Текст книги "Дурни вавилонские"

Нам не так часто приходилось ездить в повозках, и мы ощущали себя богатыми господами, ели пирожки и жареную рыбу, пели песни, пока нас не попросили замолчать.

– Скорее всего, где-то тут бродят люди из Той Башни, – сказал мужчина. – Род человеческий глуп – ему свойственно приносить ведра с водой к дому, который уже сгорел, и собирать пролитое пиво в разбитый кувшин. Сейчас, после вашего побега, начальник стражи наверняка пустил усиленные дозоры вокруг Той Башни, чтобы больше никто не сбежал и ничего не вынес, хотя теперь из ценного имущества осталась одна крестовина с колесами.

– Я думаю, мы могли бы ее унести, господин, – неожиданно сказал Абад.

Таш рассмеялась.

– Это всё Амалек! – воскликнула она. – Он постоянно сочиняет всякие истории и морочит голову стражникам. Удивительно, что его еще не побили. Он не рассказывал тебе, как Ровоам ходил за пивом, а принес большой кувшин огуречного рассола?

– Правды в этом только то, что ему чуть не дали по ошибке кружку с рассолом, но рассказывает Амалек замечательно. Нет, парень, пусть крестовина вращается там, где ее поставили. Каждой крестовине – свое место, и в Другой Башне уже есть одна.

– Ну, кажется, это тот самый канал, – сказала Таш. – Он ближе, чем я думала. Вылезайте из повозок, несчастные. И ступайте искать, где берег истоптан вашими сандалиями.

Мы перешли по хилому мостику и остановились, пораженные величиной ячменного поля.

– Было бы у меня такое в Субат-Телле… – прошептал Тахмад.

Нам нужно было пройти вдоль всего края по берегу канала и вдоль другого края по берегу другого канала, чуть поуже, который пересекался с первым.

– Там где-то должен быть мостик, по которому мы перебежали на ту сторону, – вспомнил Левад. – Если окажемся у мостика, то вспомним, с какой стороны подошли к нему, и уже будет легче.

Таш и мужчина, сидя на ослах, наблюдали, как мы бродим вдоль берегов. А мы были в ужасе – мы понимали, что боги вели нас той ночью и не дали никуда свалиться.

– Эй, эй, Субат-Телль! – позвал Гугуд. Мы побежали к нему. Он стоял у края поля и показывал на примятые колосья – можно было подумать, что там валялось стадо буйволов, а не гнали шесть тачек. Мы собрались на этом месте и посмотрели на темную воду канала. Лезть туда никому не хотелось.

Таш и мужчина подъехали, а повозки остались в полутора сотнях шагов от нас.

– Понятно, – сказал мужчина. – Ну, парни, кому-то одному придется раздеваться и прыгать в канал, чтобы нашарить корзину и привязать к ее ручкам веревки.

– Ничего не выйдет, – вмешалась Таш. – Они все боятся воды.

Не успели мы разинуть рты, чтобы согласиться, как Гамид пробежал по короткому и крутому откосу, крикнул для храбрости и прыгнул в канал. Он пропал в воде весь, с головой, показался и снова пропал.

– Этот дурень не умеет плавать! – воскликнула Таш.

– Сейчас вытащим, – хладнокровно сказал мужчина. У него была при себе свернутая кольцами толстая веревка, и он метнул ее Гамиду.

– Держи, держи! – закричали мы, когда он опять вынырнул. Он сообразил и вцепился в веревку. Мы ухватились за нее и выволокли Гамида на берег.

– Ничего страшного, – сказал он, отплевавшись. – Совсем ничего! Я нашарил ногами и корзины, и тачки. Там совсем мелко – если встать на корзину, то можно дышать.

– Ты вставал на корзину, несчастный?! – в полном отчаянии спросила Таш.

– Не бойся, в воде тело весит меньше, – успокоил ее мужчина. – Ты смелый парень. Сейчас я облегчу твою задачу, привяжу к веревке крюк, на другой веревке он уже есть. Тебе останется только зацепить их на ощупь за ручки корзины, а эти молодцы будут тащить.

– Послушай, не умнее ли запомнить это место и вернуться с людьми, которые умеют нырять? – предложила Таш, стараясь не глядеть на Гамида, и мы все это заметили.

