Текст книги "Время рискованного земледелия"

11

Вторую неделю Леонид дежурил на ветле возле дома Параскевы. Он уже привык, что каждое утро, наделав бутербродов и заправив термос кипятком, он отправлялся не на почту (там он сперва взял отгулы, а потом и отпуск за свой счёт), а на пост. Афонин сидел сразу после тягуна вороньей горки за кучей обрезков пилорамы. Пухов оборудовал наблюдательный пункт на опушке рощи, с юга примыкающей к задам первых селязинских огородов. Отец Михаил, недоумение которого развеяла пуховская жена, исповедовавшаяся в грехах не столько своих, сколько мужа, позволил оборудовать наблюдательный пункт на колокольне. Там теперь с рассвета и до утренней литургии, а после с одиннадцати часов и до вечерней службы дежурил Дадабаев. Пока он пел внизу на клиросе, его место занимал Арсений, старший сын, девятиклассник.

Расстановку наблюдательных пунктов, секретов и огневых точек определил Лыков, сам ежедневно пробирался на верхотуру бывшего тока. После Афгана он два года отучился в Тульском общевойсковом. Среди селязинцев был единственным офицером.

– Это девятка-девятка. Движение на три часа от меня, – зашелестел в тангету рации Дадабаев. – Фургон, иномарка белая, на низкой скорости. Со стороны Судогды. Мост проехала.

Рации были у всех. Беляев заказал из Китая целую коробку по интернету на адрес большого бизнес-центра во Владимире для несуществующего туристического клуба. Сам потом в чёрных очках и куртке с капюшоном встретил курьера у проходной и расплатился наличными. Он вообще всех достал с конспирацией, запретил разговаривать по сотовым во время дежурства, упоминать «дрон» или «беспилотник», называть друг друга по именам, только по цифровым позывным, которые лично всем присвоил. Настаивал, чтобы на дежурстве все были в строительных противопыльных масках.

– Привыкайте, что вас можно отслеживать по ключевым словам. Дрон пролетит, рожи ваши будут на записи, хоть на стенд вешай: «их разыскивает полиция».

Мужики не спорили, но маски носили скомканными в карманах.

Первым беспилотник заметили подольские. Они его даже не увидели, но, лишь заслышав стрёкот электромоторчиков, сообщили по рации.

– Маски на рыла! – гаркнул в эфир Беляев.

– Тройке и четвёрке приготовиться, – это уже был Лыков, – двойке смотреть в оба.

Тройкой был Пухов, сидевший в шалаше с арбалетом, четвёркой – брат Дадабаева Нурутдин, укрывшийся под огромным дубом на краю Подолья с мелкашкой. Появись беспилотник со стороны Войнинги, Дадабаев-младший должен был стрелять первым. Двойка – Леонид. Его позиция в развилке той самой старой ветлы у дома Параскевы позволяла хорошо просматривать горизонт, но из-за ветвей стрелять он мог только на север и северо-восток. Здесь, в ветвях, ещё пуховским и афонинским отцами чуть ли не сразу после войны был устроен шалаш для игр, который каждое следующее поколение мальчишек поправляло и достраивало. Сам Афонин дежурил с той стороны Селязина, на южной окраине фермы.

– Четвёртый мимо. Мимо! Солнце в глаза, не прицелиться. Тройка, на тебя идёт!

Когда Леонид разглядел дрон на фоне светлого неба, тот был уже почти над самой афонинской позицией. Леонид заметил, как снизу вылетела арбалетная стрела и, не причинив вреда агрегату, по дуге упала в ивняке на задах леонидова участка. В эфире раздался афонинский мат.

– Кто видит птицу? Пятёрка, одиннадцатый, восьмёрка?

– Вижу его, поднялся и на пять часов пошёл! – отрапортовал Дадабаев с колокольни.

– Двойка, не упусти, прямо на тебя, – скомандовал Лыков. – Восьмёрке, шестёрке и пятому номеру приготовиться.

