Текст книги "Мы, домовые"

– Ты, что ль, у моей там бардак устроил? – Лешка расхохотался. – Ну, силен! Так выдь, покажись! Авось поладим!

По голосу было ясно – здоровенный мужик не против, чтобы при нем кормился еще кто-то, не сильно беспокоясь о сиюминутной пользе от постояльца.

– Чего на меня смотреть? На меня вам смотреть не положено! – отвечал Прохор. – Ты отвернись – я к тебе в рюкзак шмыгну. Я ж на самом-то деле – рюкзачный! Я сколько при рюкзаках служил! При настоящих – при «ермаках»!

– Точно?

– Точно! И спички у меня всегда сухие были, и крупа не рассыпалась, и шнуры не путались! Рюкзачное дело я туго знаю! Ночью костер стерегу! До рассвета разбужу, если на рыбалку! Троих хозяев мой лучший рюкзак сменил – вот последний-то меня и кинул… Другой приличный рюкзак в наше время поди найди… – Прохору вдруг показалось, что больно уж расхныкался, и это не придется Лешке по нраву, он ужаснулся собственной дури и выпалил первое, что пришло на ум, чтобы спасти положение: – А чтобы сигареты отсырели – да сам утоплюсь, а сигареты сберегу!

– Ну, ты мужик деловой, – одобрил хозяин. – Ладно, шмыгай, рюкзачный. Авось поладим. Есть же еще гда-то заводы, там люди работают! Есть же еще стройки! Хватит с меня этих калькуляторов!

– Не пропадем! – поддержал Прохор. – Ты если тушенку брать хочешь – сейчас банки клади, хозяин. Хватит с меня этой помады! А я баночку к баночке уставлю, ты их и не почувствуешь.

Но тушенку Лешка брать отказался. Не в лес ведь идет – поездом, скорее всего, поедет. Он набивал рюкзак не охотничьим и не туристическим припасом, от чего Прохор морщился, однако так боялся утратить долгожданную и исконную свою должность, что и словечка кривого не вымолвил, лишь через слово называл Лешку хозяином.

– На-ка, пристрой в карман, – попросил хозяин. – И запомни, где лежат.

На плечи Прохору свалилось полдюжины легоньких пестрых квадратов.

– Что-о-о?!? – зарычал он, пихая эту мерзость ногой.

– Не что, а в кроссовки класть. Лучше всяких стелек! – объяснил Лешка.

Ну, раз так…

– Мужики мы или не мужики? – сам себя спросил Прохор, сам же и ответил: – Мужики! Не пропадем, хозяин?

– Ну! А звать-то тебя как?

Прохор не впервые говорил с хозяином, хозяев-то у него в славные рюкзачные времена перебывало порядком. Но именно сейчас он понял, что уже нельзя отвечать по-старому: «А Прошкой!»

Именно сейчас, когда со всех сторон светили одни неприятности, а былым благополучием и не пахло, следовало гордо выпрямить спину и потребовать от жизни уважения к себе.

– Прохором Терентьевичем! А тебя?

Хозяину по возрасту вполне можно было назвать себя, знакомясь, просто Лешей. Но каким-то образом ему передалось Прохорово понимание важности момента.

– Алексеем Павловичем.

Тут бы мужикам впору друг дружке руки пожать. Но и без того было ясно – есть уважение. А прочее – приложится.

Феоктист Степаныч, глядя на сборы с антресолей, казал Прохору мохнатый кулачишко. Если по уму – ему, домовому дедушке, всеми силенками следовало удержать хозяина. Однако мудрый Феоктист Степаныч видел и другое – в дому без Лешки больше порядка будет. Прекратится ор по ночам, не станет грязюки от кроссовок, опять же, чем хозяйке деньги на дармоеда переводить, пусть лучше давно обещанный ремонт в ванной произведет. Тогда можно будет бездельника Фалалея турнуть и толкового ванного нанять. В ванные-то после ремонта всякий охотно пойдет!

Представив, что придется снова искать по объявлению сумочного, Феоктист Степаныч прям-таки застонал и зажмурился. А тут еще дверь хлопнула, антресоли сотряслись, с чемодана сползла стопка газет и пришлепнула дедушку.

– Ох ты… – проворчал он, выбираясь. – Ну и скатертью дорога!..

