Текст книги "Дайте место гневу Божию (Грань)"

– Так ведь и я не спал! – возразил он.

– Ага, ты думал, если я предложила тебе переночевать, значит, постельное обслуживание входит в счет?

– Ну, не совсем так, но похоже… Ты действительно хотела, чтобы я пришел?

– Честное слово, очень хотела. И ты это понял – уже потом… Когда начал звонить и писать открытки. Угадала?

– Почти.

– Ты знал, что между нами никогда ничего не будет. Так почему же ты хотел привязать меня? Зачем тебе понадобилось это приятельство на расстоянии? Нартов, мы же почти четыре года не виделись! Еще удивительно, что мы узнали друг друга!..

Более нелепого выяснения отношений в моей жизни еще не бывало – надеюсь, что и не будет. Я хотела рассердить его, поссориться с ним, потом помириться, лишь бы заглушить в нем стыдный и унизительный страх.

А между тем улица лишилась домов по обе свои стороны, вместо них выросли деревья, черные и с черной же листвой, которая жесткими вырезными фестонами отчетливо рисовалась на затянувшей темное небо серебристо-молочной дымке. И еще – мы поднимались вверх, и, когда я подняла голову, то увидела – идем к стоящей на вершине холма церкви.

Кресты в ночном небе были неразличимы.

– Нартов, это православная церковь или костел? – спросила я.

– Откуда я знаю…

– Ты атеист?

– Во-первых, атеист, а во-вторых… – он повернулся ко мне, и стало ясно, что страх в нем проснулся. – Нет у нас никаких церквей на горах! Я не знаю, что это за церковь!

– Но ведь гора в городе есть! Я своими ногами проходила мимо! Там еще всякие детские аттракционы и кафе!..

– А наверху – смотровая площадка! И ни хрена больше! Можешь ты это понять?! – тут он опомнился. – Извини. Это действительно не та гора… Ступай назад. Дальше я сам.

– Нет. Раз мне позволили прийти сюда с тобой – то я пойду дальше.

Мне тоже было жутковато. Я страшно хотела взять Нартова под руку и прижаться к нему. Если бы он так целенаправленно не держал дистанцию – и прижалась бы.

– Тебе нельзя дальше.

– Вот когда станет нельзя – меня отсюда выпихнут. А пока можно – я буду с тобой, слышишь? Я до самой последней секунды буду с тобой. Это – единственное, что я могу для тебя сделать. Значит, я это сделаю!

Он промолчал. И мы пошли дальше – вперед и вверх, туда, где приоткрытая церковная дверь была обрамлена желтоватым сиянием.

Там, внутри, что-то происходило, до нас донеслись голоса.

– Отпевать меня будут, – предположил Нартов. – Вот интересно, как это?.. Надгробное слово полагается? Или нет?

– Сейчас узнаем.

Перед самым порогом я перекрестилась на наддверный образ. Нартов застыл в недоумении.

– Мне тоже надо? – спросил он.

– Я думаю, да. По-православному – справа налево. Тебя ведь в православии крестили?

– А как еще? Бабка тайком от родителей в церковь носила.

– А крест, конечно же, не носишь.

– Не ношу…

– Погоди!

Я выпростала свой нательный крестик и, не расстегивая, сняла с шеи цепочку.

– Нагнись – надену.

Он помотал головой.

– Зачем эта показуха?

– Нагнись, говорят тебе!

Он не показухи боялся – а того, что надетая на шею цепочка с крестом упадет сквозь лишенное плоти тело наземь. Он все еще хотел чувствовать себя живым! Ощутимым! Зримым!

Но пустить его на странное и страшное церковное судилище без нательного креста я тоже не могла. Пусть хоть такое оправдание, хоть такой знак – свой, мол, не какой-то нехристь…

Распялив цепочку так, что на растопыренных пальцах она приняла вид прямоугольника, я постаралась накинуть ее на голову Нартову без прикосновения к его ушам и даже к кончикам волос. И когда цепочка застряла на ухе, я не смогла сдержать торжествующей улыбки.

– Видишь? Нет, ты видишь? Никакое ты не привидение! Дурак ты, а не привидение!

Он опустил крест за рубашку. Пока его рука была занята, я шагнула вперед и прижалась к плечу. Плечо было литое, твердое, надежное!

