Текст книги "Монах и кошка (Кайдан)"

Далия Трускиновская
Монах и кошка
(Кайдан)

Часть первая

Темным зимним вечером накануне последнего дня двенадцатой луны направлялась по извилистой и почти неразличимой в сугробах дороге вверх, к горному монастырю, небольшая процессия – слишком скромная для знатного паломника, но при том достаточно нарядная. Да и кто бы собрался в такую скверную погоду навещать столь отдаленный от столицы монастырь?

Впереди ехали на сытых лошадях вооруженные и тепло одетые кэраи, за ними носильщики, скользя и оступаясь, тащили небольшие носилки. Замыкали это шествие двое всадников – один совсем еще юный, другой раза в два постарше. Первый был молодой господин, Минамото Юкинари, второй – старший кэрай, возглавлявший его свиту, любимец старого господина – Кэнске.

Холодный ветер задувал в широкие рукава одежд, и хотя были они подбиты ватой, как положено в это время года, но тело пронизывал нестерпимый холод.

Однако юноша и старший кэрай, как видно, больше заботились не о себе, а о тех, кто ехал в носилках. Всякий раз, как носильщик спотыкался, молодой господин в испуге порывался сам ухватиться за украшенные резьбой ручки, но Кэнске деликатно отстранял его и сам поддерживал сверху раскачивавшийся кузов.

– Скоро он будет, этот монастырь? – сердито спросил юноша. – Уже ночь наступила, а мы все взбираемся вверх да вверх! Что же он, на облаке построен, твой монастырь?

– Я узнаю кривую сосну на повороте, – ответил кэрай. – Теперь уже совсем близко. Не больше половины ри. Берегитесь, господин!

Но Минамото Юкинари не уберегся – огромный ком снега свалился с ветки прямо за воротник его роскошного наряда. Юношу прямо передернуло, а испуганный конь под ним метнулся в сторону от тропы.

Ежась и поводя плечами, между которыми протекла струйка талой воды, Юкинари сладил с конем и подъехал к самым носилкам.

– Ведь ничего не случится, если я чуть приоткрою занавеску? – спросил он у Кэнске. – Вряд ли в маленькую щелку так уж сильно надует…

– Не стоит так волноваться, молодой господин, – усмехнулся кэрай. – Здоровью вашего сокровища ровно ничего не угрожает.

Минамото Юкинари заглянул в носилки.

Там, закутанная по уши в тяжелые многослойные одежды, сидела девушка лет четырнадцати. Подол верхнего платья она накинула на голову и видны были только губы и самый кончик носа.

– Как ты там, Норико? – грубовато спросил юноша. – Не замерзла?

– Не стоит молодому господину обо мне беспокоиться, – выглядывая из-под края платья,ответила девочка. – Я же выросла на побережье и не боюсь холодного ветра!

– А как себя чувствует госпожа кошка?

– Госпожа кошка пригрелась и спит. Я держу ее под складками рукавов… показать молодому господину?

– Не надо, Норико, не смей! Если госпожу кошку прохватит холодным ветром и она заболеет, мне лучше домой не возвращаться, да и тебе достанется.

– Я знаю, – сказала девушка. И покрепче прижала к себе зверька.

Минамото Юкинари опустил край занавески.

– Как медленно мы движемся, – пожаловался он. – Если бы не носилки, мы два дня назад были бы в Хэйане! Мы уже пропустили праздник изгнания злых духов, пропустим Поклонение четырем сторонам, и будет чудом, если мы успеем к первому дню Крысы!

– С носилками или без них, но снегопад все равно задержал бы нас, – возразил кэрай. – Даже не представляю, как в такую погоду люди выйдут в день Крысы на луга собирать семь первых весенних трав… Однако вот и монастырские ворота!

– Я не вижу.

– Зато я вижу! Эй, там, впереди! Стойте! Пропустите вперед молодого господина!

Минамото Юкинари с трудом объехал носилки и оказался во главе своего маленького отряда. Кэрай Кэнске последовал за ним и ударил кулаком в ворота.

– Открывайте! – зычно завопил он.

– Кто это пожаловал в такое неподходящее время? – ворчливо осведомился привратник. – Вот уж воистину неподходящая погода для паломничества!