Халява

– Какая ж это сволочь камень в вентиляцию сбросила? – ворчала Матрена Даниловна. – Это ж до чего дожиться нужно, чтобы камни в вентиляцию спускать?! Вот теперь трубочиста вызывай, деньги ему плати, чужого человека в квартиру впускай… Непорядок, ой, непорядок…

Она положила у ног узелок, встала, как положено, руки в боки, глаза в потолоки, и заговорила нараспев:

– А чтоб у тебя, у ирода, руки, которыми ты оный камень в оную вентиляцию сбросил, болели да не переставали, сохли, да не отсыхали, ногтееда их крушила, сухотка их сушила! Замок моим словам, венец моим делам! Но…

Она выждала время, необходимое для того, чтобы внутренняя сущность ирода поймала посыл, оценила его силы и перепугалась, и заговорила снова:

– А коли сам придешь, оный камень возьмешь, из вентиляции вынешь да с оным камнем сгинешь, унесешь его на болото – так и сойдет с твоих рук сухота! Замок моим словам, венец моим делам! Сказано – по стенке не размазано, тугим узлом завязано, слово крепко, к ироду лепко!

Камень, собственно, был комом засохшего бетона, однако для заговора это было неважно. Матрена Даниловна и тяжесть на сердце могла не менее весомо назвать камнем – ирод, подвесивший к сердцу эту тяжесть, точно так бы попал под сильный удар и мучался, пока не исправит содеянное.

А лазейку иродам она всегда оставляла.

Кроме того, она подозревала, что ироды – всего-навсего мальчишки, лазившие на крышу многоэтажки, воспользовавшись раздолбайством ремонтников, оставивших люк открытым. У мальчишек же внутренняя сущность еще не зачерствела, так что виновник, пришлепнутый заговором, довольно скоро осознает содеянное и предпримет какие-то меры. Тем более, что живет он, скорее всего, в этом же доме…

Но меры он предпримет не раньше понедельника, когда можно позвонить в ЖЭК и вызвать человека, прочищающего вентиляцию. А камень – он лежит сегодня и сейчас, загораживая дорогу. Конечно, можно пройти иным путем, но Матрена Даниловна привыкла бегать к своему Евсею Карповичу именно таким манером – и быстро, и незаметно, и, если к нужному месту ухо приложить, слышно, что дома делается.

А делаться могло много разного…

Прежде всего, законный супруг Матрены Даниловны, домовой дедушка Лукьян Пафнутьевич, мог взять да и проснуться. Затем – бывшие в его подчинении Акимка и Якушка, еще не освоившись в богатой квартире, могли учинить какую-нибудь шкоду. Да и хозяева – те еще хозяева! От них тоже можно много глупостей ожидать.

Квартира, куда переехали два года назад хозяева, сперва ошарашила Матрену Даниловну с Лукьяном Пафнутьевичем стерильной чистотой, им даже нехорошо сделалось – как же тут порядок соблюдать? Прежде хозяева с дочкой Анечкой жили в простой двухкомнатной – ну, тут с домовых и спрос был невелик. Потом хозяин наконец начал получать прибыль и пользу от своего дела, которое сперва казалось безнадежным. Уж на чем он деньги зарабатывал – Лукьян Пафнутьевич ни понять не мог, ни, тем более, объяснить супруге. Хозяйка тоже сложа руки не сидела. Анечка вовсю училась. И настал день, когда двухкомнатная квартирка сделалась не то чтобы совсем мала – много ли человеку, в сущности, надо? – а неприлично мала и в какой-то мере неудобна. Хозяйка хотела больше времени проводить дома – ей требовался рабочий кабинетик. К тому же, она и дорогими вещицами обросла, которые в шкафу не помещались, желательно было при спальне иметь гардеробную. Хозяин принимал солидных людей – тоже, поди, не на кухне это следует делать! Анечка приглашала в гости подружек, однокурсников, сидели и слушали музыку до пяти часов утра – и лучше бы ее комната, где звучит эта жуткая музыка, отделялась от родительской не стенкой в газетный лист толщиной, а многоми толстыми стенками.

