Текст книги "В ореоле тьмы"

– Как-нибудь потом, – с неловкой ухмылкой бросил он.

– «Как-нибудь» – отвратительное слово.

– Давай обсудим все это лет через пять? – Он попробовал перефразировать.

– Ты не выдержишь пять лет, – нагло заявила я.

Он остановился и бросил на меня насмешливый взгляд.

– А ты выдержишь?

– А я и не строю подобных планов.

Он громко усмехнулся.

– На данный момент у меня лишь один план, – сказал он и двинулся вперед.

– Какой именно?

– Покажу тебе выставку Ренуара, а потом довезу до дома.

– Первый пункт мне нравится, второй не очень-то, – честно призналась я.

Он крепче стиснул мою ладонь, беззвучно успокаивая и намекая на то, что все будет хорошо. Я знала, что не будет. Однако спорить с ним и тратить наше время на нытье не планировала. Его рука в моей руке. Что еще имело значение? Я до сих пор не знаю, как именно он там оказался. Что его привело на Монмартр в дождливый осенний день, что он искал там и как нашел меня. Наверное, надо было спросить. Но трепет в душе, который рождался рядом с ним, притуплял все остальные чувства и мысли. Мне казалось, что я создана для того, чтобы он держал меня за руку. Это ощущалось таким правильным…

Глава 9

LE PRÉSENT

НОРМАНДИЯ ВСТРЕЧАЕТ МЕНЯ легким летним ветерком. Колыбель импрессионистов. Мне даже интересно: возможно ли, что я в прошлой жизни жила именно здесь? Перерисовывала домики Онфлёра или же восход солнца над Гавром. А быть может, упивалась красотами Этрета. Я абсолютно точно гуляла по пляжу Трувиля[15]15
  Гавр (Le Havre), Этрета (Étretat), Трувиль-сюр-Мер (Trouville-sur-Mer) – французские города.


[Закрыть], вдыхая соленый морской запах и вдохновляясь им для своих картин. В прошлой жизни я могла быть одним из знаменитых художников, творивших историю искусства именно в этом уголке мира. В этой жизни я девушка в бегах. Преступница.

В искусстве существует три вида преступлений: похищение шедевров, уничтожение по идеологическим мотивам (вспомним, как в Ватикане статуям отбили гениталии, – вандализм чистой воды), ну и последнее… подделки произведений искусства с целью замены краденого оригинала. Такое в моей биографии есть, что уж скрывать. Но это тоже искусство, а также целая наука. Для подделки картин XVII века изготавливаются специальные краски, фенолформальдегид и естественные масла. При подделке картин XIX века можно вполне обойтись без лишних сложностей. Здесь мы чаще используем современные компьютерные методы печати на холсте, а с помощью специальных лаков добиваемся старения. Лаковое покрытие дает трещины уже через несколько дней после нанесения. Моей первой работой был Климт и его портрет Элизабет Ледерер. Интересно, отличил бы сам Густав наши работы… понял бы, что это произведение – не творение его рук? Или же яркий представитель австрийского модерна позволил бы себя одурачить точно так же, как и хозяин коллекции? Поль Фабио Ронае[16]16
  Имя является авторским вымыслом.


[Закрыть] любезно выписал свою картину на выставку в один парижский музей. Вернули ему подделку, оригинал продали на черном рынке за два миллиона одному итальянскому мафиози. Не знаю, зачем ему понадобился портрет этой девицы, – на мой вкус, он слишком бледен и дама на нем выглядит словно живой труп. Я не особый любитель такого количества фиолетовых оттенков в одной работе. Искусствоведы часто описывают баронессу Элизабет Ледерер как воплощение молодости и изысканности. Честно сказать, я не вижу там ничего из перечисленного. Элизабет было 20 лет, когда Густав изобразил ее. И было это в 1914 году. Больше, чем само описание картины, меня смешит, что спустя 100 с копейками лет юная баронесса висит у одного из главных сицилийских головорезов. Искусство и преступления идут рука об руку. Искусство и преступление не существуют порознь. С тех пор, к моей радости, я больше Климта не подделывала. Огюст позволил мне выбирать работы, он хотел, чтобы я наслаждалась процессом своего злодеяния. Я не наслаждалась. Я ненавидела себя. Но ему не было до этого никакого дела. Помяни дьявола…

Я тяжело вздыхаю и подхожу к нему. Огюст стоит перед красивейшим Руанским собором, внимательно разглядывая каждую деталь.

