Текст книги "Один и ОК"

The Kindness of Strangers

Существуют различные виды гордости[19]19
  The Kindness of Strangers из заголовка (в пер. с англ. «Доброта незнакомцев») – международный кинопроект Лоне Шерфинг 2019 г. В российский прокат выходил под названием «Реальная любовь в Нью-Йорке». – Прим. пер.


[Закрыть]. Некоторые из них благотворны. Другие чинят серьезные препятствия в жизни. Я редко горжусь своей работой, как бы с ней ни мучился и чего бы в ней ни добился. Я не перечитываю тексты после публикации или, по крайней мере, еще несколько лет, пока не почувствую, что их написал кто-то другой – пока не пройдет столько времени, чтобы они в каком-то смысле действительно были написаны уже кем-то другим. Мне почти никогда не удается по-настоящему гордиться жизнью, которую я построил, хотя достиг многого из того, к чему стремился, и понимаю, что некоторую гордость нужно испытывать – по крайней мере, в знак благодарности.

При этом мне знакомы негативные разновидности гордости – гордыня, которая держит внутренний мир под замком и не дает показывать людям свои чувства. Не замечать трудностей. Смотреть вперед и двигаться дальше. Сохранять самообладание. Это помогает держаться на плаву в сложных ситуациях – во всяком случае, так я себе говорю. Но такое поведение постепенно превращается в тесную вторую кожу. Становится все труднее признаваться себе в чувствах, которые испытываешь, и все легче – вытеснять их. И то, о чем ты на самом деле знаешь, но знать не хочешь, продолжает накапливаться, причем настолько, что груз этого знания причиняет боль.

Неужели я слишком горд, чтобы признаться себе: жизнь в одиночестве дается мне гораздо труднее, чем кажется? Что, если я страдаю от этого больше, чем признаю, и на самом деле хочу чего-то другого? Другими словами, не гордость ли мешает мне признать, что иногда я чувствую себя одиноким?

В очередной раз перелистывая любимые книги, я натыкаюсь на подчеркнутые места. «Сейчас ему кажется, что он в большей степени пишет без прикрытия… Он признает это без самодовольства, каким нередко сопровождаются декларации независимости, и без показной печали, с какой признаются в своем одиночестве»[20]20
  Барт Р. Ролан Барт о Ролане Барте / пер. с фр. С. Зенкина. М.: Ад Маргинем Пресс, 2012. С. 106.


[Закрыть]. Это цитата из автобиографической книги Ролана Барта. Подчеркнул я эту фразу, видимо, уже давно, однако такое ощущение, будто читаю ее впервые.

В размышлениях Мэгги Нельсон о конце любовного романа и силе притяжения синего цвета мне попадается следующее предложение, выделенное бледным неоново-розовым: «Я пытаюсь, и уже давно, найти достоинство в одиночестве. Мне дается это с трудом»[21]21
  Нельсон М. Синеты / пер. с англ. А. Каркачевой. М.: No Kidding Press, 2020. С. 31.


[Закрыть]. Рядом с выделенным фрагментом стоят три восклицательных знака. Похоже, когда-то я увидел себя в лаконичной мысли Нельсон. Так ли это сейчас?

И, наконец, обратившись к эссе Маргерит Дюрас «Писать» об одиночестве писателей, нахожу следующий пассаж: «Оказываясь один, тут же погружаешься в неразумие. Вот во что я верю: человек, предоставленный самому себе, всегда отмечен безумием, поскольку ничто не защищает его от приступа собственного бреда»[22]22
  Duras M. Écrire. Paris, 1993. P. 46.


[Закрыть]. Когда я читаю эти строки, мое сердце бьется чуть быстрее. Непроизвольные волны узнавания, бьющиеся о толщу сопротивления. Сохранять самообладание, смотреть вперед.