Все это в новой квартире имелось – и приемная, и кабинетик, и спальня родителей, и дочкина комната, причем действительно в удачном месте, чуть ли не за версту от спальни. И еще одно страшно обрадовало Матрену Даниловну с Лукьяном Пафнутьевичем – хозяева, посовещавшись, решили покупать новую квартиру не в старом солидном, а в почти новом доме. То есть – ничего трухлявого, прогнившего, жучком источенного, грибком зараженного, плесенью вековой покрытого они за свои деньги брать не хотели.

– Там незнамо сколько в ремонт вложишь, и то неизвестно, какие сюрпризы полгода спустя вылезут! – полностью копируя хозяйку, объясняла Матрена Даниловна подружкам, когда вопрос о переезде почти решился и домовые на всякий случай собрали пожитки. – А новый дом – чистенький, лес неподалеку, тишина кругом, и гараж не через шесть кварталов, а тут же, во дворе.

Но не знала, ох, не знала бедная Матренушка, что встретит ее этот новый дом великими волнениями и душевными страданиями!

Хозяева, учинив там ремонт, а потом уж въехав, сами испугались содеянного и попытались отвыкнуть от прежнего своего раздолбайства. Получилось, что главный в доме – ремонт, а они вроде как сбоку припека. Всякое пятнышко на стене уже вызывало угрызения совести, тяжелее всех приходилось Анечке, привыкшей лепить на стенку возле постели все, что казалось необходимым, от фотографии голого зверообразного дядьки с микрофоном до расписания лекций. Теперь и она, бедняжечка, смотрела на безупречные стенки, не осмеливаясь ничем их стерильность потревожить…

Матрена Даниловна с Лукьяном Пафнутьевичем тоже растерялись – тут за каждой пылинкой набегаешься… Пришлось взять помощников. А некоторое время спустя, когда быт наладился и знакомства с соседями завелись, шарахнуло Матрену Даниловку камушком по темечку – обнаружила она, что в однокомнатной квартире, что через подъезд, живет очень гордый и независимый домовой Евсей Карпович.

Хозяйствишко у него было, сказать прямо, нищее, но тем выше задирал он нос и тем отчаяннее пытался содержать дом достойно. Тем, кто давал советы, отвечал кратко и решительно, а главное – однозначно. Матрена Даниловна заинтересовалась – и выяснила, что норовистый сосед сильно привязался к хозяину, совсем еще молодому парню Дениске. Дениска эту квартирешку снимал, сам был из глубинки, работал где-то охранником, сутки через трое, а вообще – учился в институте на юриста. Матрена Даниловна пригляделась к этому студенту – и он ей понравился, потому что непьющий и почти некурящий, девок не водит, жуткой музыки по ночам не слушает. Потом, правда, выяснилось, что слушает – но через наушники, чтобы соседей не беспокоить, и это ей тоже легло на душу. А через студента Матренушке и Евсей Карпович полюбился…

Не было бы счастья, да несчастье помогло – Дениска свалился с жесточайшим гриппом, а лекарств в хозяйстве не водилось. Евсей Карпович в аптеку пойти не мог, сунулся к соседям с вопросом: как подручными средствами больного выхаживать. А всех подручных средств – вода из-под крана! Матрена Даниловна уверенно заявилась в гости и с таблетками, и с клюковкой для морса, взятыми в долг без отдачи у собственных хозяев. Евсей Карпович при всей своей гордости отказать не сумел – вот и пошло-поехало…

И если своему Лукьяну Пафнутьевичу Матренушка могла при нужде дать укорот, прикрикнуть, едким словцом обжечь, то своего Евсея Карповича и случайно обидеть боялась. Так и жила – в одном доме полновластной хозяйкой, в другом милой и бесправной гостьей. В одном доме пускалась на хитрости, чтобы спроворить гостинец, в другом же – чтобы этот гостинец по-умному вручить и не быть с ним выставленной обратно в вентиляцию.

Вот почему домовая бабушка Матрена Даниловна не поспешила за своим законным супругом с помощниками, чтобы окаянную каменюку с места сдвинуть, а пошла в обход, по межэтажным перекрытиям, вздрагивая от каждого шороха и даже вжимаясь в трещины на блоках – как оно, кстати говоря, и положено при хождении налево…

* * *

А меж тем хозяева сидели в гостиной принаряженные и смотрели на часы.

