем сам бы не признался, так почему бы не спросить напрямую: ты ли, мол, Хозяин болота?

Аир коснулся ее щеки, и холод пробрал Иву до самых пят. Улепетнуть бы не задумываясь, да ноги приросли к месту…

– Я тот, кто явился тебе в заступники. Ты разве не звала?

Глава 7
Враки

Течение реки замедлилось и через седмицу почти пропало. Некогда буйная Ключинка захирела, проросла тиной и камышами. Вода позеленела, да так, что бабы не могли постирать на берегу белье – все выходило в грязных разводах.

– Недóбро… – тянули старухи.

Приходил и Нор. Он с умным видом прошелся вдоль Ключинки, покидал в реку камешки и покачал седой головой.

– Заболотела, – пояснил он явившемуся с ним сыну, будто и так не было ясно.

Отчего вдруг полная звенящих ключей речушка потеряла всякую волю к движению, он тоже не понимал. Но лицо следовало держать. Поэтому староста велел парням повыкорчевывать поросль да отчерпать ведрами ряску.

Покуда муть не вернулась в русло, девки высыпали из деревни с полными корытами стирки. Среди прочих была и Ива. Однако подле нее никто не сидел, не хихикал, валяя белье по камням, не брызгался водой и остатками мыльнянки. Все косились на нее, не рискуя осуждать в голос, но не желая и водиться. Каждая слышала, как Ива перед всей деревней отдала себя Хозяину болота. А зеленые волосы, которые охальница не слишком-то старательно прятала под платком, ажно кричали, что нечисть приняла подношение. Ну и как с такой задружишься? Сразу ясно, что бед не оберешься с нею рядом!

Ива склонилась к воде, стараясь не смотреть по сторонам, и полоскала рубаху. Пальцы, прежде чуткие к холоду, не немели. Напротив, река казалась ей парным молоком, хотя девки вокруг и визжали, когда обливали друг дружку.

Притопив рубаху, девушка закрыла глаза. Едва чутное течение обласкивало ладони, редкая поросль щекотала кожу – сердцу радостно! Точно кто-то утешающе гладит руку: не бойся, не одна ты! Никто боле не обидит!

Вот щекотнула плавником рыбешка – Ива вздрогнула, испугавшись, и распахнула глаза. Вот взбаламутился ил на дне. Вот мелькнула кляксой расплывшаяся тень. А вот что-то сверкает зеленью, подмигивает среди водорослей. Девушка вгляделась. Вроде уже не один огонек, а два. А если согнуться еще немного, то кажется, что среди обломанных камышей кто-то спрятался.

Ива свесилась с берега. Прядь зеленых волос выбилась из-под платка и мазнула по поверхности воды. А тот, кто смотрел снизу, повторил движение, приподнялся, глядя в ответ отражением. Да только отражение обыкновенно рисует того, кто глядит в стекло, а ныне же, как в вечёрных гаданиях, Ива видела по ту сторону тонкой границы жениха. Хозяин болота словно бы стоял под водой, а словно и нет. Он был частью этой реки, тело его колыхалось с нею вместе. Кинь камень – расплывется расходящимися кругами. Девка обмерла. Схватит? Утащит?

– Кто ты? – неслышно шевельнул губами Хозяин болота.

Ива ажно хихикнула:

– Неужто не знаешь?

Он мотнул головой, словно невеста неправду молвила. Коснулся рук Ивы, все еще державших под водой рубаху. Девица от неожиданности разжала пальцы, и тельник поплыл вниз по течению белокрылой птицей. Но Ива и не заметила. Она склонилась к болотнику, почти касаясь губами воды. Как не склониться? Зеленые глаза заманивали на глубину, обещали открыть неведомое. Тянул ли ее к себе Хозяин болота, или Ива сама вот-вот и ринулась бы в Ключинку?

– Ты – она? – с надеждой спросил мужчина.

Он переплел свои пальцы с ее. Всмотрелся, силясь найти что-то важное в облике девушки.

– Кого ты ищешь? – прошептала Ива. – Кто нужен тебе, владыка топей?

Не то мужчина горестно искривил рот, не то укрывшееся тучкой солнце пустило неудачный блик.

– Не она… Она бы знала.

Иве стало горько. Сейчас Хозяин не выглядел чудищем, каким впервые предстал перед нею. Быть может, потому что стоял светлый день, а вода в реке была почти прозрачна, не чета черному болоту?