– Бей! Сейчасснима… срать начнёт! – закричал в эфир Беляев, чуть не позабыв о собственной конспирации. Восьмёркой был он и занимал позицию с арбалетом на чердаке своего дома, откуда открывался вид на восток и запад, вдоль улицы.

И точно, беспилотник уже завис на развилке дорог к пилораме и Подолью. Леонид видел, как он разворачивается почти на сто восемьдесят градусов и поднимается выше. Видел даже, как мигает красная лампочка на камере. Ждать дальше было нельзя.

Леонид выцелил агрегат и дважды нажал на спусковой крючок. Турецкий полуавтоматический «Stoeger» двенадцатого калибра долбанул крупной картечью, разметав беспилотник на куски, подобно тарелочке на соревнованиях по стендовой стрельбе. Их Леонид любил смотреть по спутниковому каналу.

– Есть! – заорал Беляев! – Есть! В мясо!

– Девятки, действуем, – приказал в эфир Лыков, – чтобы ни осколочка.

– И маски! Маски не забываем, – напомнил Беляев.

Леонид, торопясь, сполз с дерева, больно ударил себя по копчику прикладом ружья. По улице с рюкзаками за плечами уже мчались на великах лыковские близнецы, дадабаевский Арсений и другие мальчишки.

– Там, за параскевиным участком. – Леонид показал пальцем, куда упал дрон.

Из своей калитки выскочил Беляев, застёгивая на ходу пояс с инструментами.

– Красавчик! Как в кино, – закричал он, заметив Леонида. – Ты тут с ружьём не светись, иди прячь. Я сам с парнями.

О том, какие меры предосторожности надо принимать, Беляев предупредил ещё на собрании у Леонида, куда пришли почти все селязинцы. Показывал фотографии беспилотника, схему. Тыкал пальцами в камеру, в блок управления.

– Камеру сразу накрываем тряпкой. Сверху кусок земли, чтобы не слетела. И не болтайте. По тендерной заявке непонятно, какая модификация – с микрофоном или без. Парни распределяются цепью и собирают все осколки, которые найдут. Повезёт – осколков будет мало, не повезёт – много. Главное, найти все четыре винта. На всё минут десять, не больше. Потом появятся операторы. Хорошо если одни, а может быть, сразу с ментами.

– Как подъедут, рации выключить и спрятать, – поучал Лыков. – Ни у кого не должно на поясе болтаться. Спросят про беспилотник, отвечайте, мол, ничего не видели. В драку не лезть.

Когда на повороте дороги возник белый фургон, перед домом Параскевы уже никого не было. На брёвнах у гаража сидел Афонин и ковырялся отвёрткой в бензопиле. Чуть поодаль Беляев намывал губкой «Ниву», на траве сушились резиновые коврики. Леонид перекапывал цветник вдоль своего забора. Фургон докатился до развилки и остановился ровно напротив старой ветлы. Из кабины выбрался парень в новом комбинезоне с электронным планшетом в руках и направился к Афонину.

– Уважаемый, вы здесь беспилотник не видали?

– Кому уважаемый, а кому хер рожаемый, – буркнул Афонин, не отрываясь от механизма бензопилы.

– Беспилотник, спрашиваю, не видели?

– Делать нехрен, в небо пялиться. Стрекотало что-то с полчаса назад. Потом устрекотало.

– Куда?

– А туда. – Афонин махнул неопределённо рукой.

– Точно туда?

– Шут его знает. Я не следил. У меня редуктор потёк, а тут вы со своими игрушками. Не наигрались в детстве?

Парень махнул водителю, тот выбрался из кабины. Они вместе то уныло тыкали пальцами в планшет, то осматривались по сторонам. Наконец, заметив Леонида, спустились по дорожке до его дома.

– Извините, вы сегодня беспилотник не видели?

