Текст книги "Колесо судьбы"

– В этом году я родила ребенка.

У Таны на миг перехватило дыхание – она была в шоке.

– Правда?

– Да. Дома я встречалась с одним и тем же мальчиком с пятнадцати лет. Когда мне исполнилось шестнадцать, он подарил мне свое фамильное кольцо. Не могу тебе описать, Тэн, что я чувствовала... Он сложен, как африканский бог, и чертовски красив, а танцует... это надо видеть.

Лицо Шарон похорошело еще больше, когда она подумала о нем, – теперь это была прелестная юная девушка.

– Сейчас он учится в Гарвардском университете, я не встречалась с ним уже почти год. – Ее глаза погрустнели. – Я забеременела до окончания школы и сказала ему об этом, а он, похоже, запаниковал. Он стал просить, чтобы я сделала аборт у доктора, знакомого его кузины, но я отказалась. Я знала о несчастных случаях с молодыми девчонками... – При воспоминании об этом на ее глазах выступили слезы; она, казалось, напрочь забыла о том, что Тана стоит рядом и смотрит на нее. – Я хотела сказать об этом своей матери, но не решилась и рассказала отцу, а он сказал ей. Ты не представляешь, что началось... все будто посходили с ума. Мои родители позвонили к нему домой, его предки подняли крик; моя мама обозвала его «негритосом», а его отец обругал меня «сукой»... Это был самый страшный вечер в моей жизни. Под конец родители предоставили мне выбирать: я могла сделать аборт у того доктора, о котором навела справки моя мать, или же я могла родить ребенка и отдать его в чужие руки. Они мне сказали, – тут Шарон судорожно глотнула воздух, и Тана поняла, что это было самым тяжелым в откровениях подруги, – что я не могу оставить его себе... что завести ребенка в семнадцать лет – значит погубить свое будущее... – Тело Шарон сотрясалось от конвульсий. – Сама не знаю, почему я выбрала второй вариант и решилась рожать. Наверное, я надеялась, что Дэнни – отец ребенка – может одуматься... или одумаются мои родители... или случится чудо. Но ничего такого не произошло. Последние пять месяцев я провела в санатории, выполняя все, что нужно, чтобы успешно закончить школу. Ребенок родился 19 апреля, крошечный такой мальчик... – Она вся дрожала. Тана молча взяла ее за руку. – Предполагалось, что я не должна его видеть, но я все же увидела... только один раз... он был такой крохотный... я мучилась родами тринадцать часов... это было неописуемо, а он весил всего шесть фунтов. – У нее были отсутствующие глаза; она думала о малютке сыне, которого никогда больше не увидит... Наконец она опомнилась и посмотрела на подругу. – Я потеряла его, Тэн. – Она вдруг заплакала в голос, как малый ребенок; во многих отношениях она и была еще ребенком, как и ее подруга. – Три недели тому назад я подписала все бумаги, моя мать их оформила... его усыновили какие-то люди в Нью-Йорке. – Она сидела, низко опустив голову, продолжая всхлипывать. – Боже мой! Мне остается только надеяться, что они будут добры к нему... Я не должна была его отдавать, Тэн!.. И ради чего? – Она сердито посмотрела на свою спутницу, будто обвиняя ее во всех своих бедах. – Ради того, чтобы приехать в этот идиотский колледж и доказывать право других цветных девушек учиться здесь? Когда-нибудь они будут здесь учиться. Ну и что?

– Одно с другим не связано, Шарон. Твои родители хотели, чтобы ты начала жизнь с чистого листа, чтобы ты могла в положенное время иметь семью и детей.

– Они ошибались, как и я сама. Ты не представляешь себе, что я чувствовала, когда возвращалась домой одна, без ребенка... это ощущение ничем не восполнимой пустоты... – Она тяжко вздохнула. – Я не виделась с Дэнни с тех пор, как возвратилась в Мэриленд... Я никогда ничего не узнаю о сыне: где он, что с ним. С тяжелым сердцем я сдала экзамены вместе со своими одноклассниками, и никто не узнал, что творится у меня в душе.

Тана взглянула на нее и покачала головой. Вот они обе стали женщинами. Они много перестрадали, много вынесли на своих плечах. И кто знает, окажется ли их будущее более счастливым. Но одно они теперь знали наверное: каждая из них имеет друга. Тана стянула Шарон с пня, на котором та сидела, и девушки крепко обнялись; и каждая, смешивая свои слезы со слезами подруги, ощущала сейчас ее боль, как свою.