– Подходящая или неподходящая, а отворяй ворота! Не то тебе объяснит про погоду и про паломников сам отец настоятель! – пригрозил Кэнске. – Вот тоже придумал – заставлять окоченевших людей ждать под воротами!

– А настоятелю что сказать?

– Что пожаловал молодой господин Минамото Юкинари, сын господина Минамото Такаеси, и если это имя тебе ничего не говорит, то ты дурак и невежа!

– Минамото Такаеси? Да не наместник ли это провинции… провинции…

– Он самый! – рявкнул Кэнске. – Ты хочешь, чтобы сын господина наместника превратился возле твоих ворот в сосульку?!

Привратник долго и бестолково отворял монастырские ворота, а Кэнске костерил его на все лады. Минамото Юкинари слушал их перебранку, но она не раздражала его – юноша смертельно устал и замерз, так что от одной мысли, что сейчас его накормят теплым ужином и уложат на мягких дзабутонах, уже на душе становилось радостно.

Ворота открылись ровно настолько, чтобы всадники по одному протиснулись в монастырский двор, а уж носильщикам и вовсе пришлось туго.

Когда ворота опять затворились, Юкинари подъехал к носилкам и, поскольку место было заветреное, смело откинул занавеску.

– Мы приехали, Норико, – сказал он. – Сейчас тебе дадут горячего рисового отвара и ты согреешься. И смело требуй для госпожи кошки всего, что ей необходимо! Ты помнишь, Норико, что обещал тебе господин? Если ты благополучно доставишь госпожу кошку моей сестре, то останешься служить в ее свите, будешь жить в государевом дворце и, может быть, даже увидишь самого государя императора! А если с госпожой кошкой хоть что-нибудь случится…

Юкинари сдвинул густые брови и смерил девушку самым суровым взглядом, какой только мог перенять у своего властного отца.

– Отец настоятель и его почтенный гость ожидают вас, молодой господин, – обратился к Минамото Юкинари вышедший из внутренних покоев монах.

– Я бы охотно обошелся без этих бесед с почтенными гостями, Кэнске, – сказал Юкинари кэраю. – Жаровня с горячими углями – вот единственный собеседник, в котором я нуждаюсь. Там наверняка говорят о божественном и читают сутры… Какой будет позор, если меня от горячей пищи потянет в сон! Кстати, проследи, чтобы всех моих кэраев хорошо устроили. И пусть поочередно охраняют девчонку Норико! Святость святостью, а бывали случаи, когда монахи пробирались в кельи к молодым паломницам. Мне только этой неприятности недоставало!

– Да я сам лягу возле ее порога, – пообещал Кэнске. – Девчонка-то хорошая, как она о госпоже кошке заботится! Иная мать так о ребенке не печется, как она о госпоже кошке. А может, молодому господину будет угодно?.. Я вам говорю – девчонка хорошая, нетронутая еще, и личико приятное, и волосы, как у знатной девицы, ниже коленок. Да и сама Норико, сдается мне, была бы рада…

Молодой господин презрительно хмыкнул. Но монах, которому было велено сопроводить нового знатного гостя к настоятелю, смотрел на него во все глаза, ожидая, и Юкинари, сойдя с коня, направился вслед за ним. После целого дня, проведенного в седле, ноги у него были как не свои.

* * *

В келье у старенького настоятеля было тепло и уютно. На лакированном столике уже стояло блюдо с новогодним угощением – колобками-моти из лучшего риса, а поверх колобков лежали кусочки рыбы и овощей.

– Добро пожаловать, – негромко сказал настоятель. – Что за скверная метель преградила вам путь! Я боюсь, что от такого внезапного ветра замерзнут вишни в государевых садах. Садитесь ближе к жаровне, согрейте руки.

Гость настоятеля, раскручивавший длинный свиток с картинками, поднял голову.

– Минамото Юкинари! – воскликнул он, всплеснув многослойными рукавами. – А мы как раз говорили о твоем отце и о тебе! Вовремя же ты явился, Юкинари-сама!