– Чем утешить тебя? Как обогреть?

– Утешить… – прошелестел Хозяин в ответ. – Утешить… – Глаза его потемнели, из них вязкими каплями потекло черное и страшное, уносимое стремниной дальше. И там, где пролегали черные полосы, начинало тянуть гнилью. Хозяин жутко улыбнулся. – Я утешусь. О, как я утешусь!

Черные слезы растаяли в воде, река всколыхнулась волной, едва не выйдя из берегов. Пальцы, только что нежно обнимавшие ладони Ивы, превратились в стальной капкан: рвись не рвись, не выпустит! И тут кто-то из деревенских, подкравшись сзади, пихнул Иву в спину.

Она с визгом кувыркнулась в реку. На мгновение почудилось, что снова оказалась в болоте, да не по колено, а целиком. И теперь ни вдохнуть, ни выбраться! Ива забарахталась, не понимая, где верх, где низ, а девки на берегу знай хохотать! Чего пугаться: воды едва по пояс! Колени-то разогни, дуреха, – и встанешь во весь рост! Когда же это поняла сама Ива, страх улетучился. Исчезло и болото, и лес, и жуткие топи, всплывшие в ее памяти.

Она под всеобщее улюлюканье выбралась на сушу и отжала подол. Платок уплыл вслед за рубахой, и предстояло сильно постараться, чтобы их нагнать. Зеленые волосы разметались по плечам. Ива окинула бывших подружек затравленным взглядом, но те, видно, усмотрели в нем угрозу, а не обиду, и отшатнулись.

– Прокляну! – в шутку пригрозила девушка, безошибочно указывая на зачинщицу – конопатую нескладеху, едва вошедшую в возраст невесты.

Девица еще не обрела взрослой стати, однако тело того не знало и все норовило вырасти. Да не равномерно, а по очереди: то одна грудь, то вторая. То нос, то губы… Нескладеха хрюкнула от испуга и юркнула за спины подружек. Но вместо смеха, всегда сопровождающего дурные шутки, раздался всеобщий вздох. Первой обрела голос дородная красавица Сала:

– Мавка!

Она аж раскраснелась, став похожей на одну из дюжины породистых свинок, которыми по праву гордился ее отец. Остальные подхватили. Громче всех кричала Хоря, харчевникова наследница:

– Мавка! Мавка!

– Я не…

Ива закусила губу. Как докажешь? Все одно в своей правоте никого не убедить. Хоть закричись, а волосы зелены и лучше всяких наговоров кажут, кто тут с нечистой силой водится.

А Ива-то и правда с ней водилась! И домашнего духа, являвшегося то черным котом, то мышкой, то сверчком, она теперь с рук потчевала. И колтун при виде нее прятался в сноп сена, и хвороб – маленьких злыдней, похожих на комочки шерсти, – она метлой выметала из углов. Так что ж теперь перечить? Уперев руки в бока, она проговорила:

– Ну, мавка. И что с того?

Девицы так и опешили. Они небось ждали мольбы и слез: мол, человек я! Ваша! Неужто не верите? А Ива возьми да согласись. Как быть?

– С нечистой силой водишься! – неуверенно укорила нескладеха.

– Ну, вожусь, – подтвердила Ива. – А тебе, Еня, никак завидно?

Красавица Сала, будучи бойчее прочих, выступила вперед:

– И Хозяин болота тебя к себе утащит!

– Не утащит, – поправила Ива, внутренне содрогнувшись, – а под руку возьмет и женится. А тебе с сыном мясника миловаться. Ты за этого толстяка с младенчества просватана!

Красавица скривилась: косоглазый парнишка был ей не люб, а насмешки собирал со всех деревенских парней. Но отцы их и правда все порешили заранее, даже успели прикинуть, как перестроить дома, чтобы вышло большое родовое имение, да с пристройкой, где можно открыть лавку.

– Покуда я слова поперек никому не молвила, – между тем продолжала Ива, – всем хороша была! И на засядки меня звали, и кудель вместе прясть. А уж от пирогов матушки моей и подавно никто не отказывался! А ныне не угодила? Ныне плоха? Отчего же? Что я за себя постояла, а никто из вас не сумел?

