Текст книги "Навеки твой"

6

Ближайшая пятница в конце рабочей недели, в течение которой они с Ханнесом восемь раз встречались урывками – три чашки кофе, две огромные пиалы чая, две высокие бутылки «Просекко», бокал кампари, бессчетное количество комплиментов – побила годовой рекорд: температура взлетела до двадцати восьми градусов. Юдит стоило немалых усилий, чтобы убедить себя закончить работу в восемнадцать часов. Приняв холодный душ, она впервые за полгода после расставания с Карло задумалась, какое нижнее белье надеть. Впрочем, поймав себя на этих мыслях, ей стало противно. Нет, по-настоящему она ненавидела Карло за потерянные ночи, ей было стыдно за все еще живые воспоминания и то, с какой покорностью потакала его прихотям. Юдит вспомнила все те образы, в каких представала перед глазами Карло, и, в частности, белую приятную на ощупь комбинацию, какую надевала всякий раз, когда исполняла роль женского доктора Блехмюллера.

Юдит, как всегда, скромно подкрасила свои каштановые глаза, из-за которых ее нередко сравнивали с косулей. Нанесла на губы тонкий слой блестящей красной помады – бальзама из лавандового меда. Натуральные белокурые волосы – а почему, собственно, натуральные, разве природа белокура? – она долго продувала феном, пока прическа не приняла вид художественного хаоса. В модных журналах такой стиль назывался «дерзким». Джинсы и майка с короткими рукавами были приготовлены два дня назад. Ей хотелось предстать перед Ханнесом в новой щегольской кожаной куртке черного цвета и потрясающих шнурованных полусапожках. При грамотном подборе такие вещи могли выглядеть очень модно, если только не подбирать их на распродажах по поводу закрытия какого-нибудь магазина. «Сногсшибательная», – тихо повторяла она, глядя на свое отражение в зеркале, пока оно не запотело. Ханнес точно обалдеет.

Они договорились вместе пообедать. Этот вечер должен был стать первым настоящим свиданием, проведенным вдвоем. На улице Шварцшпаниерштрассе недавно открылся новый вьетнамский ресторан. Можно подумать, специально для них двоих. Ханнес забронировал столик на восемь часов. Юдит специально пришла на тринадцать минут позже, которые ей, что уж таить, показались самыми длинными минутами. Хорошо еще, что перед рестораном находился зеленый дворик, где можно было присесть. Едва завидев Юдит, Ханнес вскочил из-за стола и замахал руками. Посетители с интересом обернулись, чтобы лицезреть, какое чудо смогло ни с того ни с сего лишить самообладания человека, который только что казался оплотом восточно-медитативного спокойствия.

На сей раз Юдит не испытывала никакого беспокойства. Она рассказывала о своем детстве в ламповом магазине, о путешествии автостопом с братом Али в Камбоджу и об опыте участия в ритуалах вуду с колдунами-знахарями, последователями бразильской макумбы[2]2
  Макумба – бразильский вариант колдовской практики вуду, которую правильнее было бы назвать черной магией. Некоторые авторы приписывают макумбе черты религии. Но это неправильно. (Прим. перев.)


[Закрыть], оставившем в душе неизгладимый и неприятный осадок. Юдит быстро ела – три перемены блюд, кока-кола и зеленый чай, – пока влюбленный Ханнес вяло ковырял вилкой в рисе и не сводил с нее взгляда.

Кроме обычных комплиментов, которые она принимала, не выдавая своих чувств ни мимикой, ни движениями, ей льстили теплые поблескивания его глаз, переходившие на ее губы, лишь только она их приоткрывала, чтобы сказать, как всегда, какую-нибудь ерунду. Так могло продолжаться часами.

Однако Ханнес внезапно резким движением взял ее за руку, притянул к себе и обнял своими широченными ладонями, оставив Юдит в странном недоумении. Его взгляд вдруг посерьезнел, глаза буквально горели, чего она раньше за ним не замечала, и произнес необычно весомым тоном, как недавно влюбленные на первом свидании заговорщицки посвящают друг друга в невинные истории из своей жизни: Юдит, ты женщина, которую я ждал все это время. Тебе я готов посвятить всю свою жизнь. Поскольку это не был вопрос, Юдит не нашлась, что ответить. Поэтому она прокомментировала кратко: Ханнес, ты так добр ко мне. Я не понимаю, за что и почему.