– Нет же еще семи, – сказала хозяйка. – Что ты дергаешься?

– Надо же! – ответил хозяин. – Давно ли сам вот так знакомиться шел! Вот – сижу, зятя поджидаю! Кошмар!

– Ну, еще неизвестно, зятя или не зятя, – разумно возразила хозяйка. – Анька про это ничего не говорила.

– Если экстраполировать нашу молодость на теперешнее время, то этот товарищ сегодня останется у нас ночевать.

В какой-то мере хозяин был прав. Сами они с хозяйкой перед тем, как пожениться, около года сожительствовали потайным образом в студенческом общежитии, и лишь потом поставили родителей обеих сторон перед двумя фактами разом – беременностью и будущей свадьбой. Анечка, если не хочет отстать от времени, будет жить со своим другом без всякого законного брака вполне открыто и даже в родительской квартире. С одной стороны – куда мы катимся? А с другой – оно как-то и спокойнее, когда все на виду.

– Ну, останется – значит, останется, – обреченно заметила хозяйка. – В конце концов, ей уже двадцать лет. Ты хочешь иметь дома вторую тетю Надю?

Хозяин даже руками замахал. Тетя Надя была совершенно классической старой девой, одновременно интеллигентной до жути и сварливой. Одного такого экземпляра на две семьи вполне хватало, второй не требовался.

– Ровно семь, – сказал хозяин. – Поторопилась ты, мать, все там у тебя пересохнет.

Имелось в виду жаркое, стряпанное правильно, а не в микроволновке.

Тут в дверях заскрежетало.

– Ну, наконец-то! – родители разом встали и вышли в прихожую.

Тот, кого Анечка привела знакомить, был внешности обыкновенной, в меру высок, в меру плечист, национальность по роже совершенно не определялась, поздоровался вполне вежливо, смутился в пределах разумного. Хозяйка тут же пошла на кухню, а хозяин стал усаживать дочку с возможным зятем за накрытый стол.

– Не стесняйся, Алексей, у нас по-простому, – сказал он. – Я сам не из профессорской семьи, моя Марина Игнатьевна тоже рабоче-крестьянского происхождения, вот Анька у нас – аристократка в первом поколении, да и то…

Хозяин лукавил – не будучи профессорским сыном, он тем не менее получил полтора высших образования, сперва – половину, причем учил что-то совершенно бесполезное и с радостью бросил эту тягомотину по случаю рождения дочки; потом – уже то, без которого было не обойтись, серьезное экономическое.

Хозяйка, Марина Игнатьевна, действительно была рабоче-крестьянского происхождения: с одной стороны прадед-слесарь и дед, директор завода, с другой – прадед-агроном и дед, председатель колхоза. Семья даже при прежней власти накопила имущества и даже недвижимости, которую теперь благополучно приватизировали. Дача у хозяина с хозяйкой была – загляденье, тремя поколениями возлелеяна. И без машины никогда не сидели, тем более теперь – хозяин ездил на «ауди», хозяйка на «гольфике», но временно – пока не научится как следует.

За столом говорили о перспективах. Алексей рассказал, что вот учиться надумал, к экзаменам готовится, пока у дяди на складе работает, зарабатывает немного, зато время, чтобы над учебниками сидеть, имеется в избытке. А почему сразу после школы не поступил? А непруха пошла – перед самыми экзаменами аппендицит схлопотал, и не простой, а гнойный, три недели в больнице прожил.

Поев, посидев около часа, гость засобирался. Анечка с мамой принялись удерживать. Ну, удержали. Потом дочка повела будущего зятя к себе, а родители остались в гостиной.

– Как тебе? – спросил хозяин. – Вроде парень с головой.

– Да ничего, лишь бы Аньке нравился, – ответила хозяйка. – Только, знаешь, двух студентов содержать…

– Так у него же семья, дядя вон склад имеет. Помогут!

– На словах все помогут. Ты вон посмотри, какие у него штаны. Этими штанами уже полы на вокзале мыть пора, – хозяйка, понятно, примечала то, что хозяину в глаза не бросалось. – Если он у дяди своего на новые штаны не заработал, то что же это за родня?

– Хм… – хозяин очесал в затылке.

– И штаны эти у него единственные! Иначе для такого знакомства другие бы надел!