– Видели, туда полетел. – Леонид махнул в сторону берега Судогды. – Высоко шёл. Потеряли?

– Нуда. Сначала управление пропало, а следом сразу и картинка.

– Ай-ай-ай, – закачал головой Леонид. – Электроника – штука капризная. У меня тоже телевизор каналы теряет. Вроде антенна спутниковая, а дурит.

Это, наверное, из-за перехода на цифру. Не разбираетесь? Может, посмотрите?

Парни раздражённо ответили, что ничего в антеннах не понимают, попрощались и пошли к фургону. Наверху оба долго смотрели на северо-запад, в сторону, куда показал им рукой Леонид, что-то обсуждали, потом уехали.

Когда осела пыль, появился Лыков. С его верхотуры на бывшем совхозном токе место падения дрона не просматривалось, мешал ангар. Но зато была видна дорога на Радостево, лесное Селязинское озерцо и начало улицы Мелиораторов, по которой укатился, возвращаясь на шоссе, фургон. Они с Беляевым пожали друг другу руки, обнялись с Афониным, а с подтянувшимся от своего двора Леонидом так захлопали друг друга по плечам, словно пытались выбить набравшуюся за зиму пыль. Со стороны Подолья показались Пухов с Дадабаевым-младшим. Оба были, против наказания Лыкова, навеселе. Приметив стоящих мужиков, Афонин поднял над головой звякнувшую стеклом сетку.

– Это надо обмыть!

– Вы так с арбалетом и ружьём в магазин ходили? – прищурив левый глаз, недобро осведомился у подошедших Лыков. Из-за свёрнутого набок носа вид у него и без того был угрожающий.

– Не боись! – Афонин хлопнул Лыкова по плечу. – Нурутдин подождал у водокачки, а я метнулся. Что мы, не понимаем? Конспирация! Кто снял дирижбенделя-то?

– Вон! – Афонин указал на Леонида. – Сосед наш, не то что ты, Робин Гуд херов.

– Два выстрела, два попадания, – хохотнул Беляев.

– А чё я? Мне несподручно было. Его только в зад можно было бить, чтобы не спалиться, а взад – солнце в глаза. Нурик, подтверди!

Младший Дадабаев энергично закивал.

– Ну эта, чё? Куда пойдём? Не здесь же керосинить! Ваши бабы покоя не дадут. Ко мне нельзя, у меня жена с Катькой скоро вернутся. – Пухов обвёл присутствующих взглядом и остановился на Леониде. – О! Пошли к Опанасенко! Полина померла, пилить будет некому.

На этих пуховских словах повисла тишина. Леонид вдруг ссутулился, сунул руки в карманы, повернулся и, ни слова не проронив, побрёл к себе.

– Мудак ты, Пухов! – Лыков сплюнул травинку.

– Ачёя?

– Да ничё. Думать надо, что говоришь. Человек по сию пору переживает. А ты вроде как и рад. Ещё сосед ближний, даже родственник покойной.

– Чё я рад? Не рад я ни хера. Только имел в виду, что площадь свободная, типа бабы нет.

– Точно мудак.

– Да ну вас всех! Надо выпить, отметить победу. А вместо дела, эта, кисляк разводите. Леонид!

Опанасенко! – заорал Пухов. – Да не хотел я тебя обидеть! Прости! Я в другом смысле.

Леонид был уже почти возле своей калитки. Он на мгновение замер, потом развернулся и замахал соседям.

– Ну, что остановились? Давайте уже!

– О! Мужик! А вы говорите. – Пухов припустил вниз по дорожке к роднику, остальные потянулись за ним.

Против опасения Леонида, выпили аккуратно. Еды в доме не было. Из-за ежедневных дежурств Леонид не готовил. Первую бутылку закусили маринованными помидорами, оставшимися в погребе с позапрошлого года, когда Полина ещё занималась заготовками. Вторую запивали маринадом. Леониду жали руку, поздравляли. Хвалили Лыкова за правильную расстановку и руководство операцией, Беляева – за техническое обеспечение. Смеялись над пуховским рассказом, как тот выскочил из шалаша, споткнулся и чуть не пустил стрелу в сторону дуба, где сидел Дадабаев-младший.