– Я очень люблю тебя, Шар! – Тана взглянула на Шарон с нежной улыбкой, и та осушила глаза.

– Я тоже...

Они шагали – рука в руке – сквозь безмолвную ночь. Придя к себе, они разделись и улеглись в кровати. Каждая думала о своем.

– Тэн? – позвал в темноте голос Шарон.

– Да?

– Спасибо тебе!

– За что? За то, что я тебя выслушала? А ты выслушала меня – на то мы и подруги.

– Я считаю, что мой отец прав: надо всегда идти вперед.

– Наверное. Только как это сделать? Может, он знает какие-то конкретные способы освободиться от груза прошлого?

Шарон рассмеялась.

– Надо будет спросить его об этом. – Внезапно ей в голову пришла новая идея. – А почему бы тебе не спросить у него самой? Давай поедем к нам на День благодарения.

Лежа в постели, Тана не без удовольствия обдумывала ее предложение. Оно ей понравилось.

– Не знаю, что скажет на это моя мать. – Внезапно мнение матери показалось ей если не совсем безразличным, то во всяком случае менее существенным, чем это было шесть месяцев тому назад. Может, настало время опробовать свои крылья и начать поступать по своей воле? – Я позвоню ей завтра вечером.

– Хорошо. – Шарон сонно улыбнулась и повернулась на другой бок. – Спокночи, Тэн!

Спустя короткое время обе они уже спали крепким сном, гораздо более спокойным, чем в последние месяцы. Тана подложила под щеку ладошки, как это делают маленькие дети. Шарон, точно красивый черный котенок, свернулась в клубок – не разобрать, где руки, где ноги. Казалось, что она сейчас мирно замурлыкает во сне.

Глава 5

Когда Тана позвонила матери и сказала, что не приедет домой на День благодарения, Джин Робертс очень расстроилась.

– Это окончательно, Тэн? – Она не собиралась настаивать на приезде, но ей хотелось видеть Тану. – Ты ведь не очень хорошо знаешь эту девушку.

– Мама! Я с ней живу в одной комнате. Я знаю ее, как никого другого.

– Но, может, ее родители будут возражать.

– Не будут. Она позвонила им сегодня, и они, по ее словам, пришли в восторг от того, что их дочь привезет с собой подругу. – Еще бы им не быть в восторге! Из сообщения дочери Мириам сделала вывод, что она была права: Шарон приняли в «Грин-Хиллз» благожелательно – даже при том, что она там единственная цветная студентка, и теперь она привезет с собой одну из «них» – несомненное доказательство того, как ей там хорошо. Родители не знали, что Тана была единственной подругой Шарон, что во всем Йолане нет ни одного кафе, где ее могли бы обслужить, что за все время после приезда она ни разу не была в кино и что даже в своем кафетерии студентки ее бойкотируют. Но, как сказала Шарон, если бы даже ее мать и знала все это, это не поколебало бы ее уверенности: место Шарон именно там. «Они» должны допустить к себе негров, это время пришло. Для Шарон это было хорошей встряской, в особенности после событий, происшедших годом раньше, и Мириам считала, что это отвлечет ее и не даст сосредоточиться на своих переживаниях. – Они сказали, что будут мне рады, мам.

– Ну хорошо. Только не забудь пригласить ее к себе на рождественские каникулы. – Джин улыбнулась. – У меня есть для тебя приятный сюрприз. Мы с Артуром собирались тебе сказать на День благодарения... – У Таны остановилось сердце: неужели они женятся... Она лишилась дара речи, между тем как ее мать продолжала: – Артур позаботился о том, чтобы ты имела возможность быть представленной нашему обществу вместе с другими дебютантками. Выезд в свет, так сказать. У нас в городе устраивается своего рода котильон[3]3
  Котильон(от фр. cotillion) – название старинного танца. Здесь – первый бал молодых девушек из богатых семей.


[Закрыть]... Ну не совсем так, но что-то похожее, и Артур тебя записал. Все-таки ты училась не в простой школе, моя радость, а у миссис Лоусон... Ты включена в число девушек, выходящих в свет. Это чудесно, правда? – Тана не сразу нашлась что ответить. Ей это совсем не показалось чудесным, а главное, что ее убивало: мать снова пресмыкается перед Артуром... А она-то, глупенькая, вообразила, будто он женится на ней. Как бы не так! «Своего рода котильон»... Черти бы его побрали с этим треклятым котильоном! – Почему бы тебе не пригласить на него и свою новую подругу?