Если честно, мне не хотелось ехать в Швейцарию. Один из отелей в Люцерне пригласил меня на трехнедельную резиденцию. Немного подумав, я согласился. Мне нужно было время для письма, я еще не бывал в окрестностях Люцернского озера, а сама идея вырваться из серого берлинского января казалась благодатной. Но теперь мне уже не было до этого дела. Мне не хотелось ни встречаться с людьми, ни даже выходить из квартиры.

Идея резиденции привлекла меня еще и потому, что несколькими месяцами ранее я прочитал роман Аниты Брукнер «Отель “У озера”», очень мне полюбившийся. Мой друг-британец испытывал похожие чувства, и мы не уставали обсуждать эту книгу начала восьмидесятых. Эдит Хоуп, автора любовных романов из Лондона, друзья на неопределенный срок отправляют в элегантный старомодный отель на озере Леман, чтобы помочь покончить с рискованной и непристойной связью с женатым мужчиной. В центре этой удивительной книги, перечеркивающей привычные романтические нарративы, стоит осмысление героиней своего социального статуса одинокой женщины на пороге сорокалетия. Не могу объяснить, почему меня, гомосексуала, так впечатлил этот роман. Возможно, потому, что, обладая столь мрачной сердцевиной, он с невероятно тонким юмором обыгрывает многослойность изоляции от общества, основанного на институте брака. Вопреки всем проявлениям слабости и печали, Эдит – чрезвычайно сильный человек. Она в итоге создает собственное пространство в обществе, где ей было уготовано лишь тесное местечко. Меня это вдохновило. И я все время думал о жизни Эдит в элегантном отеле, о большом швейцарском озере и о заснеженных горах на горизонте.

Мне всегда нравилась Швейцария. Один-два раза в год я бываю в Цюрихе по работе. В Женеве я написал несколько глав второй книги. Одно лето я провел в Лозанне с Давидом, моим бывшим спутником жизни. Другой мужчина пару лет спустя пригласил меня в Санкт-Мориц, где мы пробирались по снегу на ужин в дом коллекционера, в гостиной которого висела самая большая картина Баския, которую я когда-либо видел. В Базеле я писал о художественной ярмарке, а в Вале – выступал на литературном фестивале.

Иногда эта страна казалась мне воплощением рекламных обещаний, завораживавших меня по телевизору в детстве, которое пришлось на восьмидесятые. Все такое чистое и в достаточной мере прогрессивное, все излучает упорядоченный лоск благосостояния. Так мне казалось, хоть я и понимал, что поддаюсь совершенно недопустимой идеализации.

Надо было учитывать, что в это время года я редко бываю здоров и куда-то ехать мне будет тяжело. За несколько недель до поездки вернулось чувство, которое регулярно настигает меня к концу года. Оно возникает, когда дни становятся настолько короткими, что приходится вставать из-за рабочего стола не позднее трех часов дня, стремясь успеть получить хоть небольшую порцию света во время прогулки в парке. Когда зима заявляет о себе, приближается мой день рождения незадолго до Рождества, а затем наступают и сам сочельник, и новый год, и нескончаемые месяцы темноты. В это время я особенно остро сознаю, что живу один.

Это чувство начинается со смутного ощущения, некоего беспокойства, желания чего-то, к чему я затрудняюсь подобрать слова. Когда оно наступает, я работаю еще больше, гуляю по городу дольше обычного, чаще хожу на концерты, балет или в кино, принимаюсь за толстый роман, который не дочитываю, ищу идеальные подарки крестникам на Рождество, варю джем из апельсинов, мандаринов или лимонов Мейера, чтобы потом раздать его, пеку панеттоне и штоллены для друзей и сам съедаю больше, чем хотел. Уже несколько лет подряд я в преддверии Рождества ставлю елку и обвешиваю ее сверкающими шарами и украшениями до тех пор, пока она не становится похожа на какой-нибудь роскошный парижский наряд с полотен Джона Сингера Сарджента или Джеймса Тиссо. Сегодня мои елочные игрушки пылятся в кладовке.