– Фуздивара Нарихира! – с неменьшим удивлением отвечал Юкинари, торопливо подсаживаясь к круглой жаровне из ароматного дерева чэнь, покрытой темным лаком в золотую крапинку. – Ты-то что здесь делаешь? Почему ты не в Хэйане? Весь двор готовится к новогодним празднествам, а ты сидишь в горном монастыре? Что же это такое творится?

– Должно быть, обидел я здешнего тэнгу, – смеясь, отвечал Нарихира. – Вообрази, Юкинари-сама, отправляюсь я в паломничество, как подобает, в экипаже, со слугами, в замечательном наряде – на мне было охотничье платье цвета ярко-желтой керрии и шесть нижних одежд из палевого шелка-сырца. А густо-лиловые шаровары, естественно, сплошь затканы узором из виноградных листьев, а края шаровар подобраны кверху и подвязаны шнурами изящнейшим образом! Это новая мода, я научу тебя… Когда я ехал, все оборачивались! И бредет мне навстречу скверный гадальщик! Мне бы проехать мимо, потому что гадальщиков и при дворе раз в десять больше, чем нужно бы. Так нет же – я велю остановить быка, гадальщик бросается к моей повозке и, разумеется, устраивает мне целое представление.

– Уж не тот ли тебе попался негодяй-гадальщик, что и мне, Нарихира-сама? – спросил Юкинари, двумя пальцами взяв аппетитнейший моти. – Ведь он в конце концов настоятельно присоветовал тебе переменить направление пути!

– Как ты угадал? – изумился придворный. – Вот удивительное дело! Ну, как меняют направление пути, ты знаешь и сам…

– Тише, Нарихира-сама, – сказал Юкинари. – Гляди, отец настоятель задремал.

Нарихира покосился на старенького монаха. Тот действительно закрыл глаза и прислонился к стенке.

– В его годы и следует по ночам спать, а не гостей принимать, – буркнул Нарихира. – Мы ведь с ним до твоего прихода как уселись за стол в час Петуха, так и не вставали… а сейчас уже час Крысы, надо полагать?

– По-моему, еще час Свиньи. Ну так заехали вы, чтобы переменить направление пути, в первую же попавшуюся усадьбу, переждали там часа два-три, и что же дальше? Двинулись к монастырю?

– Этот проклятый гадальщик попался мне уже вечером, так что я заночевал со всей своей свитой на мерзком постоялом дворе, где мне подсосывали каких-то неумытых девиц, Юкинари-сама! Вообрази – знатному человеку, которому достаточно написать письмо самой известной придворной даме, чтобы она ответила взаимностью! Но это еще полбеды. Я рассчитывал, что проведу в монастыре не более суток и сразу же вернусь в Хэйан. А прибыл туда с опозданием на сутки, во-первых, а во-вторых, как я уже догадался, разозлил одного из здешних тэнгу. Очевидно, они не любят охотничьих кафтанов цвета керрии… Вдруг поднялся ветер, началась метель, повалил мокрый снег – словом, кафтан мой погиб безвозвратно!

– Ты же сидел в повозке!

– Ты не представляешь, Юкинари-сама, какое это жалкое зрелище – опрокинутая повозка! Естественно, в такую метель ничего иного и не могло случиться. Хорошо еще, что повозка с быком удержались на тропе, а не покатились по крутому склону. И вот я прибыл в монастырь – не лучше нищего оборванца или того же мерзкого бродячего гадальщика. А в вершинах сосен как будто даже хохот слышался! Не иначе, на ветке сидел тэнгу, хлопал крыльями и издевался надо мной…

– И ты пережидаешь здесь плохую погоду? – спросил Минамото Юкинари.

– Да, и молюсь о том, чтобы боги покарали этого гнусного гадальщика… погоди, а ты? Что вышло с гадальщиком у тебя?

Юкинари усмехнулся.

– Возможно, я тоже буду молиться о гадальщике, – сказал он. – Но только для того, чтобы боги вознаградили его и в будущем воплощении он стал бы, ну, хоть дворцовым слугой!

– Тише, а то разбудишь отца настоятеля, – предупредил Фудзивара Нарихира.

– Дело в том, что я не собирался ехать в Хэйан так рано, – начал Юкинари. – Я хотел прибыть к твоему родовому празднику – дню святилища Касуга.

