Текст книги "Зоя"

– Замолчи! Она уже погибла! А мы должны бежать немедленно! – Из окон нижнего этажа уже выглядывали незнакомые лица.

– Я не могу… не могу ее оставить! – кричала Зоя, но бабушка держала ее крепко. – Пожалуйста, пусти меня, пусти!..

– Не пущу. – И она на секунду мягко привлекла девочку к себе.

Раздался грохот – как будто что-то взорвалось. Весь верхний этаж был теперь в огне: белая рубашка Натальи горела. Ей не было спасения: за спиной поднималась стена пламени, прыгнуть – значило разбиться насмерть. Она была обречена, и, быть может, это было счастьем. Ее разум, не выдержавший двойного потрясения – потери мужа и сына, – никогда не вернулся бы к ней. Мир ее разбился вдребезги.

– Скорей, скорей, – звал Федор.

Бабушка с неожиданным проворством подхватила с пола собачку, сунула ее Зое в руки и потащила девочку на улицу, где ждала тройка.

Глава 5

Зоя обернулась и увидела, что пламя взметнулось над верхушками деревьев, пожирая то, что было раньше отчим домом, а теперь безжизненной оболочкой прежней жизни. Федор предусмотрительно свернул в переулок. Евгения Петровна и Зоя, державшая на руках щенка, теснее прижались друг к другу. На улицах было множество солдат, но никто не сделал попытки задержать их. Федор, стараясь не выезжать на людные проспекты, неуклонно продвигался к городской окраине.

Был четверг, 15 марта. В эту самую минуту царь, находясь в Пскове, читал телеграммы от главнокомандующих фронтами: генералы требовали его отречения. Вокруг была измена. Лицо его стало мертвенно-бледным…

Побледнела и Зоя, когда домики предместья остались позади. Больше двух часов Федор кружил по окольным дорогам, пока не выбрался на тракт, ведший в Царское Село. Ни у бабушки, ни у внучки не было ясного представления о том, что творится в городе. Зоя думала только о матери: та так и стояла у нее перед глазами – в длинной ночной рубашке, на подоконнике, с которого она кинулась вниз. Зоя представляла, как пламя пожирает тело Николая, лежащего в той самой комнате, куда она так часто прибегала в детстве. Николай, «Колька-дурак», как она дразнила его… Боже, еще только недавно все было хорошо и шла обычная и счастливая жизнь!..

Голова ее была окутана старой шалью, уши мерзли, и поэтому Зоя вспомнила, что и Ольга, и Татьяна мучаются после кори от боли в ушах. Подумать только: всего несколько дней назад это казалось бедой – корь, жар, лихорадка!.. Какие пустяки, какие мелочи… Потом она задумалась над тем, что они найдут в Царском. Показалась деревня, но Федор благоразумно объехал ее. Их уж дважды останавливали солдаты, и Федор лишь секунду боролся с искушением пустить лошадей вскачь и прорваться. Он понимал, что солдаты откроют стрельбу, и решил не рисковать. И потому, натянув вожжи, он объяснил, что везет больную старую каргу и ее слабоумную внучку. И Евгения Петровна, и Зоя смотрели на солдат бессмысленным взглядом, всем своим видом показывая, что прятать им нечего. Как хорошо, что Федор для этой поездки запряг лошадей в старые, облупившиеся сани, неказистые, но крепкие. Ими давно уже не пользовались, и солдаты не позарились на эту рухлядь. Зато внимание солдат привлекли великолепные лошади, и они со смехом выпрягли вороных, которыми так гордился Константин, оставив лишь коренника. На нем и добрались до въезда в Царское Село. Против обыкновения, у шлагбаума не стоял разъезд лейб-казаков и не видно было часовых-гвардейцев. Их сменили подозрительного вида армейцы в потрепанных шинелях.

– Кто такие? – грубо крикнул один из них.

Зоя испугалась, Федор начал было плести свою небылицу, но в эту минуту Евгения Петровна стала в санях и подняла Зою.

– Я – графиня Юсупова, родственница государя императора! Хотите убить меня – убивайте! – Сейчас, лишившись и сына, и внука, она не боялась смерти. Но поднять руку на Зою мятежники смогли бы, лишь перешагнув через ее труп, а перед этим она застрелила бы стольких, скольких успела. Зоя не знала, что в муфте бабушки лежит маленький револьвер с перламутровой ручкой и что она не задумываясь пустит его в ход.