– Но что же это значит? – принялась рассуждать я. – Или ты не помер, или я как-то незаметно скончалась! Второе исключается – такое событие я бы заметила! Так что зря ты поднял панику, с тобой все в порядке, и…

– Ступайте сюда.

Это был голос из самой глубины церкви. И он обращался к нам обоим.

Рука об руку мы вошли и оказались в темном помещении с высокими сводами. Это была старая каменная церковь, тех еще времен, когда их строили с толстыми стенами и узкими, низенькими приделами. Горели только маленькие лампады красного стекла перед образами, я подошла поближе и по тусклому окладу, по темным ликам Богородицы и Младенца поняла, что церковь действительно православная.

Здесь уже стояли люди, и я обратила внимание на тех, что тихонько между собой переговаривались. Прислушалась к голосам – это были мужчины. Они обсуждали какую-то неприятность – по крайней мере, судя по интонациям, это была неожиданная и загадочная неприятность.

– Грань сместилась в нашу сторону.

– Что бы это значило?

– Я говорил о смещении еще полгода назад.

– А намного сместилась?

– Это – сверху? Или оттуда?

– Я узнал оттуда. Преподнесли как свершение всех миров и времен.

– Мало приятного…

– Тише, начинаем…

Мужчины разом смолкли, началось какое-то быстрое и четкое перемещение, словно они занимали раз и навсегда установленные места. Образовался полукруг, вдоль этого полукруга быстро прошел человек (или не человек?) в черном колпаке, с которого свисало на спину черное же покрывало, в длинной рясе, и раздал свечи.

Иных он выводил из-за колонн, где они словно бы пытались спрятаться от обряда, что-то им тихонько говорил и ставил в полукруг. Я видела только затылки, плечи, спины в легком желтоватом ореоле.

Мы с Нартовым остались в сторонке, крайними, но он заметил нас и оказался рядом.

– Возьмите, возлюбленные, становитесь, – сказал он тихо, и тут оказалось, что свечи, нам доставшиеся, были у него последними. Он знал не только то, что придет Нартов, но и то, что нас будет двое.

Значит, кому-то и для чего-то я тут была нужна…

Он положил руку на плечо одному из мужчин, тот посторонился, и мы встали в полукруг. Еще один в черном колпаке с покрывалом, быстро прошел с горящей свечой. от которой, почти ее не касаясь, вспыхнули и наши свечи. Теперь уже можно было разглядеть лица…

Наш полукруг составляли мужчины, я была единственной женщиной (хотя кто бы принял меня за женщину, с моей короткой стрижкой, с курточкой и – тут я ужаснулась – совершенно неподходящими для похода в церковь джинсами; впрочем, я оделась так, предполагая, что предстоят какие-то активные действия, и других вещей с собой не взяла). Некоторые из мужчин смотрели прямо перед собой, иные явно робели и уставились в мозаичный пол.

Посередине, лицом к алтарю, стоял мужчина в длинной серой рубахе, босой, с опущенной головой. Перед ним была крестильная купель, как для младенца. Вышел молодой священник в темном одеянии. Он обвел взглядом собравшихся в церкви и произнес звучно:

– Господу помолимся!

Несколько секунд тишины – абсолютной и безупречной тишины – сотворили чудо: я поняла, что нахожусь в состоянии подлинной молитвы, а это даже в храме случалось со мной редко.

Я без слов молилась за того, кто стоял спиной ко мне, сутулясь, опустив руки, я знала откуда-то, что в будущем ему потребуется огромная сила, но не та, которая требуется для борьбы и преодоления препятствий, а несколько иная – сила нести бремя власти.

Священник меж тем неторопливо и спокойно вознес правую руку – и мужчина склонил голову под его светлую ладонь.

– О имени Твоем, Господи Боже Истины, и Единородного твоего Сына, и Святого Твоего Духа возлагаю руку мою на раба Твоего…

Это было таинство крещения.