– Представляешь, если бы попал в этого кочевника? Мне бы старшой точно навалял за младшого. Он его вечно по детству защищал. Помните, как в драку лез? Кулаки сожмёт, глаза зажмурит, и хоть кто перед ним.

Разошлись, ещё не было пяти, условившись продолжать дежурства. Беляев уверял, что не сегодня – завтра пришлют второй комплекс.

– Но лучше эта, прилетел бы на неделе. С понедельника на работу. Больше филонить не получится, – уходя, заявил Пухов.

– И мне с понедельника, – кивнул Афонин. – У нас внеплановые монтажи рекламы идут, а меня нет. Премия мимо кармана утекает. Ещё неделя сиденья, и совсем никакого смысла в нашем деле не останется.

Но завтра днём позвонил Леониду зять и предупредил, что на пятницу им назначен выезд в Селязино для оформления протоколов.

– Так вроде не летал больше беспилотник.

– И не полетит, дядь Лёня. Эти горе-съёмщики один аппарат потеряли где-то в вашем районе, а второй у них в Смыково подстрелили. Неясно кто пальнул, но дробью. Машинка вдребезги. На записи толком не разглядеть, опросили местных, никто и ничего. Вряд ли теперь новый купят, дорогое удовольствие, второй раз нашей администрации никто бюджетные ограничения не подпишет. Так что ждите, едем в обычном порядке. Во сколько с работы возвращаетесь?

– К двум закончу.

– Тогда с двух и начнём. Предупреди там остальных залётчиков. Бумаги надо подписать.

Это «в обычном порядке» селязинцам понравилось, означало оно, что всё будет по-людски, как между своими.

С утра в пятницу Лыков развёз почту по дальним деревням. Потом, торопясь успеть, вернулся за новой порцией для Окунева и Подолья и к полудню уже катил на велосипеде через поле туда, где высился муравейник обрезков с пилорамы. Перед подъёмом Лыков спешился и за руль потолкал велосипед вверх по растрескавшейся от небывалой майской жары глине с бородавкой следов протектора тракторных колёс. Полицейскую «десятку» он приметил от перегиба. Та стояла в тени яблони у самой деревянной будки над родником. Видимо, зять приехал раньше.

«Небось сидит, футбол смотрит, – подумал Лыков. – Ну и пусть. Правильно. Работа собачья. Есть возможность отдохнуть, надо отдыхать».

Он приставил велосипед к изгороди палисадника, снял и положил на скамью почтовую сумку. Сел, вытянув ноги. Звенела циркулярная пила станка пилорамы. Стрекотала сенокосилка Афонина. Из кустов ивняка за родником щедро высыпался дребезг птичьей мелюзги.

– Ты что-то рано, дядь Лёня. – Зять вышел из калитки, поправляя воротник форменной сорочки, пожал протянутую руку Леонида и сел рядом, закуривая.

Хлопнула дверь бани.

– Кто там?

– Дознаватель обмеряет. Надо же чтобы всё по правилам.

– А если не по правилам, а по-людски?

– По-людски пять рублей. Сами понимаете, не мне. Тому, этому, пятому, десятому. Отметить где надо в автоматизации, провести по отчётам. Рапорт, все дела. Но обмерять всё равно нужно.

– Если нужно, пусть обмеряет. На вот. – Леонид достал из кошелька и протянул зятю пятитысячную.

Тот раскрыл тёмную пластиковую папку, Леонид сунул купюру между документов.

– Статья двести девяносто один, между прочим. Так что не распространяйтесь. Это в порядке исключения.

– Конечно, исключения. Все же понимают. Свои люди.