Она попыталась высвободить руки и положить их на стол, поближе к чашке чая. Но Ханнес еще не закончил. Особенно крепко он держал ее за четвертый палец. Юдит медленно приподнялась над ним, лишив его свободы движения. Ханнесу не оставалось ничего, как отпустить ее руку. Юдит с удивлением изучила свой палец и то, что теперь было на нем. Это вышло у нее не очень натурально, – она слишком часто видела нечто подобное в фильмах и знала, что обычно говорят в подобных ситуациях: Ханнес, ты в своем уме?

Разве я давал повод усомниться?

– У меня день рождения только через пять месяцев!

И вслед: я не могу его принять.

Считай, что это подарок на память о первых днях нашего знакомства. Она кивнула. Тебе оно нравится?

– Да, еще бы, оно великолепно! Так Юдит впервые солгала прямо в лицо преобразившемуся от счастья Ханнесу.

7

Юдит предложила перебраться в другое заведение – в бар «Треугольник», что за парком Вотив. Она заглядывала туда пару раз с Карло. У Ханнеса были все шансы заставить ее забыть неприятные воспоминания. В баре царил полумрак, свет от желтых и красных малюсеньких лампочек с потолка причудливо преломлялся на стенах из матового стекла и делал лица посетителей мягче. Люди превращались в красиво раскрашенные призраки, лишенные строгих очертаний, а иногда и вовсе сливающиеся в красочные пятна. Когда Карло настаивал, чтобы она прыгнула к нему, – каждый из таких прыжков, разумеется, заканчивался в постели, – то в «Треугольнике» она в большинстве случаев уступала ему.

Ханнес был не тем человеком, который не преминул бы воспользоваться здешней аурой, чтобы соблазнить женщину. Это качество Юдит ставила ему в заслугу, более того, находила в нем особую привлекательность. Он беспрепятственно водрузил свою мощную руку ей на плечи и держал твердо, как сильный покровитель. Так они и стояли за стойкой, словно потерянная парочка страстно вожделеющих друг друга подростков, и рассказывали невинные подробности из своей жизни.

Вскоре Юдит потребовалось выпить пару стопок чего-нибудь покрепче, чтобы решиться задать Ханнесу принципиальный вопрос: «Когда, собственно, мы перейдем к поцелуям?» Она исподлобья требовательно взглянула ему в лицо. Юдит и сама знала, что в этот момент выглядела сногсшибательной. Будь она на его месте, то сию же секунду ответила поцелуем. И он, почти не размышляя, ответил хотя бы «да».

– Только не здесь и не сейчас, – прокомментировал он вдогонку озадаченной Юдит.

– Где же тогда и когда? – воскликнула она.

– У меня, – лаконично ответил Ханнес.

– У тебя? – переспросила Юдит и в растерянности потерла кончиком большого пальца новое колечко.

Она ненавидела янтарь. Ей представилось, будто вся его квартира завалена предметами из янтаря.

– Нет, у меня, – решительно возразила Юдит, удивившись своей настойчивости.

– Хорошо, поехали к тебе, – не стал возражать Ханнес и улыбнулся своей свежей, мягкой улыбкой во весь рот, от которой по лицу как лучики света потянулись морщинки.

«Хорошо» на его языке, очевидно, должно означать «прямо сейчас», – решила Юдит в тот момент, когда он захотел расплатиться.

8

Торшер возле желтого дивана в гостиной Юдит по счастливому случаю приобрела в антикварной лавке в Роттердаме. Подвижные плафоны свисали словно золотистые копны цветов ракитника на прогнувшихся под их тяжестью толстых стеблях. Источник света находился в глубине и, как казалось, светил сам для себя, отчего помещение получало только самое необходимое освещение.

Юдит потратила немало сил, чтобы придать каждому плафону оптимальный угол наклона относительно остальных. Сейчас светильник давал такой свет, в каком начинали искриться даже самые усталые глаза, даже самые усталые лица просветлялись, самые печальные – начинали смеяться. Если бы Юдит была психотерапевтом, она бы оставляла пациентов под этой лампой всего на пару минут в тишине, а после спрашивала, что их беспокоит, если они к этому времени вообще будут в состоянии вспомнить о своих заботах.