– Да это же первый день Обезьяны, и до него еще по меньшей мере две луны! – воскликнул Нарихира.

– Но случилось совершенно неожиданное и неслыханное происшествие. Ты знаешь, что живем мы у самого побережья и часто наблюдаем морские осенние бури.

– Когда-нибудь я приеду к тебе полюбоваться морем и мы там сложим по две-три танка в честь волн и красивых рыбачек, – пообещал Нарихира. – И непременно чтобы был дымок от солеварен.

– Насчет красавиц рыбачек ничего тебе не скажу, иногда мне кажется, что их придумал какой-нибудь древний поэт, а может, двести лет назад они еще и водились. Дымок от солеварен будет непременно, – усмехнулся Юкинари. – Но соблаговоли, Нарихира-сама, дослушать до конца. Мы любовались кипящим морем и увидели попавшее в бурю корейское судно. Должно быть, оно сбилось с пути и два дня пыталось подойти к берегу, но наконец стало тонуть. Отец приказал рыбакам выйти на лодках в море, чтобы спасти хоть кого-нибудь, но все, кто был на этом судне, утонули. Очевидно, плохо молились богу Фунадама-сама. Рыбаки вытащили из воды – угадай, кого!

– Если все люди утонули… – нерешительно начал Нарихира. – Животное какое-нибудь? Собаку?

– Кошку!

– Кошку?!

– Кошку! Да еще какую! Нарихира-сама, клянусь тебе, что у самого императора нет такой красавицы!

– Можно подумать, что у него так уж их много! Да придворных кошек, мне кажется, можно на пальцах пересчитать. Правда, их могло быть и больше, но он уже роздал самым знатным придворным несколько маленьких котят.

– Когда госпожу кошку обсушили и согрели, отец приласкал ее и велел надеть ей красивый ошейник. А потом позвал меня и сказал – сын, собирайся в дорогу, я знаю, что ты давно хотел ехать в Хэйан ко двору государя, и вот замечательный случай! Видишь ли, Нарихира-сама, отец сразу все придумал и рассчитал. Моя сестра Йоко служит у госпожи Кокидэн…

– Можешь не продолжать! – воскликнул Нарихира. – Государь совсем недавно женился на этой красавице, окружил ее новыми придворными дамами и поселил ее во дворце Кокидэн! Он часто бывает там, и если твоя сестра вовремя вынесет на руках красивую кошку, судьба ее обеспечена! Возможно даже, что государь действительно обратит на нее внимание и приблизит ее к себе. Это было бы неслыханной удачей для всей вашей семьи!

– Ты прав, именно это и сказал мне отец. Он также велел обращаться с госпожой кошкой почтительно, потому что она предназначена развлекать самого государя. Вот почему мы посадили в носилки дочку нашего повара Норико, а ей за пазуху поместили госпожу кошку. Вот почему мы в такое неподходящее время двинулись в путь.

– Жаль только, что ты можешь опоздать к восьмому дню Нового года, – заметил Нарихира.

– Почему, Нарихира-сама?

– Потому что именно в этот день государь присваивает фрейлинам более высокие звания! Вот было бы кстати… Впрочем, и так все это замечательно, и ты обязательно прикажешь своей Норико принести госпожу кошку, но что же было с гадальщиком?

– С гадальщиком? Гадальщик, можно сказать, кинулся под копыта моему коню, чтобы заставить меня переменить направление пути! Но это было утром, мы свернули с дороги и вскоре оказались в небольшой усадьбе. Отродясь я не видывал такой жуткой развалины! А какая там была вонь!

Фудзивара Нарихира удивленно приподнял красивые брови, и Юкинари опомнился. Такое восклицание было не к лицу молодому придворному, и юноша принялся исправлять ошибку.

– Была особенная прелесть в сломанных воротах, от которых уцелели только столбы, в одряхлевших ступеньках, в утративших блеск полах и перильцах, – как можно более мечтательно и задумчиво сказал он. – Все заросло высокой полынью. Обвалилась ограда, водяные травы заглушили пруд. И мне показалось, что с этой старой усадьбой связана чья-то печальная судьба. Там могла жить в одиночестве дама, которую бросил возлюбленный…

Юкинари замолчал, исподлобья глянув на собеседника – одобряет ли тот его поэтическую речь? Нарихира одобрительно кивал.