– Потрясающе, правда?

– Правда, – тихо отвечаю я.

– Прекрасная готика. Моне был покорен им. Ты посмотри на этот шпиль, на эти башни.

Я задираю голову вверх, чтобы разглядеть каждую деталь огромного сооружения. Он действительно пленяет взор.

– Там стоит огромный крест, на месте, где сожгли Жану д’Арк. Вот круговорот жизни, не находишь? Вначале сожгли на костре, а после причислили к лику святых.

Молчу – философствовать с ним не хочется.

– Как ты нашел меня?

– Я тебя и не терял. – Огюст улыбается, морщинки вокруг глаз становятся глубже. Он как ни в чем не бывало продолжает: – Знаешь ли ты, что Моне посвятил этому собору целый цикл? Всего он написал тридцать пять картин, из них двадцать восемь видов самого собора вблизи, четыре общих городских плана Руана с явным акцентом на собор, три вида примыкающего к собору двора Альбана.

Я пожимаю плечами и нехотя поддерживаю разговор:

– Да, знаю.

– А знаешь ли ты, что была организована целая выставка «Соборов»? – Огюст поворачивает голову и смотрит на меня насмешливым взглядом. – Этого я тебе не рассказывал. До окончания выставки было продано восемь картин. Моне хотел, чтобы оставшиеся двадцать продавались не по одной картине, а всей серией – притом что каждая из них оценивалась в пятнадцать тысяч франков. В то время это были баснословные деньги, Беренис.

– Ему удалось продать их?

– Да, но, вопреки воле художника, «Соборы» были проданы разным лицам, и сегодня они хранятся в музеях Франции, Соединенных Штатов и России… быть может, где-то еще – например, в частной коллекции какого-нибудь обедневшего аристократа, который решит распрощаться с наследством, что думаешь?

Я понимаю его намек и не могу сдержать возмущения.

– Ты же сказал, что моим следующим художником будет Ренуар.

Огюст улыбается. Это добрая, светлая улыбка, за которой умело скрывается раздражение.

– У нас могут поменяться планы, не так ли?

Я качаю головой:

– Мне это не под силу. Только Моне мог превратить эту огромную массу известняка в чистую вибрацию света.

Огюст щелкает языком:

– Не будь к себе столь строга. Между прочим, он жил вон в том здании, снимал комнату напротив собора. Угадай, кто теперь будет жить там.

Я смотрю на него в неверии. Он управляет мной, словно марионеткой.

– Огюст, он так мастерски передавал свет через цвет и показывал его изменения. Вся его философия строится на иллюзиях: свет не существует сам по себе, а возможно, и материя не существует. Все вокруг обман.

– А разве это не правда жизни, Беренис? Все вокруг не иллюзия?

Я пожимаю плечами и отворачиваюсь от него.

– Ты слишком хорошо его знаешь. Это прекрасно, твои знания пригодятся делу, а сейчас пошли.

– Куда? – растерянно спрашиваю я.

Он подбородком указывает дорогу.

– Нас ждет машина, в Нормандии сейчас фестиваль импрессионизма. В данный момент творения Моне находятся в Руане, я обязан показать тебе их.

У меня в любом случае нет выбора. Я послушно следую за ним. Водитель выходит из машины и учтиво приоткрывает перед нами дверцы. В салоне пахнет дорогой кожей и играет классическая музыка. Огюст молча проверяет свой телефон, я же смотрю в окно и стараюсь подавить внутреннее бессилие. Городок очень маленький, и мы приезжаем на нужное место очень быстро.

– Давай шустрее, Беренис. У меня появились дела, – торопит меня Огюст.

Он явно здесь не впервые и прекрасно знаком с экспозицией. Я следую за ним по пятам. Огюст резко останавливается, и я чуть ли не спотыкаюсь о собственные ноги.

– Закрой глаза, – с наигранным волнением просит он. – Ну же!