Юдит обычно чувствительно реагировала на действие интимного света и ощущала источники такого света даже с закрытыми глазами. И сейчас свет был специально настроен для торжественной церемонии первого поцелуя с Ханнесом. То-то Лара интересовалась по телефону: «Расскажи, как он целуется?» Интересно, мне понравится с ним целоваться? Она прикоснулась пальцами к его губам. Ханнес положил руку ей на затылок и нежно притянул к себе. И тогда почувствовал ее другими частями тела. Его ноги как клещи обхватили ее. Левым плечом он сильно прижался к верхней части ее тела. Локти касались бедер Юдит, руки сжали ее узкую талию и поползли выше. Ханнес обеими ладонями сначала обхватил ее шею, потом голову. Юдит оказалась словно в тисках, и тут его губы тяжело, будто колеса многотонного самолета на мягкий асфальт, опустились на ее рот. Пару раз она поводила головой вверх и вниз, затем они упали на кровать и впились друг в друга в поцелуе. Юдит приоткрыла рот и высвободила язык, который все еще произвольно гулял в разные стороны, как в скоростной стиральной машине, заканчившей полный цикл стирки.

С трудом освободив руку, она начала стучать кулаком по его затылку. Ханнес мгновенно ослабил хватку.

– Эй, не так крепко, мне нечем дышать, – жалобно простонала Юдит.

– Любимая, прости, – прошептал Ханнес в самое ухо.

Только теперь она открыла глаза. Взгляд Ханнеса ее успокоил. Он выглядел подавленным от осознания вины, словно нерасторопный школьник, в очередной раз сделавший что-то не так.

– Ты всегда так неистово целуешься? – возмутилась Юдит.

– Нет, это… это… это… – С третьей попытки он закончил фразу на умоляющей ноте:

– Это потому, что я так сильно тебя люблю, просто не знаю, что нашло.

– О'кей, аргумент принят. Но это не повод, чтобы ты тут же проглотил меня с потрохами, – произнесла она. Ханнес смущенно улыбнулся, а глаза засверкали фейерверком.

Юдит: ты должен брать меня нежно, я – тонкий фарфор. Она игриво постучала пальцем по его кончику носа. Ханнес мягко приложил свои руки к ее щекам. Почему ты дрожишь? Он: я очень хочу тебя. Она: ты хочешь со мной переспать? Он: да. Она: ну так действуй. Он: да. Она: но свет пусть останется.

3 фаза

1

Июнь начался сухой и жаркий. Дневной свет был таким белым, что, казалось, струится из космической неоновой трубки. Чтобы не потерять способность различать цвета, приходилось носить солнечные очки. Маленький гибискус на террасе у Юдит сбросил последний красный цветок. Зато быстро, росток за ростком, пошел вверх принесенный Ханнесом фикус. До осени пусть растет, а потом его, к сожалению, придется подрезать.

Юдит сидела на каменной лестнице, закрыв глаза и пытаясь сложить осмысленную картинку из бледно-желтых пятен, которые играли под закрытыми веками, приводимые в движение солнцем. Самонадеянно пытаться одним разом охватить все, что случилось за последние недели. Почему она тут сидит?

Хотела бы она иметь рядом постоянного мужчину (с некоторых пор она не считала это обязательным)? Так, чтобы одного и на всю жизнь (только на таком условии)? Разве она уже не перепробовала все категории? (Каких-нибудь пару недель назад она бы с уверенностью сказала «да».) Разве не была хозяйкой жизни и не держала все под контролем? (Как сказать. Иногда, по будням и главным образом в вопросах, касающихся ламп.)

Итак, менее трех месяцев назад Юдит познакомилась с одним человеком. Назвать его «одним человеком» означало принизить его достоинства. Ханнес Бергталер, архитектор! Он строил планы на их будущую совместную жизнь. Уже был построен дом, хотя в нем многое оставалось недоделанным. Однако если все пойдет так, как задумал Ханнес, то они могли бы въехать туда хоть завтра.

Этот человек обладал выдающейся, гипертрофированной, захватывающей способностью любить. Он любил, и любил, и любил, и любил. А кого он любил? Ее. Сильно? А как сильно? Если сказать «больше всего на свете», этого будет мало.