Из калитки с рулеткой и блокнотом в руках вышла лейтенантша-дознавательница. Была она кареглаза, не то татарских, не то армянских кровей, смуглая, с тёмными густыми волосами, забранными в пучок, вся ладная, упругая. Форменная юбка плотно облекала налитые бёдра. Блузка с короткими рукавами подчёркивала высокую грудь.

Она представилась как положено, по форме, назвав звание и фамилию. Голос у неё оказался чуть хрипловатый, с лёгким акцентом.

«Нет, не армянка. Азербайджанка, наверное», – решил Леонид.

– Закончили, товарищ лейтенант? – спросил зять.

– Да, можно идти к следующим.

– Ну что же, рад, Леонид Игоревич, что выполнили предписание. – Зять поднялся и протянул руку Леониду. – В другой раз, прежде чем возводить объекты на фундаменте, подавайте заявку и получайте разрешение.

– В субботу приедете париться? – шёпотом спросил Леонид.

– Жену отправлю с дочкой. У самого дел много, – ответил зять вполголоса и, уже обернувшись к девушке, громко: – Пойдём, Наира!

Леонид остался у калитки и смотрел, как зять и дознавательница поднимаются по тропинке к дому соседа. И в том, как шли они в дневном майском мареве, как сорвал зять высокую травинку и хлестнул девушку по заду, в том, как эта красивая до одурения не то татарка, не то азербайджанка в ответ с хохотом толкнула зятя в плечо, почудилось Леониду что-то неправильное, что-то обидное для дочери и оскорбительное для него. Он словно бы увидел струящиеся по траве радужные электрические змейки.

«А в бане что она обмеряла?» – спросил себя Леонид. Ещё этот заломленный воротник форменной рубашки с короткими рукавами у зятя. И сразу затошнило, затянуло в левой руке и в предплечье. И словно горячая тяжёлая ладонь легла на затылок и надавила на голову так, что хотелось упереть глаза в землю и не видеть ничего. Он поднялся медленно, хотя готов был вскочить. Так же медленно, потому как те электрические змейки свернулись в кольца, оставив свободными в глазах только маленькие пятачки, он прошёл к бане. Открыл дверь, заглянул внутрь в предбанник. Там всё было так, как было обычно. Стояла активаторная стиральная машина, стол, накрытый клеёнкой, электрический чайник, полка с книгами и тарелками. Леонид щёлкнул выключателем, прошёл через мыльную и толкнул дверь парной. Печь со стальным баком, кадушка для веника. Прекрасный банный дух. Полотенце, расстеленное на полке. Это он расстелил ещё в четверг, чтобы просушилось.

Что, собственно, он собирался найти?

– Да что ты, Полина! Что ты в самом деле? Померещилось нам.

Леонид вернулся в мыльную, закрыл отворённую со вчерашнего вечера форточку и сел на табурет, на который обычно ставил таз. Между рамой и марлей осы устроили гнездо, и теперь одна из них зависла с внутренней стороны стекла в сантиметре от недостижимого дома.

Их с Полиной единственная дочь красавицей не была. Она пошла в «Опонасенкову породу»: не просто высокая, а, как дразнили в школе, длинная. Тонкая кость, сама сухая, в движениях размашистая. Полина даже отдала дочь на баскетбол, когда та была в шестом классе. Своей секции в Чмарёве не оказалось. Покатавшись вплоть до зимних каникул на автобусе в Судогду, попеременно то жена, то он, от идеи воспитать спортсменку отказались.

– Пусть бы счастливая. Остальное всё само собой, – говорила Полина мужу, и Леонид в ответ обнимал жену и целовал в завиток волос на шее.

После девятого класса дочь уже сама каждое утро ездила в Судогду в колледж. Училась на экономиста-бухгалтера. Полина смеялась: «Династия!» Там на танцах со своим и познакомились. Он дежурил, она танцевала. Поехал провожать. Он чуть ниже неё, но крепкий, с широкой грудной клеткой пловца, мускулистый. На восемь лет старше, уже разведён.