– Нет больше никакого государя императора, – с угрозой сказал солдат, и красная повязка у него на рукаве вдруг показалась Зое особенно зловещей. Что означают эти слова? Неужели они убили дядю Ники? Не прошло и нескольких часов, а от их прежней жизни осталось только пепелище… Но неужели царь разделил участь Константина и Николая?

– Я приехала к Александре Федоровне, я хочу видеть ее и детей, – с той же властной интонацией, так противоречившей ее скромному облику, продолжала бабушка, не отводя глаз.

«Неужели и тетю Аликс убили?» – думала в ужасе Зоя, оцепенев.

Повисла пауза, казавшаяся бесконечной: солдат, оценивающе разглядывавший их, вдруг отступил, бросив через плечо своим:

– Пропустите. Пусть едут. А ты, старуха, запомни: царя больше нет. Час назад, в Пскове, он отрекся от престола. Мы теперь живем в новой, свободной России.

Он шагнул в сторону, Федор стегнул лошадь. «Новая Россия… конец всему прежнему… какие ужасающие потрясения ждут нашу страну» – эти мысли проносились в голове бледной как полотно графини.

– Бабушка, неужто это правда? Неужели дядя Ники?..

– Аликс нам сейчас все расскажет.

У подъезда Александровского дворца было на удивление безлюдно – исчезли даже неизменные часовые. И вокруг не было ни души. Лишь после того как Федор громко постучал в массивную дверь, появились перепуганные слуги. Юсуповых впустили. Внизу, в вестибюле, было так же пусто, как и снаружи.

– Да куда же все подевались?! – воскликнула графиня.

– Ее величество наверху, с детьми, – вытирая слезы рукавом, ответила женщина из числа дворцовой прислуги.

– А государь? – Зеленые глаза графини, казалось, прожигали ее насквозь.

– Вы разве ничего не слыхали? – продолжая плакать, спросила женщина.

Сердце Зои замерло. «Господи, только не это…»

– Говорят, он отрекся в пользу брата, Михаила Александровича. Так нам сказали час назад какие-то солдаты. Но ее величество не верит…

– Но он жив? – Евгения Петровна перевела дух.

– Мы надеемся, что да.

– Слава богу. – Евгения Петровна оправила юбки, бросила колючий взгляд в сторону внучки. – Скажи Федору: пусть вносит вещи. – Ей совсем не хотелось, чтобы мятежники нащупали зашитые в подкладку драгоценности. И когда кучер внес баулы, приказала горничной проводить ее к царице.

– Я знаю дорогу, бабушка, пойдемте. – И Зоя медленно пошла по хорошо знакомым ей лестницам и переходам – всего несколько дней назад они с Мари пробегали по ним.

Александровский дворец казался вымершим. Зоя постучала в дверь Маши, но оттуда не доносилось ни звука. Она не знала, что великую княжну перевели в одну из комнат на половине императрицы, где за тяжело больной девочкой ухаживали сестры и Анна Вырубова. Так они шли по длинному коридору, пока не услышали наконец голоса. Зоя постучала, и дверь медленно открылась. На пороге возникла высокая тонкая фигура императрицы. В комнате были Анастасия и Мария. Увидев подругу, она заплакала.

Зоя, не находя слов, бросилась к ней и крепко ее обняла.

– Боже, Евгения Петровна! Какими судьбами? Что случилось?

При всей своей выдержке старая графиня не смогла справиться с волнением, когда обняла эту высокую, необыкновенно изящную женщину, казавшуюся смертельно измученной. Серые глаза царицы смотрели с неизбывной грустью.

– Мы приехали помочь вам, Аликс. И дольше оставаться в Петрограде было нельзя. Сегодня утром наш дом был предан огню. Мы едва спаслись.

– Это невозможно… – Потрясенная императрица медленно опустилась на стул. – А Константин?

Графиня побледнела, почувствовала вдруг, каким тяжким бременем легли ей на душу утраты, невосполнимость которых она в полной мере ощутила лишь сейчас, когда непосредственная опасность миновала. Она испугалась даже, что силы изменят ей и она упадет. Но – совладала с этой минутной слабостью.

– Он погиб, Аликс, – дрогнувшим голосом сказала она, но и теперь сумела не заплакать. – И Николай тоже… В воскресенье. А Наталья сгорела заживо сегодня утром. – Она не стала добавлять, что невестка сошла с ума. – Скажите… Это правда?.. О Ники? – Ей было страшно спрашивать, но она заставила себя задать этот вопрос. Она должна знать. Иначе происходящее так и останется непонятным.