Какой же он театрал! Я тяжело вздыхаю, но просьбу выполняю. Огюст аккуратно берет меня за руку и тянет в сторону. От неожиданности я вздрагиваю, а он провозглашает:

– Узрей это воочию, Беренис!

Приоткрыв глаза, я вижу картины. Минуту изучаю их. Чувствую, как по коже бегут мурашки. На всех трех изображен грандиозный фасад собора. На нем отражаются сложные эффекты преломляющегося света. Я не могу подавить восхищение, вид этих работ заставляет меня потерять дар речи. На одной из них камень будто плавится в струях заходящего солнца. На другой же в утренние часы фасад погружен в фиолетовую тень, прорезываемую вспышками оранжевого света. Вверху полотна голубое небо, каменные арки над фасадами утопают в нем, где-то растворяется в тени узор окна. Исчезают четкие линии и границы между отдельными элементами конструкции, все становится единым целым. На другой картине полуденное солнце полыхает на освещенных гранях архитектурного сооружения медово-золотистым пламенем, свечение исходит как бы изнутри камня. Здесь нет пространства, объема, тяжеловесности, фактуры материала. Игра света порождает призрак собора. Это невероятно до такой степени, что я не нахожу слов.

Чувствую, как Огюст оглядывает меня довольным взглядом.

– Теперь понимаешь, почему я привел тебя?

Молча киваю, продолжая впитывать в себя невероятные краски картины.

– Тебе что-нибудь говорит имя Теодор де Лагас? – внезапно спрашивает он.

Тема разговора резко меняется. Я замираю на месте, но быстро беру себя в руки. Замешкавшись секунд на пять, я наконец качаю головой:

– Нет, а что?

– Он в поисках Моне для своей коллекции. – Огюст изучает мое выражение лица.

Мимо старческих глаз не проходит то, как краснеет моя шея и как я стараюсь делать вид, что все в порядке. Но, несмотря ни на что, я упорно стою на своем:

– У меня все равно ничего не получится.

– Ты говоришь так всякий раз, – с ухмылкой отзывается он и, сунув руку во внутренний карман пиджака, достает телефон. – Это тебе, ведь твой неожиданно превратился в груду пластмассы.

Я протягиваю руку и беру у него трубку.

– Я бежала не от тебя, – спокойно сообщаю я.

Он с любопытством посматривает в мою сторону.

– Знаю. – Огюст замолкает для пущего эффекта и наконец интересуется: – От кого же, Беренис?

Этот вопрос остается без ответа.

– Он спрашивал про тебя.

Я поворачиваю голову и встречаюсь с ним взглядом.

– Кто? – приподняв бровь, задаю я встречный вопрос.

– Никто, – с ухмылкой отвечает Огюст.

Мы друг друга поняли.

Глава 10

LE PASSÉ

ПОСЛЕ ТОЙ ВСТРЕЧИ с Тео Ренуар стал моим любимым художником. Жанр ню покорил меня. Я находила в интернете статуи эпохи Возрождения и античные произведения древних греков. Ночами вырисовывала мышцы и строения точеных тел. В те времена я жила на чистом адреналине. В ожидании ночи, когда наконец смогу взять грифель в руки и насладиться его легким шуршанием о бумагу. «Давид» Микеланджело, Геркулес и Какус, созданные рукой Бандинелли. Помню, как я наткнулась на статую Ареса Людовизи и покрылась мурашками, глядя на картинку на экране… Бог войны был изображен обнаженным. В его теле чувствовалось столько силы, в лице твердая уверенность. Его показали сидящим на скале. В левой руке он держит меч; у его ног маленький Амур играет со щитом и шлемом – намек на любовные отношения Ареса и Афродиты. В нем ощущалась не просто сила, но и мудрость, несмотря на то что скульптор создал его молодым. И нечто большее. Неуловимое, но столь цепляющее. Характер. Вот что привлекало меня. И восхищало, как творцы, используя тело, показывали душу.