Тана задохнулась от неожиданности. «Потому что моя новая подруга – темнокожая», – чуть было не сказала она.

– Я спрошу у нее, но мне кажется, что на каникулы она куда-то уезжает. – Дьявольщина! Ей предназначается роль дебютантки. А кто, интересно, будет ее кавалером? Билли Дарнинг? Этот мерзавец?!

– Я вижу, ты не в восторге от этого известия, моя радость? – В голосе Джин послышалось разочарование: мало того, что Тана не хочет приехать домой на День благодарения, она выказывает равнодушие к заботам Артура, понимающего, как много это значит для Джин. Энн начала выезжать четыре года тому назад, ее представили официально на международном балу. Скромный «котильон» в Нью-Йорке, разумеется, не то же самое, но тем не менее он должен запомниться Тане. Это будет чудесно, так, по крайней мере, считала мать Таны.

– Извини, мам. Это так неожиданно...

– Но ведь это приятный сюрприз, правда? – Нет, Тана так не думала. Она всегда была равнодушна к таким вещам, они для нее ничего не значили. Вся эта светская канитель, столь важная для людей из круга Дарнингов, не имела в ее глазах никакой цены. Иное дело ее мать, обожествлявшая Артура уже много лет, с тех самых пор, как влюбилась в него. – Ты должна подумать о том, кто будет тебя сопровождать. Я надеялась, что это сделает Билли. – Сердце у Таны бешено застучало, в груди сделалось больно. – Но он уезжает с друзьями в Европу кататься на лыжах. Счастливчик, он едет в Санкт-Мориц... – «Счастливчик... Он меня изнасиловал, мам...» – Надо подобрать кого-нибудь другого, разумеется, достойного юношу. – Разумеется, достойного... «Сколько насильников имеется среди наших знакомых, мам?»

– Как жаль, что я не могу пойти одна. – Голос Таны на другом конце провода звучал тускло и невыразительно. Джин рассердилась:

– Какие смешные вещи ты говоришь! Ну хорошо, давай прекратим этот разговор! Не забудь пригласить свою подругу, ту самую, к которой ты собираешься поехать на День благодарения.

– Не забуду! – Тана не удержалась от улыбки. Если бы только Джин Робертс знала, что Шарон – цветная! Что бы с ней было, если бы она увидела их вместе на балу дебютанток, который собирается устроить Артур! Тана почти развеселилась, представив себе такую картину. Но вряд ли можно было воспользоваться услугами Шарон для этой цели: там соберутся нетерпимые, чванливые кретины. Она знала, что даже ее мать не сумеет подняться над их узкими взглядами. – Как ты собираешься провести День благодарения, мам?

– Обо мне не беспокойся – Артур уже пригласил нас с тобой в Гринвич на весь день.

– Может, без меня ты сможешь остаться и на ночь? – Ответом ей было гробовое молчание, и Тана пожалела о сказанном. – Прости, мам, я не хотела...

– Нет, ты хотела сказать именно это!

– Положим, но какое это имеет значение? Мне уже восемнадцать лет, я все понимаю... – Перед ее глазами встала огромная серая комната, где... – Извини, если тебе это неприятно.

Джин взяла себя в руки. Конечно, она будет скучать без дочери, но сейчас у нее столько дел, а Тана так или иначе должна приехать домой всего лишь через месяц.

– Будь осторожна и не забудь поблагодарить подругу за приглашение.

Тана невольно улыбнулась: мать напутствует ее, точно семилетнего ребенка. Наверное, так будет продолжаться всю жизнь.

– Я всегда осторожна, мама. Желаю тебе хорошего праздника.

– Спасибо. Я поблагодарю Артура от твоего имени.

– За что?

– За твой дебют. Не знаю, понимаешь ли ты это, но такие вещи очень важны для молодой девушки, а сама я здесь бессильна.

– Важны?.. Для кого важны?

– Ты и понятия не имеешь, что это значит. – Глаза матери жгли слезы обиды. В определенном смысле сбывалась ее мечта: дочь Энди и Джин Робертс, ребенок, которого он никогда не видел, войдет в нью-йоркское общество, пусть не самое высшее, но все равно это очень важно для них обеих... для Таны... и особенно для нее самой, для Джин. Это будет важнейшим событием в ее жизни. Ей припомнился первый бал Энн. Как волновалась тогда Джин, стараясь не упустить ни одной самой незначительной мелочи. Могла ли она думать тогда, что настанет такой день и для ее дочери?