Иногда эта повышенная активность помогает, а иногда приобретает навязчивый, маниакальный характер и грозит обернуться психическим состоянием, которое само по себе еще не депрессивное, но может инициировать депрессию и, если не быть начеку, подчинить себе всю мою жизнь на недели и даже месяцы. На этом этапе все вдруг кажется зыбким. Самообман, державший меня на плаву целый год, рушится. Сознательное забвение, на котором строится жизнь большинства из нас, дает сбой. Не могу описать это лучше. Похоже на потерю важной фантазии. Перестаешь верить, что жизнь, которую ты проживаешь один, – хорошая жизнь.

Эта фантазия о хорошей жизни – не индивидуальная фантазия. Это коллективный конструкт, разделяемый многими из нас, фикция, которую раз за разом ставят и исполняют в обществе: это делаем и мы сами, и люди, которых мы любим. Даже если сознательно от нее отстраняться, каждый день будешь находить оставленные ею следы в душе. Часть этой фикции – сложный фантазм благосостояния, а именно вера в то, что мы сможем хорошо зарабатывать своим трудом и что, приложив необходимые усилия, каждый из нас достигнет определенного благополучия. Среди других аспектов – отлаженные любовные отношения и создание семьи; зачастую они имеют еще больший вес, не в последнюю очередь потому, что реже подвергаются сомнению, более естественно входя в генетику социальной жизни.

Этот фантазийный конструкт хорошей жизни – обещание, за которое мы цепляемся, несмотря на массу доказательств его невыполнимости для многих. Американская философ Лорен Берлант полагает, что оно лишь ставит преграды на пути большого количества людей, поскольку в современном обществе такая жизнь зачастую просто невозможна. Берлант назвала это явление характерным для нашего времени «жестоким оптимизмом»[23]23
  Berlant L. Cruel Optimism. Durham; London, 2011. P. 1—21.


[Закрыть]. Иногда повседневная жизнь напоминает тренинг по выживанию, который уже не позволяет реалистично планировать будущее. Нам остается лишь фантазировать о нем[24]24
  Ibid. P. 187.


[Закрыть]. Это не патология, а адекватная реакция на мир, которая делает сносной жизнь, постоянно сталкивающую нас с противоречиями, трудностями и амбивалентностью[25]25
  Ibid. P. 14.


[Закрыть].

Мрачное настроение, типичное для конца года, во многом связано с тем, что мой внутренний жестокий оптимизм рушится по мере того, как общество начинает с упоением предаваться празднованию хорошей жизни. Я чувствую себя неудачником. У меня нет партнера, а писательские будни часто протекают под знаком экономической нестабильности. Всюду я сталкиваюсь с тем, что приходится обходиться без двух основных составляющих фантазии о хорошей жизни: благосостояния и счастья любви. Я понимаю, как жестоко по отношению к себе держаться за веру, что однажды все будет иначе. Мне никогда не бывает так одиноко, как в конце года.

Это одиночество никак не связано с тем, как я провожу праздники. В тот год я тоже общался с друзьями, родителями, братьями и сестрами. Сочельник, как это нередко бывает, я провел с Мари, одной из самых давних подруг, с Олафом, ее партнером, и их сыном Джоном, моим крестником. На Рождество я приехал на мексиканский рождественский обед в дом Эми и Даниеля, где было множество забавных детишек, а затем отправился на ужин к Карстену и Хэрриет. Новый год я встретил на вечеринке у Рабеи и Давида. Мое чувство одиночества не связано с тем, один я по факту или нет. Это сезонное одиночество, симптом периода, когда не удается осознать того, что я обычно понимаю: я, может, и не веду общепринято хорошую жизнь, зато веду жизнь насыщенную, увлекательную, полную других видов благополучия и любви.