– Хозяев и слуг там не было уже много лет, один только старый привратник… по-моему, не в своем уме, потому что поздравлял нас всех подряд с праздником Звезд, а был, как на смех, первый день Свиньи… Старый привратник отвел нас в один из павильонов, где еще уцелела крыша, – переждать положенное время. Пока мои кэраи играли в сугороку и в го, я отправился побродить по усадьбе. И погляди, что я нашел!

Юкинари вынул из-за пазухи сверток, размотал бледно-зеленый шелк и достал лист бумаги. Нарихира взял этот лист, прочитал написанные на нем строки и с подозрением взглянул на Юкинари.

– Странная же попалась тебе находка! – сказал он. – Бумага замечательная, такую розовую бумагу делают в Митиноку из коры бересклета. Почерк… знаешь, как называют такой почерк в Китае?

– Знаю! «Поющая кисть и танцующая тушь»!

– Если судить по замечательному почерку, это натура незаурядная. Жаль только, что она, как и все женщины, обречена писать только японскими знаками. А подлинное совершенство почерка и натуры проявляется только в китайских иероглифах. Возможно, она и рисует неплохо. Хотел бы я посмотреть на женщину, которая написала эти знаки!

– А я – так лишь об этом и мечтаю! – пылко признался Юкинари. – Жаль, что танка без последних строчек…

– Скажи лучше – только две первых!

– Да, но ты вслушайся в эти строчки!

 
«Приди – на твою любовь
отвечу такой любовью,
что звезды…»
 

– Кстати, это, возможно, особая хитрость – оставить такие стихи как бы недописанными, – заметил Нарихира. – Очень утонченный ход! Надо будет попробовать в переписке с моей новой подругой – знаешь, кто это? Дама из свиты самой государыни! Она уже дважды приглашала меня в свои покои! Ей это наверняка очень понравится.»…отвечу такой любовью, что звезды…» Слушай, в самом деле – это очень изысканно! Представляю, как она будет показывать мое письмо подругам!.. Возможно, даже самой государыне!.. Знаешь, Юкинари-сама, если эта блистательная мысль принесет такие плоды, то я уж о тебе позабочусь! Скоро день Весеннего назначения – если ты хочешь получить хорошую должность в провинции, считай, что она – твоя!

– Да я только что из провинции! Дай мне хоть год пожить при дворе! – воскликнул Юкинари. – А если я действительно удостоюсь твоей благодарности, то помоги мне в другом!

– Отец настоятель зашевелился! – предупредил Нарихира.

Молодые люди замерли.

Настоятель, очевидно, и впрямь заснул. Он сполз вдоль стены и свернулся клубочком за полированным столиком. Нарихира подвинулся к нему поближе и вгляделся в морщинистое загорелое лицо.

– В такую погоду горячий обильный ужин и подогретое вино кого угодно уложат спать, – объяснил он. – Да мы еще обсуждали всякие заковыристые вопросы. После такой беседы я буду при дворе блистать знаниями! Ну, какой же помощи ты ждешь от меня?

– Помоги мне найти эту женщину! – и Юкинари указал глазами на лист розовой бумаги из Митиноку.

Нарихира уставился на него как на безумца.

– Где же, по-твоему, я буду ее искать? – изумленно спросил он. – Мы же ничего не знаем о ней! Скажи мне хоть, из какого она дома!

– Если бы я знал!.. Но я должен найти ее, Нарихира-сама. Она самой судьбой предназначена именно мне! То, что я нашел ее стихи, знак нашей связи. И я уверен, что в Хэйане обязательно встречу ее.