– Извини, мам.

– Извиняю. Мне кажется, ты должна написать Артуру хорошее письмо, рассказать ему, что это значит для тебя.

Тана едва не закричала в трубку: «А что, к дьяволу, это для меня значит? Что в один прекрасный день я подыщу себе богатого мужа, который улучшит родословную моих детей? Кому это нужно? Подумаешь, великое счастье ехать на этот дурацкий бал, где на тебя будет глазеть толпа пьянчуг! И кто будет меня сопровождать?» Тана недоуменно пожала плечами. За последние два года обучения в школе она ходила на свидания с разными мальчиками; наверное, их было с полдюжины – и ни одного сколько-нибудь серьезного. А после того, что случилось с ней в июне на вечеринке в Гринвиче, она зареклась поддерживать знакомство с кем бы то ни было.

– Мне пора, мам. – Она была не в силах продолжать этот разговор.

В свою комнату она вернулась чернее тучи. Шарон занималась своими ногтями – это было их любимым занятием на досуге. Недавно они испробовали бежевый лак «Соломенная шляпка», производства «Фаберже». Увидев подругу расстроенной, Шарон отставила флакончик с лаком в сторону.

– Она не разрешила?

– Разрешила.

– А почему ты выглядишь словно шарик, из которого выпустили воздух?

– Она это умеет. – Тана устало плюхнулась на свою кровать. – Дьявольщина! Она упросила своего ненаглядного дружка включить меня в список участниц треклятого «выездного бала». Боже мой, Шар! Я чувствую себя как последняя идиотка.

Шарон уставилась на нее, не понимая, потом засмеялась.

– Ты хочешь сказать, Тэн, что тебе предназначается роль дебютантки?

– Что-то вроде этого. – Тана была в полном смятении. – Как она могла? – Девушка застонала, будто от боли. – Ведь это надо же придумать такое!

– Это может быть забавно.

– Для кого?! И какой в этом смысл? Это все равно что аукцион по продаже молодых телок. Тебя одевают в белое платье и выставляют напоказ целой армии алкоголиков, среди которых тебе предстоит найти мужа. Неплохо придумано!

– С кем ты собираешься идти?

– Лучше не спрашивай. Она, естественно, желала бы, чтобы это был Билли Дарнинг, но он, благодарение богу, сейчас в отъезде.

– Считай, что тебе повезло. – Шарон кинула в ее сторону многозначительный взгляд.

– Да уж! Но сама затея представляется мне чудовищным фарсом.

– Вся наша жизнь – фарс, за редкими исключениями.

– Не будь так цинична, Шар!

– А ты не будь так наивна. От этого ты только выиграешь.

– Кто это сказал?

– Я. – Шарон приблизилась к ней и пристально посмотрела на нее сверху вниз. – Ты живешь, точно монахиня.

– Ты тоже так живешь.

– У меня нет выбора. – Том ей больше не звонил. Шарон понимала, что он сделал все, на что был способен, и не ожидала от него невозможного. Ее жизнь в «Грин-Хиллз» была не слишком интересной. – А у тебя он есть.

– Ну и что из этого следует?

– Ты должна начать встречаться с парнями.

Тана посмотрела ей прямо в лицо.

– Нет, только не это! Никто не заставит меня делать то, что мне противно. Мне восемнадцать лет, я свободна, как птица.

– Как хромой утенок, – усмехнулась Шарон. – Тебе пора вылезать из своего гнезда, Тэн.

Ни слова не говоря, Тана прошла в ванную, которую они делили с обитательницами соседней комнаты, заперлась изнутри и включила воду. Прошел целый час, прежде чем она вышла оттуда. Когда они улеглись и потушили свет, Шарон сказала сиплым полушепотом:

– Ты помнишь, что я тебе сказала?

– О чем?

– Что ты должна ходить на свидания.

– А ты?

– Я тоже собираюсь это делать. – Шарон вздохнула. – Возможно, когда поеду домой на каникулы. Здесь мне нет пары. – Вдруг она рассмеялась. – Черт побери, Тэн! На что мне жаловаться? В конце концов, у меня есть ты.

Тана ответила ей улыбкой. Они поболтали немного и погрузились в сон.