Внимание, Юдит! Не исключено, что он обманывает, может, обманывает каждую женщину, на каждые пару месяцев влюбляется в какую-нибудь женщину типа нее, а то и вовсе профессиональный любовник, очаровывающий всех этим своим «больше всего на свете». Нет, Ханнес на подобное не способен. Он не умеет лгать. Не игрок и не очковтиратель. В этом было его основное отличие от всех прочих, с которыми Юдит пришлось иметь дело. Его любовь к ней заключала в себе нечто окончательное, некую безумную претензию на вечность. Ханнес казался очень серьезным в своей преданности, надежным в жестах, неподдельным во всех своих проявлениях и сосредоточенным на ней. И что ее всерьез тревожило, – притягательным. Притягательным? Пожалуй, слово «притягательный» не подходит. Но нечто подобное Юдит ощущала. Она находила это, находила… как бы выразиться точнее…

Юдит удивлялась самой себе. Ей хотелось, чтобы ее носили на руках? (Ей это нравилось, но только на руках отца в далеком детстве.) Хотелось, чтобы кто-то перенес ее в центр вселенной? (Ну уж нет, даже от отца она такого не ждала.) Хотелось почувствовать себя избранной? (Тоже нет, потому как она предпочитала выбирать сама.) Да, именно в этом заключалась ее проблема. Ханнес не оставлял ей выбора. Выбирал он. Он всегда был на три шага впереди. Не позволял ей делать целенаправленные шаги. Ей оставалось лишь безропотно принимать то, что уже произошло. Он тащил ее за собой, как сильные альпинисты в горах тянут на страховочном канате более слабых.

Ее немного пугало, что в заданном им направлении далеко не продвинешься. Для нее подобный курс казался прямолинейным. Юдит не могла угнаться за Ханнесом в таком темпе. Она выдыхалась. Ей требовалась пауза.

Вот уже три недели подряд они встречались ежедневно. Через каждые два часа он появлялся у нее в магазине, на чашечку кофе, а если не на кофе, то смотрел на лампочку. Когда к Юдит приходили покупатели, Ханнес с ангельским терпением ожидал, пока она не освободится. За это время он изучил все ее каталоги светильников, а также названия сотен «крутых дисков» со слов ее девушки-ученицы. Вечером они отправлялись ужинать, в кино, в театр или на концерт. Он с равным интересом осматривал бы помойки, армейские учебные полигоны и автомобильные кладбища. С единственным условием: чтобы рядом с ним находилась Юдит.

Ну и конечно, на ночь он оставался у нее. Это означало, что она спала, а Ханнес наблюдал. Юдит старалась не открывать глаз, а его глаза не всегда были направлены на нее. В детстве она много ночей тщетно ждала, когда же увидит возле своей подушки ангела-хранителя, которому были известны все ее сновидения. И вот в тридцать лет, когда Юдит распрощалась с иллюзиями, рядом неожиданно появился Ханнес Бергталер.

Секс? Понятное дело. Разумеется, не так часто, как ему бы хотелось. Сама же она к этому относилась… ну да, с этим все было в порядке. Главной особенностью интимных отношений являлось то, как Ханнес ценил эти минуты. Он получал неописуемое наслаждение. А Юдит наслаждалась тем, что он получал наслаждение от нее.

Что в этом плохого? Разве она вела себя как нарцисс? Разве использовала Бергталера для того, чтобы снова и снова ощущать себя прекрасной и желанной? Разве он был ей нужен лишь для того, чтобы поднять свою самооценку? И насколько заниженной была ее самооценка до их знакомства? А было ли ей в самом деле плохо, только она этого не замечала? А теперь, можно ли сказать, что все изменилось? А что потом?

Ответов у нее не было. Бледно-желтые квадратики под веками померкли. Юдит открыла глаза. Ах, только маленькое кучевое облако в виде невинного барашка.

2

В пятницу, на Троицу, Юдит впервые побывала в его квартире на Нисльгассе. Ханнес готовился к ее приходу несколько часов, «наводил порядок», как он выразился, хотя ей трудно было представить, что́ в его жизни могло находиться «в беспорядке», тем паче жилище.

Он повел себя странно: дверь открыл нерешительно, точно к нему домой нагрянули непрошеные гости. Едва Юдит вошла, быстро закрыл дверь и запер на задвижку.

– Что-то не так? – поинтересовалась она.

– Люблю тебя! – поспешно ответил он.

– И все же? Ты слишком напряжен.

– Ты у меня дома! Если это не причина, тогда что?

Оценив обстановку, Юдит поняла, как мало о нем знала и насколько все оказалось очевидным. Каждый предмет, среди которых потемневшие античные артефакты немалой ценности, имел свое место и казался вечным. Перед старой кушеткой красовалась огромная гладильная доска, занимавшая весь центр комнаты. Она стояла прямо под люстрой с экономичными лампочками, обвешанной отвратительными, цвета кофе с молоком, стеклянными болванками. Кухня отличалась крохотными размерами и клинической чистотой, будто с рекламного проспекта. Посуда спряталась в витринах из страха быть использованной. Впрочем, Юдит зашла только попить воды.