Меня поражали подобные тела с хорошо развитой мускулатурой. Я с маниакальной точностью пыталась воспроизвести все до мельчайших деталей. Книги по анатомии сопровождали меня ночами. Я изучала человека изнутри. Утром просыпалась с гулко бьющимся сердцем и желанием, чтобы этот день поскорее закончился. Я спала 4 часа в день. Но во мне кипели энергия и вдохновение… во мне кипело возбуждение. Мне хотелось показать все свои наброски Тео, разделить с ним то, чем жила последние два месяца. Рассказать, как все переворачивается внутри меня, когда я изображаю голое тело. Прошептать ему, что мечтаю нарисовать его таким… абсолютно голым. Но мне не хватало смелости. Я могла бы подсмотреть номер его телефона у отца и написать ему. Однако я не делала этого. Я полностью растворилась в своих рисунках. Убежала из реальности. Создала мир только для себя. Порой я думала впустить его внутрь. Рассказать ему о своих чувствах, о том, как вдохновение будоражит меня. Об адреналине в крови. Но что-то внутри останавливало меня. Сложно объяснить. Мне хотелось, чтобы Тео пришел сам. А он не приходил.

Это было 13 декабря. Я запомнила число, так как у меня в тот день была назначена пробная сдача государственного экзамена по математике. Я встала пораньше, хотела собраться с мыслями и без спешки подготовиться к школе. Обычно в это время все домашние спали, папа уходил в офис к 10 утра, мама не работала и вставала лишь к обеду. В то утро отец сидел за кухонным столом с маленькой чашкой кофе. Он не сразу заметил меня, печатал в телефоне, а после выписал резким движением руки что-то в блокнот.

– Доброе утро, – тихо сказала я с улыбкой на лице.

Он поднял усталые глаза и коротко кивнул.

– Доброе утро, моя хорошая.

Выглядел он тревожно, я подошла ближе.

– Ты почему так рано проснулся?

Отец смутился.

– Да так…

Между его бровями залегла складка. Он понурил голову, словно пытался что-то скрыть от меня. Выражение лица растерянное и поникшее. Весь его вид кричал о том, что что-то случилось.

– Что стряслось?

Он тяжело вздохнул.

– Клэр. – Он резко замолк.

– Ты можешь мне сказать, папа.

Я взяла его за руку и заглянула ему в глаза:

– Поделись со мной.

Он неуверенно повел плечами. Было видно, что ему нужно высказаться. Однако он молчал. Я крепче стиснула его кисть.

– Ну же, что случилось?

Он тяжело вздохнул и, откашлявшись, произнес:

– Она пришла ранним утром к Тео и подожгла некоторые его картины.

Я ахнула:

– Кто-нибудь пострадал?

Папа покачал головой:

– Тео проснулся и успел остановить пожар до того, как огонь снес бы все. Не поверишь, но она предусмотрительно выключила пожарную сигнализацию.

– Где она сейчас?

– У него. – Он устало потер виски. – Она вырубилась после случившегося.

– Нам надо забрать ее. – Мой голос звенел от волнения.

– Тише, Ниса. Матери ничего не говори. Она не выдержит еще одного нервного срыва.

Я судорожно закивала, а в глазах собрались слезы.

– Зачем Клэр это делает? – в сердцах спросила я.

Папа опустил подбородок и шепотом произнес:

– Она больна, Ниса. – А затем резко поднял голову и заглянул мне в глаза: – Я записал ее на лечение. Ей нужна помощь. Мы не можем больше ничего не делать. Вдруг она вновь попытается кого-то убить. – Его голос сорвался. – Если бы Тео не проснулся, она бы убила его, Ниса. Сожгла и себя, и его.

– Ты хочешь отвезти ее в психбольницу? – тихо-тихо спросила я.

В его глазах сверкали слезы, глубокие морщины исказили некогда красивое и благородное лицо. Папа поджал губы и коротко кивнул:

– У нас нет другого выбора. У нее едет крыша. Ей нужна помощь специалистов, боюсь, мы слишком долго ждали… – Он запнулся на словах. – Только твоей матери нельзя об этом знать. Она никогда не согласится. Она считает, что психолог в силах все исправить… но… – Он вновь запнулся.

Мы оба понимали, что психолог в данной ситуации будет бессилен. Клэр нуждалась в рехабе. В полноценном лечении.

Я вытерла уголки глаз и сглотнула ком в горле. В своем блокноте отец выписал: «Hôtel de Chambon». Я нахмурилась:

– А это что за отель?

– Там живет Тео. Ее сейчас заберут оттуда.