Леониду будущий зять понравился, показалось, что любит. Да и вообще, серьезный человек на государевой службе. Теперь вот внучка. Две капли Полина на детских фотографиях, тех, что ещё тётя Люда показывала. И косички. И носик. И конопушки на носике.

– А это что?

Леонид наклонился, подцепил ногтем и выудил из щели между досками пола блестиночку, тонкую полоску, золотую лодочку-пирогу, изнутри скользкую, словно бы смазанную. Да это же…

– Ах же, тварь! Ах, мразь ментовская! Значит, не померещилось. К родителю жены сучку привёл, кобель в погонах, не постеснялся.

Леонид вышагивал по мыльной из угла, где был кран для горячей воды, до угла возле окна, где висело маленькое зеркало, чтобы бриться. Два больших шага, один маленький с разворотом в одну сторону, два шага и маленький с разворотом в другую. Всего чуть меньше четырёх секунд на круг. Дышал часто. И каждые четыре секунды встречал в зеркале своё словно поглупевшее злобой и отцовской ревностью лицо с царапиной на правой щеке. И хотелось не то рычать, не то выть, не то вопить в голос или просто вытошнить, стравить с крыльца в крапиву. И вот уже, не умея сдержаться, Леонид выскочил наружу, хватанул ртом воздух, и тут же его скрючило и вывернуло желчью.

Выпрямился, утёрся локтем, прислушиваясь, как громко колотится под серой почтарской рубахой сердце. Поднял руки, посмотрел на влажные ладони. Сжал пальцы в кулаки. И вот уже словно некто решил за него, потому как не мог он после вспомнить, как вбежал в дом, как вынул из металлического ящика «Stoeger», как, оцарапавшись о торчащий на месте ручки верхнего ящика Полининого письменного стола саморез, нашарил в глубине коробку с магнумовской картечью. И потом торопливо забивал один за другим четыре патрона в магазин, а пятый прямо в патронник. Мутная горячая хмарь жгла мозг, текла из глаз. Леонид выбежал из калитки и рванул наверх по тропе.

– Сука! – кричал он, не в силах более сдерживаться. – Сука!

Визжала циркулярка на пилораме. Афонин терзал починенной «Хускварной» толстый комель сиреневого куста. Когда Леонид поднялся к пуховскому дому, круглозадая дознавательница сидела на вынесенной табуретке перед калиткой и заполняла бланк. Зять примостился сзади, наклонившись и заглядывая не то в протокол, не то туда, в тёмную жаркую пропасть между двух исполинских холмов её грудей.

– Сука! – вновь закричал он, поднял ружьё и на бегу пальнул куда-то поверх крыши пуховского дома.

В тот же миг кустики зверобоя и полыни бросились ему навстречу. Он выбросил вперёд свободную руку. И, перед тем как совсем потерять сознание, успел заметить, что испуганная выстрелом пятнистая корова с невыдоенным тяжёлым выменем выскочила с задов одичавшего сада Параскевы и, не разбирая дороги, безумным аллюром устремилась в сторону зарослей ивняка, окружающего болотину за источником.

Леонид пришёл в себя и почувствовал, что вот-вот утонет-захлебнётся в собственной слюне. Во рту что-то было. Сквозь смурную боль он попытался вырвать это что-то, но руки оказались привязаны. Собрав все силы, он силился закричать, однако раздалось лишь бульканье. И тогда он взвыл, пустив звук через переносицу прямо из мозга, из-под лобной кости, где лопался чёрными огнями ужас погибели. И уже, наверное, умирая, почувствовал, как его виски крепко зажали чьи-то ладони, а из глотки вытянули нечто длинное, стукнувшее о передние зубы. Потом сделали укол, и его опрокинуло в сон.