– Логика в твоих словах есть, – подумав, решил Нарихира. – Государь собирает при своем дворе самых талантливых поэтесс. В свите у каждой из его супруг или наложниц есть одаренные дамы, с которыми приятно переписываться. Но, Юкинари-сама, подумай – что, если написавшая эти стихи дама дурна собой, как бог Кацураги? А ты будешь страстно добиваться встречи в ней и, пожалуй, добьешься! Вообрази себе только, что ночью за створками ситоми тебя встречает косоглазое чудище с набеленным лицом, шершавой кожей и порыжевшими накладными волосами! И не смотри на меня так – можно подумать, ты не знал, что у половины наших придворных дам волосы накладные! Юкинари-сама, уж мы-то, придворные, сколько раз на этом обжигались! Узнаешь – привезли новенькую, все только и говорят про ее талант, про ее вкус! Посылаешь ей письмо, она отвечает. Еще письмо – еще ответ. Понемногу дело близится к свиданию. А ведь ты до решающей минуты не имеешь возможности посмотреть ей в лицо. Ты можешь разве что понюхать ее рукава, когда они высунутся из-за церемониального занавеса, и оценить ее вкус по части ароматов!

– Погоди, погоди, Нарихира-сама! – еле остановил Юкинари разбушевавшегося приятеля. – Знаешь, что сказал один мудрый человек? Пусть у дамы будут косые глаза, брови шириной во весь лоб и приплюснутый нос – лишь бы ротик был приятный, подбородок – круглый, и голос ушей не оскорблял! Но шутки шутками, а ты ведь не понял в этих стихах главного. Так что написала их – действительно редкостная красавица.

– С чего ты взял? – недовольно спросил Нарихира.

– Да ведь только женщина, уверенная в своей красоте, будет так звать возлюбленного!

– Значит, по-твоему…

– У нее длинные черные волосы, сверкающая челка до самых бровей, белая без всяких притираний и нежная, как лепесток, кожа!

– И округлый подбородок?

– И округлый подбородок!

– О три сокровища святого Будды! Интересные вещи вычитал ты в этих неоконченных стихах! – сердито сказал не привыкший, чтобы ему перечили, Нарихира. Его замечательные черные брови сошлись над переносицей.

Минамото Юкинари тоже недовольно сдвинул брови.

– Я буду искать и найду эту женщину даже без твоей помощи! – отрубил он. – Она зовет возлюбленного – ну так я и буду ее возлюбленным! Я готов ответить на ее призыв! Когда я встречу ее в Хэйане и покажу ей эти стихи, мы вместе посмеемся над теми, кто не сумел их понять.

– Впервые слышу такое нелепое объяснение в любви, – съязвил Нарихира. – Ладно бы еще в стихах! Стихи и не то стерпят. К тому же если танка получится удачной, ее можно записать и прочитать потом в приличном обществе.

– Вот ты и пиши стихи для приличного общества! – воскликнул выведенный из себя Юкинари.

Старенький настоятель зашевелился и забормотал что-то себе под нос. Оба молодых человека, мгновенно присмирев, склонились над ним, пытаясь понять, спит он еще или они ненароком его разбудили.

– Мужчина не должен отдавать женщине свою силу… – с закрытыми глазами сообщил им настоятель. – Он должен взять ее силу… и с этой целью иметь как можно больше женщин… не менее десяти…

Юкинари и Нарихира озадаченно переглянулись.

– Услышал сквозь сон твои крики и признания, – укоризненно сказал Нарихира.

– Может быть, ему снится женщина? – предположил Юкинари.

Нарихира пожал плечами и встал.

– Отец настоятель, если вдуматься, прав, – сказал он. – Этому даже наставники мальчиков учат. В сношении с женщиной считай себя золотым слитком, а ее – глиняным черепком, возьми ее силу, но не делись с ней своей! Ты слишком много сейчас пообещал этой невероятной женщине. – Я готов сдержать свое слово.

– А если ты не встретишь ее? Твои мысли будут заняты только ею, и кончится тем, что к тебе привяжется какая-нибудь нечисть! Вот увидишь – примет она вид твоей возлюбленной и вступит с тобой в связь! И помутишься ты рассудком.

– Пусть так…

Очевидно, Фудзивара Нарихира уже сталкивался с упрямым нравом своего приятеля. Будучи на несколько лет старше его, он почел за лучшее не продолжать этого глупого спора, чтобы Юкинари не договорился до совершенной ерунды. Поэтому Нарихира откинул дверную занавеску. У входа в келью настоятеля он обнаружил задремавшего монаха.

Нарихира осторожно растолкал его и попросил отвести и его самого, и Минамото Юкинари в предназначенные им кельи, поскольку давно уже наступил час Быка. Равным образом он велел монаху позаботиться об отце настоятеле. Юкинари тоже вышел и осторожно задвинул занавеску.