Тео…

– Он в порядке? – шепотом спросила я.

– Ниса, как он может быть в порядке? Она устроила пожар у него в доме, – с раздражением ответил папа.

Я прикусила губу, молча ругая себя за глупый вопрос.

– А что скажем маме? Если Клэр опять пропадет, она точно сойдет с ума.

– Я скажу, что отправил ее на обучение, – твердо произнес папа: он обдумал все и был уверен в своем решении.

– Она не поверит, – попыталась я высказать свое мнение.

– Но и доказать обратное не сможет.

Я еще раз посмотрела на запись – Hôtel de Chambon. Я не знала, что Тео живет в отеле.

– Не опоздай в школу, – погладив меня по макушке, сказал папа.

Я отрешенно кивнула.

– Когда придут люди, чтобы забрать Клэр?

– Они уже там.

Он встал из-за стола, захватив кофе.

– Все будет хорошо, Ниса, – уверенно произнес он и вышел из кухни.

Интересно, кого он пытался убедить в этом: меня или себя? Я осталась совсем одна. Тревога и страх. Как же сильно я ненавидела эти чувства. Я не позавтракала, собралась кое-как в школу. Надела первую попавшуюся толстовку и джинсы. Схватила сумку, закинула в нее калькулятор и пенал. Все необходимое для экзамена. В коридоре сунула ноги в кеды. Я все делала автоматически, словно робот. Стараясь не думать ни о чем, вышла из дома. Прохладный воздух ударил мне в лицо. Лишь в этот момент я поняла, что забыла накинуть куртку, но подниматься домой не стала. Потянула за капюшон толстовки и натянула его на голову. Школа находилась в десяти минутах от моего дома. Я шла по бульвару Распай, перепрыгивая через лужи. Словно в тумане, завернула на рю де Варенн и подошла к зданию, вокруг которого собрались и горланили ученики. Массивные светло-коричневые деревянные двери с рыжим оттенком были уже открыты. Я смотрела на школьников, которые не спешили заходить внутрь. У них точно не было таких проблем, как у меня. В их груди не билось разбитое сердце, или оно не было разбито так сильно, как мое.

Мне так отчаянно хотелось понять Клэр. Найти ей оправдание, обнаружить причину, почему она так сломалась. Но еще больше мне хотелось обнять Тео и расплакаться у него на груди. Сказать ему, как же я счастлива, что он живой. Что он проснулся и вовремя успел предотвратить непоправимое. И как же мне жаль, что ему пришлось пережить подобное.

– Доброе утро, Беренис! – бодро поздоровалась со мной учительница математики мадам Дебраз. – Ну что, готова?

Учителя меня любили. Я была тихой, не выступала и не проявляла неуважения по отношению к ним. Сдержанная заучка, которая всегда выполняла задания и грызла гранит науки. Дебраз улыбалась мне доброй улыбкой и, по-своему истолковав мое выражение лица, ласково погладила по плечу.

– Не переживай, уверена, ты со всем справишься. – Она хитро сверкнула глазами. – Пожалуй, только ты и справишься, – со смешком закончила мадам и сразу же бросила суровый взгляд на толпу парней. – Хватит курить, это не ваша последняя сигарета в жизни, входите уже! Сегодня экзамен, вы не забыли?

Парни как по команде закатили глаза и затушили окурки.

– Вы про этот экзамен говорите весь последний месяц. Забыть про него невозможно, даже если очень хочется, – буркнул один из них.

– Ну и отлично! Значит, ты подготовился, – с сарказмом сказала учительница и зашла в школу.

Hôtel de Chambon… Я смотрела, как улица пустеет и со звонком все ученики вваливаются в здание. Hôtel de Chambon – я не могла думать об экзамене по математике. Все мысли были заняты Тео. Звонок повторился. Последний сигнал перед закрытием главных ворот. Все, кто не успел, пройдут в соседнюю темно-зеленую дверь, чтобы заполнить бланк об опоздании. Я словно вросла в асфальт. Не могла заставить себя переступить порог школы.

– Идешь? – спросил Арно, мой одноклассник, который, запыхавшись, успел проскользнуть в двери.

Я молча покачала головой. Он удивленно приподнял брови.

– Ты правда странная, – равнодушно пожав плечами, сказал он и побежал в класс.