Священник вел обряд неторопливо – и я это понимала. Тем, у кого впереди вечность, спешить не имеет смысла. Однако со мной произошло то, что обычно происходило во храме, даже если слова молитвы бывали произнесены внятно, даже если они отдавались в душе – какое-то время спустя я перестала их слышать. Мысли мои, как малые дети, отправились блуждать по храму, прикасаясь незримыми пальцами к свечам, к образам, воспоминания мои заговорили – тихонько и одновременно. Между мной и росписью купола натянулись ниточки – запрокинув голову, я напоминала Тому, кто сверху, об одном, другом, третьем, как будто он без меня не знал, что две старые липы на автостоянке не переживут этого года, что хромая и страшно независимая ворона, живущая в парке под мостом, нуждается в помощи.

Я даже забыла, что рядом со мной стоит недоумевающий Нартов, держит покорно горящую свечу и силится понять – для чего его сюда позвали?

А обряд шел своим чередом – но особым смыслом были полны три запрещения на нечистых духов и казавшееся мне таким наивным отречение от Сатаны. Дунь и плюнь – неужели этого может быть довольно? И что значит – «отрекохся»? Если человек и до крещения был далек от сил зла – от чего же он тогда отрекается?

Когда дошло до чтения Символа веры, рядом с крещаемым встал другой человек – крестный отец, надо полагать. Странным мне показалось, что одет он был точно так же – длинная, едва ли не до пят, серая рубаха, ноги – босы, вот только волосы схвачены перевитой повязкой.

Отзвучали слова, наступила тишина, сопутствующая обычно напряженному ожиданию, многие подняли глаза к куполу, а те, что уже кое-как освоились, стали поглядывать по сторонам. Но недолго длилось это – словно в распахнувшееся где-то там, в небесах, круглое окно хлынул свет, пробил купол и встал посреди храма белой прозрачной колонной. Черная фелонь молодого священника поплыла перед глазами, заискрилась – и это уже была серебряная парча.

– Крещается раб Божий Даниил во имя Отца…

Вода сама поднялась из крещальной купели и омыла лицо Даниила.

– …и Сына…

Вода снова взмыла ввысь и голубоватая рука, которая, несомненно, померещилась не мне одной, огладила волосы и голову неподвижно стоявшего человека.

– …и Святого Духа.

Третий взлет был выше прочих, и при слове «Аминь» вода рассыпалась мельчайшими каплями, каждая отразила свет, в каждой мелькнула и пропала радуга. Но за это мгновение радужная пыль осела на серой рубахе и грубый холст налился ослепительной белизной.

Священник воздел руки – и я увидела цепочку из серебряных искр, соединяющую их. Легким движением он замкнул эту нить над головой крещаемого, и тут же четко обозначился крест. Он был чуть побольше обычного нательного, из светлого серебра.

– Кто хочет идти за Мною, отвергни себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною, – негромко произнес священник.

– Взял и следую, – совершенно неканонически ответил крещаемый.

Священник наклонил голову, как бы подтверждая это.

И люди, все время хранившие безмолвие, снова тихонько заговорили. В храме началась та обычная жизнь, которая происходит днем, между богослужениями. Мужчины неторопливо пошли к образам, кто-то ставил свечи за упокой, кто-то помогал священнику убрать купель. Только вновь окрещенный и его крестный отец стояли неподвижно, словно боясь спугнуть ощущение своего слияния с Господом и друг с другом.

Священник подошел к ним и положил обоим руки на плечи.

– Вот так-то, брат Даниил, – сказал он. – Стал ты наконец судом Господним. Ничего, справишься.

– Ты же сам этого желал, – добавил крестный отец. – А я вот присмотрю за тобой, да и на покой подамся. Устал я – все на Грани да на Грани…

– Ничего, и я устану, – сказал, усмехнувшись, Даниил. – И я на отдых попрошусь.

– Не скоро будет это, – раздался полнозвучный голос, и человек высокого роста, в темной мантии, складки которой на изгибах давали острую и тонкую багряную черту, вышел к ним из придела. Там он, надо полагать, находился все время обряда.

– Да знаю…

– Вот теперь, когда вас – Двенадцать, уже можно что-то решать, – произнес человек в мантии. Блики обозначились на крутых завитках его коротких темно-бронзовых кудрей. И распространился свет, вроде того нимба, который полагается святым, если верить старым иконописцам.