– Хотелось бы, чтобы к утру метель угомонилась, – сказал ему на прощание Нарихира. – Тогда бы мы вместе двинулись в путь. Я должен поскорее оказаться в Хэйане!

Но когда монах, проводив их, вернулся к настоятелю, чтобы потеплее укрыть его, обнаружилось, что тот давно не спит. И более того – вид у старика был весьма удрученный. Очевидно, он думал о вещах неприятных.

– Позови сюда монаха Бэнкея, – внезапно, словно приняв нелегкое решение, приказал настоятель.

Вскоре монах Бэнкей явился на зов и молча встал у дверей. Настоятель без единого слова привета посмотрел на него и чуть заметно кивнул. И в широких его плечах, и в обнаженных, не по-монашески жилистых и мускулистых руках, и в неподвижном, грубоватой лепки лице, и в осанке высокого, статного Бэнкея чувствовалось непоколебимое спокойствие. Взгляд настоятеля немного прояснился – видимо, он в последний раз взвесил обстоятельства и одобрил свой выбор.

– Я позвал тебя, Бэнкей, выполняя наш давний уговор, – сказал настоятель. – В монастыре гости – молодой человек из рода Фудзивара и молодой человек из рода Минамото. К утру метель уляжется и наши гости двинутся в дорогу. Ты пойдешь за ними следом и будешь их охранять. Один из них, насколько я понимаю, накликал на себя сегодня страшную опасность. Ты дождешься того мига, когда эта опасность станет явной, и спасешь его. А потом ты вернешься обратно в монастырь.

* * *

Не окончилась еще последняя четверть часа Дракона, когда монастырские ворота отворились, выпуская красивую, похожую на маленький храм повозку, в которой ехал Фудзивара Нарихира, затем его свиту, Минамото Юкинари вместе с кэраями его отца, а также носилки с Норико и госпожой кошкой.

А незадолго до того через потайную калитку незаметно выбрался Бэнкей.

– Вот видишь, я же говорил, что к утру метель окончится! – радостно восклицал Нарихира, высовываясь из повозки. – Это была последняя зимняя метель, и теперь-то можно считать, что весна уже наступила!

– Если учесть, что мы спускаемся в долину, защищенную от ветров, где скоро соберутся цвести вишни, то для господина Фудзивара Нарихира через день настанет и лето, – шепнул Кэнске своему молодому господину.

– Как охраняли ночью Норико? – строго спросил Юкинари. – И довольны ли мои кэраи?

– Кэраи сыты и готовы вам служить, – понимая, как юному господину хочется блеснуть повадкой опытного хозяина перед старшим приятелем, отвечал Кэнске. – Что касается Норико – я обещал молодому господину, что сам лягу на пороге, и действительно там спал, хотя и здорово дуло. А потом госпожу кошку и Норико как следует накормили утром и посадили в повозку вместе. Не угодно ли взглянуть на госпожу кошку? Ветра нет, потеплело, можно спокойно поднять занавеску – никакая простуда ей не угрожает.

В доказательство Кэнске подъехал к носилкам и заглянул в них.

– Спит! – воскликнул он. – Норико опять заснула! Но и во сне прижимает к себе госпожу кошку. Видна только белая лапка.

– Ну, разбудить девчонку несложно, – отвечал Юкинари. – Нарихира-сан, не угодно ли взглянуть на госпожу кошку? Клянусь, при дворе таких нет. Отец утверждает, что никогда в жизни не видел трехцветной кошки.

После ночного спора приятели обращались друг к другу суше обычного, причем Нарихира чувствовал себя как бы обиженным и, обращаясь к Юкинари, всячески подчеркивал, что он, представитель знатнейшего в Японии рода, да еще его северной ветви, которая решает судьбы государей, сам, добровольно, делает первые шаги к примирению. А Юкинари, вспоминая размолвку, чувствовал себя крайне неловко. Созерцание предназначенной для увеселения государя кошки могло опять подружить его с Нарихира.