От этих слов нескладеха Еня горько завыла – видно, и у нее на сердце тяжким бременем висело горе. Девки кинулись ее утешать, утирать слезы. Сала же плюнула Иве под ноги. Ива пожала плечами, развернулась и пошла вниз по течению, куда уплыла упущенная рубаха. Она держала спину прямо и шагала твердо до тех пор, пока кто-то из девок еще мог ее видеть, но, когда русло завернуло за холм, слезы сами покатились по щекам. Девушка утирала их рукавом, но тот, промокший, мало чем помогал.

Как-то само собой вышло, что ноги вынесли ее к опушке. Там, недалече от берега Ключинки, дюжину зим назад обосновалась слепая бабка Алия. Младшая дочь Лелея долго умоляла ее вернуться в род, не позорить семью, но старуха осталась непреклонна.

– Я слепая поболе вас, зрячих, вижу, – говорила она.

И ничто не могло заставить ее изменить решение. Вот и вышло, что Креп с женой, не в силах переубедить своевольную старуху, сдались и помогли ей переделать продуваемый сквозняками шалашик, который она объявила жилищем, в маленькую, но крепкую избенку. Уважая старость, они помогали Алие с бытом, приносили снедь, но та все больше отказывалась:

– Я ня немощная. Без вас обойдусь.

В деревне она показывалась редко. Разве что на смотрины к внучке явилась, да и то без большой охоты. А до того не пересекала околицы с позапрошлой весны.

Когда на свет появилась Ива, Алия сначала выхаживала хворого младенчика, а опосля, когда девчонка начала бегать по двору голышом, нянчила ее пуще родных дочерей. Тогда-то старуха и начала слепнуть. Словно последнее здоровье отдала, чтобы вытащить внучку, рожденную одной ногой на том свете. А убедившись, что та выросла хотя и худой, но крепенькой, покинула родню.

Алия рассказывала сказки про незримых жителей леса, про духов, про то, как договориться с богами. И про болото рассказывала. Что даже в самый страшный час туда соваться не след. И Ива с подружками, слушая с открытыми ртами, твердо усвоили: в запретную чащу – ни ногой!

Избенка была совсем крошечная. Одному человеку и то тесновато. Зато отапливалась с полполенца, а для одинокой слепой бабки это важнее. Заместо забора – редкий частокол из железных прутьев да густые заросли крапивы. Креп некогда порывался поставить добрую ограду, дабы не лезло дикое зверье: лес-то рядом! Но Алия погнала его метелкой:

– Ты мне не перечь! Схоронюсь как-нибудь. Мне не звери страшны, а от того, кто и впрямь навредить может, твой плетень не защитит!

Креп поспорил-поспорил, да и плюнул. Чего с безумной старухи возьмешь? Небось оголодает, сама домой вернется. Но годы шли, а Алия не возвращалась, окончательно одичав и прослыв деревенской ведьмой.

На ведьму она походила всего боле: с распущенными седыми космами, с вплетенными в волосы веревочками, в наряде, сшитом из звериных шкурок, невесть как добытых и обработанных. Издалека ее можно было принять за одного из тех духов, что, по поверьям, обитали в лесу.

– Ба!

Стоило узнать сгорбленный силуэт у воды, слезы сразу высохли. Ива подбежала к старушке и заключила ее в объятия, ничуть не опасаясь напугать: слепая услышала гостью задолго до того, как та ее окликнула.

– Ну, шо ты, шо ты носисси? – сварливо попеняла внучке Алия. – Упадешь, расшибесси! Унуча! Ты никак мокрая вся? Простудисси!

Старуха сцапала ее за ухо. Иве бы вырваться: как так? Взрослая девка, а ее ровно малое дите треплют! Но она не стала. Иной раз малым дитем побыть в радость, и пусть его, ухо. Не так уж сильно бабка его дерет.

– На, няси. – Алия безошибочно сунула девушке в руки рубаху, только что выловленную из реки, потом замерла, чутко прислушиваясь, и резким, не старушечьим движением подхватила зацепившуюся за корягу косынку. – Стирають?

– Ага.

– Оно и видно. Вечно что-то упустите в воду, неумехи! А ну как речной конь польстится и выглянет? Как потом его обратно в воду затолкаете? Нябось ня подумали?

– Не подумали, – покорно согласилась Ива, позволяя втащить себя на крыльцо.

– Потом заиграитси, все посевы потопчеть! А усе из-за вас, растерях! Ты, унуча, подружкам-то скажи, скажи!

– Скажу, – кивнула девушка, умолчав о том, что подружки теперь ее точно не послушают.