Неся свою гордую голову, словно факел, на свет которого должны собраться ждущие приказа, человек в мантии пошел широким кругом, то скрываясь за колоннами, то появляясь снова. Те, кого он отыскивал в полумраке, присоединялись к нему безмолвно и спокойно, словно настал их час. Белый столб все еще стоял посреди храма, захватывая купель, и одежды людей, следующих за человеком в мантии, были белы и просторны.

Мы с Нартовым отступили в полумрак, ожидая – что же будет дальше? И дождались – нас заметили. Священник, раздвинув Даниила с его крестным, направился к нам.

– Добро пожаловать, возлюбленные, – сказал он и внимательно поглядел на Нартова. – Ну, как, пришел в себя немного?

– За что с нами это сделали? – вспыхнув, как это с ним случалось, яростно спросил Нартов. – Ну, я – ладно, Татьяна – ладно! Юрку-то за что?!?

– Я не знаю, – честно ответил священник. – Ты пойми, нас тут многому учат. Учат ускользающему смыслу в ответах – и это иногда пригождается. Я мог бы тебе всякого наговорить, я мог бы тебя как столб перед собой поставить, чтобы ты слушал и кивал, слушал и кивал. И тебе бы казалось потом, будто я все тебе правильно объяснил. Но я тебе прямо говорю – не знаю. Таков был Его замысел – рано или поздно он прояснится.

– А раз не знаешь, то… – Нартов с трудом сдержался.

Я стояла за его спиной, готовая вступить в разговор, но только никто не обращал на меня внимания.

– Ты понимаешь, что с тобой произошло? – голос священника был ровным, мягким, словно у взрослого, которому нужно знать, как себя чувствует больной ребенок.

– Меня тоже убили. Сперва – их, потом – меня.

– Нет. Если бы ты был другим – то убили бы, и по твоей же вине, – сказал священник. – Как убивают всякого, кто в одиночку кидается на пятерых. Но ты так сильно желал наказать зло, что убить тебя стало невозможно. И вот ты среди нас.

– Так вы что – все тут покойники? – уточнил Нартов. В голосе было профессиональное недоверие.

– Разве мы похожи на покойников? Да и подруга твоя жива. Раз она смогла прийти с тобой – значит, все не так просто…

– Отпустите ее, – потребовал Нартов. – Ей тут делать нечего.

– Что это ты за меня решаешь? – возмутилась я. – Откуда ты знаешь? Раз меня сюда пустили – то и для меня, наверно, дело найдется!

– Никто тебя сюда не пускал, а в церкви ты оказалась по недосмотру, – объяснил священник. – Впрочем, и в этом есть перст Божий.

К нам подошли еще двое, одетые во что-то темное – мне померещились было крупные, разлапистые пятна камуфлы, бурые на черном фоне, – молча встали справа и слева от священника, и мне показалось, что в их опущенных глазах – непонятная опасность. Один был крупный, тяжелый, с грязной повязкой на голове, другой – поменьше ростом и с такими же прямыми, сухой лепки плечами, как у Нартова.

– У вас тоже бывает недосмотр? – полюбопытствовал Нартов. – Ну, тогда понятно. Понятно, почему дети гибнут!

– Разговорчивый попался, – буркнул один из тех, что подошли, похожий на медведя. И мне это сильно не понравилось.

Не понравилось это и Нартову. Он сдвинул брови, усы встопорщились. Но он не ответил – он напряженно пытался что-то вспомнить…

– Как бы то ни было, пора вам прощаться, – сказал священник. – Ты останешься здесь, а она вернется к своим.

Нартов повернулся ко мне.

– Вот видишь, – сказал он с горечью. – Ничем ты мне не можешь помочь. Спасибо, что хоть отпускают. Иди, куда они скажут. И постарайся не вспоминать обо мне слишком часто. Думай, что это был сон.

– Сон – то, что не сбылось, – ответила я. – Сон – то, где мы могли любить друг друга. А это – не сон. И я тебя не брошу.

– А что ты можешь сделать? – спросил священник. – Ты даже не знаешь, где находишься! Мы обладаем силой, которая тебе даже не снилась, и властью, о которой ты не мечтала. Так что не давай глупых обещаний, которые похожи на угрозу…

– Я за свои слова отвечаю.

Еще несколько человек подошло – явно со скверными намерениями.

– Так что же ты можешь сделать? – спросил священник. – Одна – против всех?