– Умнее. Но если тут бродят люди из Той Башни и обратили внимание на наши крики и суету, то лучше бы вытащить корзины сразу. Они ведь поймут, что мы не напрасно топчемся на берегу канала. Что скажешь, молодец?

Этот вопрос он задал Гамиду.

– Ты прав, господин, – ответил Гамид. – Я уже не боюсь воды. Привязывай крюк к веревке.

– Я полезу с тобой, я выше тебя, мне будет легче, – вмешался Тахмад. Он, наш старший, не хотел выглядеть нелепо – а это и получилось, ведь тот мужчина не к нему обращался, а к Гамиду, и Тахмад хотел показать, что он еще сильнее и смелее.

– Самый высокий тут я, – напомнил Абад.

– И самый сильный, – одобрительно сказал мужчина. – Ты спустишься к воде и будешь тянуть за обе веревки разом, ровно и без рывков, чтобы корзина не опрокинулась. А когда вытащишь на берег – ее потащат наверх другие. Ну-ка, парни, выстраивайтесь на откосе.

Мы были счастливы – вот пришел человек, который знает, что и как нужно делать. Когда такой прикажет, и в воду лезть не страшно.

Гамид спустился туда первый, держась за веревку, за ним Тахмад. Там они поделили обязанности: Гамид ушел под воду и, хотя не сразу, зацепил первую ручку и передал веревку Тахмаду, потом зацепил вторую, Абад взялся за обе веревки, и корзина поехала наверх по траве. А Гамид с Тахмадом обнаружили, что вплотную к берегу могут стоять на дне и даже не слишком вытягивать шеи.

Таш дала знак возчикам, и обе повозки неторопливо покатили в нашу сторону. А мужчина, не сходя с мула, давал советы и хвалил нас всех поочередно. Мы же трудились изо всех сил.

Так мы вынули из воды все шесть корзин и ни одной не опрокинули, а тачки решили оставить в канале – ведь у нас теперь были другие. И тут Таш, не желавшая видеть нашего торжества и разъезжавшая поблизости, подала сигнал тревоги.

Наверно, кто-то, имевший отношение к тем корзинам, заметил нас с Нашей Башни и выслал стражников на ослах.

– Скорее, скорее грузите корзины, – велел мужчина. И мы вскинули их, словно они были наполнены пухом, а не тяжелыми табличками. Тут же возчики ударили ослов, и повозки покатили прочь.

– Мы должны встретить их и не дать им догнать повозки, – сказал мужчина. – Вы драться умеете?

– Кулаками, – ответил за всех Тахмад.

– Ясно. Идти с кулаками на всадника нелепо. Будете нападать так – вдвоем на одного. Один хватает осла за поводья и не дает ему шагу ступить, другой стаскивает наездника наземь и бьет ногами, – тут мужчина посмотрел на нас очень внимательно. – Вставайте в пары – ты вот с этим, в голубой повязке, ты – с этим, ты – с этим. Осла останавливают – ты, ты и ты. Всадника стягивают – ты, ты и ты.

Мы поблагодарили богов за такого хорошего господина. Если бы не он, мы могли бы вшестером броситься на одного осла.

Этих стражников было десять человек с копьями. Наш господин выехал вперед и вступил в переговоры. Мы не слышали, о чем он толковал с их старшим, но они не договорились, и четверо наездников поспешили к нам.

Лучше бы они этого не делали. Мы справились с ними, отняли у них копья, а двоих скинули в воду. Зато, когда подоспели еще пятеро, нам пришлось тяжко. Они уже поняли нашу ухватку. С шестым, их старшим, сцепился господин, скинул его с осла и поскакал прочь, не оборачиваясь.

Мы бились отчаянно, а между тем закатная пора перешла в ночную. Мы ободрали все кулаки об этих проклятых стражников. Но они были жирные и со слабыми руками, а мы – молодые, крепкие и с сильными руками. Зато их учили драться, а нас – нет. Кончилось побоище тем, что нас оттеснили к канаве, и мы все вместе туда полетели. Они с берега еще пытались достать нас копьями, но мы ушли по канаве, и если кто скажет, что бежать по илистому дну, путаясь в каких-то скользких водяных травах, большое удовольствие, отдайте его жрецам Асторет, чтобы его всего обрили и лишили мужского орудия.