Думаю, многие люди, живущие в одиночестве, чувствуют себя именно так. Уже первые рождественские огни на улицах запускают в человеке психическую динамику, от которой трудно избавиться. Инстинктивно возникает ощущение, будто этот мир принадлежит другим: влюбленным, матерям и отцам, бабушкам и дедушкам. Ролан Барт называл это чувство некой формой «философского одиночества», возникающего при выходе за пределы социальных систем и категорий: «просто я не вступаю в диалог… Взамен общество подвергает меня причудливому вытеснению под открытое небо: никакой цензуры, никаких запретов, я только отстранен a humanis, удален от всего человеческого неким молчаливым декретом о незначительности; я не вхожу ни в какой перечень, мне нигде нет приюта»[26]26
  Барт Р. Фрагменты любовной речи / пер. с фр. В. Лапицкого. М.: Ад Маргинем Пресс, 2015. С. 131.


[Закрыть].

Несмотря на такое настроение в конце года, я отправился на Люцернское озеро. Потребовались некоторые усилия, чтобы организовать поездку, собрать чемодан и попросить Тима, соседа, забирать мою почту. Но я решил, что время в Люцерне пойдет мне на пользу.

Отель «Бо Сежур»[27]27
  «Прекрасный отдых» (фр.). – Прим. пер.


[Закрыть], расположенный прямо на берегу озера, оказался еще очаровательнее, чем я представлял. Два владельца сделали все, чтобы оправдать обещания, заложенные в названии отеля. Я был тронут их великодушием. Они оборудовали для меня небольшой офис и выделили номер с видом на озеро и горы. По утрам я наблюдал восход солнца, не вставая с постели. Когда я сидел на балконе и курил – так и не смог бросить, начав снова четыре года назад, – я видел большие белые пароходы, плывущие по тихой воде, смотрел на залитое солнцем зимнее небо и заснеженные горы (Пилатус, Бюргеншток, Риги) и не мог поверить, как прекрасен мир: исключительно, невообразимо прекрасен. До чего утешительно!

Не знаю, почему именно здесь я начал ходить в горы, но, к моему удивлению, так все и было. Вероятно, ежедневное созерцание чарующего пейзажа пробудило во мне потребность отправиться на свежий воздух, в горы, в лес, в снег. Возможно, это было связано и с новым опасным вирусом, обнаруженным в китайском городе Ухань. Каждый день я читал в новостях, как сначала сотни, а потом тысячи людей умирали от вызываемой им пневмонии. В Люцерне все еще царило чувство безопасности, лишь несколько человек выглядели обеспокоенными, но я не мог отделаться от страха. Мне нужно было что-то, что сдержало бы опасения, успокоило нервы и помогло почувствовать себя по-настоящему живым.

Часть гонорара ушла на покупку прочных туристических ботинок, рубашек из мериносовой шерсти и подходящей куртки. В магазине приветливая продавщица порекомендовала мне помимо заснеженных троп также несколько несложных маршрутов ниже по склону, на которых я бы мог проверить свои возможности и пределы.

Мне кажется, писатели так любят подолгу бродить, потому что это хорошее средство от мрачных состояний, настигающих тебя за одиноким писательским трудом, хочешь ты того или нет. Нередко самые депрессивные представители этого вида искусства, литературы, были и самыми ярыми любителями прогулок на природе. Список писателей, поднимавших себе настроение таким образом, очень длинный: Уильям и Дороти Вордсворты, Генри Дэвид Торо, Роберт Льюис Стивенсон, Гете (конечно же), Руссо, Ницше и многие другие. Мишель де Монтень любил бесцельно бродить по идиллическим пейзажам Перигора, в то время как к людям относился скорее настороженно. Вирджиния Вулф, талантливейшая романистка и странница, а также, к сожалению, жертва депрессии, находила спасение в холмах Сассекса и скалах Корнуолла. «После одиночества в комнате» только пешие прогулки позволяли ей отбросить свое Я[28]28
  Woolf V. Stadtbummel. Ein Londoner Abenteuer // Woolf V. Der Tod des Falters. Essays. Frankfurt a. M., 1997. S. 23.


[Закрыть]. Мне абсолютно понятно, что она имела в виду. Она не стремилась обрести себя. Если идешь в горы, потому что тебе плохо, то не с целью обрести себя – по крайней мере, не в первую очередь. Главным образом, ты хочешь от себя убежать.