На следующей неделе Тана отправилась с ней в Вашингтон. У выхода из вагона их встретил отец Шарон Фримен Блейк. Он произвел на Тану большое впечатление. Это был высокий, породистый мужчина с гордым, красивым лицом, будто вырезанным из красного дерева, и с такими же длинными, как у Шарон, ногами. Он приветствовал приехавших радостной белозубой улыбкой и немедленно заключил дочь в объятия, крепко прижав к груди. Он знал, что этот год дался ей нелегко, что она героически справилась со всеми трудностями. Дочь оправдала его ожидания, и он гордился ею.

– Здравствуй, малышка! Как дела в колледже?

Она отстранилась от него и повернулась к подруге.

– Познакомься с моим отцом, Фрименом Блейком. Папа, это – Тана Робертс, моя подруга по общежитию. Мы с ней живем в одной комнате.

Он энергично потряс руку девушки, буквально загипнотизированной его глазами и звуками его голоса. По дороге он выкладывал Шарон новости: ее мать повысили в должности, ее брат завел новый роман; они перестроили свой дом, у соседей родился ребенок, сам он написал новую книгу. Эта теплая, дружеская беседа тронула Тану до глубины души, и она искренне позавидовала той жизни, которую, судя по всему, вела Шарон у себя дома.

Это впечатление усилилось вечером, когда они сели обедать в уютной, убранной в колониальном стиле столовой. У Блейков был красивый дом с большой лужайкой и задним двором; в гараже стояли три машины. «Кадиллак» со складывающимся верхом водил сам хозяин, невзирая на резкие нападки своих друзей. Он считал, что после стольких лет работы может позволить себе эту шикарную марку, о которой мечтал так давно. Всех четверых членов семьи, по-видимому, связывала тесная дружба. Мириам показалась Тане не просто властной особой: она была умна и настолько прямодушна, что это с непривычки пугало. Казалось, она хочет знать о каждом человеке абсолютно все. Никто не мог избежать ее въедливых вопросов, ее всевидящего взгляда.

– Теперь ты меня поняла? – спросила Шарон после того, как подруги остались одни в комнате наверху. – Когда сидишь вместе с ней за обедом, то чувствуешь себя так, словно тебя привели к присяге и поставили перед судьями в качестве свидетеля.

Мириам хотела знать абсолютно все о том, чем была занята ее дочь эти два месяца; она живо заинтересовалась инцидентом в кинотеатре, куда безуспешно пытались попасть Шарон с Томом, а также тем, что произошло с девушками в кафе.

– Это доказывает, что она все принимает близко к сердцу, Шар.

– Потому она и достает меня. Папа ничуть не глупее ее, но он судит обо всем гораздо спокойнее.

Тана видела, что это так и есть. Он рассказывал за столом изящные истории и анекдоты, заставлявшие всех смеяться; каждый чувствовал себя с ним непринужденно, он был наделен даром сближать людей. Так продолжалось весь вечер, к концу которого Тана решила, что отец ее подруги – самый замечательный человек из всех, кого она когда-либо встречала.

– Он потрясающий мужчина, Шар!

– Я знаю.

– В прошлом году я прочитала одну из его книг. Когда поеду домой, прочитаю все.

– Я тебе их подарю.

– Не иначе как с его автографами! – Они обе рассмеялись.

Минуту спустя в дверь постучала Мириам, которая пришла узнать, не нужно ли им чего-нибудь. Тана застенчиво ей улыбнулась.

– Здесь есть все, что нужно. Благодарю вас, миссис Блейк.

– Не за что. Мы очень рады, что вы сочли возможным приехать. – Улыбка у нее была еще более ослепительная, чем у дочери, а глаза притягивали к себе и, казалось, знали о вас все; они проникали так глубоко и так уверенно, что это могло испугать. – Как вам понравился «Грин-Хиллз»?

– В общем понравился. Преподаватели там довольно интересные.

Мириам, однако, сразу же уловила, что это было сказано без особого энтузиазма.

– А в частности?

Тана улыбнулась ее проницательности.

– Атмосфера там не такая теплая, как хотелось бы.

– Почему же?

– Трудно сказать. Наверное, потому, что студентки держатся изолированными группами.

– А вы двое?