Я поправила лямку сумки на плече и, резко развернувшись, пошла в противоположную от школы сторону. Hôtel de Chambon — я достала телефон и вбила название в «Гугле». Страничка загрузилась, и я удивленно приподняла брови. Тео не жил в отеле – это был hôtel particulier[17]17
  Hôtel particulier (пер. с фр. – «богатый особняк») – городской частный дом, занимаемый одной семьей.


[Закрыть]. В поисковике в первой строчке выскакивал сайт gossip[18]18
  «Слух» (англ.).


[Закрыть]. Статья гласила:

Дьявол не просто носит «Прада» – он покупает особняки в Париже.

Знаете ли вы, где коротает свои вечера Теодор де Лагас? Нет, не в том доме, где была убита вся его семья (еще бы!). Тео переехал в особняк, расположенный по адресу 95 rue du Cherche-Midi в шестом округе Парижа.

Примечательно, что у этого дома своя история. Он был построен в 1805 году. А в 1813 году его выкупил барон Шамбон, который проживал здесь до 1833 года и дал особняку свое имя.

В 1994 году дом был куплен актером Жераром Депардье, который реконструировал его в течение десяти лет, а в 2012 году здание было выставлено на продажу после решения актера обосноваться в Бельгии. Цена составляла 50 миллионов евро. Особняк площадью 1800 м², с 20 комнатами, 10 из которых – спальни. В доме есть лифт, закрытый бассейн, домашний кинотеатр и огромный сад.

Перед отъездом за границу актер намеревался превратить его в роскошный отель. Но особняк выкупил Тео де Лагас. На момент покупки мальчишке было всего 19 лет. Близкие друзья де Лагаса утверждали, что парню надоело чрезмерное внимание прессы. Покупка особняка частично решала эту проблему, ведь, что творится за красивыми воротами, никто не знает. По слухам, в доме проходят закрытые вечеринки с жертвоприношениями самому дьяволу (бывшая уборщица находила тела животных).

Дальше я читать не стала. Подобных статей о причастности Тео к поклонению дьяволу я начиталась, когда мне было 13 лет. После я поняла, что ради пиара, просмотров и комментариев некоторые издания придумают и не такое. Я вбила адрес в гугл-картах. Маршрут построился быстро. Мне нужно было доехать до станции метро «Duroc». Она находилась на той же десятой линии, что и моя «Sèvres-Babylone». До Тео надо проехать всего две станции. Кто бы мог подумать, что все это время он был так близко! Начался дождь, и я ускорила шаг. Капюшон толстовки быстро промок. Но я не чувствовала холода. В тот момент казалось, что я вовсе не в состоянии чувствовать. Эмоции были отключены, я собрала их в кулак и спрятала на дне сознания. Быстро спустилась в метро, проверила направление поезда и запрыгнула в него, как только он остановился. Я знала, что папа будет в курсе прогула. Понимала, что мадам Дебраз обязательно ему позвонит, чтобы узнать причину моего отсутствия и спросить, в порядке ли я. Я нервничала, не зная, как объяснить свой поступок. Но доехала до нужной станции слишком быстро. Не было времени на раздумья. Сердце колотилось в груди, и я тогда подумала, что, быть может, еще не поздно вернуться в школу? Сказать, что забыла пенал и побежала за ним домой? Или придумать что-то о внезапных месячных? Можно было все исправить, но двери поезда открылись… и я вышла на станции «Duroc». Я отлично умела обманывать окружающих и ненавидела врать самой себе. Я знала, что не хочу возвращаться в школу. Я хотела увидеть Тео. Именно с этими мыслями я спускалась вниз по boulevard de Montparnasse и, повернув направо, вышла на rue du Cherche-midi, а затем медленно подошла к его дому. Большие темно-зеленые ворота были заперты, черные кованые решетки по центру каждой двери сияли свежей краской. Я встала столбом и не знала, что делать дальше. Маленький домофон сбоку был выдран вместе с проводами. Он свисал набекрень. Я постучала. Мой стук потонул в шуме проезжавшего мимо мотоцикла. Я постучала вновь, прекрасно осознавая, что никто меня не услышит. Неожиданно ворота начали открываться. Черный лакированный «порше» медленно выезжал, и я отодвинулась, давая водителю место проехать. К моему большому удивлению, автомобиль остановился прямо передо мной, и водитель опустил окно. Зеленые глаза цвета свежего луга внимательно всмотрелись в мои.