Как оказалось, нигде это не удается сделать лучше, чем в горах вокруг Люцернского озера. Сначала я испробовал маршруты на три-четыре часа. Они оказались физически и психологически сложнее, чем я ожидал. В Альпах мое северогерманское понимание высоты не раз заставляло меня понервничать. Я попадал в затруднительные ситуации, с точки зрения пешего туризма настолько сложные, что не знал, как поступить. Но я справился с каждым из маршрутов. Встретившиеся путники, бывало, объясняли мне, как спуститься по крутой лестнице, высеченной в камне, или по узкой перемычке, которая, казалось, держалась лишь на паре торчавших из земли корней. Передохнув, я, бывало, находил дорогу сам.

Вскоре я уже гулял в горах каждый свободный день и проходил несложные, доступные круглый год участки тропы, опоясывающей озеро. Я добирался по воде до одного из мест, где начинался очередной маршрут, и шел несколько часов, чтобы успеть на последний катер, который возвращал меня в Люцерн до наступления темноты. У меня ныли мышцы, болели ноги, спина и руки, но уже через день-два я вновь садился за письменный стол. Невероятно интенсивный, жизнеутверждающий и освобождающий солнечный свет на больших высотах, ледяной воздух, снег, холод на лице – все это неожиданным образом вызывало эйфорию и настолько освобождало разум, что я забывал о жизни в Берлине. Когда занят только тем, чтобы попеременно переставлять ноги, мышление словно начинает искать новые пути. Тело, разум и мир сходятся в непривычных для тебя связях, по-новому сообщаются между собой. Возникает совершенно уникальный ритм мышления, определяемый самой ходьбой, пейзажем и дыханием[29]29
  Об истории и философии походов см.: Solnit R. Wanderlust. A History of Walking. London, 2014.


[Закрыть].

С каждым следующим маршрутом я решался на большее. Снова и снова я наслаждался красотой пейзажа, снова и снова достигал предела физических возможностей и справлялся с одиночеством на просторах природы, снова и снова мне на несколько мгновений вдруг начинало казаться, что теперь я вижу вещи по-другому, не так, как раньше. Движения тела воскрешали в памяти давно, как мне казалось, забытые события прошедших периодов жизни. Все словно обретало более широкий и ясный контекст. Это постоянно происходило внутри меня. Сам того не замечая, я все время размышлял о себе и своей жизни. Горы были такими большими, а я таким маленьким и свободным от всего, что определяло мои будни. Я теперь понимал природу восторга, который охватывает людей в горах, и каждый раз по-новому ощущал его.

Состояние мое вскоре улучшилось. Большую роль в этом, безусловно, сыграли прогулки на природе. Свой вклад внесла и роскошь проживать в номере с видом на горы и озеро, работать в отдельном кабинете и в течение нескольких недель почти не тратить время на бытовые заботы. Но самое значительное влияние на мое настроение оказали, как ни странно, сотрудники «Бо Сежура». Хозяева нанимали в основном знакомых и друзей, в отеле царил дух общности, семейности, и я довольно быстро понял – хоть и не мог сказать, почему, – что мне симпатичны почти все, кого я встречал там каждый день. В этом было нечто идиосинкразическое: спонтанная симпатия, рефлекторная гармония, сопутствующая осознанию того, что некоторые вещи вы видите схоже и разделяете одни и те же точки координат в этом запутанном мире, определенные симпатии и антипатии. Такие «спонтанные союзы», как назвала их философ-литературовед интеллектуалка Сильвия Бовеншен, конечно, не очень надежны. Но они прекрасны: тем, что так мимолетны, но иногда знаменуют начало дружбы[30]30
  О понятии идиосинкразии см.: Bovenschen S. Über-Empfindlichkeit. Spielformen der Idiosynkrasie. Frankfurt a. M., 2000 (особ. гл. «Ах, как чудесно. Дружба и идиосинкразическое отчуждение», S. 119–149).