– Да что ты все про штаны?! Думаешь, он замечает, какие на нем штаны?! Человек учится, ему не до того.

– Ну разве что учится…

В общем, отношение к будущему зятю было какое-то смутное.

Хозяйка пошла на кухню загружать посудомоечную машину. И то ли задумчивость подвела, то ли нога не туда ступила – ахнула хозяйка и уронила на пол большую тарелку. Тарелка раскололась ровнехонько на две половины.

– Будь ты неладна! – воскликнула было хозяйка, и тут услышала прямо в ухе быстренький такой шепоток:

– К счастью, к счастью, к счастью…

– К счастью… – растерянно повторила хозяйка и вдруг широко улыбнулась – а ведь в самом деле!

Две половинки лежали у ее ног такие миленькие, что прямо жаль их в мусорник выкидывать. Хозяйка вздохнула – похоже, дело пахнет свадьбой…

* * *

Матрена Даниловна приоткрыла вентиляционную решетку, высунулась, прислушалась – тихо вроде. Лукьян Пафнутьевич, надо думать, дремлет в укромном местечке на антресолях, Акимка и Якушка в ванной сидят, играют, кости кидают, то Акимка Якушке проиграет и за него прибирается, то наоборот.

Но жестоко ошиблась Матренушка!

Заглянула она, ублаготворенная милым Евсеем Карповичем за ванну, где обитали подручные, и сразу шум услышала, и за сердечко взялась: ахти мне, старый проснулся, жены не нашел, молодых допрашивает! А они ведь и пронюхать могли!

Не сразу и разобрала, что из трех голосов два – сердито-плаксивых, а один – наглый, бабий.

За ванной был закоулок, нарочно оставленный на случай, если будет какая каверза с трубами, так чтоб сантехники могли до всех мест добраться. Человек туда мог заглянуть только стоя на четвереньках и извернувшись, и хозяйка такой акробатикой не занималась. А в закоулке стояли две из пластмассовых коробков изготовленные постели подручных, стол для еды и игры, а еще красивая баночка из-под хозяйкиного крема – для дизайна, как объяснил Якушка. Постели были покрыты чистенькими лоскутами.

Войдя, Матрена Даниловна увидела две знакомые спины. Подручные стояли рядком и честили кого-то отборными словами. Взяв их за шиворот обоих, Матренушка чуть приподняла Акимку с Якушкой и поставила врозь, сама же оказалась промеж них. И тут лишь увидела, что на Акимкиной постели сидит девка.

– Здра-а-асьте вам! – воскликнула Матренушка. – Ты еще откуда взялась на наши головы?

Нет, не надо думать про Матренушку плохо, она понимала, что подручные ребята молодые, им и положено за девками бегать, а совсем в возраст войдут – будут бить Лукьяну Пафнутьевичу челом, просить дозволения жениться. Матренушка была готова идти на смотрины, придирчивым оком исследовать невесту и, вернувшись, доложить: девка и собой хороша, и из семьи почтенной, и скромница, и рукодельница, и старших уважает, и порядок знает. Увидев такую девицу, пусть даже сидящую на холостяцкой постели, Матрена Даниловна обратилась бы к ней по-хозяйски любезно.

А перед ней развалилась, даже не подумав встать, такая красотка, что оторви да выбрось. Прежде всего увидела Матренушка голые коленки, да что коленки – и ляжки тоже были голыми! Длинные мосластые ноги, закинутые одна на другую, были в грязных пятнах и полосах, как будто гостья нарочно в луже извалялась.

Сразу над коленками маячила рожа, именно что рожа, с приплюснутым носом, с широченным губастым ртом, с крошечными глазками, впридачу лопоухая. Коротенькие желтые волосенки, из той породы, что именуется «пять волос в три ряда», торчали дыбом.

Коленки да рожа – этого Матренушке вполне хватило.

– А взялась вот! Жить у вас буду! – сообщила рожа.

– Ах ты, раскудрить тебя! Акимка! Якушка! Кто это диво привел?!

– Само приперлось! – чуть ли не хором ответили подручные. – Гоним, гоним – не уходит!

– А впустил кто? Дверь-то на запоре, поди! Хозяин деньги тратил, замки покупал!