– Вы имеете в виду отречение? Нет, это ложь. Это немыслимо. Они пугают нас. Сегодня я говорила с Ники по прямому проводу, и он ничего мне не сказал – ни слова. – Царица взглянула на трех девочек, которые плакали, обнявшись: Зоя только что сообщила великим княжнам о гибели брата и разрыдалась. Мари, хоть и была очень слаба, пыталась как-то утешить подругу, поддержать ее. – Нас оставили все наши солдаты… и даже… – она запнулась, – и даже Деревянко бросил Беби.

Деревянко был одним из дядек наследника, находившихся при нем неотлучно со дня рождения. Сегодня рано утром, не сказав ни слова, он покинул дворец и своего воспитанника – ушел не оглянувшись. Второй дядька, Нагорный, сейчас находился с Алексеем в соседней комнате: он не оставит мальчика до смерти – его и своей. Там же был и доктор Федоров. Доктор Боткин вместе с гувернером Гиббсом уехал в Петроград за лекарствами.

– Не укладывается в голове… Наши матросы… Не могу поверить. Ах, если бы Ники был здесь!..

– Он скоро приедет, Аликс. Надо взять себя в руки… Как чувствуют себя дети?

– Все больны. Сначала я не смела, не решалась им сказать, но сейчас они все знают – нельзя было больше скрывать. Здесь граф Бенкендорф – он поклялся защищать нас. Вчера утром приехала баронесса Буксгевден. Вы останетесь, Евгения Петровна?

– Да, если это возможно. Возвращаться в Петроград сейчас нам нельзя. – И чуть было не добавила: «Ни сейчас, ни потом». Она все же надеялась, что жизнь войдет в прежнее русло. Иначе и быть не может. Стоит только приехать царю и… Разумеется, слухи об отречении – наглая ложь, намеренно повторяемая бунтовщиками и изменниками, чтобы запугать народ и подчинить его себе.

– Мы поместим вас в Машиной комнате, хорошо? А Зоя…

– Зоя будет со мной. Так, теперь чем я могу вам помочь, Аликс?

Императрица благодарно улыбнулась при виде того, как старая графиня сбросила с плеч шубу и поддернула манжеты своего скромного платья.

– Отдохните с дороги. Зоя пока побудет с девочками – пусть поболтают в свое удовольствие.

– Я не устала, пойдемте, Аликс, приведем остальных. – И с этой минуты Евгения Петровна стала деятельно ухаживать за больными – поить их с ложечки, обтирать влажными салфетками, перестилать постели.

Было уже около полуночи, когда наконец легли спать. Евгения Петровна скоро заснула, а Зоя, прислушиваясь к ее негромкому храпу, думала о том, что всего три недели назад она сидела в этой самой комнате с Машей, и та подарила ей флакончик ее любимых духов. Теперь все было разрушено, хотя никто из девочек еще не осознал этого. Да и она сама вряд ли понимает смысл происходящего – даже после всего того, что ей пришлось увидеть в Петрограде… А великие княжны больны и так бесконечно далеки от уличных беспорядков, от взбудораженных толп, от убийств и грабежей… Ей казалось, что у нее перед глазами навсегда останется объятый пламенем дом на Фонтанке и истекающий кровью Николай. И подумать только – прошло всего четыре дня… Зоя заснула, когда за окном уже брезжил рассвет. Она думала о том, скоро ли вернется государь, войдет ли жизнь в прежнюю колею, – и тут сон спутал ее мысли.

На следующий день к пятичасовому чаю приехал дядя царя, великий князь Павел, и сообщил, что Николай накануне отрекся от престола в пользу своего брата Михаила, который был просто ошеломлен свалившейся на него властью – он был совершенно не готов взять в свои руки бразды правления. Только Аликс и доктор Федоров понимали, почему Николай не передал трон Российской империи сыну: хроническая и неизлечимая болезнь наследника держалась в тайне. Создано Временное правительство. Аликс молча выслушала эти новости. Ей хотелось только одного – увидеться и поговорить с мужем.

Назавтра, когда царь приехал в Ставку, в Могилев, чтобы попрощаться с армией, этот разговор состоялся. Аликс позвали к прямому проводу, когда она вместе с доктором Боткиным давала лекарство Анастасии. Царица бросилась к аппарату, надеясь, что он скажет: все ложь, но первые же слова убедили ее, что все, к несчастью, правда, и все кончено – и жизнь, и мечты, и династия. Николай пообещал скоро приехать и, как всегда, с нежной заботой расспрашивал о здоровье детей.