[Закрыть].

Правда в том, что даже те отношения, которые мы поначалу не назвали бы близкими или тесными, очень важны для нашего внутреннего равновесия. Мы живем не только в узком кругу друзей, партнеров и членов семьи, но и вращаемся в гораздо более широких социальных кругах. Эти «сети», если можно так выразиться, часто бывают запутанными, но, как правило, оказывают на нашу повседневную жизнь больше влияния, чем мы думаем[31]31
  Повседневное значение этой «сети друзей» аутентично описывается в кн.: Friedman A. Aminatou Sow: Big Friendship. How We Keep Each Other Close. New York, 2020, особ. P. 99—117.


[Закрыть].

Первым этот феномен исследовал социолог Марк Грановеттер. В начале 1970-х годов он сформулировал то, что раньше понималось в лучшем случае интуитивно. Будь то знакомые, соседи, коллеги, друзья друзей или люди, с которыми мы встречаемся лишь случайно или по редким поводам, все эти «слабые социальные связи» обладают большой силой. По мнению Грановеттера, такие отношения наделены определенной связующей функцией – «функцией моста» – и предназначены для передачи информации, которой нельзя поделиться другим способом[32]32
  Грановеттер М. Сила слабых связей / пер. с англ. З. Котельникова // Экономическая социология. 2009. 4 (10). С. 31–50.


[Закрыть]. Другие социологи продолжили его изыскания и показали, как сильно – без нашего ведома – нас формируют эти сети, в которых легко распространяются идеи, установки, менталитет, мода, чувства и аффекты, такие как уверенность и страх[33]33
  См., напр.: Кристакис Н., Фаулер Д. Связанные одной сетью. Как на нас влияют люди, которых мы никогда не видели / пер. с англ. Н. Сашиной. М.: Юнайтед Пресс, 2011; Денворт Л. О дружбе. Эволюция, биология и суперсила главных в жизни связей / пер. с англ. А. Анваера. М.: АСТ: CORPUS, 2022, особ. С. 137–159.


[Закрыть].

Одной из особенностей новой «сети», благотворно на меня повлиявшей на Люцернском озере, была принципиальная, сдержанная доброжелательность, которой мне часто не хватает в Берлине. Иногда в ней усматривают рутину и фальшь. Кажется, будто сама ее идея отдает чем-то антикварным и чопорным, будто сегодня она совершенно не к месту и противоречит неолиберальному духу наших дней. Возможно, если общество воспринимает как само собой разумеющееся деление людей на победивших и проигравших, добра неизбежно желают лишь те, кто в нем нуждается.

Психоаналитик Адам Филлипс и историк культуры Барбара Тейлор в книге «О доброте» делают справедливое замечание: без доброты – пусть она и приобрела за последние десятки лет статус «запретного удовольствия» – «немыслимо наше эмоциональное и ментальное здоровье». Имеется в виду и то, каково это – испытывать доброту других людей, и то, каково самому быть добрым к ним. Филлипс и Тейлор говорят об обычной доброте в повседневной жизни. Мы избегаем проявлять доброту и радушие и находим для этого всевозможные оправдания, потому что именно такое отношение то и дело определяют как признак слабости[34]34
  Philips A., Taylor B. On Kindness. London, 2009.


[Закрыть].

Бывает, едешь в автобусе или поезде, и кажется, что поток исполненных ненависти комментариев без признаков саморефлексии выплеснулся из интернета в реальный мир. Большинство из нас знает, какую боль могут причинить неосторожное суждение, невнимательность и микроагрессия. И все же, такое впечатление, что для многих проявление доброты – непосильный вызов. Отчасти такое поведение объясняется определенной культурной обусловленностью. Нередко хорошим тоном считается быть «прямым» и проговаривать «неудобные» истины. Можно задаться вопросом, настолько ли важна собственная оценка, чтобы позволить себе кого-то ранить. Иногда под склонностью высказывать так называемые неудобные истины скрывается неготовность проявить хотя бы минимальную эмпатию.