– Я?

Не так уж тут было мрачно, чтобы я не разглядела их лиц. Медведистый, с повязкой, с крупным тяжелым лицом… тот, что с прямыми плечами, круглоголовый, чем-то смахивающий на умного бобра… еще совсем молодой, с простой широкой рожей, нос – картошкой, волосы – светлые и кудлатые… Значит, метр восемьдесят семь – метр девяносто, выше метра семидесяти пяти, третий – тоже, плюс особая примета – ломаный нос…

Ну да, подумала я, зря меня, что ли, прозвали дома профессиональным свидетелем?!

– Я могу смотреть, видеть и запоминать все то, что вижу! Если вы поступите с ним несправедливо…

– Куда уж дальше… – проворчал Нартов.

– … настанет день, когда кому-то потребуется правда об этом деле. Тогда я приду и скажу – я все видела, я знаю, как это было! Не на этом свете – так на том!

– И кому же она может потребоваться? – этот диковинный священник задавал вопросы, как будто вел игру.

– А где мы сейчас находимся? – вопросом же ответила я и наконец дала волю возмущению. – В церкви, в доме Божьем! И ты еще спрашиваешь, кому может потребоваться правда! Хорош гусь! Да ты обернись и на образа погляди!

– Хватит! – кто-то совсем непонятный отстранил рукой священника и встал передо мной.

Сперва мне показалось, будто это поднявшийся на дыбы змей с человечьим лицом. Потом я осознала: лицо-то – красивое, тонкое, большеглазое, обрамленное светлыми кудрями. Желтая с легкой зеленью крупная чешуя была пластинами доспехов. Алый плащ, схваченный пряжкой на одном плече, ниспадал до пола, до золотых шпор на красных коротких сапогах.

С двух сторон лицо озаряли тонкие золотые струйки света, словно бы появившиеся одновременно с незакомцем. Я подняла глаза и поняла – так оно и есть. Над плечами вздымались двя золотых острия. Не сразу стало понятно, что это – сложенные и повернутые ко мне ребром крылья.

Крылатый незнакомец принес с собой тишину, заставившую всех опустить глаза. Пришла сила, которая могла помочь нам с Нартовым! И я выпрямилась, выпятила подбородок, стиснула зубы, самой себе доказывая свою решительность, уставилась в глаза крылатому.

Глаза были голубые, такой голубизны, что даже в полумраке храма цвет их был понятен и радостен.

– Достойна? – тихо и неуверенно спросил священник.

– Достойна, – подтвердил незнакомец в доспехах. – Хотя только что осознала свой путь, но уже готова действовать. Всем бы нам так… Добро пожаловать, милая. Тут все – свои.

Он протянул руки в кольчужных рукавах. Возможно, это был ритуальный жест, скорее всего – только ритуальный. Я догадалась об этом, увидев округлившиеся глаза молодого священника. Но было уже поздно: я тоже, протянув руки, шагнула к незнакомцу и положила свои ладони ему на плечи.

Живое, сильное тепло шло от его тела, а то, что шло от улыбки, я никакими словами не описала бы, в человеческом языке таких слов просто еще не придумано. Он тоже коснулся моих плеч и, хотя между нами оставалось напряженное и пронизанное электричеством пространство, это все же было объятие.

– Кто – свои?.. – тихо спросила я, уже всей душой понимая, что этот – свой!

– Тебе объяснят.

– Кто объяснит?

Улыбка сделалась иной, легкая пленительная тяжесть ладоней ушла с моих плеч, и я тоже опустила руки. Расстояние между нами увеличилось – то ли незнакомец отступал незаметными шагами, то ли легкий трепет крыльев уносил его, не давая коснуться темного мозаичного пола.

– Новоокрещенный Даниил – где ты, Даниил, поди сюда! – что означает: Суд Божий, – донеслось уже едва ли не от иконостаса.

Человек в белой рубахе шагнул из мрака и оказался в кругу мужчин, обступивших нас с Нартовым.

– Вот тоже заботушка… – проворчал он. – Батюшка, может, лучше ты попробуешь?

– Тебе же велено, – упрекнул молодой священник.