В воскресенье в Царское Село из Петрограда приехал генерал Корнилов справиться о том, не нуждается ли Аликс в чем-либо. Ее первая мысль была о раненых, за которыми она ухаживала в госпитале, и она попросила генерала помочь им продуктами и лекарствами. Она еще не привыкла к мысли, что это уже не «ее» раненые. Корнилов пообещал сделать все возможное, но что-то в его поведении навело царицу на тревожные мысли – несомненно, худшее было еще впереди. Она приказала Нагорному не отходить ночью от постели наследника и сама долго не ложилась спать. Далеко за полночь она наконец ушла к себе, и в ту же минуту раздался осторожный стук в дверь: Евгения Петровна принесла ей чашку чаю. Она заметила на глазах царицы слезы и погладила ее по плечу:

– Что я могу сделать для вас, Аликс?

Царица, сохраняя свой величаво-горделивый вид, чуть качнула головой. «Ничего сделать нельзя», – ответили ее глаза.

– Спасибо, милая Евгения Петровна, – сказала она вслух. – Я хочу только одного – чтобы Ники вернулся. Мне вдруг стало страшно за детей.

Евгения чувствовала то же, но не хотела пугать императрицу.

– Мы все рядом с вами, – сказала она.

Эти «все» – горсточка верных друзей. А остальные бросили, предали, изменили. Тяжесть становилась непереносимой, но Аликс знала: она должна сохранять твердость духа.

– Вам надо хоть немного отдохнуть, Аликс. Ложитесь, поспите.

Царица обвела блуждающим взглядом розовато-лиловые стены спальни.

– Мне надо… Мне надо… Я должна сегодня ночью сжечь дневники… и письма… Низкие люди могут использовать их против Ники…

– Ах, что вы… – И сейчас же графиня поняла, что эти опасения далеко не беспочвенны. – Вы позволите мне побыть с вами? – Императрица выглядела такой измученной и одинокой.

– Нет… Я хочу остаться одна… Простите, графиня.

– Понимаю… – И Евгения Петровна тихо вышла из спальни.

Аликс до самого утра сидела у камина, перечитывая свои дневники и письма и швыряя их в огонь одно за другим. Она сожгла все, включая письма от бабушки, королевы Виктории, все, кроме писем от Николая. Двое суток после этого она мучилась, но уничтожить переписку с любимым мужем так и не смогла.

В среду приехал генерал Корнилов и попросил о разговоре наедине. Его провели в один из кабинетов царя на первом этаже; Александра, высокая, прямая, встретила его стоя и, не предлагая сесть, стараясь не обнаруживать потрясения, выслушала. Ее, детей, всех домочадцев и прислугу брали под домашний арест. Она не могла поверить его словам, и тем не менее это было так. Близилась развязка, и надо было готовиться к ней. Генерал, подбирая слова, объяснил: каждый, кто пожелает, может остаться с бывшей царской фамилией, но тот, кто покинет Царское Село, назад уже допущен не будет. Аликс потребовалась вся ее воля и выдержка, чтобы не показать, как она ошеломлена этим известием.

– А мой муж?

– Очевидно, завтра утром он будет здесь.

– И будет заключен под стражу? – Эти слова дались ей с неимоверным трудом, но она должна была знать все. Все, что ожидало их, все, к чему надо было быть готовыми. После всех слухов следовало быть благодарными уже и за то, что их пока не убили…

– Ваш муж будет находиться под домашним арестом.

– А потом? – мертвенно побледнев, спросила царица.

Но ответ не был таким ужасающим, как она ожидала. Она думала теперь только о муже и детях, об их жизни и безопасности. Она с радостью пожертвовала бы ради них собой.

– Потом Временное правительство намерено отправить вашу семью в Мурманск, – ответил Корнилов, с невольным восхищением глядя на это поразительное самообладание. – А оттуда на миноносце вас привезут в Англию к королю Георгу.

– Понимаю. И как скоро это может произойти?

– В самое ближайшее время.

– Понимаю, – повторила царица. – Я дождусь приезда мужа и тогда сообщу обо всем детям.

– А как быть с… остальными?

– Я сегодня же скажу им, что они могут покинуть Царское Село, если пожелают, но вернуться назад будет уже нельзя. Так ли я вас поняла, генерал?

– Так.