Наконец мы, мокрые и злые, вылезли из канавы неведомо где и уже собирались пойти неведомо куда, но вовремя обернулись. Время было еще не позднее, и во многих окнах Другой Башни горел свет.

– Туда, – сказал Тахмад. – Мы честно бились, и мы заработали хотя бы горячую кашу. Как твоя рука, Гугуд?

– Ничего, почти не болит.

– А твое плечо, Абад?

– Какое плечо?

Стараясь подбадривать друг друга, мы потащились в потемках к Другой Башне, но, пока мы дошли, все огни погасли и стало ясно, что каши мы не получим. Никто нас не встречал, никто о нас не беспокоился, и нас утешала только мысль, что корзины, которые мы чуть не погубили, спасены. Мы нашли свой дом, но его дверь была заперта. Ведь мы не одни там жили, а еще несколько парней, гонявших тачки, и почему они должны оставлять дверь на ночь открытой?

– Идем к пекарне, – решил Тахмад. – Там еще ночью начинают печь лепешки, и там тепло. Попросимся к пекарям – может, позволят хотя бы лечь на полу возле печки.

– К тому же в Нашей Башне нас научили дружить с теми, кто, как мы, работает много, а получает мало, – напомнил Левад. – Вот и начнем.

Пекари впустили нас и по доброте душевной дали нам черствые лепешки. Мы размочили их в воде, съели и заснули на полу.

Утром, на заре, они нас растолкали – должен был прийти их хозяин, а он не любил, чтобы чужие сидели в пекарне. Мы вышли на свежий воздух голодные, но уже почти здоровые – разве что в синяках.

– Идем в харчевню, – сказал Тахмад. – Хоть каши наедимся вдоволь. А потом нас, может быть, найдут и поблагодарят.

А в харчевне свершилось чудо – я увидел Лиш.

Миски с горячей кашей нам выдавали внизу, в большой харчевне на двадцать длинных столов, – и вот так вышло, что мою миску принесла она. Я посмотрел на нее и понял, зачем сбежал из Нашей Башни в Другую Башню. У нее были кудрявые волосы, которые торчали из-под платка во все стороны, и тонкий нос с горбинкой, как мясницкий нож, и губы, как разрезанный плод красной сливы, и глаза, как колодцы в пустыне! Я посмотрел на нее, она посмотрела на меня, и мы поняли, что должны вечером встретиться. Ведь девушек, которые работают в башнях, охраняют не очень строго – это просто невозможно.

Мы взяли свои тачки, пошли к глиняной горе, нам накидали тяжелой влажной глины, и мы погнали тачки ко входу в нору. Там оказалось, что не у всех у нас есть таблички на веревочках – Гугуд и Левад потеряли свои во время драки. Их впустили, но велели добыть для них новые таблички. Так начался день, который показался мне странным – тачка почти ничего не весила, а уклон норы словно бы исчез. Я думал – нужно покрепче держаться за тачку, а то взлечу!

– Как звали того господина, к которому нас посылала Таш? – спросил Тахмад, когда мы внизу у горы ждали своей очереди. – Того, который велел Зубастому взять нас? Вспоминайте – мы пойдем опять на третий ярус, найдем его, а он поможет найти Таш.

– Не поможет, – вдруг сказал Гугуд. – Мы были ей нужны только ради проклятых корзин. Без нас она бы их не привезла в Другую Башню. А теперь корзины уже здесь – и мы ее больше не увидим.

Самый младший из нас сказал то, что должен был сказать старший, – вот как странно действуют на людей эти башни.

– Может, оно и к лучшему, – ответил ему Тахмад, покосившись на Гамида.

Нам нагрузили тачки, и мы погнали их в нору.

Я всё время поглядывал на Гамида, мне не нравилось его молчание. Лучше бы он изругал Таш на все лады – так думал я, зная, что потом ему полегчает. Но он молчал и отворачивался. И так – до самого вечера, до ужина.

Когда мы жили в Нашей Башне, то ходили в город развлечься. Но тут до города было далековато. Мы спросили у товарищей по тачке, чем они развлекаются, и нам показали площадку, где играют в кости, и другую, где бросают камни в цель, и место, где поют и пляшут. Но плясать я не собирался.