– Да что ты в самом деле, батька Иоанн? Велено, не велено… – пробасил один из тех, что словно стерегли нас, медведистый. – По большому счету все это – какая-то загробная самодеятельность. Кому он жаловаться на тебя станет?

Имелся в виду крылатый незнакомец.

– Да ведь наскоро не объяснишь, потом разве что… – священник вздохнул.

– Ну, призвали тебя. Так ты, наверно, и сам догадался…

– Я вообще догадливый, – обнадежил угрюмый Нартов.

– А с ней я и сам не знаю, как вышло.

– Она за мной увязалась, – Нартов демонстративно отстранился от меня. – Ей тут вообще делать нечего!

– А с чего бы она за тобой увязалась?

– Сдуру! Ну, в самом деле, какой с бабы спрос?

В этом был весь Нартов.

– Это уж точно! – поддержал его похожий на умного бобра.

– Хотел бы я только знать, почему им все всегда позволяется? – добавил молодой, кудлатый.

– И ведь, главное, сперва натворит, а потом хлопает невинными глазками! – припечатал, сердито на меня глядя, медведистый.

Я поняла, что за Нартова бояться нечего – мужчины нашли общий язык. Но чем же лично я им не угодила? Я повернулась к новоокрещенному Даниилу, чтобы хоть он прояснил ситуацию.

– Ладно вам, ребята, – сказал Даниил. – Если бы кому-то из вас взбрело в голову обняться с архангелом, он бы не отпихнул. Просто женщины меньше думают о субординации…

С архангелом?.. Тут мне стало не по себе. И я только краем уха слышала, как Нартов смачно определяет способность женщин к субординации и прочим высоким материям.

– Ты уж прости, что мы тебя испытывали, – сказал мне новоокрещенный Даниил. – Без этого нельзя. ты слишком быстро сюда устремилась. Их всех призвали… ну, это сейчас объяснят. А тебя оставили потому, что ты, надо полагать, – око Божье. Ты ничего не можешь исправить и изменить, но только ты увидишь правду и скажешь о ней.

– А ты – суд Божий? – на всякий случай переспросила я.

– Когда меня призывают, я – суд Божий, – подтвердил Даниил. – Но этого впопыхах не объяснишь. И у отца Иоанна лучше получится… Я не мастер проповедовать…

И от неловкости улыбнулся.

Вот теперь я смогла разглядеть его лицо.

Он был коротко острижен, как Нартов, как многие мужчины крутого и деятельного нрава, мне известные, но в его волосах было уже довольно седины. Меня поразила странная линия лба – я бы не назвала залысинами те два острых мыска, что глубоко врезались в волосы справа и слева, так они, очевидно, выглядели и смолоду. Брови тоже резко уходили к вискам, а занятнее всего был рот. Видывала я такие мужские рты – пока закрыт, еще ничего, но улыбка – улыбка фавна, хитрая и исполненная соблазна.

Но Даниил был сейчас далек от соблазнов и улыбок.

– Так что же? Я?.. – вопрос, раздвинувший мне губы, так и не прозвучал.

А мысль, которая не воплотилась в вопросе, перепугала меня до полусмерти.

Выходит, я ушла из своего мира, отказалась от своей женской судьбы, чтобы заняться непонятно чем?

Но Нартов все понял.

– Вы все-таки отпустите ее, ребята, – негромко сказал он, обращаясь и к тем троим, которые так мне не понравились, и к священнику, и к Даниилу. – Ну, не бабье это дело. Марчук, будь же хоть ты человеком!

– Узнал! – с большим удовлетворением отметил медведистый…

– А то бы я тебя не узнал, орясину дуболомную. Я только не знал, что ты… – Нартов запнулся, и так было ясно – речь идет о смерти давнего знакомого, если только тут вообще можно было говорить о смерти.

– Да будет тебе, – спокойно ответил Марчук, и я поняла, что он тут уже освоился. – Ты одно пойми – то, чего нам не давали сделать ТОГДА, мы можем сделать ТЕПЕРЬ. А значит – ничего страшного, мы же сами этого хотели.

– Мне пора, – с тем отец Иоанн поспешил к иконостасу, успев подтолкнуть ко мне Даниила.

– Пойдем, – шепнул Даниил, осторожно касаясь моего плеча. – Им есть о чем поговорить. Они учились вместе. И Нартову с другими познакомиться надо.