– Ты, должно быть, Беренис, – сказал он и вышел из машины.

Высокий, статный, в черном костюме, кристально-белая рубашка оттеняла загорелую кожу. Темные волосы слегка вились. Одним резким движением он убрал челку с глаз. На пальцах поблескивали несколько перстней. Я видела его впервые в жизни.

– Мы разве знакомы? – прищурив глаза, спросила я.

На красивом мужском лице появилась обаятельная улыбка.

– Ты сестра Клэр.

В ответ на мой недоуменный взгляд он сразу же добавил:

– Вы похожи. Я Аарон, мы с ней друзья.

Я пожала плечами и отвернулась, его изучающий взгляд заставлял меня нервничать.

– Твою сестру уже забрали, – тихо сказал Аарон, и его голос был пропитан сожалением. – Ты вся промокла, могу отвезти тебя домой. Ты хотела с ней попрощаться?

– Я пришла к Тео, – коротко ответила я, и он не смог скрыть удивление.

– К Тео?

– Он дома?

Аарон, нахмурившись, кивнул:

– Да, он у себя. Но сомневаюсь, что у него сейчас есть желание встречать гостей.

Я мило улыбнулась:

– Тогда хорошо, что я не гость. – Я сделала шаг в сторону дома, но Аарон аккуратно поймал меня за локоть.

– Сейчас не совсем удачный момент.

– В жизни не существует понятия «удачный момент».

Он посмотрел на меня сверху вниз и слегка усмехнулся.

– Ты забавная, сколько тебе? Пятнадцать?

Я закатила глаза.

– Семь с половиной, – резко вырвала руку из его хватки и, повернувшись к нему спиной, продолжила свой путь.

– Только не кори себя потом. Я предупреждал! – крикнул он мне вдогонку, и я услышала, как он садится в машину и заводит двигатель.

Я шла по выложенной брусчаткой дороге. Вокруг царила тишина. Во дворе росли огромные деревья, которые стояли абсолютно голыми, упираясь верхушками в серые парижские тучи. Входная дверь особняка была открыта, я прошла внутрь и оказалась в просторном холле.

– Тео, – неуверенно позвала я.

Запах гари стоял невыносимый, все окна были распахнуты. В доме хозяйничал сквозняк. Он колыхал белоснежные занавески. Они взлетали и опускались, словно под музыку. Я спрятала нос в ворот толстовки и огляделась. Пространство, в котором не было почти ничего, кроме стен. Я тихо ступала по темно-коричневому паркету. Мебели почти не было. По центру комнаты стоял большой черный кожаный диван, напротив него в стену был встроен телевизор, а под ним валялась приставка. Я прошла в другую комнату. Там на полу стояло большое зеркало в инкрустированной золотом рамке, напротив белый диван, за ним огромная библиотека.

– Тео, – позвала я громче.

Из-за запаха в горле пересохло, и голос охрип. Но я продолжала идти дальше. Заглянула в просторную кухню. Чайник был не на месте, от него шел пар, рядом стояли маленькие кухонные весы. Но Тео нигде не было видно. Я прошла по коридору вниз. Вонь становилась сильнее. Гарь вперемешку с резким запахом краски. Глаза заслезились. Я толкнула белую деревянную дверь, и мне в лицо ударили пар и влага. Это была художественная студия. С огромными окнами, сквозь которые падал тусклый свет улицы. Занавески наполовину сгорели. Черная кривая волна шла по центру, намекая, докуда именно добрались языки пламени. Паркет местами был покрыт угольной копотью. По белоснежным стенам вились черные следы, оставшиеся от огня. Прямо по центру валялись обугленные мокрые полотна. Рядом с ними что-то похожее на мольберт. Я подошла ближе к картинам. Мне хотелось узнать, что именно так разозлило Клэр. Что она пыталась сжечь. Но холст был угольно-черным. Я не смогла разобрать ни силуэта, ни намека на то, что могло быть изображено на нем. Я покрылась мурашками от страха, а по телу прошел озноб. Находиться в этом месте было страшно. Я резко развернулась, чтобы выйти из комнаты, как вдруг моему взору открылась надпись, сделанная черной краской: «Гори в аду!» Она написала ее рукой. Следы ее пальцев отпечатались на стене. Словно ошпаренная, я выбежала из студии, не закрыв за собой дверь. Все тело сотрясала крупная дрожь. Я взбежала по крутой деревянной лестнице наверх.