– Ну, чаво встала?! Стоить она! Застудисси! – Алия ощупала поневу внучки, потрогала волосы (Ива от души порадовалась, что бабка не видит их цвета). – Ровно в Ключинке искупнулась! Ходи, ходи в избу!

Пока старушка суетилась вокруг, скидывая в котелок сушеные травки, Ива стянула мокрую одежду и завернулась в одеяло. Забралась с ногами на лавку и принялась смотреть.

За годы в избушке мало что изменилось. Казалось, она застыла в одном дне, как когда-то застыла и сама Алия. Сколько Ива ее помнила, старушка всегда была именно такой: суетливой, строгой и заботливой. Она всегда находила, чем угостить явившихся к ней на засядки девчушек, но и попенять им за безделье не забывала. Ива с подружками лущили горох и плели лук, сидя с поджатыми ногами на этом самом скрипучем полу. И он всегда был теплым, даже в самые лютые морозы. Вот там, на углу печки, Ива когда-то угольком нарисовала страшное чудище – черное, косматое. С его пальцев стекали тягучие капли. Рисунок и поныне оставался на месте, слепая бабка не знала, что он там. И котелок был тот же самый, из которого Алия поила их, малых детей, травяными отварами. Старушка плеснула в него воды и выскочила во двор, к летнему очажку, – погреть.

Запах тоже был родной. Пряный, пыльный, густой… Казалось, приляжешь прикорнуть на лавку – проснешься уже в ином времени. Где страшное чудище – всего лишь рисунок на печи, где бабушка гладит по волосам, прервав неоконченной сказку, где главная несправедливость для Ивы – то, что ее гонят домой, не позволяют остаться на ночь у старой Алии.

– Бабушка… – Пригревшись после ледяной речки, Ива зевнула и повыше натянула одеяло. – Расскажи враку, а?

Враками в Клюквинках звали сказки. А что же они, как не враки? Ежели говорить хорошо и верить в то, что сказываешь, враки могли и правдой обратиться. Бабка Алия как-то баяла про кривую горбатую девку, что наврала себе красавца-жениха. А тот возьми и явись! Вот она – сила слова!

– А что бы и не рассказать. – Старушка присела рядом, положив на мокрый затылок внучки морщинистую тяжелую ладонь. Задумчиво отхлебнула из чашки, которую приготовила для Ивы. – О чем табе, унуча?

– О Хозяине болота… – прошептала девушка, засыпая.

Незрячие глаза Алии затуманились. Морщинки, трещинами расползающиеся по загорелой коже, пролегли глубже обычного.

– Про Хозяина… Будет табе про Хозяина.

Сказывают, когда-то он был человеком. Врут, как пить дать врут! Не может такого быть, чтобы чудище по земле ходило, чтобы ело от одного хлеба с нами, чтобы… любило. Не было у него никогда души – враки!

Родился он в трясине, в самых топях. Там, куда не суются звери, где не растет клюква, где мухоморы присматривают за порядком да духи лесные водят хороводы по одним им известным кочкам.

Страсть как не любил он солнечного света и чистой воды! И от нашего воздуху ему тяжко делалось. Вот и сидел он в своей чаще, дышал смрадом болотным, напускал по ночам туман на лес. Тот туман иной раз тянул щупальца к деревне, что стояла близ опушки, но боги миловали, не пускали зла за околицу. Так и жили: чудище на своей земле, люди на своей. И никто ту черту не пересекал, ведь каждому известно: кто в лапы чудища болотного попадется, того оно ужо не выпустит. Станет ходить, незримое, по пятам, лишит сна и покоя.

Но, как водится, всегда найдется та, кому завет старших не указ. Нашлась и тогда… Девица была чудо как хороша! Стройна, что лоза, черноброва, ступала лебедушкой!

Раз пошла она по грибы на ночь глядя. Да не абы куда, а в самую запретную чащу! Никого не взяла с собою. Ни верного пса, ни подружек, ни младшую сестрицу, хотя та и упрашивала слезно.

– И тебя не возьму, и матушку с батюшкой не беспокой! – наказала красавица. Подхватила лукошко – и была такова.

И уж как плакала малышка, как тревожилась, а все одно сестру не воротить. Младшенькая-то помнила запрет старших: в лес, да после заката, никак нельзя! Там твари страшные, там нелюди бездушные, там чудища – сожрут, не подавятся!