Быть добрым несложно. Обычно это одна из первых интуитивных реакций, которую испытываешь при встрече с кем-то. Совсем нетрудно проявить интерес к собеседнику и выслушать его, нетрудно понять, что все мы уязвимы, а наши слова имеют последствия, и что чем больше мы убеждены в своей правоте, тем чаще оказываемся неправы[35]35
  Крайне любопытный подход к теме дружбы с позиций философии жизни можно найти в кн.: The School of Life: On Being Nice. London, 2017.


[Закрыть].

За свою жизнь я успел ранить многих людей, как сознательно, так и невольно, по недостатку благоразумия. И, конечно, много таких ран я познал на себе. Не уверен, всегда ли мне удается быть добрым, но я хотя бы стараюсь. Никогда не знаешь, что творится за фасадом другого человека, какая у него жизнь, с чем он каждый день сталкивается. Со стороны люди почти всегда кажутся сильнее, чем они чувствуют себя на самом деле.

Прошло некоторое время, пока мне не стало действительно лучше, пока я не перестал так остро ощущать жестокость своих обнадеживающих фантазий о хорошей жизни, пока то, о чем я не хотел знать, не превратилось в то, о чем я снова ничего или, по крайней мере, не так много знал, пока необходимый самообман, на котором зиждилась моя жизнь, вновь не заработал. Впервые за долгое время январь обещал стать началом года, когда мне не нужно будет бороться с депрессией. В какой-то момент одиночество перестало причинять боль, и я больше не чувствовал себя настолько одиноким.

Под конец пребывания здесь, после очередной вылазки в горы, я занял одно из внешних сидений на пароме до Люцерна. Холод был жуткий, но я закутался в большой шарф и смотрел, как играют волны, как скользят по воде лебеди-шипуны, чомги и красноносые нырки, а мимо проплывают горы и деревни с живописными церквями, элегантными домиками и великолепными отелями XIX века, в которых, казалось, продолжалась другая эпоха. Вдруг на одной из этих великолепных построек я увидел надпись «Отель “У озера”». У меня екнуло сердце. Я сделал снимок и отправил его другу, с которым обсуждал роман Аниты Брукнер. Я знал: мой друг улыбнется, увидев фотографию. Эдит Хоуп, кстати, в конце книги прекращает отношения с мужчиной, с которым у нее был роман и которого она, вероятно, любила. Она расстается и с мужчиной, предложившим ей замужество, не имея особых чувств – сугубо ради социальной интеграции и признания. Она принимает решение жить одна.

Жизнь-одному сопряжена с вызовами, которые непонятны людям, имеющим партнера, супруга, семью. Да, в отношениях тоже можно почувствовать себя одиноким, но если живешь один и тебе одиноко, то и в обозримом будущем это не изменится. Чувство одиночества накатывает и снова спадает; иногда оно колет тебя в самое сердце, а потом забывается; его бывает легко отодвинуть на второй план, пока оно внезапно не настигнет вновь. Неважно, живешь ты один по своей воле или нет, как много у тебя друзей, насколько правильно ты обустроил свою повседневность: одиночество всегда сопутствует жизни-одному. С этим так тяжело смириться.

Всегда легче убедить себя в том, что совсем не чувствуешь боли, которую из гордости не показываешь миру, чем признать ее и постараться с ней справиться. Но все чувства, хорошие и плохие, надо прочувствовать, принять и пережить. Иногда жизнь-одному причиняет боль, иногда нет. Иногда приходится искать новые тропы (или, по крайней мере, быть открытым к ним), чтобы со всем этим справиться. Иногда нужно найти в себе смелость пойти на озеро или в горы, подставить лицо зимнему солнцу и держаться за всех тех радушных и добрых людей, которые встретятся тебе на пути. И помнить, что есть не только разные виды гордости, но и разные виды жизни-одному. Разные виды одиночества.