– Марчук тоже мент? – не подумав, спросила я и покраснела. Ведь тут наверняка употребляли другие слова.

– Был, – поправил Даниил, – а теперь вот призван и ждет своего часа.

– И что же это будет за час?

– А вот увидишь.

Даниил вел меня к алтарю, поставил так, что я видела движение фигур за царскими вратами.

– Кто эти, в доспехах?

– В багряной мантии – архангел Михаил, – совсем просто ответил Даниил, – в доспехах и алом плаще – архангел Рагуил…

– Кто-кто?

– Один из Семерых, «Воля Божья», а третий…

– Погоди!.. – до меня с большим трудом дошло. – Но если архангелы сошли с небес?..

– Все очень просто, – ответил Даниил. – В мире творится непонятное. Я бы даже сказал, что мир болен. А все потому, что мы дробим понятия на какие-то совсем неуловимые крохи. Почитай Библию: закон Моисеев, о власти которого говорил Христос, прост. Добро и зло словно вырублены из гранитных плит, их не перепутаешь. А посмотри на уголовный кодекс любой страны. Почитаешь – и поймешь, что преступнику ускользнуть от наказания куда проще, чем обиженному доказать свои права. Мы раздробили гранитные плиты, и осколки перемешались.

– Это уж точно… – со знанием дела буркнула я.

– И даже не в том беда, что суд стал продажен… – Даниил вздохнул. – Всегда вдруг выяснялось, что судья получил взятку и все повернул наоборот! Ну так судью судили и какое-то время был порядок! Закон стал невнятен – вот в чем беда… Слова рассыпались на буквы – и эти буквы всякий составляет как ему выгодно. А душа человеческая от суда отстранена, она – бессильна. Одни сказали себе: «На все воля Божья» и смирились. Им – воздастся, конечно. А другие заметили, что в результате соблюдения всех этих мелко дробленных законов нарушается один великий Божий закон – о любви. И крепко задумались…

– Есть такие люди, – согласилась я.

– Не только люди.

И тут царские врата распахнулись. Трое архангелов, плечо к плечу, появились, а за их плечами взмыли ввысь острые углы золотых крыльев. Свет озарил маленький храм. И тут же очертания крыльев растворились в золотом сиянии.

– А теперь смотри и слушай, – велел Даниил. – Это и тебя касается.

– Во имя Отца и Сына и Святого Духа, – негромко и внятно произнес архангел Михаил.

– Аминь, – отозвались другие двое.

– Аминь, – вразнобой повторили заполнившие церковь мужчины.

– Вот и удалось собрать вас всех, – сказал, помолчав, архангел Михаил. – И тех, кто уже осуществлял Божий суд, и тех, кто призван совсем недавно. Если бы у нас было больше времени, все сделали бы не так… Но время торопит – простите нас, ребята…

Он опустил красивую голову и слегка развел руками.

– Ты прости, Виктор…

– Да ладно, чего уж там… – буркнул Марчук.

– Ты прости, Алексей…

– Проехали, – отвернувшись, очень тихо и очень безнадежно сказал человек, похожий на умного бобра.

– Ты прости, Георгий, самый из всех юный…

– Это только кажется, – недовольно отозвался молодой и кудлатый.

– Ты прости… – архангел обращался ко всем поименно – ко всем призванным, выхваченным из жизни ради неведомой пока цели, и мужчины, смущаясь, грубили, дерзили, безмолвно вздыхали.

– Мы бы еще долго не решались сделать это, если бы не Грань.

Он так произнес слово «Грань», что сразу стало ясно – штука значительная и с большой буквы.

– Мы нашли новый путь и медленно, осторожно продвигались по нему. Мы собирали людей, способных вершить суд Божий, неторопливо, мы отбирали их тщательно. Нам нужны были Двенадцать, которые вместе могут всех выслушать, узнать, как звучит буква Закона, и при необходимости отказаться от нее с полным ощущением своей ответственности. Мы собрали Двенадцать, вот они, они готовы… Но то, что происходит с Гранью, заставляет нас торопиться.

Очевидно, все, кроме новеньких, уже знали, что это за Грань такая.