Сколько младшенькая плакала, сколько молилась богам, чтобы беды не случилось, да, видно, ночью светлых богов не дозовешься. Так и уснула она калачиком у порога.

А под утро вернулась сестрица. Да не такой вернулась, какой уходила. Все ж угодила она в лапы чудищу! Бледная, с глазами шальными, губами алыми, искусанными, ровно при горячке. В темноте она не приметила сестру, прошмыгнула через клеть, скинула поскорее одежу и поспешила обмыться. Но младшенькая приметила и красные следы укусов на ее шее, и полосы от когтей, и кровь на ногах. Попалась сестра чудищу! Попалась и не сумела отбиться!

Рассказала младшая матери с отцом, какая беда сестру настигла, да поздно. Не спасти ужо… С тех пор ушло из семьи счастье. Ослушница не только на себя беду накликала, но и нечисти открыла путь в деревню. Ночь за ночью пропадала она, являлась к Хозяину болота по первому зову.

Младшенькая пряталась, лишь заслышав тяжелые шаги под окном. А уж тот голос, что манил сестру из дому, и вовсе не смогла бы забыть!

– Выходи, любушка! Выходи, милая…

И сестра шла, как козочка к мяснику. Ни мать, ни отец не могли ее вразумить. Уж и дома ее запирали, и охрану ставили, и дюжих парней просили оборонить от зла. Ан нет! Шмыг – и не доищешься красавицы до утра! Ровно сквозь землю провалилась! А ежели чудище лесное кого заприметило, живым уже не выпустит! Высосет всю душу, оставив одну пустую оболочку. Так и случилось.

Однажды посадили девицу под замок. Да не просто так, а с криком и обидами! Та причитала и на колени падала, вопила и рвала волосы, но мать с отцом не отступились. И тогда-то, на закате, случилась беда.

Девица выпрыгнула в окно и бегом припустила к лесу. Как была: простоволосая и босая. Бежала так, словно жизнь ее от того зависела, – вот как силен зов Хозяина болота! Младшенькая было увязалась следом, да попалась матери. Та схватила дочь и, плача, увела со двора. А к первым петухам сестру приволок домой отец. Да только не она это уже была. Выпил ее душу Хозяин, иссушил до костей. Стала красавица своей тенью. Молчалива, холодна, от еды и воды отказывалась.

По лету явились к ней сваты. И все честь честью: жених хорош, высок и статен, сватовство, как бабки завещали, обрядовые блинцы на славу удались. А все девице не в радость, все смотрела она на черную чащу, вздыхала, не спала ночами, когда туман тянулся через холмы к деревне…

Сказывают, коли однажды повелась с нечистой силой, не жить тебе среди людей. Верно сказывают. Девица ушла в лес в ночь перед свадьбой. Не прибрала волос и котомку на плечо не закинула. Только младшенькую поцеловала на прощание.

– Не держи зла, сестрица, – попросила она. – Быть мне женой Хозяина болота. Иначе свет не мил.

Девицу нашли уже утром. Расспросили младшенькую и докумекали, где искать. Она лежала в белоснежной рубахе на черной глади болота, раскинув руки, как крылья. Смотрела в небо, а улыбка так и застыла на губах. С ней ее и похоронили.

С той поры Хозяин болота ищет свою невесту. Богами ему заказано покидать чащобу, а мудрые старики еще и поставили околицу на четырех железных столбах, дабы освященный огнем металл отпугивал зло. Но ежели какая девка по недосмотру али глупости забредет к запретной границе, ждет ее одна участь: утащит ее к себе Хозяин, сделает бездыханной невестой. И никто боле добрым словом ее не вспомнит.

Иве снился сон. В том сне было черное болото и зеленые огни, похожие на глаза. Они заманивали ее, босоногую, в трясину, звали и все силились что-то сказать. Ива прыгала с кочки на кочку, надеясь поймать те огни, забредала в непроглядную чащобу и давно уже потеряла дорогу, по которой пришла. Но огни все не давались в руки.

– Покажись, не прячься! – взмолилась девушка.

– Убоишься!

– Не убоюсь! Покажись!

Ива потянулась за зелеными огоньками, вот-вот достанет! И тогда из черного болота поднялся…

Ива вздрогнула и проснулась. Бабка Алия сидела рядом, гладила ее по волосам и слепо смотрела куда-то туда, куда зрячим хода нет. Остывший вар плескался в кружке, и в него, сбегая по морщинистым щекам, капали слезы.