– Госпожа кошка, которая служит в покоях госпожи Сигейся, черная с белой грудкой, и я прекрасно знаю ее, Юкинари-сан, – похвастался молодой придворный завидным знакомством в свите одной из младших государынь. – Более того, недавно мы во дворце Сигейся весь вечер сочиняли стихи, посвященные именно этой госпоже кошке. Особенно отличилась сама госпожа Сигейся. Когда приедем в Хэйан, я дам тебе почитать стихи, сочиненные тем вечером. Госпожа Сигейся велела своим дамам переписать их для всех гостей на хорошей бумаге. А одну копию подарила государю. Знаешь ли ты, что государь после этого изволил завтракать в покоях госпожи Сигейся, держа ее кошку за пазухой? И присвоил ей титул «мебу» – представляешь, кошке теперь оказывается такой же почет, как придворной даме пятого или даже четвертого ранга!

– До нас почти не доходят придворные новости, – с явным огорчением сказал Юкинари. – Я понимаю, что нашей кошке далеко до влиятельной госпожи мебу-но омото из дворца Сигейся, и стихов о ней никто еще не сочинял, но не угодно ли тебе, Нарихира-сан все же взглянуть на нее?

– Для этого придется вылезать из повозки. Посмотри, какой снег!

Повозка уже выбралась на открытое место и хотя с трудом, но без риска для жизни молодого придворного, катила по прямой и заснеженной дороге.

– Вовсе не обязательно. Я прикажу Норико выйти из носилок и подать кошку к тебе в повозку. Полагаю, ей это не повредит, – имея в виду, конечно же, кошку, отвечал Юкинари.

Беседуя таким образом, они отдалялись от горного склона и неторопливо двигались красивой равниной. А сверху, сквозь покрытые снегом кусты бересклета, за ними внимательно следил Бэнкей.

* * *

Монах легко пробирался между низко нависшими ветвями. Каким-то чутьем он знал, где под тонким снежным покровом прячется валун или крепкий корень сосны, чтобы ступить самому или упереться посохом. Ни разу его обутые в сандалии ноги не провалились в сугроб. И более того – ловкий монах наладился шагать довольно споро.

– Тэнгу, тэнгу, восемь тенгу, а со мною – девять тэнгу! – запел он негромко. – Если дождик не пойдет, будем до утра плясать!

Наверху захлопали мощные крылья. Бэнкей задрал голову.

На самой верхушке старой сосны никак не могла умоститься огромная черная птица, похожая на ворона. Но странный это был ворон – с издали заметным красным клювом.

– Спускайся, Остронос! – позвал монах. – У меня с собой рис и соленые овощи! Есть и вино! Правда, немного.

Ворон распахнул широкие разлапистые крылья, свел их над головой и прыгнул. Ногами вперед он понесся сквозь ветки, и Бэнкей еле успел посторониться.

Остронос так стремительно приземлился, что даже присел на корточки. Взмахом крыльев он снова поднял себя в воздух и наконец встал перед Бэнкеем как полагается – лицом к лицу.

Были они примерно одного роста, тэнгу и монах, оба крепкие, плечистые, да и взгляд у них был похожий – полный живейшего интереса ко всему, что творилось кругом. Только над черными глазами Бэнкея росли мохнатые сходящиеся брови, а у тэнгу прямо со лба и со щек начинались плотные перья, шапочкой облегавшие голову. Лицо лесного жителя было красным, как из кипятка, и красным же был длинный острый нос, за что тэнгу, очевидно, и получил прозвище. Если бы не золотистые ободки круглых глаз – совсем бы он походил на человека в черном небогатом одеянии, с веерами из серых перьев в опущенных руках.

– Соленые овощи я люблю, – сказал Остронос. – Самому удивительно, до чего же я неравнодушен к вашей человеческой пище. Ну, здравствуй, старый разбойник!

Монах нахмурился и строго посмотрел на тэнгу.

– Ах да, простите, я и забыл, что мы теперь исполнены подлинного благочестия! – воскликнул лукавый тэнгу. – Мы раскаялись в былых грехах и принесли обеты. Очевидно, как раз обет послушания и гонит нас сегодня босиком через сугробы.

– Во-первых, я обул варадзи, – Бэнкей показал на свои плетеные сандалии. – А во-вторых, ты знаешь, что холода я не боюсь.