– Мы постоянно вместе. – Шарон с улыбкой взглянула на Тану, что не укрылось от бдительного взгляда Мириам. Она явно осталась довольна. Тана – сообразительная девочка, и в ней кроются большие возможности, значительно большие, чем думает она сама. Тана умна и находчива, порой остроумна, но вместе с тем осторожна и сдержанна. Когда-нибудь она раскроется, и один господь бог знает, что из нее выйдет.

– Может, в этом и заключаются ваши главные проблемы? Скажите мне, Тана, сколько подруг у вас в колледже?

– Только одна Шарон. Мы никогда не разлучаемся – ни в аудитории, ни в общежитии.

– Вероятно, за это вы и расплачиваетесь. Я уверена, что вам это понятно и самой: если ваша ближайшая подруга – единственная в колледже негритянка, вас обязательно накажут.

– За что?

– Не будьте такой наивной.

– А ты не будь такой циничной, мам! – рассердилась Шарон.

– Вам обеим пора взрослеть.

– Что ты хочешь этим сказать? – накинулась на нее дочь. – Проклятье, мам, я не успела провести дома и девяти часов, как ты уже тут как тут со своими проповедями и «крестовыми походами».

– Я вовсе не хочу читать вам мораль, просто я хочу, чтобы вы смотрели фактам в лицо. – Она оглядела девушек. – От них никуда не денешься, мои дорогие! В наше время не так-то просто быть цветным или другом цветного. Это нужно четко себе представлять и быть готовым расплачиваться за ваши дружеские отношения, если они будут продолжаться.

– Неужели нельзя хоть один раз обойтись без политических лекций, мам?

Мириам посмотрела на дочь, потом перевела взгляд на ее подругу.

– Я хочу попросить вас об одном одолжении, прежде чем вы вернетесь в колледж: в воскресенье в Вашингтоне будет выступать с речью один человек, самый изумительный оратор из всех, кого я знаю. Его зовут Мартин Лютер Кинг. Я хочу, чтобы вы пошли вместе со мной послушать его выступление.

– Зачем? – недоуменно спросила Шарон.

– Это нечто такое, чего ни одна из вас никогда не забудет.

Когда они ехали обратно в Южную Каролину, Тана не переставала думать об этом. Мириам Блейк была права: доктор Кинг оказался самым мудрым и самым вдохновенным оратором, каких ей доводилось слышать. В сравнении с ним все остальные выглядели недалекими слепцами. Прошел не один час, прежде чем она смогла заговорить о своих впечатлениях. Он говорил простые слова о том, что значит быть черным или дружить с черным, о гражданских правах, о всеобщем равенстве; а потом они запели все вместе, взявшись за руки и раскачиваясь в такт пению.

Спустя час после их отъезда из Вашингтона Тана взглянула на подругу.

– Это было потрясающе, правда?

Шарон коротко кивнула.

– Знаешь, мне кажется, я делаю глупость, возвращаясь в колледж. Я чувствую в себе потребность делать что-то более важное. – Она откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза.

Тана вглядывалась в темноту за окном поезда, увозящего их на Юг. Это обстоятельство придавало словам оратора еще больший вес: здесь, на Юге, людей мучили, третировали, оскорбляли. Потом она подумала про вечер дебютанток, о котором так пеклась ее мать. Эта мысль показалась ей несовместимой с предыдущими мыслями: они были диаметрально противоположны и не могли уместиться в голове одновременно. Почувствовав на себе ее взгляд, Шарон открыла глаза.

– Что ты собираешься делать? – спросила Тана. После такой речи нельзя было сидеть сложа руки – это казалось просто немыслимым. Даже Фримен Блейк соглашался с этим.

– Пока не знаю. – У Шарон был усталый вид. С самого момента отъезда из Вашингтона она думала о том, что она в состоянии сделать, чтобы помочь своим единомышленникам, находясь здесь, в «Грин-Хиллз». – А ты?

– Не знаю, – Тана вздохнула. – То, что в моих силах, я думаю. Но после речи доктора Кинга я поняла одно: этот бал, куда меня тянет моя мать, – глупейшая вещь на свете.

Шарон улыбнулась. Возразить на это нечего, однако все имеет две стороны. Нельзя забывать и о человеческом в человеке, каким бы мелким оно ни казалось.

– Тебе это будет полезно, Тэн.

– Сомневаюсь. – Девушки обменялись понимающими улыбками.

Поезд доставил их в Йолан, где они взяли одно из двух имеющихся в городе такси, доставившее их в «Грин-Хиллз».