– И вы не причините им вреда, когда они уедут? Не станете преследовать эту горсточку людей, оставшихся верными своему государю?

– Даю вам честное слово.

«У изменника нет чести», – чуть было не вырвалось у нее, но она сохранила величавое спокойствие до той самой минуты, когда Корнилов откланялся. После этого, собрав всех обитателей дворца, она сообщила им, что все они свободны и могут сегодня же покинуть Царское.

– Мы не вправе задерживать вас против вашей воли. Через несколько недель нас отправят в Англию… И может, для вас было бы разумней уехать тотчас – то есть до возвращения низложенного императора.

Аликс все-таки не могла поверить, что их поместили под домашний арест только для их собственной безопасности.

Но никто не воспользовался представившейся возможностью. Утром следующего дня – хмурого и холодного – вернулся наконец бледный и измученный Николай. Узнав о его приезде, Аликс поспешила вниз и пошла навстречу мужу по бесконечному вестибюлю дворца. Глаза ее красноречивей всяких слов выражали то, чем было полно ее сердце, – безмерную любовь и сострадание. Он двинулся ей навстречу и крепко обнял. По-прежнему не произнося ненужных слов, они стали подниматься по лестнице к детям.

Глава 6

Дни, последовавшие за возвращением Николая Александровича, были проникнуты страхом и безмолвным напряжением, смешанным с чувством радости оттого, что он дома и ему ничего не грозит. Да, он потерял все, но по крайней мере сохранил жизнь. Он часами сидел с наследником, и Александра могла больше внимания уделять дочерям. Хуже всех чувствовала себя Маша – у нее после кори началась жестокая пневмония. Мучительный кашель сотрясал ее тело, и постоянно держался жар. Зоя не отходила от постели подруги.

– Маша, ну, ради меня… сделай глоточек…

– Не могу… Горло очень болит… – Маша едва могла говорить. Кожа ее была сухой и горячей. Зоя смачивала ей лоб туалетной водой и вполголоса вспоминала, как они прошлым летом играли в Ливадии в теннис.

– Помнишь, государь снял нас всех… Такая глупая фотография – мы все в куче. Она у меня с собой. Хочешь взглянуть?

– Потом, Зоя… Глаза режет… Мне так плохо…

– Тсс, тебе нельзя говорить. Постарайся уснуть. А когда проснешься – покажу тебе снимок.

Чтобы развлечь Машу, Зоя даже привела в комнату Саву, но и она не заинтересовала больную. Оставалось надеяться, что, когда придет время отправляться в Мурманск, а оттуда морем – в Англию, Маша уже оправится от болезни. Отъезд должен был состояться через три недели, и Николай дал, как он сам сказал, свой последний императорский указ: всем выздороветь. Выслушав его, все заплакали. Государь изо всех сил старался приободрить и утешить детей, как-нибудь развеселить их. И он, и Аликс выглядели день ото дня все хуже. Как-то Зоя встретила Николая в коридоре и поразилась мертвенной бледности его лица. Через час она поняла причину. Король Георг, его двоюродный брат, отказался принять Романовых. Почему – пока неизвестно. Но ясно было одно: в Англию они не едут. Николай давно уже просил Евгению Петровну и Зою не разлучаться с ними, но теперь никто не знал, чего ждать.

– Что же теперь будет, бабушка? – испуганно спрашивала Зоя в тот же вечер. – Что, если их не выпустят из Царского и убьют здесь?

– Не знаю, дитя мое. Николай Александрович скажет нам, когда дело решится. Может быть, их отправят в Ливадию.

– Нас убьют?

– Что за дурацкие мысли, Зоя! – оборвала ее Евгения Петровна, хотя эти «дурацкие мысли» не давали покоя и ей самой.

Теперь, когда рухнула надежда на англичан, было решительно непонятно, откуда подкрадется опасность. Куда ехать? Путь в Ливадию сопряжен с риском. Пока они безвыездно сидели в Царском, Николай старался сохранять спокойствие сам и успокаивал близких. Но разве могли они не волноваться?

На следующее утро Зоя, подбежав на цыпочках к окну, увидела, как государь и Евгения Петровна прохаживаются по заснеженному саду. Вокруг никого не было, их стройные, подтянутые фигуры четко вырисовывались на снегу. Зое показалось, что ее бабушка, державшаяся на удивление прямо, плачет. Николай осторожно обхватил ее за плечи, и оба скрылись за углом дворца.