– Да за женихом она увязалсь! С ним притащилась, окаянная! Он – в дверь, и она – сзади, на штанине! И затихарилась! – загомонили Якушка с Акимкой, премного довольные, что наконец вернулась домой хозяйка и выставит рожу за дверь.

– Та-ак… – протянула Матренушка. – Ну, погостила – пора и честь знать. Выметайся отселева!

– А не выметусь, я теперь тут жить буду, – сообщила рожа. – Хозяин мой тут, и я при нем. Мой-то скоро здесь все под себя подгребет! И я вам всем укорот дам. А пока укажите мне, где спать, да паек дневной выдавать не забывайте.

– Ого! – удивилась Матрена Даниловна. – Акимка, ты постарше и поумнее. Кто это нашего хозяина под себя подгребать собрался?

– Да хозяйская Анютка жениха привела, – сказал понурый Акимка. – Совсем захудалый жених попался, а наших словно кто обморочил – он соловьем разливается, а они и не понимают, что врет!

– Ты еще, Матрена Даниловна, в мусорник загляни, – посоветовал Якушка. – Хозяйка из-за нее, стервы, большую тарелку от сервиза разбила. Хозяйка – ах! А это ей нашептывает: к счастью, к счастью, к счастью…

– Работа моя такая, – снисходительно объяснила рожа. – Потому как мой-то меня вымолил, я ему в награду за веру дадена и должна теперь о нем заботиться. Вот – пристрою на хлебное местечко, чтобы все его тут любили, а он лежал на ливанчике да в потолок поплевывал. Дочка хозяйская мне приглянулись, сами – работящие, моего до старости прокормят! Дача-то у вас где?

– Акимка, беги, буди Лукьяна Пафнутьевича! Скажи – беда! – велела Матрена Даниловна. – В три шеи гнать надо!

– А поди выгони! – рожа оскалилась. – Сказала – здесь буду жить, так, значит, и буду!

Она поднялась с постели и оказалась тощей плечистой девкой, на голову выше и Матренушки, и подручных. Короткое платьишко едва прикрывало срам, а голые руки были мускулисты, как у грузчика, да еще и с длинными грязными когтями.

– Что таращишься? – спросила рожа. – Без когтей мне нельзя, нужно же цепляться-то! Да, чтоб не забыть! Ты вот еще не счпросила, как меня звать-величать. Запомни – звать меня Халява!

* * *

Лукьян Пафнутьевич оказался в этом деле не помощник. Увидев высокую тощую девку, он даже облизнулся.

– А что ноги грязные – так это и помыть можно!

И распорядился:

– Якушка, научишь, как краном пользуются. А ты, Матрена, цыц!

Вот и получилось, что Халява заняла в доме почти законное место.

Матренушка пробовала растолковать Лукьяну Пафнутьевичу, какую нечисть приволок за собой жених Алексей, но домовой дедушка оказался непробиваем. Даже гаркнул сгоряча:

– Уймись, Матрена, пока за косу не оттаскал! Девка здоровая, я ее к хозяйству приставлю, а дармоеда Якушку – вон!

– Это она на вид здоровая! Работать ты ее не заставишь!

– А заставлю! Нешто я не домовой дед?

– Домовой-то домовой, да ведь она – не нашего племени, и слушаться тебя ей, может, вовсе не положено!

Лукьян Пафнутьевич пошел приказать Халяве, чтобы повытаскивала из ковра мелкие бусинки, которыми была расшита театральная сумочка хозяйки. Сумка, лишившись своей красы, была до лучших времен закинута на антресоли, и очень Лукьян Пафнутьевич по этому поводу ругался – за вещь деньги плачены, вот ее попортили, а чинить не желают.

– А со мной – где сядешь, там и слезешь, – отрубила Халява. – Сам свои бусины ищи, а мне они ни к чему.

Дед хотел было усмирить ее оплеухой, но здоровая девка увернулась и больно заломила ему руку.

– В другой раз выпорю при всех! – пообещала. – Ишь! Раскомандовался! Пошел бы вот да принес мне ужинать!

При этом случились Акимка с Якушкой – так рты и разинули.

Оскорбленный и униженный Лукьян Пафнутьевич от сознания своего бессилия решительно полез на антресоли – ладить петлю. Подручные в панике понеслись звать хозяйку, вовремя успели – плача и причитая, Матренушка своего законного супруга из петли вынимала.