Возле Другой Башни был пруд, где поили скот. Мне никто не говорил, что парни, которые хотят увидеть девушек, вечером гуляют у пруда, – я сам догадался. И она тоже догадалась, что я туда приду. Мы увидели друг друга, но сразу я подойти не мог – это непристойно. Она с подругой пошла вокруг пруда, а я пошел следом, понемногу приближаясь. Десять кругов мы сделали, прежде чем я оказался рядом! Она потом сказала – если бы у меня не хватило смелости ее догнать, она бы мне не досталась. А я как раз десять кругов набирался смелости. Ведь заговорить с девушкой, которая носит платок, а не с храмовой жрицей, – это всё равно что посватать ее. Наверняка же где-то рядом брат или старшие сестры.

Мы просто посмотрели друг на друга, и она всё поняла.

На следующий день я взял миску из ее рук и спросил:

– С чем сегодня каша?

– Со шкварками, – сказала она, хотя шкварки я видел сам, они горкой лежали посреди миски.

– Они хорошо поджарены?

– Я сама пережарила их с луком.

Меня заторопили сзади, и я ушел с миской. Радость моя была – как желтый огонь в большом храмовом светильнике.

Но скоро от радости ничего не осталось – Тахмад сказал мне, сколько стоит печать. Три «раба» она стоила! Самая простая! А получше – до пяти «рабов»! Не наших, принесенных из Той Башни, а здешних «рабов». Они отличались так: у тех ноги были расставлены в стороны, а у здешних стояли вместе. И если менять, то мы очень много теряли.

Тахмад сообщил эту новость, и мы закричали от возмущения. Чуть ли не месяц работай, питаясь только казенной кашей, за эту самую печать! Он еще кое-что сказал. Питьевую воду в Другую Башню привозили издалека, и ее не разносили мальчики, наливая из бурдюка, сколько угодно. Ее нужно было покупать.

Мы посоветовались с другими парнями, которые гоняли тачки. Они сказали, что без договора никак нельзя и мы будем дурнями, если не заключим его. Вот у них есть договоры, поэтому хозяин заплатит ровно столько, сколько должен, и не заставит их работать лишнее время. А если нет договора – вообще может не заплатить. Как ты докажешь, что на него работал? А есть договор – заплатит!

Ни Таш, ни тот мужчина так и не появились. А ведь они могли бы заплатить нам хоть немного.

Мы пошли продавать наши красивые одеяла. Потом мы поочередно дежурили у дома резчика, чтобы заказать печати. Часть денег заплатили сразу, остальные обещали отдать за два месяца.

К тому времени я уже разговаривал с Лиш у пруда. И ей первой я похвастался новенькой печатью, подвешенной к поясу, из розового сердолика с белыми прожилками.

– На что тебе она? – спросила Лиш. – Да еще такая дорогая?

– Без печати нельзя, как же я скреплю договор? У нас у всех теперь хорошие печати.

– Вы ведь из одной деревни и пришли вместе?

– Да, и мы все – родня, наши роды в родстве, – объяснил я.

– Родня? А кто у вас главный?

– Тахмад.

– Ну так он бы и заключил договор за всех за вас и скрепил его печатью! И в договоре было бы сказано: я, Тахмад, с братьями моими… Так всегда делается!

– Нам не сказали…

– Дурни вы! Нужно было прежде всего пойти к тем, кто тут с самого начала, и узнать!

Тут я понял, что начинаю ненавидеть Другую Башню. Мы же спрашивали – а что нам ответили?

Узнав про совет, полученный нами, Лиш только вздохнула:

– Их в свое время убедили, что каждый должен иметь свою печать, вот они и не хотят быть единственными дурнями в башне. Теперь они смеются над вами – и у них на душе уже легче…

– А кого же спрашивать? – удивился я.

– Да не тех, кто гоняет тачки! Любого разносчика!

Я ушел в дурном настроении. Уж лучше бы мы остались в Нашей Башне…

Парни уже спали, завернувшись в одеяла. Я лег сбоку и заснул. Проснулся я оттого, что Гамид похлопал по плечу и пригрозил, что мне не достанется каши. Оказалось, я заспался, а они знали, что я бродил у пруда, и пожалели меня – разбудили в последнюю минуту.