Единственным помещением, которое выглядело живым и обитаемым, являлось бюро. Только тут можно было прийти к мысли, что жилец архитектор, а не управляющий наследством на покое. На стенах, на письменном столе, на паркетном полу висели и лежали чертежи. Пахло карандашами, ластиками, и в воздухе витал дух тщательной проработки.

Спальная комната была закрыта и пусть бы такой оставалась. Ханнес приоткрыл щелочку. Юдит показалось, что он боялся, будто непрошеное вторжение потревожит вековой сон двух накрытых клетчатыми покрывалами кроватей, с двумя пустыми ночными столиками по бокам. С потолка свисала белая луна. Юдит знала, что лампы с шаровой колбой очень нехотя делились своим светом.

– Красиво, – повторяла Юдит через каждые тридцать секунд. Пару раз она добавила: – Не совсем в моем вкусе, но очень красиво.

Во время осмотра квартиры Ханнес вел ее за руку, будто они вступили на запретную, а то и вовсе заминированную местность.

– Сколько женщин побывало здесь до меня? – спросила Юдит.

– Не знаю, во всяком случае, прежние жильцы были врачами, семейная пара дантистов, – ответил Ханнес. Он обладал особностью перетолковывать на свой лад вопросы, которые просто невозможно было понять неверно.

Под конец экскурсии по дому они остановились в замешательстве рядом с гладильной доской, не зная, что предпринять дальше. Вскоре физиономия Ханнеса расплылась в улыбке, и солнечные морщинки разбежались по лицу. Он обнял Юдит и поцеловал. Пара шатких шагов в объятиях, и они упали на кушетку. Юдит изловчилась в цепких объятиях прошептать ему в ухо: – Любимый, не хочешь поехать ко мне?

3

Что мы будем делать в выходные? – спросил Ханнес, когда суббота уже уменьшилась на час.

Юдит выключила свет в спальне – он исходил от вычурно-игривой люстры Мессинга[3]3
  Подвесная люстра, плафоны которой расходятся от центра на тонких изящно согнутых лапах.


[Закрыть], сделанной по проекту молодой пражской дизайнерши. Сон одолевал ее. Она лежала, положив голову ему на живот. Ей было приятно, когда Ханнес массировал ей голову своими мощными пальцами.

Юдит глубоко вздохнула, изобразив душевные терзания.

– Мне, к сожалению, нужно съездить за город к брату Али. Мы давно договаривались. У нас большая семейная встреча. Хеди отмечает день рождения. Это утомляет, скажу тебе. Ведь она на последних месяцах беременности. Само собой, моя мама тоже там будет. Ты помнишь, я рассказывала: Хеди и моя мама – несовместимые натуры. Будет трудно, говорю тебе. – И Юдит снова обреченно вздохнула.

– Вместе мы справимся, – возвестил Ханнес сверху.

– Нет, Ханнес, в самом деле, нет! – Она испугалась своего тона и сбавила накал. – Ты, ты, любимый, я должна сама. Это будет утомительно. Не могу взваливать на тебя такую нагрузку. Ты не знаешь мою семью. – Она нежно провела ногтями по его руке.

– Я с ними познакомлюсь и полажу.

– Познакомишься, но только не со всеми сразу. Это будет слишком для одного раза, поверь. Мой брат – сложный человек. Кроме того, придет одна близкая нашей семье пара с детьми. Будет довольно тесно, я имею в виду пространство. Тебе туда не надо, Ханнес. Очень мило с твоей стороны, но я должна пойти одна, покорившись неприятной необходимости.

Теперь они сидели рядом на кровати.

– Нет, дорогая, это не обсуждается, я не брошу тебя на произвол судьбы. Разумеется, я поеду с тобой. Ты увидишь, вдвоем мы укачаем ребенка.

Юдит не хотела вместе укачивать ребенка. Она включила свет. Ханнес должен был прочитать в ее глазах решимость.

– Там для тебя не найдется постели. Мы увидимся в воскресенье вечером, и я все тебе расскажу. – Она погладила его по щекам.

Ханнес промолчал. На его лицо легло выражение, доселе ей незнакомое. Судя по выступившим скулам, он сжал зубы за плотно закрытым ртом. Смеющиеся морщинки вокруг глаз были на месте, но без улыбки они походили не на солнечные лучики, а на борозды, прорезанные тенью. Наконец он отвернулся и забился головой в подушку.

– Спокойной ночи, любимая, – пробормотал он после продолжительной паузы. – Отложим это до утра.