Вскоре Евгения Петровна вошла в комнату и опустилась на стул – глаза ее были печальны. Она посмотрела на внучку: еще несколько недель назад Зоя была ребенком, а сейчас как-то вдруг повзрослела. Она стала еще тоньше и изящней, но бабушка знала: ужас последних событий закалил ее, и хрупкость Зои была обманчива. Что ж, сейчас и ей, и им всем понадобятся все их силы.

– Зоя… – начала старая графиня и замолчала, не зная, как сказать ей то, что намеревалась. Но Ники прав. Она отвечает за жизнь Зои, за то, чтобы жизнь эта была долгой, счастливой и не оборвалась на самом взлете. Ради этого Евгения охотно пожертвовала бы своей собственной жизнью.

– Что-нибудь случилось? – спросила Зоя, и вопрос этот звучал нелепо, если вспомнить все, что случилось за последние две недели. Однако Зоя чувствовала, что грядут новые беды и новые испытания.

– Я только что имела разговор с государем, Зоя. Он советует… он настаивает, чтобы мы с тобой покинули Царское… пока это еще возможно.

Зоины глаза мгновенно наполнились слезами. Она бросилась к бабушке и опустилась перед ее стулом на пол.

– Но почему? Мы ведь обещали, что останемся с ними и поедем туда, куда поедут они… И ведь они же скоро уедут? Или нет? Не уедут?

Старая графиня медлила с ответом, не желая лгать и не смея сказать правду. Наконец она все же решилась:

– Не знаю, Зоя. Видишь, англичане отказались принять государя. Ники опасается, что дело может принять совсем нежелательный оборот: их будут держать здесь под арестом или даже могут перевести еще куда-нибудь. Нас всех разлучат, а он… он не в силах защитить нас. Здесь, среди этих дикарей, я буду бояться, Зоя, за твою жизнь. Ники прав: надо уезжать, пока это еще возможно. – Она печально глядела на свою повзрослевшую внучку, но и представить не могла, какую бурю негодования вызовут ее слова.

– Я никуда не поеду! Никуда! Я не брошу их ни за что!

– Нет, поедешь! Иначе ты окажешься в Сибири – одна! Без них! В ближайшие день-два нам надо бежать. Государь предполагает, что скоро с ним перестанут церемониться. Революционеры не хотят, чтобы он оставался вблизи от столицы, Англия его не принимает. Что же остается? Положение очень серьезно.

– Я умру вместе с ними! Вы не заставите меня покинуть их!..

– Заставлю, если понадобится. Ты будешь поступать так, как я скажу. Дядя Ники тоже советует нам уехать. Не советует, а велит. И ты не смеешь его ослушаться! – Графиня была слишком измучена, чтобы спорить с Зоей, но понимала, что должна напрячь остаток сил и убедить ее.

– Как же я оставлю Мари?.. Ей так плохо!.. И у меня никого больше нет. – По-детски всхлипывая, Зоя положила голову на скрещенные руки, а руки бессильно уронила на стол – тот самый, за которым всего месяц назад она сидела с Мари. Та расчесывала ей волосы, они болтали и смеялись. Куда исчезла прежняя жизнь? Что случилось с ними со всеми? Где Николай? Где отец? Где мама?

– У тебя есть я, – промолвила Евгения Петровна. – Ты должна быть сильной. Нужно быть сильной – это от тебя требуется сейчас. Ты должна, Зоя. Должно делать то, что должно.

– Но куда же мы поедем?

– Пока не знаю. Государь сказал, что устроит все. Может быть, нас доставят в Финляндию, а оттуда переберемся во Францию или в Швейцарию.

– Но ведь мы никого там не знаем. – Зоя подняла залитое слезами лицо.

– Что ж поделаешь, дитя мое. Будем уповать на милосердие божье и исполнять волю нашего государя.

– Бабушка, я не могу… – взмолилась Зоя, но старая графиня оставалась непреклонна. Она была тверда как сталь и исполнена отчаянной решимости. Не Зое было тягаться с нею, и обе они сознавали это.

– Ты не должна и не имеешь права говорить о нашем отъезде детям. Хватит с них своих собственных горестей и тревог. Нечего взваливать им на плечи еще и наше бремя – это будет непорядочно.

– Но что же я скажу Маше?

Слезы стояли в глазах старой графини, когда она, глядя на бесконечно любимую внучку, хрипловатым шепотом, полным скорби по тем, кого они уже потеряли, и тем, кого им еще предстоит потерять, произнесла:

– Скажи ей, как сильно и верно ты ее любишь.