Я понесся к кухням и оказался там последний. С одной стороны, это неприятно – как будто я бездельник. А с другой – я мог немножко поболтать с Лиш.

– Беги, догоняй своих, – сказала она. – Они, кажется, пошли заключать договор. Обязательно прочитайте его – там бывают всякие неприятные мелочи…

– Да как же нам его прочитать, если мы не знаем грамоты?

– А взять с собой человека, который знает грамоту, вы не догадались?!

Плохо быть доверчивым в башне! Еще хуже – вот так опозориться перед лучшей в мире девушкой. Я был на всё готов, чтобы доказать ей: я не простофиля!

Лиш побежала куда-то и привела мальчика.

– Я помощник Осейфа Гумариэля! – сказал этот тринадцатилетний мальчик, одетый как взрослый, да к тому же богатый взрослый, в длинное платье. – Три «кувшина», или я не подниму зада от скамьи.

– Потом, потом! – ответила ему Лиш. – Сейчас же иди и прочитай договор! Иначе я расскажу Осейфу, чем ты занимаешься…

– Нет! – перебил мальчишка, и дальше я, по совету Лиш, взял его за руку и потащил на второй ярус, где была одна из комнат Зубастого. Я был готов бороться более свирепо, чем со стражниками из Нашей Башни.

Мы ворвались, когда младший из нас, Гугуд, ставил на табличке свою печать.

– Стойте, стойте! – закричал я. – А прочитать?!

Но таблички тут же исчезли со стола. Хозяйский слуга схватил их и выбежал – мы только рты разинули.

– Ну всё! Теперь их обожгут, и вы уже ничего не измените! – злорадно сказал мальчишка.

Мой стыд был настолько велик, что я тронулся рассудком. Ничто не имело значения – только то, что обо мне подумает Лиш. А если она подумает, что я деревенский олух, которого всякий может надуть, то лучше мне сразу идти к пруду и утопиться.

– Всё неправильно! Мы могли заключить один договор на всех! – вопил я. – Мы дурни, мы просто пустынные дурни! Нам место не в городе, а в пустыне, на бездорожье, где даже сморчки не растут! Мы как люди из Куфу-Телля, которые съели помет дикой козы!

Мне и перед нашими было безумно стыдно – я должен был рассказать Тахмаду про общий договор, а не рассказал.

– Успокойся, парень, ничего страшного не случилось. Сейчас и ты поставишь свою печать, и будешь по договору получать каждый месяц сандалии, обмотки для ног и головную повязку, – утешил меня Зубастый. – Видишь, какой я добрый?

На столе осталась одна табличка – с моим договором. Уж не знаю, как меня осенило, – я схватил ее и кинулся бежать, а мальчишка – за мной. Но теперь я поумнел – он не из дружбы это сделал, а хотел прочитать договор и заработать свои три «кувшина».

И он их заработал.

Парни из Субат-Телля, дурни, каких мало, скрепили своими печатями договор, по которому обязались отработать на строительстве Другой Башни десять лет, и всё это время гонять тачки.

А когда десять лет кончатся, мы станем никому не нужными, угрюмыми и одинокими развалинами. За нас не пойдет ни одна девушка, ни одна молодая вдова. И в надсмотрщики нас не возьмут – всем же известно, что мы умеем только гонять тачки. Это отличное занятие для простых парней, но не на всю же жизнь!

Я помчался в нору – объяснить парням, что они натворили. И тут выяснилось, что Зубастый приказал не давать мне мою тачку, пока не подпишу договор. Разумеется, он и поварам приказал не давать мне больше каши.

Я больше не мог заработать ни «кувшина», и при этом был должен мальчишке. Куда деваться – я понятия не имел.

Весь день я слонялся вокруг башни, и отовсюду меня гнали. Я уже был чужой. Я старался думать спокойно и связно, я очень старался, но всё равно выходило: нужно найти и убить эту пятнистую змею Таш. Убивать женщин нехорошо, это нужно делать только в крайнем случае, но вот он – крайний случай!