Наказав подручным следить за ним в четыре глаза, ночью Матрена Даниловна ускользнула просить совета у Евсея Карповича.

Евсей Карпович был делом занят – расхаживал по клавиатуре включенного компьютера, да не просто так, а со смыслом: где притопнет просто так, а где – дважды.

– Тише, Матрена, – прошептал. – Мой-то совсем отрубился…

Дениска спал, свернувшись калачиком, на диване.

– Ты бы одеяльце-то ему подоткнул, – укорила Матренушка.

– Не малое дитя, не простудится. Я вот ему работу правлю. У него семинар на носу…

– И что же?

– А то! Слово «крименальный» через «е» вон настучал. И слово «привентивные» – видишь?

– И что?

– А надо – «превентивные».

Евсей Карпович топнул посередке клавиатуры.

– Ловко это у тебя выходит. А скажи, Евсеюшка, ты знаешь, кто такая Халява?

– Халява… – домовой призадумался. – А слыхал. Ее на зачетку приманивают. К моему гости приходили, рассказывали.

– Как это – на зачетку? И нельзя ли ее на ту зачетку обратно выманить?

– Куда это – обратно?

– Из дому то есть…

– Темнишь ты что-то, – строго сказал Евсей Карпович. – Ну-ка, говори толком.

– Халява у нас завелась! – воскликнула Матренушка. – Житья от нее никому не стало!

И разревелась в три ручья.

– Вот не было печали, – пробурчал домовой.

Матренушка рыдала прямо на столе, присев на коробку для дискет, и он устроился рядом, приобнял, по плечику хлопал и глупые ласковые слова на ушко шептал – те самые, успокоительные. Наконец она хлюплула носом в последний раз. Но, по бабьей своей хитрости, высвобождаться из объятий не стала, а даже еще теснее прижалась.

– Ну так вот, откуда эта Халява берется на самом деле – не знаю, не скажу. А, говорят, ее можно вымолить. Уродится, скажем, такой бездельник, что хоть его за деньги показывай. И велят тому бездельнику родители учиться в институте. А ему учеба хуже каторги. Вот он весь семестр бездельничает…

Слово «семестр» Матренушка знала – все-таки Анечка тоже была студенткой. Поэтому сказала «ага», но как сказала! С восхищением перед тем, какой у нее Евсей Карпович образованный.

– Бездельничает, а сессия возьми да и начнись. И вот экзамен сдавать, а у него в дурной башке и конь не валялся. Значит, ночью, как часы бьют, нужно руку с раскрытой зачеткой за окно выставить и трижды взмолиться: Халява, ловись, Халява, ловись, Халява, ловись! Бывает, что и ловится.

– Еще как бывает!..

И Матрена Даниловна рассказала Евсею Карповичу, какое дома стряслось несчастье.

– Дармоед, стало быть, – подытожил домовой. – Ну, как я понимаю, главная во всей этой истории – Анечка. Нужно так сделать, чтобы она того дармоеда выгнала. Если не она – так больше некому, только она вправе. А вмеате с ним и Халява уберется.

– Да как же, Евсеюшка?… Они и пожениться сговорились!..

Должно быть, слишком громко восклицала Матренушка – Дениска пошевелился. Домовые тут же, присев на корточки, спрятались за дискетной коробкой.

– Нишкни ты… – прошипел Евсей Карпович. – Разбудишь мне парня, а ему с утра на дежурство заступать. Работа да учеба, работа да учеба – и выспаться-то ему толком некогда.

– Да, этот – не дармоед…

И Матренушка внимательно посмотрела на светлые Денискины волосы, на пряменький, чуть вздернутый нос, на упрямый подбородок. Вот только глаз было не разглядеть – потому как закрыты. Но ей и профиля вполне хватило…

* * *

Как и следовало ожидать, избалованная Анечка поселила Алексея в своей комнате. А Халява целыми днями тем и занималась, что нашептывала хозяевам, какое ценное приобретение этот самый Алешенька.

Приобретение ходило на работу, но не слишком часто, а дома обожало валяться на диване в обнимку с Анечкой и строить планы на будущее.