В палату Леонида перевели только через три дня. Доктор из областной хирургии, делавший операцию на сердце, оказался совсем молодой, не старше двадцати пяти. От него пахло курительными жидкостями. В нагрудном кармане рубашки под халатом, подобно сокрытой гаубице, топорщился мундштук электронной сигареты.

– Повезло, успели купировать. Родственник ваш сразу к нам привёз. Молодец, не стал дожидаться скорой.

– Родственник?

– Полицейский. Сказал, что зять. Пока вы, Леонид Игоревич, в реанимации лежали, вместе с женщиной приходил, справлялись, как дела.

– Брюнетка такая, с сиськами?

Доктор посмотрел на Леонида удивлённо.

– Нет, светленькая. На вас похожа, высокая. Дочь ваша, наверное.

Леонид прикрыл глаза. И пока доктор рассказывал про лечение и необходимую диету, лежал, лишь иногда кивая, чтобы не подумали, что он уснул. А когда опрашивали остальных троих пациентов, лежащих на соседних койках, и вправду уснул.

Вечером появилась дочь с внучкой. Внучка чмокнула деда в небритый подбородок, хихикнула и сразу убежала в холл смотреть телевизор. Дочь вначале что-то щебетала, спрашивала, интересовалась самочувствием, но увидев, что Леониду тяжело разговаривать, замолчала и вдруг расплакалась.

– Говорят, когда тебе плохо стало, прежде чем отключиться, в воздух стал палить. Так и заметили. Это ты, папка, молодец. Люди всегда помогут.

Вот, не догадался бы стрелять, завалился и конец. А так тебя на машине с мигалками сразу в приёмный покой.

Она пересела на край кровати и теперь гладила ноги отца. По её щекам сползали чёрные змейки растворённой в слезах туши.

– Ты перестань. На вот, лицо вытри.

Леонид снял со спинки кровати полотенце и передал дочери. Та промокнула тушь, выудила из кармашка маленькое зеркало, посмотрела на себя, послюнявив край полотенца, что-то поправила у самых ресниц и облегчённо рассмеялась.

– Врач уверяет, что после инфаркта люди по пятьдесят лет живут и ничего. Ты же дед молодой, сорока пяти ещё нет. И по телевизору тоже про это сегодня было. Только жирного нельзя есть, ну и нервничать. А чего тебе нервничать? У тебя всё хорошо, у нас всё хорошо. Живи и радуйся.

Она стала пересказывать содержание телевизионной передачи, потом вспоминала, у кого из родственников и знакомых случались проблемы с сердцем. Леонид кивал, смотрел на дочь и улыбался её конопушкам, выскочившим вокруг носа, как это бывало в детстве каждой весной.

– Иди, девочка моя. Мне надо поспать, – махнул он рукой, показывая, что устал, и дочь, поцеловав отца в щёку и лоб, вышла из палаты.

Леонид слышал, как она бранит его внучку за то, что та опять сунула палец в нос. Слышал, как внучка капризничает и говорит, что никуда не пойдёт, пока не досмотрит мультфильм. Какая-то женщина, там, в холле, приторно-участливым тоном уговаривала девочку слушаться маму. Через закрытое окно доносился приглушённый звук перфоратора из соседнего лабораторного корпуса, кто-то штробил стены. Скрипели колёса каталки, на которой по палатам развозили ужин. Дребезжал телефон на тумбочке ушедшего в уборную соседа.

На следующий день после обеда, когда все спали, в дверях палаты неожиданно возник Пухов. Был он в медицинском белом халате, застёгнутом на женскую сторону.

– А я, эта, слышь, думаю, вдруг не пустят. Так у фельдшерицы нашей попросил. Дала. Напялил на улице и мимо вахты бочком-бочком. Не окликнули.

Леонид улыбнулся.

– Как же ты с инфарктом загремел? Вроде пьёшь не больше остальных, не куришь, на велосипеде вон гоняешь.

Леонид пожал плечами.