Гугуд был прав – она подбила нас бежать из Нашей Башни только затем, чтобы мы вывезли корзины с табличками. Она лишила нас заработка, который вот-вот должен был увеличиться вдвое. Если бы она хоть что-то заплатила нам за спасение корзин, я не был бы так зол. Но она не заплатила.

Я знал, что парни меня в беде не бросят, найдут меня вечером у пруда, принесут поесть, и мы что-нибудь придумаем. Они действительно вынесли мне полмиски каши, но больше ничем помочь не могли. Наконец пришла Лиш.

– Я отведу тебя к человеку, который даст тебе работу, – сказала она. – Договор заключать он не будет, но, если ты начнешь бездельничать, выгонит.

– А что за работа?

– Он еще спрашивает, что за работа! Дайте ему кто-нибудь пропуск, я потом вынесу.

Лиш повела меня мимо входа в нору к какой-то будке, пристроенной под навесным мостиком к окну второго яруса, нужным, чтобы втаскивать ведра с водой. Вид у нее был – как у тех крошечных будок, где хранят лопаты и кирки, и заметить ее было нелегко – для этого следовало сойти с дороги. Но она оказалась с секретом – за дверью начиналась лестница, проходившая в толще стены. Лиш объяснила, что таких лестниц в Другой Башне пять или шесть, и они ведут в помещения важных людей, жрецов и крупных подрядчиков, а также к разумным.

– Что за разумные, кто они? – спросил я.

– Это люди, которые трудятся на третьем ярусе. Они знают все числа, все расчеты строителей, и если кому-то нужно узнать, сколько кирпичей ушло на сооружение тридцатого яруса, – идут к ним. У них есть счетное устройство и хранилище табличек.

– А не господин ли Агенор у них главный?

Я очень кстати вспомнил это непривычное имя.

– Да, господин Агенор Лути. Очень сердитый господин.

– И по этой лестнице можно к нему попасть?

– Видишь дверь? Она обычно заперта. Если ее открыть, можно попасть к разумным. Тот, к кому мы идем, иногда спускается к ним, но сперва их предупреждает. У него где-то натянута веревка с колокольчиками. Он звонит, и ему открывают дверь.

– И что, у всех, кто к нему ходит, колокольчики?

Лиш рассмеялась:

– Я думаю, у женщин есть! Они к нему постоянно ходят и приезжают. Я сама одну раз шесть видела внизу, у входа. Молодая, красивая. По-моему, из города. Она была в покрывале жрицы.

– И волосы, как красная овечья шерсть?

– Да.

Мы поднялись на шестой ярус, я запыхался – я не привык ходить по лестницам, тем более быстро. Потом мы шли узким темным коридором на ощупь и оказались в другом коридоре, куда выходили двери. Та, что была нам нужна, была очень узкой.

За ней была комната с ложем. С настоящим ложем, широким, на шести львиных ногах и с большим изголовьем. А на ложе отдыхал старик с бровями, как два навеса над колодцем. Для таких седых бровей требовалось лицо величиной с крышку от ведра, а у него оно было маленькое и морщинистое.

– Господин Осейф, я привела человека, – сказала Лиш. – Он сильный и выносливый, но грамоты не знает.

– Точно не знает? – спросил старик.

– Точно. Он умеет только гонять тачки с глиной.

– Это хорошо. Вот тебе «кувшин», Лиш.

– Спасибо, господин Осейф.

– Как тебя зовут?

– Меня? – переспросил я.

– Так он еще и бестолков? Наконец-то нашелся тот, кто мне нужен! – обрадовался старик.

Я назвал имя, и он объяснил, что мне придется делать. Я даже сразу не понял, лучше это или хуже беготни с тачками.

Осейф был тем самым мудрецом, который нарисовал Другую Башню. Потом ее стали строить иные люди, а он проверял их работу и находил ошибки. Для этого ему нужно было всё время бегать по верхним ярусам и ругаться. Но он был уже стар и имел достаточно денег, чтобы нанять носильщиков. Он купил сидячие носилки, которые должны были таскать по норе два человека. С одной стороны, это тяжелее, чем гонять тачку, да и непривычно. А с другой стороны, тачку гоняешь всё время, только иногда присаживаешься отдохнуть, а на службе у Осейфа отдыха было много. Если он находил ошибку, то долго ругался со строителями, рисовал мелом на стене и тыкал пальцем в свои рисунки, а носильщики могли даже сидеть на полу. И платить он обещал три «кувшина» в день.