Лукьян Пафнутьевич еще раза два сцепился с Халявой, но без толку. Зловредная девка давала ему отпор, да такой – мало не показалось. Привыкший к повиновению домовой дедушка впал в депрессию, так что Акимка с Якушкой умаялись у него веревки отннимать. Матренушка же искренне и горестно недоумевала: за этого ли слюнтяя она замуж шла? До той поры только и был силен, пока не встречал противодействия…

Среди подручных тоже разлад пошел – Акимка сообразил, что Халява тут теперь за главную, и начал всяко к ней ластиться. Как-то ночью Матренушка, уливленная журчанием воды в ванной, заглянула проверить – закрыл ли разлюбезный зятек кран да не выйдет ли потопа? Обнаружила она там сущую семейную идиллию – Акимка купал Халяву и трогательно надраивал ей спинку.

Той же ночью Матрена Даниловна поспешила к Евсею Карповичу, и он ей дал дискету, растолковав, куда встромлять и на что нажимать. Сам же идти в чужую квартиру наотрез отказался. Пришлось ей, бедолаге, одной этим делом заниматься.

Проста душой была Матренушка и несложным вещам обучена. Тараканов и моль гонять, за порядком следить, заговорам кое-каким тоже – но вот компьютерному делу невест у домовых сроду не обучали. Семь потов с нее сошло, пока установила в Анечкином компьютере новый скринсейвер. А когда увидела на экране жуткую картинку – побелела, бедненькая, и руками за щеки схватилась, и – ах, ах, ах!

Выключив машину, прямо среди бела дня поспешила она к Евсею Карповичу. Тот, к счастью, домовничал один – Дениска ушел на лекции.

– Ты что ж это, ирод, мне подсунул?…

– Я, Матренушка, все Сети перетряс, пока эту мерзость сыскал, а ты же еще и ругаешься, – укоризненно сказал домовой, который повадился в хозяйское отсутствие шариться по Интернету. – Тут просто голых девок ставить – проку бы не было, посмеялась бы твоя Анечка, и только.

И под страхом смертной казни не рассказала бы Матренушка, что за кошмар увидела она на мониторе. Конечно, знала она, что и между мужиками всякое бывает, но не такое же!

– А ты мое задание выполнила? – спросил Евсей Карпович.

– Да не до того было!

– Ну, гляди…

Когда Матрена Карповна явилась домой, в комнате у молодых был скандальчик. А и как ему не быть, когда Анечка, вернувшись и включив машину, такую срамотищу обнаружила? Родители ее поставить не могли, значит – Алешка!

И тут Евсей Карпович правильно рассчитал. Жениху бы покаяться да посмеяться – я, мол, дурака валял, сейчас сотру. Все бы щуточками и кончилось. А он оправдываться принялся. Но если умом рассудить – не с луны же поганый скринсейвер свалился! Анечка так прямо и сказала нареченному – либо ты его поставил, либо я, а мне такая похабщина не нужна!

Тем не менее к ночи они помирились.

Матрена Даниловна же собралась в экспедицию.

Была у нее подружка Агафья Тихоновна, вдовая домовая бабушка, проживавшая уже на пенсии. Поскольку жить в квартире или в частном доме она могла только при муже, то родня пристроила ее на хорошее местечко – в ресторан. Там она могла и спиртным заодно приторговывать. В ресторане Агафья Тихоновна прижилась и даже открыла что-то вроде закладной лавочки, беря в залог за свой товар явно украденные от хозяев вещи. Иную выкупали, иная так и оставалась на вечное хранение.

Зная, что разносолами подружку не удивишь, Матрена Даниловна понесла ей главное свое сокровище – простенькое золотое колечко с александритом. Колечко она много лет назад получила в приданое и очень им гордилась, хотя носить и не могла. Но не до жиру – быть бы живу. В обмен на колечко она притащила в заплечном мешке много всякого подозрительного добра и спрятала его у Евсея Карповича, да там до утра и осталась, благо у Дениски было дежурство.

Вернувшись к утру, она обнаружила, что в ее кроватке спит Халява, нахально выставив босые лапищи невероятного для девки размера. А кроватку не так давно сам Лукьян Пафнутьевич смастерил из большой нарядной коробки от Анечкиных дорогих духов, и пахла она почти как райский сад, навевая смутные, но прекрасные соблазны.