– Афонин говорит, клиническая смерть была. Ему на почте сказали. И чё, – Пухов хохотнул, – видел, эта, коридор какой, туннель, свет, ангелов? Колись уже. Я отцу Михаилу благую весть принесу. Пусть в проповеди свои вставит. А то у него одно и то же: хоре балдеть, кончай бухать. Никакого разнообразия.

Леонид покачал головой.

– Значит, и там нет. – На лице Пухова отразилось разочарование. – Здесь придётся всё делать.

– Чего нет? Что делать?

– Справедливости нет. А делать что положено. Кстати, мент твой вчера снова приезжал. – Пухов перевёл разговор. – Акты осмотра составил. Штрафы всем впаял, сука. Только меня и пронесло.

– Один?

– Что один? – не понял Пухов.

– Приехал один?

– С девицей этой, дознавательшей. Такая вся сочная. Так и тянет её, – Пухов дважды шлёпнул ладонью по кулаку, изобразив неприличный жест. – В милиции таких не было. Это только в полиции теперь. Капитализм, ну его к херам.

Леонид поморщился и посмотрел за спину Пухова на часы, висящие над дверью. Пухов уловил взгляд, обернулся, понял, что пора, и поднялся со стула.

– Наши привет передают. Афонин грозится, что по шее от него схлопочешь. – Пухов заржал. – До вечера материну корову искал, а потом с фонарями за ней по зарослям шарился – она то в ивняк, то обратно к ручью. Напугал ты её своим пиф-паф: мычит, идти не хочет. Молока, говорит, стала давать вдвое меньше. На мясо теперь отправится. Ну, бывай!

Леонид пожал протянутую ладонь, и тут Пухов резко наклонился, что стал заметен белый шрамик ниже костистого кадыка, а на Леонида пахнуло лосьоном.

– Ведь ты эта, ружьё взял не просто так, – зашептал он. – Я же видел, куда метил. И мент твой тоже всё понял. Я на его лицо смотрел. Но не бзди, никому не скажу. Не дай Бог наши узнают, денег за штрафы им будешь должен. Так что хорошо, не добежал. Не надо сейчас этого, мы ещё не готовы. Сил подкопим, а там глядишь, дадим им просраться. До Москвы дойдём! А ты орёл! Так и надо: родственник – не родственник, важно, что цепной пёс режима. Беляев говорит, что ты исполнен классового сознания. Ну всё. – Пухов выпрямился. – Бывай!

Он сжал кулак, потряс им и вышел из палаты. Мужик на койке у окна повернулся, сел, откинув одеяло, и пробормотал, ни к кому не обращаясь:

– Откуда же столько мудаков вокруг. Одни мудаки! Сдохнуть готов, только бы не видеть.

Выписался Леонид через неделю. Дочери не сказал, сам к полудню получил на руки документы, поблагодарил врачей и отправился на автобусную станцию. Пока шёл по территории больницы, мимо проехал сосредоточенный Лыков на мотоцикле с коляской, полной какого-то хлама и туго перетянутой проводом. Видимо, где-то здесь отрабатывал заказ. Леонид окликнул его, но тот за рокотом мотора не расслышал или сделал вид, что не заметил.

Когда добрался до остановки, автобус уже отъезжал. Леонид махнул рукой, водитель притормозил и открыл заднюю дверь. Все места, кроме одного, оказались заняты; люди возвращались с рынка. Леонид сел. Автобус поехал. Покопался в кармане, выудил две десятирублёвые монетки и аккуратно тронул за плечо сидящую впереди девушку, похожую на Олю Одинокову. Девушка повернулась и действительно оказалась Олей.

– Привет. Выписали?

Леонид кивнул.

– А я смотрю, ты или не ты. Вот и хорошо, что выписали. Глядишь, всё наладится.

– Наладится, если делать.

– Что делать?

Леонид рассмеялся и легонько щёлкнул Олю Одинокову по носу.

– Что положено.