– Это немного, – сказала Лиш, когда мы вышли из комнаты. – Прежний носильщик получал четыре, но его переманили к госпоже супруге второго надзирателя за плотниками. Поэтому Осейф рассердился и велел моему дяде, который на него работает, искать ему простака. А дядя знал, что я… что ты… что мы… Но ты будешь лакомиться жаренными в масле пирожками – он их обычно берет вдвое больше, чем способен съесть сам! И спать ты будешь не на полу в той лачуге, а в своем уголке за шкафом с табличками. К тому же ты принарядишься – носильщики господина Осейфа должны иметь богатый вид.

Действительно, на следующий день он послал со мной второго носильщика, Абдада, на седьмой ярус, в лавки, и мы купили новые сандалии и тунику в зеленую полоску, как у Абдада, и стоило это целых семь «ног»! Зато мы были одеты одинаково.

Абдад научил меня, как правильно накладывать на плечи ремни от носилок, и я приступил к своему новому ремеслу. Сперва, конечно, было трудно бегать с таким грузом по норе, особенно вверх, мы ведь гоняли тачки неторопливо, чтобы не опрокинуть. Месяц спустя я привык, ноги мои окрепли, а дыхание стало, как у дикого осла. Но это было уже потом.

У хозяина были еще слуги: женщина, которая готовила ему еду и стирала, Арбук, дядя Лиш, который заведовал складом табличек, Бубук – тот самый мальчишка, что читал договор, и еще посыльный Бурче. Посыльного привезли откуда-то с юга, и он-то был настоящий темнокожий дурень, знавший только дорогу от жилья господина к печам и обратно. А эти двое родились в роду младших жрецов, поэтому грамоте их научили, но в храм почему-то не взяли. Арбук был высокий скучный мужчина, который помнил, где какая табличка лежит, а Бубук имел способность очень быстро оттискивать знаки на табличках. Господин Осейф громко говорил, а Бубук записывал и сразу отдавал Бурче, и тот бегом тащил поднос с табличками к печам. Второго такого быстроногого человека я еще не видал.

Я, конечно, встречался со своими – по вечерам я спускался к ним и видел, что они всё печальнее и печальнее. Им не нравилось в Другой Башне – ведь они всё время помнили, что должны здесь проработать десять лет. А они ведь надеялись, что сперва станут гонять тачки, а потом найдут другое занятие, чтобы получать в день три или даже четыре «ноги». К тому же четыре «кувшина» в Другой Башне совсем не равны четырем «кувшинам» в Нашей Башне, потому что там за миску жирной мясной похлебки мы платили «кувшин», а тут – два «кувшина». Но, если не тратить деньги зря, можно хорошо одеться. С другой стороны, их и тратить негде – город с его харчевнями и храмами далеко, туда идти почти два часа. Недалеко от входа в нору есть местечко, где простые парни могут выпить пива, а внизу у пруда разносчики продают сладости – вот и всё.

Мне очень повезло – десять дней спустя после того, как меня приняли в носильщики, когда мы несли господина Осейфа вниз, какого-то другого важного господина несли вверх, носилки сцепились, господам пришлось из них выйти, и при этом мой потерял корзину с табличками. Потом он о ней вспомнил и не мог понять, куда она подевалась, а я догадался, побежал и принес. За это он дал мне целую «ногу», и я, добавив «кувшин», устроил пир для своих. Я велел принести огромную миску с лучшей мясной похлебкой, в которой плавали куски свинины, как мой большой палец. И велел принести кружки с лучшим темным пивом. Это был замечательный вечер, но кончился он странно.

– Странная жизнь, – сказал Абад. – Вроде неплохо кормят, и выходные сандалии у меня с бронзовыми накладками. А скучно. И голова пустая.

– То есть как это пустая? – удивился Тахмад. – Тебе думать не о чем?

– Мне-то есть о чем, я Субат-Телль вспоминаю. А что мои дети будут вспоминать? Знаешь, Тахмад, в Субат-Телле мы были умнее.

– Ты рехнулся, – уверенно ответил Тахмад.