– Господь наш Христос сказал: «По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою». И силой любви можно одолеть многое зло. Но если собрать тех, кто любит, то каждый из них поодиночке, может быть, и силен, но вместе же они, боюсь, опасны, ибо имеют дурное свойство – упрекать друг друга в недостатке или же в отсутствии любви. а тут нужно действовать быстро и решительно. Мы решили попробовать другой путь, – сказал Михаил. – Его подсказал нам апостол Иоанн, на многие вещи имеющий свою точку зрения. Вот что он писал, и от слов своих не отрекается: «Любовь до того совершенства достигает в нас, что мы имеем дерзновение в день суда, потому что поступаем в мире этом как Он. В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение; боящийся не совершенен в любви».

Он замолчал, ожидая вопросов, но вопросов не было. И я понимала мужчин – мало кто из них привык выслушивать такого рода цитаты. Они еще не видели того, что извлек Михаил из общеизвестных слов, но я, кажется, разглядела.

Если невозможно обучить команду любящих решительности и отваге, но не проще ли обучить команду профессионалов любви? Ведь если удастся – это и будет совершенная любовь!

Я повернулась к Нартову. Оказалось, что на самом деле просто ощутила его взгляд – он тоже смотрел на меня.

– Ну и при чем тут любовь? – шепотом спросил он. – Если мы так уж нужны – пусть дадут задание, укажут сроки…

– Я слышу все, что здесь сказано, – немедленно откликнулся тот из архангелов, с кем меня понесло обниматься. – И я понимаю, что заставить любить – нельзя. Но мы трое – мы любим. Мы любим мир, который вверил нам Он. И ради этого мира мы готовы совершить то, что в случае неудачи можно приравнять к бунту…

– Но вам бояться нечего, возлюбленные, – добавил Михаил. – Мы трое отвечаем за все. Закон отрицает Моисеево правило «Око за око и зуб за зуб». Закон отрицает насилие, ибо оно порождает новое насилие. Однако мир изменился настолько, что приходится что-то придумывать… Мы нашли щелку в Законе, позволяющую действовать. Мы призвали вас, найдя для вас такое место в Мире Божьем, о котором молчат все писания. Мы и время для вас нашли – краткое, но другого не будет. То, что сказано о людях, к вам более не относится. То, что сказано о низших чинах, ангелах, к вам еще не относится. И вы, минуя всякие тонкости, подчиняетесь единственно Его слову: «Это есть заповедь Моя: да любите друг друга, как Я вас возлюбил». Брат мой Рагуил сказал, что заставить любить – нельзя. Но научить любить – можно, и мы постараемся.

– В каждом человеке есть зернышко любви, – сказал доселе молчавший третий архангел. Он был чуть ниже ростом Михаила и Рагуила, и если эти двое казались вечно-молодыми, то на его лице были видны следы прожитых тысячелетий. И не доспехи на нем были, а простая синяя подпоясанная далматика чуть ниже колен, с плеч же свисал до пола плащ переменчивого цвета, то голубой, то лиловый.

– «Любовь до того совершенства достигает в нас, что мы имеем дерзновение в день суда, потому что поступаем в мире этом как Он», – произнес Рагуил, но чьи это слова – не сказал. – Еще раз повторяю – мы за все в ответе. А если все еще не верите – я покажу вам те мечи, что занесены над Гранью с нашей стороны. Это – кара для тех, кто нарушит Закон. Возможно, это наша кара…

Он поднял руки к куполу и зашептал страстно, но совершенно беззвучно.

– Когда Господь наш ходил, исцеляя и проповедуя, его сопровождали апостолы, – сказал третий архангел. – Иуда, как известно, нес денежный ящик. Но нигде не сказано ни слова о тех двух, что тайно несли с собой мечи. А между тем два меча у учеников Христовых были. Один из них в роковую ночь оказался в руках у Симона Петра, и им Петр отсек ухо рабу первосвященника Малху, но Иисус запретил ему – и Петр скрылся вместе с прочими учениками. Все время странствий два меча сопровождали Иисуса незримо, и среди преданных были два человека, готовые обнажить мечи. И в ту ночь… Евангелие от Луки сохранило слова: «Они сказали: Господи! вот, здесь два меча. Он сказал им: довольно». Дальнейшая судьба этого оружия никого почему-то не беспокоила. А между тем оно заняло свое место…