– Тео! – крикнула я.

Но ответа не последовало. Я прошла в ближайшую комнату и оказалась в его спальне. Большая кровать с черными простынями стояла посередине комнаты. В другом конце стоял стол из темного дерева. Огромные окна были настежь распахнуты, и мне в лицо ударил прохладный ветер. На столе дымилась кружка. Я наконец осознала, насколько окоченела в мокрых вещах. Я взяла в руки чашку и сделала глоток. Это был чай, немного резкий, с горьковатым запахом. Пальцы сводило судорогой, и они болели от резкой смены температуры. Я сделала глоток, горячая жидкость приятно обожгла, согревая. На вкус непривычно, но я так окоченела, что не придала этому значения.

Я вышла из комнаты с чаем в руках. Двинулась дальше по коридору. За одной дверью послышался звук льющейся воды. «Он, должно быть, принимает душ», – пронеслось у меня в голове. Я прошла вперед и оказалась в третьем по счету зале. Этот отличался от остальных. Там повсюду висели картины. Словно маленькая картинная галерея, а не комната в доме. Чаще всего встречались пейзажи моря. Бушующая стихия сменялась более умиротворенной. Закаты и рассветы. Я залюбовалась красотами природы. Села на кресло перед огромным полотном, на котором было изображено звездное небо и блики жемчужной луны, отражающиеся в водной глади озера. Она гипнотизировала. Я допила чай, но все еще продолжала греть о чашку руки. Все тело покрылось мурашками при взгляде на это творение…

Я не знала ни кто автор, ни какое именно озеро изображено. Но что-то в этой композиции цепляло меня, заставляло петь струны моей души. Спокойствие, умиротворенность вперемешку с темной, тихой, пугающей ночью. Такими ночами ты не знаешь, что ждет за углом. Такими ночами кажется, словно весь мир погиб и осталась лишь ты. В какой-то момент у меня немного свело желудок, но я не обратила на это внимания. Я продолжала погружаться в темную безлюдную ночь. В тишину, покой и смерть. В сияние звезд, такое далекое и холодное. Было ощущение, что время остановилось. Весь мир застыл. Я довольно долго разглядывала это полотно. Блики луны, мерцание звезд, тени на волнах. Все раскрывалось передо мной, передавая эмоции, чувства и скрытый смысл. Внезапно за спиной послышалось грубое:

– Ты кто?

Я подскочила на месте, еле удерживая кружку в руках. Спешно повернув голову, встретилась со злобным и неприветливым взглядом голубых глаз. Он выглядел таким пугающим, что я сделала неуверенный шаг назад, увеличивая расстояние между нами.

– Ниса… – С его лица пропало напряжение, и проступило удивление. – Что ты тут делаешь?

С темных мокрых волос падали капли. Он был в черной кофте с длинными рукавами – она подчеркивала каждую мышцу его тела. На шее сбоку выделялись крупные красные царапины.

– Это сделала она? – сипло спросила я, голова закружилась.

Он посмотрел на чашку в моих руках.

– Что ты пьешь? – резко спросил он.

– А, да. – Я попыталась улыбнуться, но головокружение усиливалось. – Надеюсь, ты не против. Я очень замерзла, а в твоей комнате стояла чашка с чаем.

Тео побледнел и, громко выругавшись, тем же резким тоном спросил:

– Как давно ты его выпила?

Я ошарашенно уставилась на него:

– Могу сделать тебе новый. В чем вообще проблема? – В висках стучало, комната начала вращаться перед глазами. Я потерла лоб.

– Какого черта… Что ты вообще здесь делаешь, Ниса? – сердито произнес он.

Его реакция меня разозлила.

– Я переживала за тебя, – сквозь зубы выплюнула я и, пихнув его плечом, пошла в сторону лестницы.