– Нет, я правду говорю. Мы знали, как отличить хорошие сморчки от ядовитых, мы умели ловить ящериц и птиц, мы правильно поливали огороды, а тут всё тачка да тачка… и у детей наших будет только тачка, а сморчков и ящериц не будет…

– Нашел о чем тосковать! Разве миска мясной похлебки не лучше жареной ящерицы? – спросил Тахмад. – И разве финики не лучше сморчков?

– Лучше, да только умения жаль… Там мы что-то умели, а тут мы ничего не умеем.

Мы только плечами пожали – странные какие-то рассуждения. Однако нам стало грустно – тем более что похлебка и пиво кончились.

– Послушай, братец Вагад, – вдруг сказал Гамид, – а как твой хозяин рисует башню? Ведь сделать это на табличках невозможно. Неужели на стене?

Я обрадовался – наконец-то он проявил свое обычное любопытство! Гамид у нас самый бойкий, как двухмесячный щенок, всюду нос сует. А после того, как мы вязались в историю с корзинами, после того, как исчезла Таш, он стал хмурый, как основательно побитый осел.

– Да, мелками на стене спальни, – объяснил я. – У него там нарисована башня, вся и по частям, он постоянно что-то переделывает, только простому парню ничего на этих картинках не понять. И он туда никого не пускает. А потом что-то выдавливает на табличках, и Бурче носит их обжигать, и хозяин ездит с ними по новым ярусам, и ругается, как старуха, которую укусил осел.

– Значит, он тут главный?

– Нет, ему кто-то деньги платит. Значит, тот – главный.

Мы съели всю похлебку и собрались расходиться. Я должен был вернуться на шестой ярус, они – в дом, где ночевали. Но, когда мы обнялись на прощание, Гамид незаметно пожал мне руку и шепнул:

– Останемся…

Тахмад пошел к дому первым, за ним Левад, Абад и Гугуд. Мы с Гамидом шли последними, отставая всё больше и больше. Наконец расстояние стало чуть ли не двадцать шагов. И тогда Гамид сказал:

– Я хочу убить Таш.

– Я тоже, – ответил я.

Мы еще немного помолчали. Причину Гамида я знал, но он моей не знал и думал, что я готов на это лишь ради дружбы с ним.

– Она обманула нас всех, – сказал я. – Из-за нее вы поставили печати на договоре. Мы поработали на нее, а она даже не заплатила и не позаботилась о том, что с нами будет дальше. За такой обман наказывают.

– Да, за обман наказывают.

Он похлопал меня по плечу – это была благодарность за то, что я ни слова не сказал о его причине.

– Ты теперь ходишь по всей башне, Вагад, и ты знаешь многие помещения. Попробуй догадаться, где там живет Таш с этим своим…

– Хорошо. Я думаю, она где-то на нижних ярусах. Там, где Агенор Лути, к которому она приезжает. Аможет, она живет с этим Агенором?

– Нет! Она – с тем…

– Только не кричи. Но, знаешь, там так всё запутано, на словах очень трудно объяснить. И я больше бываю на верхних – там, где строят башню.

– Надо что-то придумать, чтобы не на словах.

Не надо было Гамиду говорить это. Если бы он не сказал – я бы и не задумался. Я ведь кто? Я теперь носильщик. Мне нужно думать о носилках. Это раньше, если с тачкой что-то не так, ее катили к мастеру. А носилки-то мы сами должны чинить.

Я задумался. Вот с чего всё началось. Я задумался…

В самом деле, как господин Осейф Гумариэль объясняет словами, что нужно строить? Ведь строители не знают, что он там задумал, он рассказывает, а они делают, и у них множество ошибок, так что он орет, словно десяток боевых петухов. Когда строят дом у нас в деревне, то все знают, каким должен быть дом, потому что они и справа, и слева. Конечно, Осейф Гумариэль может показать пальцем на Нашу Башню, которая днем хорошо видна, но видна-то она снаружи, а строить нужно изнутри. Как рассказать то, что лучше всего показать?

Вот взять человеческую ногу – как ее описать словами? Скажем, есть некое существо, которое никогда не видело человека, и как ему объяснить про ногу? Сказать, что из туловища внизу растет длинное, длинное, и сгибается сперва в одну сторону, потом в другую, и из него внизу растут пять коротких?